Текст книги "Дочь Каннибала"

Автор книги: Роса Монтеро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Ты же знаешь, я в восторге от твоей «Курочки-недурочки», ты же наша звезда, но, к несчастью, мы как раз сейчас переживаем очень трудный период, объем продаж ужасно снизился; нам уже пришлось пересмотреть несколько договоров, а положение наше столь сложное, что вообще непонятно, что будет с издательством. Ты не представляешь, как мне жаль, но я ничем не могу помочь тебе.

У Адриана никогда не было ни песеты, а в жалкие сбережения Феликса я категорически отказывалась залезать, так что состояние наших финансов меня довольно сильно тревожило. Поэтому предложение Феликса было принято с большим удовольствием. Мы решили ехать сразу же и стали укладывать чемоданы. Я позвонила отцу и матери и сказала, что на некоторое время уезжаю в Париж.

– Замечательно, дорогая, я уверена, тебе это просто необходимо после всех этих ужасов с похищением. Как бы я была счастлива, если могла бы ездить в Париж каждый раз, когда у меня начиналась депрессия! Но в мое время это было невозможно. Да у меня и не было своих денег, я пожертвовала своей карьерой ради твоего отца… И зачем, спрашивается? Да и ты уже была, я не могла оставить тебя одну. Не то чтобы я об этом сожалела, пойми меня правильно, но все-таки как ты умно поступила, что не завела детей, – сказала моя мать.

– Великолепно! Значит, ты сможешь привезти мне отличный пиджак, я видел такой на своем друге; они продаются в магазинчике на Елисейских Полях. Да, кстати, а что слышно о Рамоне? – сказал мой отец.

Их реакция меня ни капельки не удивила: каждый с потрясающим совершенством исполнял свою роль. Они никогда не могли сказать того, что мне было нужно услышать.

Мы собрались за каких-нибудь полчаса. Я закрыла все окна, заперла все замки, и мы стали спускаться по лестнице на цыпочках, словно узники, бегущие из Аль-катраса. Но все напрасно. Внизу стояли два парня, здоровенные, как быки, оба – с невинным и дурацким выражением лица, оба – в похожих парадных костюмах: серых, дешевых. Чем-то они напоминали детей перед первым причастием, только явных переростков.

– Донья Лусия Ромеро? – спросил один из близнецов с изысканной вежливостью.

Меня бросило в пот.

– Нет, – ответила я. – Она живет на четвертом этаже. Поднимитесь и посмотрите, дома ли она.

– Сеньора Ромеро, – сказал он невозмутимо и показал свое удостоверение. – Мы из судебной полиции. Вам придется проехать с нами. За вами нас послала судья Мартина.

– Судья? Зачем?

– Это нам неизвестно. Мы знаем только, что должны привезти вас к ней.

– Но это… Это незаконно, неконституционно, это похищение!

Адриан сделал шаг вперед, второй близнец мягко уперся рукой ему в грудь. Он был вдвое выше и крепче Адриана.

– Пожалуйста, сеньора, не надо преувеличивать и драматизировать.

Замечательные формулировки, подумала я почему-то; как уместен здесь глагол «драматизировать». Видимо, за последнее время бандиты повысили свой культурный уровень.

– Единственное, чего мы хотим, это отвезти вас к судье, чтобы вы немного побеседовали. Вот и все.

Побеседовать с судьей. Я вообще не очень жалую судей. Эти господа, а также дамы, прошедшие конкурс, которые годами жили в полном затворничестве и грызли, как мыши, своды законов, внезапно, не имея никакого жизненного опыта, не достигнув личностной зрелости, становятся чуть ли не богами и начинают повелевать судьбами других людей. К тому же до всей этой печальной истории с похищением у меня был единственный и бредовый случай общения с судьями и судами, который сильно подорвал мое доверие к правосудию. Однажды у меня украли сумку вместе с документами, я подала заявление и получила новые документы, как всегда и бывает в таких случаях. Но четыре года спустя мне вдруг начали приходить повестки из суда. Кто-то зарегистрировал машину «форд-фиеста» на мое имя, и этот человек с достойным удивления упорством постоянно врезался во что-нибудь – в другой автомобиль, в витрину, в припаркованный велосипед, от которого остались рожки да ножки. Ко всему прочему, форд не был застрахован, отсюда и суды: ущерб надлежало возмещать мне, потому что по закону владелицей машины была я. Мне удалось узнать, где была приобретена эта машина, и я отправилась в контору к дилеру.

