Текст книги "Черные деньги"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 30

Я направился обратно в Лос-Анджелес, остановился там пообедать и закончил поездку в Монтевисте уже поздно вечером.

Вера открыла дверь дома Джемисонов. На ней было выгоревшее кимоно, и ее черные волосы свободно спадали на плечи. Было еще не поздно. Порядок в доме разваливался по кускам, как положено.

– Он в доме для приезжих, – сказала она. – С ней.

Вера, казалось, не желала даже видеть в доме другую женщину.

Дом для приезжих представлял собой коттедж с белыми рамами в задней части сада. Свет, прорывавшийся из полузакрытых окон освещал цветочные клумбы вокруг. Сладкий аромат наполнял воздух.

Казалось, это место для идиллического счастья, а не для трагедии. «Жизнь коротка и хороша, – подумал я. – Коротка и хороша».

Питер крикнул:

– Кто там?

Я ответил, и он открыл дверь. Он был одет в просторный серый свитер и белую рубашку с отложным воротничком, открывавшим его жирную, в складках шею. В его глазах светился радостный огонек. В нем отражалась чистая, невинная радость. А может быть, и простое возбуждение.

У меня имелись свои сомнения по поводу девушки, находившейся в яркой, обитой ситцем комнате. Она сидела под лампой с книгой на колене, совершенно спокойная и умиротворенная, в черном платье. Она кивнула мне, и это было все.

– Входите, пожалуйста, – сказал он.

– Не могли бы вы выйти на несколько минут?

Он вышел, оставив дверь полуоткрытой. Была теплая, безветренная майская ночь.

– Что такое, мистер Арчер? Я не хочу оставлять ее одну.

– Даже на минуту?

– Даже на минуту, – произнес он с какой-то гордостью.

– Есть некоторые сведения об истинной причине смерти ее отца. Я сомневаюсь, что она будет рада услышать то, что я узнал. Это не было самоубийство. Он умер в результате несчастного случая.

– Мне кажется, Джинни захочет об этом услышать.

Без всякого желания я вошел в комнату и рассказал ей все, что знал, слегка подредактировав. Джинни восприняла мой рассказ спокойнее, чем Питер. Его нога отбивала нервный ритм, будто какая-то неконтролируемая им часть тела хотела убежать, даже когда рядом находилась Джинни.

Я сказал ей:

– Жалею, что мне пришлось все это узнать и сообщить вам. Вам и так досталось немало за последнее время.

– Это ничего. Теперь это все в прошлом.

Я тоже надеялся, что в прошлом. Ее уныние вызывало во мне беспокойство. Она была похожа на безжизненную статую.

– Вы хотите, чтобы я предпринял какие-нибудь шаги в отношении мистера Кетчела?

Питер ждал ее ответа. Она подняла руки на несколько дюймов и уронила их на книгу.

– Какой смысл? Вы говорите, что он старый человек и болен? Как растение. Это одно из самых страшных наказаний у Данте. Большой, необузданный мужчина, превратившийся в беспомощного калеку. – Она поколебалась. – Он и мой отец подрались из-за меня?

– Да.

– Я не понимаю, – сказал Питер.

Она обернулась к нему.

– Мистер Кетчел имел на меня неблагопристойные виды.

– А вы еще не хотите, чтобы он понес наказание?

– А почему? Это было давно, семь лет назад. Я сама уже совсем не та девушка, – добавила она без улыбки. – Вы не знаете, что мы меняемся полностью с точки зрения нашего химического содержания каждые семь лет. – Казалось, ей была приятна эта мысль.

– Вы ангел, – произнес Питер, – но не подошел и не дотронулся до нее.

– Есть еще одна версия, – сказал я. – Кетчел-Спилмен, может быть, не виновен в смерти вашего отца. Кто-то еще мог видеть вашего отца слоняющимся в клубе расстроенным и умышленно утопил его в плавательном бассейне.

– Кто мог это сделать? – спросила она.

– Ваш покойный муж мог быть в этом деле первым кандидатом. Я имею еще кое-какие сведения о нем, кстати. Он панамец, прошедший суровую школу жизни.

Она прервала меня.