– Конечно, я помню эту «фиесту». Вы сами ее и покупали четыре года назад, с вами был муж, иранец, – сказал мне он.

Ни к чему не привели все мои клятвы, что автомобиль не мой, потому что в официальных документах значилось мое имя. Мне приходилось являться на все судебные разбирательства и долго оплачивать ущерб, пока наконец повестки не перестали присылать. Возможно, этот тип вернулся в Иран, или умер от рака печени, чего я ему страстно желала каждую ночь в течение полутора лет, или, что более вероятно, сменил машину и документы. После такого урока я убедилась, что Фемида не только слепа, но и тупа. С такой безрадостной предысторией мне вовсе не хотелось сломя голову нестись к какой-то судье по первому ее зову.

А не доверять этой судье я имела все основания. Ведь наша первая беседа проходила в присутствии инспектора Гарсии. Что, черт возьми, делал на этой встрече Гарсия, молчаливый и невозмутимый? Уже тогда я удивилась, почему в ее кабинете сидит полицейский, а теперь эта история и вовсе казалась мне зловещей: а вдруг они в сговоре? Был и худший вариант: а что, если эти разряженные и младенчески невинные на вид верзилы врут и их послал сам инспектор Гарсия? Или террористы из «Оргульо обреро»? Или тот рыжий бандит, который уже угрожал нам с Адрианом?

– А откуда мне знать, что вы – те, за кого себя выдаете? Откуда мне знать, что вы отвезете меня к судье?

– Вы видели наши удостоверения.

– Тоже мне гарантия. Почему бы им не быть поддельными? А может, они и настоящие, а вот намерения ваши совсем иные, чем вы говорите?

Верзила, который говорил со мной, вздохнул.

– Значит, вам остается только поверить нам.

Так я и сделала – поверила. Интуиция – это импульс, электрический разряд, который пробегает по волокнам нейронов, неся с собой запороговую информацию, детали столь незначительные, что человек не отдает себе в них отчета. У меня всегда была отличная интуиция, и всегда получалось хорошо, когда я поступала по первому побуждению. Сейчас интуиция говорила мне, что от этих парней не исходит угрозы и будет только хуже, если я начну с ними спорить. Я положила руку на плечо Феликса и слегка сжала его, успокаивая старика.

– Я скоро вернусь. Ничего со мной не случится. Ждите меня здесь.

Минутой позже я уже сидела на заднем сиденье машины и ехала в суд. Во всяком случае, так предполагалось. На самом деле шофер сильно покрутился по городу, делая не совсем понятные мне повороты. И тут я с внезапной тревогой стала вспоминать случаи, когда моя хваленая интуиция обманывала меня, причем последствия были кошмарными. Например, однажды я помяла мотоцикл одному типу и вышла из машины, чтобы договориться с ним, потому что парень показался мне симпатичным, а он чуть не задушил меня. А разве не отдала я двести тысяч песет какому-то мошеннику, который продавал очень дешевые компьютеры, только что завезенные из США, и он надул меня? Или взять случай с другим парнем, таким с виду обаятельным, я с ним кокетничала в баре, а он украл у меня портфель. Я уже начала приходить к неутешительному выводу, что каждый раз, когда я действовала опираясь на интуицию, я глубоко ошибалась, но тут машина сделала очередной непонятный объезд, и мы наконец выехали на ту улицу, где находился суд.

Судья приняла меня в том же замызганном кабинете, что и в первый раз. Правда, я обнаружила некоторые весьма заметные изменения. Одно из них – в кресле не восседал инспектор Гарсия. Но самым главным оказалось даже не то, что за это время судья родила, а то, что она принесла своего отпрыска на работу, и этот кусочек плоти теперь лежал в колыбельке, в ворохе кружев и безвкусных вышивок, рядом с ее столом. Кошка тоже родила – она удобно устроилась на подушке с ярко-желтой курицей и вылизывала полдюжины котят с видом всем довольной тигрицы. В кабинете было жарко и душно, как в инкубаторе, и пахло тальком и грудным молоком.

– Мы вышли на финишную прямую, – торжественно объявила судья, как только увидела меня.

– Это хорошо, – сказала я, чтобы хоть как-то ответить. Я мечтала только о том, как бы поскорее покинуть это удушающее помещение, этот кабинет-инкубатор.

– Я должна извиниться за то, что вас привезли сюда так внезапно, без предупреждения, однако время поджимает, и ситуация складывается критическая.

– Да, хорошо.

– Буду говорить коротко и ясно: ваш муж – всего лишь верхушка айсберга. Один раскаявшийся преступник предоставил нам фотокопии чеков, ведомостей, которые должны были быть уничтожены, а также секретные документы. Этот человек работал бухгалтером в компаниях «Капитал» и «Белинда», двух подставных фирмах, в которые переводил похищенные деньги ваш муж. Однако, судя по всему, у них были проблемы. Бухгалтер говорит, что его обманули, не заплатили обещанного и теперь он боится за свою жизнь. Возможно, так оно и было. Но возможно и то, что бухгалтер хотел шантажировать своих коллег, но у него это не вышло. Однако мотивы нашего осведомителя нам сейчас безразличны. Для нас важна информация, которую он предоставил.

Судья помолчала немного, словно решая, вводить ли меня полностью в курс дела. Явно нервничая, она открыла и закрыла несколько папок, но не вынула из них ни единой бумажки.

– Согласно имеющимся у нас свидетельствам, вашего мужа не принуждали совершать хищения для «Оргульо обреро». Информация, которой мы располагаем, Не слишком точна, потому что бухгалтер, наш основной осведомитель, – настоящий мерзавец, он хочет попридержать карты в рукаве и лжет на каждом шагу. Но уже сейчас нет ни малейших сомнений в том, что речь идет о черной схеме, организованной для того, чтобы совершать хищения государственных средств, причем в огромных масштабах, через разные министерства. Ваш муж входил в эту мафию.

– Это еще надо доказать, – сказала я машинально, подчиняясь почти животному рефлексу: как бы то ни было, но Рамон – все еще часть меня самой. Но в глубине души у меня уже зарождалась уверенность, что судья Мартина говорит правду.

– Это я вам докажу, не беспокойтесь. Я вам сказала, что ваш муж входил в эту мафию, что у него есть связи в уголовном мире и в среде террористических организаций, таких, как «Оргульо обреро». Однако Рамон Ирунья играл лишь второстепенную роль – в это дело вовлечены самые высокие государственные чиновники. В настоящий момент мы имеем неопровержимые улики против нескольких генеральных директоров, трех государственных секретарей, двух военных и по крайней мере трех министров и бывших министров. В общем, коррупция, видимо, так распространена в государственном аппарате, что не знаешь, с кем разговариваешь. Например, инспектор Гарсия работает на мафию.

Это ловушка? Может быть, предоставляя мне информацию, судья Мартина просто завоевывает мое доверие, а сама хочет, чтобы я рассказала все, что знаю? Кусочек розовой плоти в колыбели расплакался. Судья протянула руку и весьма энергично покачала колыбель. Когда я впервые увидела судью Мартину, она производила впечатление женщины далеко не крупной, теперь же, без великолепного живота и без подушки на кресле, она казалась просто крошечной. Над письменным столом-развалюхой едва виднелась ее голова. Черт возьми, эта миниатюрная дама совсем не похожа на преступницу, подумала я. Впрочем, и на судью она не похожа, но вторую часть своих размышлений я предпочла отмести.

– Да, я знаю. Про Гарсию знаю. Мы видели, как он разговаривал с бандитом.

И тогда я в подробностях рассказала все, что с нами произошло. Мария Мартина делала заметки в своем блокноте, дрожа от возбуждения, как крыса при виде сыра.

– Прекрасно, – сказала она, выслушав меня. – Прекрасно. Все вроде бы сходится.

– Но я ничего не понимаю. По-вашему, получается, что моего мужа никто не похищал?

– Точно мы пока не знаем. Нам неизвестно, были ли у коррумпированных политиков трения с «Оргульо обреро», как неизвестно, действительно ли ваш муж перестал платить дань террористической группировке. Может быть, его похитили, а может быть, это просто дымовая завеса. В этом деле еще слишком много неопределенного. Настолько много, что было бы очень полезно, если бы вы встретились с этим Поставщиком Тыкв. То, что он скажет, вероятно, выведет нас на какой-то след.