– Я это знаю. Профессор Таппинджер побывал у меня и все рассказал сегодня днем. Он рассказал мне все о Фрэнсисе. Бедный Фрэнсис, – произнесла она отрешенно. – Я теперь вижу, что он не был полностью нормальным, и я тоже, поскольку он завладел мной целиком. Но какая причина была в том, что он сделал с Роем? Я даже не была знакома с ним в те дни.

– Он, может быть, утопил его, чтобы прихватить Кетчела. Или он видел, как кто-нибудь еще утопил его, и убедил Кетчела, что это его вина.

– У вас ужасные фантазии, мистер Арчер.

– Так же, как и у вашего покойного мужа.

– Нет, вы в нем ошибаетесь. Фрэнсис был не такой.

– Вы знали его только с одной стороны. Фрэнсис Мартель был с гордым характером. Профессор Таппинджер сказал вам, что его настоящее имя было Педро Доминго и он был незаконнорожденный побочный продукт панамских трущоб? Это все, что мы знаем о реальном человеке, реальной жизни, толкнувшей его на фантастическую авантюру жизни с вами.

– Я не хочу об этом говорить. – Она вся сжалась, будто почувствовала холодное дыхание окружающей ее реальности. – Пожалуйста, давайте не будем говорить о Фрэнсисе.

Питер поднялся со стула.

– Я совершенно согласен. Теперь все это в прошлом. И мы уже достаточно поговорили на ночь, мистер Арчер.

Он подошел к двери, открыл ее. Ароматный ночной воздух ворвался в комнату.

– Могу я задать вам вопрос личного характера, мисс Фэблон? Вы зовете себя мисс Фэблон?

– Полагаю, что так. Я не думала об этом.

– Она не долго будет мисс Фэблон, – произнес Питер с приторной нежностью. – В один из этих чудесных дней она станет миссис Джемисон, как это и предполагалось.

Джинни молчала и казалась отрешенной и очень усталой.

– Что вы хотите спросить у меня, – осторожно спросила она меня.

– Это сугубо личный вопрос. Скажите Питеру, чтобы он вышел на минуту.

– Питер, ты понял?

Он нахмурился и вышел, оставив дверь широко открытой. Я слышал, как он вышагивал по коридору.

– Бедный старый Питер, – сказала она. – Я не знаю, что делала бы теперь без него. Я не знаю также, что я буду делать с ним в будущем.

– Выйдете замуж за него?

– Кажется. У меня нет другого выбора. Это звучит цинично, не так ли?

Но я не имею это в виду. Но на сегодняшний день ничего не выглядит чем-то стоящим.

– Выйти замуж за Питера – это было бы вполне честно, если он для вас что-то представляет.

– О да. Мне он нравится больше, чем кто-нибудь. Я всегда считала, что Фрэнсис – это эпизод в моей жизни.

За ее неимоверно усталой позой я увидел признак незрелости. Я не мог понять, изменилась ли она в эмоциональном плане с тех пор, как умер ее отец.

И я подумал, что Джинни и Китти, девушки с различных концов одного города, имели, в конце концов, массу общего. Ни одну из них не минули осложнения с их красотой. Она превратила каждую из них в вещь, в зомби, в мертвом пустынном мире.

– Вы и Питер раньше ходили в одну школу, он мне сказал.

– Это верно. В течение всей учебы в высшей школе. Он не был толстым в те дни, – добавила зачем-то она.

– Вы были любовниками?

Ее глаза потемнели, как океан темнеет от надвигающихся облаков. Впервые я, казалось, затронул самое существо ее собственной жизни. Она отвернулась так, чтобы я не смог заглянуть ей в глаза.

– Полагаю, что это не имеет значения.

Это означало «да».

– Вы забеременели от Питера?

– Если я отвечу вам, – произнесла она, отвернувшись, – обещайте никогда не повторять мой ответ. Никому, даже Питеру.

– Хорошо.

– Тогда я вам скажу. Мы хотели ребенка, когда я была новичком в колледже. Я не сказала Питеру. Он был так молод, молод даже для своих лет. Я не хотела пугать его. Никому не сказала, кроме Роя, и, естественно, матери. Но даже им я не сказала, кто был отцом. У меня не было желания, чтобы меня забрали из школы и насильно заставили бы нас жениться. Рой очень рассердился на меня из-за этого, но он занял тысячу долларов и отвез меня в Тиджуну. Он организовал аборт по первому классу – с доктором, сиделкой, в абсолютно гигиенических условиях. Но после этого он стал считать, что я должна отдать ему эти деньги.

Она говорила безжизненным голосом. Она так же могла говорить о походе в магазин. Но это полное безразличие говорило о той травме, которая была нанесена ей и которая сдерживала проявление эмоций. Она спросила без всякого любопытства:

– Как вы узнали о моей беременности? Я думала, об этом никто не знает.

– Не важно, как я узнал.

– Но я сказала только Рою и матери.

– А они уже умерли.

Едва заметная дрожь сотрясла ее. Медленно, будто против своей воли, она повернула голову и посмотрела мне в лицо.

– Мне кажется, они были убиты, потому что знали о моей беременности.

– Вполне возможно.

– А что можно сказать о смерти Фрэнсиса?

– Пока нет никаких предположений, мисс Фэблон. Я блуждаю в потемках.

У вас есть какие-нибудь мысли?

Она покачала головой. Ее яркие волосы мотнулись, коснувшись холодных бледных щек.

Питер нетерпеливо спросил из двери:

– Могу я теперь войти?

– Нет, не можешь. Уходи и оставь меня в покое. – Она встала, предложила и мне уйти.

– Но ты не должна оставаться одна, – сказал Питер. – Доктор Сильвестр сказал мне...

– Доктор Сильвестр – старая баба, а ты – другая. Уходи. Если не уйдешь, то я уйду. Немедленно.

Питер ретировался, и я за ним. Она закрыла и заперла дверь. Когда нас уже нельзя было слышать в коттедже, Питер набросился на меня:

– Что вы ей сказали?

– По сути, ничего.

– Вы сказали что-то, что вызвало у нее такую реакцию.

– Я задал ей один или два вопроса.

– О чем?

– Она попросила меня не говорить вам.

– Она попросила вас не говорить мне? – Его лицо склонилось близко ко мне. Я не мог даже его рассмотреть. Его голос звучал резко и угрожающе:

– Вы опять все разрушили, перевернули все вверх тормашками, ведь так? Я вас нанял. Джинни моя невеста.

– Скороспелая невеста, не так ли?

Возможно, мне не следовало это говорить. Он разозлился, обозвал меня вонючим грубияном и начал замахиваться на меня. Я заметил появившийся из темноты его кулак слишком поздно, чтобы избежать удара. Мне удалось увернуться, но не совсем.

Я не стал отвечать ему, но выставил руки, чтобы успеть поймать его руку, если последует второй удар. Он не стал продолжать.

– Убирайтесь отсюда, – прорычал он прерывающимся голосом. – Мы с вами все кончили. Здесь вы больше не нужны.

Глава 31

Морально я чувствовал себя не очень хорошо, поскольку уходил от незавершенного дела. Я вернулся обратно в свою квартиру в Западном Лос-Анджелесе и напился до состояния умеренного ступора. И даже тогда спал не очень хорошо. Я проснулся среди ночи. Капли дождя шуршали, как по целлофану, по стеклу. Я уже протрезвел и пребывал в состоянии какой-то паники: средних лет мужчина лежит в одиночестве в темноте, в то время как жизнь течет мимо, как уличный поток на шоссе.

Я проснулся поздно и пошел завтракать. Утренние газеты не сообщили ничего нового. Я пошел в свой офис и стал ждать, когда Питер переменит свое решение и позвонит мне.

Он мне, по правде, не был нужен. У меня все еще были его деньги. Даже без этого, даже без его поддержки в Монтевисте, я мог пойти работать с Перлбергом, расследуя убийство Мартеля. Но по некоей важной причине я хотел, чтобы он мне позвонил и нанял меня. Я подумал в своих ночных одиноких размышлениях, что приобрел воображаемого сына – бедного толстого сына, который проедал свои печали вместо того, чтобы пропивать их, как все нормальные люди.

Солнце пробивалось сквозь утренний туман и высушило тротуары. Моя депрессия постепенно проходила. Я перелистал свою почту, ожидая найти какое-нибудь предвестие.

Любопытный конверт из Испании с портретом генерала Франко на марке был адресован сеньору Лью Арчеру. Вложенное внутрь письмо гласило: Сердечный вам привет: это послание из далекой Испании для того, чтобы привлечь ваше внимание к нашему новому выпуску мебели с исключительно испанским орнаментом и характером, как, например, изображением корриды или танцев фламенко. Приезжайте и посмотрите в одном из любых наших магазинов в Лос-Анджелесе.