– О чем вы? – перепугалась я. – Нет. Ни в коем случае. И не думайте. Я не собираюсь встречаться с этим типом. Я же вам говорила: меня хотели убить. Я уезжаю. Если бы ваши верзилы меня не остановили, мы бы уже находились в надежном укрытии.

Судья провела рукой по лицу. Она была похожа на усталую обезьянку.

– Мои верзилы… Эти ребята – из судебной полиции. Я сама их выбирала. Самые лучшие из всех, я вас уверяю. Только на них я и могу положиться. Есть еще и третий, но он сейчас проверяет одно донесение. Эти три молодых человека только что окончили академию, и они – моя единственная опора. Я совсем одна. Я даже не смогла взять отпуск после родов, потому что знаю – моим отсутствием воспользуются, и дело будет замято.

Она задумчиво помолчала. Потом решительно посмотрела мне в глаза.

– Не хочу вас обманывать. Все это действительно опасно. Даже очень опасно. И все же я думаю, что было бы очень полезно, если бы вы согласились на эту встречу, которую вам обещал ваш посредник, на встречу с Лучшим Поставщиком Тыкв. Я прошу вас только об одном: не уезжайте из Мадрида, пока не поговорите с ним и не расскажете мне все, а потом исчезайте, если хотите.

Ответственность меня душила. Сидя на краешке стула, я с трудом проглотила порцию страха, смешанного со слюной.

– Кто эти министры? – спросила я. Судья кривовато улыбнулась.

– Это – тайна следствия. Но, в конце концов, я ведь хочу, чтобы вы нам помогли, я доверяю вам, и потому назову одно имя, которое часто мелькает в прессе. Сурриагарте. Учтите, я сообщаю вам это строго конфиденциально.

Сурриагарте! Не может быть! У него такая слава! Он же считается одним из самых честных и искренних политиков в Испании. Ведь это он сказал: «Без этики нет политики»!

– Не может быть… – промямлила я.

– Да, поверить трудно. Меня это тоже удивило, – сказала судья. – Хотя теперь я начинаю понимать, как все это происходило. То есть как все это происходит. Вот смотрите – пусть это всего лишь оперативная гипотеза, но все же… Предположим, вас назначают главой министерства, которое связано с мафией. Не все сотрудники, конечно, но многие. И вот вас назначают министром, и вы принимаете этот пост. О вашем назначении пишут газеты, вы вступаете в должность, вы приносите присягу, обещаете сделать то-то и то-то, вас фотографируют, вас поздравляют… и вот вы, преисполненная гордости и суетного тщеславия, переступаете порог вашего кабинета. А там вас ждет маленький человечек с черным портфелем. Вы уже поговорили с предыдущим министром, вы осведомлены об общем положении дел, вам уже представили секретарей, помощников секретарей, помощников помощников секретарей, но никто и словом не обмолвился о маленьком человечке с черным портфелем. И вот этот человечек аккуратно закрывает дверь и раскрывает свой портфель. И оттуда начинают выползать змеи и жабы: каким преступникам мы платим, кто совершает для нас хищения, как распределяются коррупционные деньги по всей иерархической лестнице министерства. И сколько на нашем счету покойников – поскольку в портфеле есть и убийства. Тогда у вас есть два пути: или немедленно отказаться от назначения, учитывая все последствия, которые повлечет за собой такой грандиозный скандал, или привыкнуть к мысли, что это – неотъемлемая часть министерских обязанностей.

He знаю, почему я не отказалась помочь судье Мартине, ведь я пришла в ужас от ее рассказа. Она еще не закончила говорить, а я уже приняла глупое решение – стану героиней. Может, из эгоцентризма: мы же все думаем, что незаменимы. Или меня подхлестнуло отвращение.

– Хорошо. Я остаюсь.

Судья на мгновение прикрыла глаза и вздохнула.

– Спасибо.

Теперь жалкий кабинет казался мне уже не удушающим инкубатором, а кораблем без руля и без ветрил, лодчонкой, куда набились спасшиеся от кораблекрушений – сначала женщины и дети, – окруженной морем, в котором кишат акулы. Младенец снова невыносимо заверещал.

– Он очень… Очень славный, – сказала я, чтобы сказать что-нибудь.

Судья Мартина встала и взяла на руки громогласный кусочек плоти.

– Это девочка. Извините. Ей, конечно, здесь не место. Но дело в том… – Она быстро и встревоженно посмотрела на меня. – Дело в том, что я не хочу оставлять ее дома. Я получаю столько… столько неприятных анонимных писем. В общем, береженого Бог бережет. Не хочу разлучаться с ней.

Я вернулась домой, обремененная страхом и знанием, потому что знание тоже немало весит. Есть знания, которые тяжелы для памяти, как вязанка дров, знания, которые старят больше, чем мучительная неизлечимая болезнь. Такие знания действительно становятся мучительной и неизлечимой болезнью. Они живут в тебе, как открывшаяся язва, как катаракта на глазах, которыми ты созерцаешь реальность. Вот, например, Рамон. Образ Рамона во мне разбился на мелкие осколки, и связь с ним становилась все слабее, все отдаленее. Правду говоря, я чувствовала себя не столько его женой, сколько вдовой, потому что для меня он наполовину умер.

– Мне приснилась еще одна загадка, – сказал Адриан в тот вечер, по-моему, только для того, чтобы отогнать мои мрачные мысли.

Было девять часов, мы сидели на кухне и ели хлеб с сыром – первая еда за этот день после завтрака.

– Трое мужчин встречаются в портовом городе, – продолжал Адриан. – Они старые знакомые, но давно не виделись. Они решают посидеть в ресторане у моря, садятся за столик и все трое заказывают жаркое из чайки. Им приносят заказанное, и они принимаются за еду. Двое ничего не говорят, зато третий заволновался и позвал официанта: «Это действительно чайка?». И официант ответил: «Да». И тогда этот человек вскакивает, выбегает из ресторана, отчаянно крича, и бросает ее в море.

– Да, уж наверное, это была отвратная еда, – прошамкал Феликс с полным ртом.

Я ничего не сказала, потому что из-за сыра вставная челюсть сошла с десны, и я сосредоточенно пыталась языком вернуть ее на место так, чтобы это было не слишком заметно.

– Очень смешно, – надулся Адриан.

– А потом, чаек не едят. Всем известно, что у них отвратительный вкус, – стоял на своем Феликс.

Как утешительны эти загадки Адриана, думала я сотый раз слушая их спор. Все тайны, на первый взгляд бессмысленные, имеют свою причину, вполне достаточную, как оказывается, имеют разумное объяснение. Его загадки помогают поверить, что в основе своей жизнь имеет смысл. Что она не хаотична и абсурдна, а просто загадочна. Что она постижима, что если упорно размышлять, она откроет свою тайну.

Всегда немного смешно, когда пытаешься узнать голос того, кто находится по ту сторону запертой металлической двери, да еще кричит, но именно этим мы и занимались, боязливо сбившись в кучку в прихожей и крича как бесноватые.

– Кто там?

– Вы Лусия Ромеро?

– Что вам нужно?

– Мы от Мануэля Бланко.

Я отметила множественное число первого лица. В глазок я увидела, что их, во всяком случае, двое. Молодые, тщательно выбритые, хорошо одетые, крупные, малозапоминающиеся.

– А кто вы?

– Откройте дверь, пожалуйста.

– Зачем?

– Послушайте, это же вам надо встретиться с нашим шефом. Если хотите – открывайте. Нет – мы пошли.

Поставщик Тыкв. Надо же было им прийти прямо сегодня. День получался уж слишком длинный. Я открыла дверь.

– Так-то лучше, – улыбнулись молодые люди.

Они были очень похожи на полицейских Марии Мартины. Тот же возраст, то же сложение, та же не слишком живая красота, одинаковые квадратные подбородки здоровых потребителей жевательной резинки, не выкуривших ни одной сигареты в жизни. Единственное заметное отличие – эти одеты были лучше, чем полицейские. Костюмы были тоже серые, но хороших фирм. По всей видимости, частные верзилы получают больше, чем государственные.

– Мы приехали за вами. Шеф примет вас. Прямо сейчас.

– А откуда я знаю, что вы – те, за кого себя выдаете?

– Мне кажется, вам стоит поверить нам.

Что-то знакомое почудилось мне в этом обмене репликами.

– Они поедут со мной, – сказала я, показывая на своих друзей.