Мне понравилась папка для почты, которую прислала Торговая палата из Лас-Вегаса. Среди имеющихся развлечений упоминалось о плавании, гольфе, теннисе, кеглях, водных лыжах, походах в церковь и на концерты. Но ни слова не говорилось об азартных играх.

Собственно, это и было предвестие. Пока я с улыбкой рассматривал папку, позвонил капитан Перлберг. – Вы заняты, Арчер?

– Не очень. Мой клиент потерял ко мне интерес.

– Очень плохо, – сказал он бодрым голосом, – вы могли бы нам обоим сослужить службу. Не хотели бы вы побеседовать со старушкой Мартеля?

– Его матерью?

– Это я и говорю. Она прилетела из Панамы сегодня утром и устроила плач над телом своего сына. Вы знаете больше о подоплеке всего дела, чем я, и мне пришло в голову, что если бы захотели поговорить об этом с ней, вы могли бы способствовать заглушению международного инцидента.

– Где она сейчас?

– Она сняла двойной люкс в отеле «Беверли-Хиллз». В данный момент она спит, но она ждет вас после обеда, скажем в четверть второго. Она для вас будет хорошим клиентом.

– Кто мне заплатит?

– Она заплатит. Она перегружена деньгами.

– Я думал, что она из голодной губернии.

– Вы ошиблись, – сказал Перлберг. – Генеральный консул сказал мне, что она замужем за вице-президентом банка в городе Панаме.

– Как ее зовут?

– Розалес, Рикардо Розалес.

Это было имя вице-президента того банка «Новая Гранада», который написал письмо Мариэтте с сообщением, что денег больше не будет.

– Буду рад нанести визит миссис Розалес.

Я позвонил профессору Аллану Бошу в Государственный колледж в Лос-Анджелесе. Бош сказал, что будет рад пообедать со мной и рассказать все, что знает, о Педро Доминго, но у него опять проблема времени.

– Я могу подъехать в колледж, профессор. У вас там есть ресторан?

– У нас три таких заведения, – сказал он. – Кафетерий, Инферно и «Вершина севера».

– Инферно звучит интересно.

– Менее интересно на деле, чем звучит. В действительности, это просто автомат. Давайте встретимся в «Вершине севера». Это на крыше нашего северного здания.

Колледж расположен на восточной границе города. Я выбрал Голливудскую магистраль до Сан-Бернандино и оттуда доехал до поворота на Восточную авеню. Территория колледжа представляла собой искромсанный холм, застроенный зданиями. Места для паковки было мало. Так что я запарковался на служебном месте и поднялся на лифте на шестой этаж, где находилась «Вершина севера».

Профессор Бош оказался моложавого вида человеком в возрасте лет тридцати, ростом достаточным для того, чтобы играть центральным в баскетбольной команде. Он немного сутулился, как все большие люди, но смотрел прямо. Его речь была отрывистой, со среднезападным акцентом.

– Удивительно, что вы приехали вовремя. Дорога загружена. Я занял место у окна.

Он провел меня к восточной стороне гудящего зала. Из окна открывался вид в сторону Пасадена и гор.

– Вы хотели бы, чтобы я рассказал вам все, что знаю, о Педро Доминго, – произнес Бош за луковым супом.

– Да, я интересуюсь им и его родственниками. Профессор Таппинджер сказал, что его мать из кабаре, девица «Голубой Луны». Это панамский эквивалент наших девочек по вызову? Не так ли?

– Полагаю, так. – Бош запихнул свое тело в кресло и посмотрел на меня сбоку через стол. – Прежде чем мы продолжим, скажите мне, почему об убийстве Педро не было сообщения в газетах?

– Об этом сообщили. Таппинджер не сказал вам, что он пользовался другим именем?

– Может быть, и сказал, я не помню.

Мы оба вспылили, и он некоторое время молчал, пристально глядя на меня.

– Каким именем пользовался Педро Доминго? – спросил он.

– Фрэнсис Мартель.

– Это интересно, – произнес Бош, не сказав почему. – Я видел сообщение об этом. Не высказывалось ли предположение, что это гангстерская разборка?

– Такое предположение было.

– Ваши слова звучат как-то неубедительно.

– Я все больше и больше склоняюсь к этому.

Бош перестал есть. Он больше не прикасался к супу. Когда подоспел стейк, он механически разрезал его на кусочки и не стал их есть.

– Кажется, я задаю много вопросов, – сказал он. – Я интересовался Педро Доминго. У него был острый ум, беспорядочный, но определенно незаурядный. Он был очень жизнерадостным.

– Все это у него исчезло.

– Почему он пользовался фальшивым именем?

– Он украл кучу денег и не хотел быть пойманным. Он также хотел произвести впечатление на девушку, которая увлекалась французским. Он выдавал себя за французского аристократа по имени Фрэнсис Мартель. Это звучит лучше, чем Педро Доминго, особенно в Южной Калифорнии.

– К тому же это почти подлинное имя.

– Подлинное?

– Настолько же подлинное, насколько подлинны все генеалогические претензии. Дед Педро, отец ее матери, носил имя Мартель. Он, может быть, и не был аристократом, в точном смысле, но он был образованным парижанином. Он прибыл из Франции молодым инженером «Ла Компани Универсаль».

– Я не знаю французского, профессор.

– Это название компании, которое Лессепс дал своему предприятию по построению канала, – большое имя для грандиозной аферы. Она обанкротилась где-то до 1890 года, и прародитель Мартеля потерял свои деньги. Он решил остаться в Панаме. Он, как любитель, занимался орнитологией, и особенно его интересовала флора и фауна.

С течением времени он превращался все больше в местного жителя и провел свои последние годы с девушкой из одной из деревень. Педро говорил, что она происходила из первых рабов, которые боролись с Фрэнсисом Дрейком против испанцев. Он претендовал на то, что является прямым потомком Дрейка через нее, – этим и объясняется имя Фрэнсис. Но я думаю, что это была его чистейшая фантазия. Педро был весьма изобретательным фантазером.

– Это опасно, – сказал я, – тогда возникает желание соответственно и вести себя.

– Полагаю, что так. Во всяком случае, эта деревенская девушка была бабушкой Педро по материнской линии. Его мать и он взяли от нее имя Доминго.

– Кто был отцом Педро?

– Он не знает. Мне кажется, и мать его не знает. Она вела беспорядочную жизнь, это мягко говоря. Но она поддерживала традиции деда всю жизнь.

В Панаме существуют устоявшиеся определенные французские традиции.

Мать Педро научила его французскому одновременно с испанским. Они вместе читали дедовы книги. Старик был достаточно образованным – в его библиотеке имелись книги начиная от Ла Фонтена и Декарта до Бодлера. Педро получил вполне приличное образование во французском. Можете понять, почему он так увлекся языком. Он был трущобным мальчишкой, с индейской и рабской кровью в своих венах, так же как и французской. Эта тяга к французскому была его единственным отличием и единственной надеждой на отличие.

– Как вам удалось все это узнать, профессор?

– Я занимался с парнем и наблюдал его. Он подавал надежды, возможно очень большие, и страстно хотел говорить с кем-нибудь, кто знает Францию. Я провел там год по университетскому обмену, – добавил Бош мимоходом. – Кроме того, на своих повышенных курсах по французской композиции я использовал одно пособие, которое по случаю заимствовал у Таппинджера. Студенты должны были писать сочинение на французском, где бы они объясняли, почему они изучают язык. Педро выступил с потрясающим рассказом о своем деде и о величии – величии Франции. Я поставил ему "А" с плюсом за это, мою первую за многие годы преподавания в колледже. Это источник большей части того, что я вам рассказываю.

– Я не знаю французского, но, безусловно, хотел бы посмотреть это сочинение.

– Я отдал его обратно Педро. Он сказал, что пошлет его домой матери.

– Вы знаете ее имя?

– Секундина Доминго. Она, должно быть, была второй дочерью у матери.

– Если судить по ее второму имени, она никогда не была замужем.

– Очевидно, нет. Но мужчины были в ее жизни. Однажды вечером я угостил Педро слишком большой порцией вина, и он рассказал об американских моряках, которых она приводила домой. Это было во время войны, когда мальчик был очень мал. У него и матери имелась всего одна комната и одна кровать в комнате. Он должен был ждать на улице, когда у нее находились клиенты. Иногда ему приходилось ждать всю ночь.