Верзила с сомнением посмотрел на меня. Я поспешила заговорить прежде, чем он мне откажет, а потом будет вынужден стоять на своем, хотя бы из чистого упрямства.

– Думаю, вы знаете, кто такой сеньор Ван Хог. Так вот, друг Ван Хога – вот этот сеньор, – сказала я, указывая на Феликса. – И у нас есть письмо голландца для вашего шефа, в котором указаны все мы.

Парень снисходительно кивнул.

– Хорошо. Мы знали, что вы будете не одна.

И снова я сидела на заднем сиденье машины, на этот раз между Феликсом и Адрианом, и снова меня везли через весь город неизвестно куда. В конце концов, оказалось, что известно – машина плавно затормозила у «Эль Параисо».

Один из верзил вышел из машины и проводил нас через переполненный людьми кофейный зал к столику, за которым сидел мужчина лет пятидесяти пяти. За соседним столиком обосновались четверо великанов в серых костюмах, которые тщетно старались притвориться, что они вовсе никакие не телохранители. Пожилой человек жестом пригласил нас сесть. Свою пышную, отблескивающую серебром шевелюру он с помощью бриллиантина зачесывал назад, оставив лишь несколько завитков на затылке. Черный блейзер, темно-красные брюки, шелковый шейный платок – все вместе придавало ему вид напыщенного плейбоя.

– И как же поживает мой дорогой друг Ван Хог? – сказал он вместо приветствия.

– У него все в порядке. Он хорошо себя чувствует, – ответила я.

– Что он решил наконец с Людмилой?

– По правде говоря, не знаю. Как-то не было случая расспросить его, – придумала я на ходу.

– Когда мы виделись в последний раз, он все утро рассказывал нам о приключениях юности, когда он участвовал в Сопротивлении и боролся с нацистами. Ну вы же его знаете, – добавил Феликс мастерский штришок

– Фантазер! Ну уж какой есть. А насчет Сопротивления… Не очень-то я в это верю. Сейчас он может говорить что угодно, но наш Ван Хог, разумеется, всегда был там, где и должен был быть.

Он высокомерно и самодовольно улыбнулся, показывая зубы, которые стоили не менее трехсот тысяч песет. Это и был Главный Поставщик Тыкв, и он не представлялся слишком опасным. Одним словом, мне он показался настолько обыкновенным, что я поступила необдуманно и пустилась с ним спорить.

– Что вы хотите сказать? Что надо было поддерживать нацистов?

Феликс поддал мне коленом под столом, и я сама уже упрекала себя за то, что не сдержалась. Но поправить дело было уже нельзя. Поставщик Тыкв бросил на меня взгляд, острый, как кинжал: меня просто затрясло. В конце концов, этот владелец яхты без яхты не был столь уж обыкновенным. Скорее всего, не был.

– Я так понял, что вам нужна информация, – заговорил он вальяжно. – А то, я вижу, вы совсем сбиты с толку. Знаете, пожалуй, я тоже расскажу вам одну историю по примеру моего друга Ван Хога. Хотя это не моя история, а моего деда. Он был военным и в тысяча девятьсот двадцать первом году принимал участие в событии, известном как поражение при Анвале, которое на самом деле произошло не только при Анвале, но и в других местах Северной Африки. Летом двадцать первого года рифские повстанцы [7]7
  Рифские повстанцы – участники национально-освободительной войны племен горной области Риф в Северном Марокко, приведшей к образованию Рифской республики (1921–1926).