Он был предан своей матери, и я думаю, эти обстоятельства повлияли на его психику. В ту ночь, о которой я говорю, когда он выпил лишнего по моей вине, он пустился в дикие разглагольствования о своей стране, ставшей затоптанным перекрестком мира, и что сам он порождение и суть этой грязи: белых, индейцев, негров. Он, похоже, считал себя живым олицетворением Черного Христа с Номбре де Диос, знаменитой панамской религиозной скульптуры.

– У него были наклонности к пророчеству?

– Если и были, я об этом не знал. Я не психиатр. Я действительно думаю, что Педро – несостоявшийся поэт, символ идеализированной души, который унаследовал слишком много проблем. Я признаю, у него были некоторые странные идеи, но даже они не были лишены смысла. Панама для него была больше, чем страна, больше, чем географическая связь между Северной и Южной Америками. Он думал, что она представляет собой базовую связь между душой и телом, головой и сердцем, и что североамериканцы разрушили эту связь. – Он добавил:

– И теперь мы убили его.

– Мы?

– Мы, североамериканцы.

Он поковыривал кусочки мяса, лежавшие на его тарелке. Я посмотрел на горы. Над ними пролетал реактивный самолет, и в небе осталась белая полоса.

Я уже имел представление об Аллане Боше, и он мне нравился. Он отличался от людей старого типа, как Таппинджер, который был так занят собой и своей работой, что превратился в социального эксцентрика. Бош казался искренне озабоченным, когда говорил о своих студентах. Я сказал что-то по этому случаю.

Он пожал плечами, выразив таким образом свое удовольствие по поводу комплимента.

– Я учитель и не хочу быть никем другим.

После паузы, вызванной ворвавшимся шумом от толпы студентов вокруг нас, он продолжил:

– Я сожалел, когда узнал, что Педро ушел из колледжа. Он был почти самым интересным студентом, какого я когда-либо имел здесь, в Иллинойсе. Я преподавал только в двух местах.

– Ваш друг Таппинджер говорит, что иммиграция охотилась за ним.

– Да, Педро попал в страну нелегально. Он должен был покинуть Лонг-Бич и затем это место, на один прыжок опередив людей из иммиграции. По сути дела, я намекнул ему, что они сделали о нем запрос. И не стыжусь этого, – сказал он с улыбкой.

– Я не предам вас, доктор Бош.

Его улыбка стала несколько кривой и оборонительной.

– Боюсь, я не имею докторской степени. Я потерпел неудачу у тех, кто этим командует в Иллинойсе. Можно было бы попытаться снова, на нет уже в этом большого смысла.

– Почему же?

– Тапс тогда уже ушел. Я был одним из его главных протеже. И я унаследовал какую-то долю его невезения. То, что с ним случилось, не придавало мне, конечно, бодрости. Я подумал, что, если такое может случиться с одним из наиболее перспективных ученых в нашей области, может случиться с кем угодно.

– А что случилось с ним в Иллинойсе?

Бош замолчал. Я подождал, а затем решил подступиться с другого конца:

– Он все еще ведущая фигура в вашей области?

– Был бы, если бы подвернулся подходящий случай. Но у него нет времени для своей работы, и это сводит его с ума. Когда выделяют ассигнования, они его обходят. Он не получает продвижения даже в таком невзрачном колледже, как Монтевиста.

– Почему?

– Им не нравится, как он причесывает свои волосы, полагаю.

– Или как причесывает их его жена?

– Думаю, она тоже имеет к этому отношение. Но откровенно, я не люблю пересказывать факультетские сплетни. Предполагалось, что мы будем говорить о Педро Доминго, по другому – Сервантесе. Если у вас есть еще вопросы, пожалуйста, я готов рассказать все, что знаю. Иначе...

– Откуда у него это имя – Сервантес?

– Я думал об этом в ту ночь, когда он уехал. Он всегда мне казался донкихотским типом.

Я подумал, но не сказал, что слово это больше подходит к самому Бошу:

– И вы послали его к Таппинджеру?

– Нет, я, возможно, упомянул о нем когда-то, но Педро отправился в Монтевисту из-за девушки. Она была новичком, по-видимому, очень способная к языкам.

– Кто это сказал?

– Сам Тапс сказал, и, по правде, я сам разговаривал с ней. Он привез ее с собой на наш весенний фестиваль искусств. Мы ставили пьесу Сартра «Нет выхода», а она никогда до этого не видела ни одной постановки на французском языке на современную тему. Педро находился там, он влюбился в нее с первого взгляда.

– Откуда вы знаете?

– Он мне сказал. Нет это было иначе, он показал мне некоторые сонеты, которые написал о ней и ее идеальной красоте. Она была очень хороша, одна из ярких блондинок, и очень молода, не больше шестнадцати или семнадцати. – Она уже не такая молоденькая и не такая невинная, но еще очень красивая.

Он уронил вилку с шумом, который слился с гулом от разговоров в зале.

– Вы утверждаете, что знаете ее?

– Она вдова Педро. Они поженились в прошлую субботу.

– Ничего не понимаю.

– Если бы я сказал вам об этом, вы бы больше переживали. Он решил жениться на ней семь лет назад – возможно, в тот вечер, когда смотрел пьесу. Вы не знаете, предпринимал ли он что-нибудь тогда или впоследствии? Бош подумал над вопросом.

– Уверен, что нет. Уверен с моральной точки зрения. Это была одна из тех тайных страстей, которые носят в себе латиноамериканцы.

– Подобно Данте и Беатриче?

Он с некоторым удивлением посмотрел на меня:

– Вы читали Данте?

– Я попотел над ним. Но должен признать, я процитировал другой источник. Она сказала, что Педро следил за девушкой такими глазами, как Данте смотрел на Беатриче.

– Кто на свете мог это сказать?

– Бесс Таппинджер. Вы знаете ее?

– Естественно, я ее знаю. Можно сказать, она авторитет в отношении Данте и Беатриче.

– В самом деле?

– Я не считаю, что это серьезно, мистер Арчер. Но Бесс и Тапс играли в свое время вполне сравнимые роли: интеллектуал и идеальная девушка. У них были очень нежные платонические отношения, прежде чем реальная жизнь взяла над ними верх.

– Не могли бы вы сказать немного проще? Меня интересует женщина.

– Бесс?

– Оба Таппинджера. Что вы имели в виду, когда сказали, что реальная жизнь взяла над ними верх?

Он изучал мое лицо, чтобы понять мои намерения.

– Не будет вреда, если я вам скажу. Практически каждый в Ассоциации Современных Языков знает эту историю. Бесс была второкурсницей, изучавшей французский в Иллинойсе, а Тапс – подающим надежды молодым ученым на факультете. Они оба довольствовались этими платоническими отношениями. Они были как Адам и Ева до своего падения. Это может казаться романтическим преувеличением, но все было так. Я был при этом.

Затем реальная жизнь просунула свою отвратительную голову, как я сказал. Бесс забеременела. Тапс, конечно, женился на ней, но тут началась запутанная история. В те дни иллинойское заведение было пропитано пуританским духом. Что хуже, помощник декана женского отделения обрушилась на самого Тапса и буквально устроила на него охоту. То же делали и родители Бесс. Это была парочка буржуазного воспитания из Оук-Парка. Итогом всего этого было то, что администрация уволила его за аморальное поведение и отправила в ссылку, – преподавать в Монтевисте.

– И он пребывает в ней до сих пор?

Бош кивнул головой:

– Двенадцать лет. Это много времени, чтобы заплатить за такое незначительное прегрешение, кстати совершенно обычное. Учителя женятся на своих студентках очень часто, с пистолетным аккомпанементом или без него. Тапс, по моему мнению, сделал вполне реальный шаг и почти разрушил себе всю жизнь. Но мы углубились куда-то далеко в сторону, мистер Арчер. – Молодой человек взглянул на свои часы. – Уже половина второго, а у меня встреча со студентами.

– Отмените ее и пойдемте со мной. У меня более интересное свидание.

– Да? С кем?

– С матерью Педро.

– Вы шутите?

– Мне даже хотелось бы, чтобы это было так... Она прилетела из Панамы сегодня утром и остановилась в отеле «Беверли-Хиллз». Мне может понадобиться переводчик. Как на этот счет?

– Конечно. Мы поедем лучше на двух машинах, чтобы вам не пришлось везти меня обратно.