[Закрыть]за двадцать дней разбили испанский экспедиционный корпус. Это была лишь кучка оборванцев, вооруженных ножами и короткими саблями, однако они положили гигантское количество испанских солдат, тысяч двенадцать или даже больше. Толком неизвестно, сколько было солдат в области Риф: цифры раздувались, потому что некоторые командиры хотели получать дополнительные деньги. Настоящей причиной поражения были коррупция, трусость и неспособность огромного большинства офицеров. Я это знаю – мой дед сам был трусом, о чем рассказывал мне. Тогда он был полковником и служил под началом генерала Наварро. По словам деда, разгром в Рифе был страшен, как Дантов ад. Армия прекратила свое существование, солдаты бежали с поля боя по телам раненых, низшие офицерские чины срывали знаки различия, чтобы их не опознали, высшие офицеры бежали на автомобилях, иной раз проезжая по своим же распростертым на земле раненым солдатам. Бегущих офицеров рифские повстанцы забивали камнями, раненых пытали до смерти: прибивали гвоздями к стенам, палили огнем гениталии, связывали руки их собственными кишками. И конечно, посреди всего этого ужаса было немало примеров невероятного героизма. Шестьсот девяносто кавалеристов полка Алькантары раз за разом атаковали противника, прикрывая отход наших войск. Последнюю атаку они предприняли спешившись, потому что ни у кавалеристов, ни у лошадей не оставалось сил. Погибло девяносто процентов личного состава полка – таких потерь никогда не было ни в одном кавалерийском соединении в Европе. Когда наши отвоевали Риф, они нашли тела погибших, кавалеристы остались в тех позах, в каких пали в разгар боя. Так что в поражении при Анвале было все – и героизм, и подлость. Например, генерал Наварро был героем, а полковник Моралес – подлецом. Что вы об этом думаете?

Я в недоумении пожала плечами. Рассказ меня захватил, но я не имела ни малейшего представления, куда все это приведет.

– Не знаю. А что я должна думать?

– А то, что это вранье! Вы должны думать, что это – вранье, потому что все было как раз наоборот: генерал Наварро вел себя самым жалким образом, а полковник Моралес погиб как герой; с пистолетом в руке он сражался до последнего, в то время как остальные давали деру. Моралес сражался плечом к плечу с несколькими офицерами, они дали клятву, что убьют друг друга, чтобы не попасть в плен, на пытки. В конце концов Моралес был ранен, он просил товарищей сдержать слово, но те, два лейтенанта, не осмелились прикончить своего полковника. Вероятно, они испугались потому, что думали: если они убьют старшего по званию, то попадут под военный трибунал. В общем, они сбежали, бросили полковника, раненого и беззащитного, на берегах Изумара, там его повстанцы и запытали до смерти, а генерал Наварро решил сдаться со своими двумя тысячами тремястами солдат в Монте-Арруите, хотя знал, что повстанцы побежденных в живых не оставляют. Так оно и было: пока Наварро вместе с девятью офицерами, переводчиком и семью рядовыми укрывался в доме местного князька, рифцы прикончили две тысячи триста человек. Но и тут не все офицеры вели себя одинаково. Наварро приглашал остаться с ним майора Альфредо Маркерие, чей отец был в те времена знаменитым театральным критиком. Но майор предпочел умереть вместе со своими солдатами. Ну, и что вы думаете?

– Потрясающе.

– Мне же это представляется большой глупостью. А вот мой дед, наоборот, был с теми офицерами, которые оставались с Наварро. И благодаря этому сохранил себе жизнь. После поражения при Аннуале проводилось упорное расследование, в ходе которого были получены доказательства, представленные некоторыми щепетильными офицерами. Эти доказательства неопровержимо свидетельствовали о вине высшего командования, начиная с самого генерала Беренгера, командующего экспедиционным корпусом. Но, к счастью, в тысяча девятьсот двадцать третьем году генерал Примо де Ривера провозгласил диктатуру, и ответственные за поражение не понесли наказания. И получилось так, что трусы спасли не только свою жизнь, но и все остальное, даже честь, поскольку память у людей коротка. Мой дед, в семье которого были деньги, удачно вел дела, приумножил богатство и кончил свои дни как почтенный патриарх и настоящий столп отечества – один из мадридских проспектов назван его именем. Мой отец пошел по его стопам и сумел еще более прославить нашу фамилию в трудные послевоенные годы. Потом пришла моя очередь, и я продолжил ту же традицию. Теперь мы – одна из самых влиятельных семей в Испании. Мое имя не упоминается в прессе, мое лицо не увидишь на экране телевизора, но нет в стране такого дворца, двери которого не распахнутся настежь, когда я выхожу из машины. Настоящая власть всегда держится в тени.

На минуту он прекратил вещать и отпил из бокала с коньяком, который стоял перед ним. Нас он даже не спросил, хотим ли мы чего-нибудь выпить. Мы слушали его речь всухомятку.

– Сейчас я вам скажу, как я вижу реальность. Каков на самом деле этот мир. Да, иной раз между героизмом и подлостью есть некоторая дистанция. Я имею в виду, что перед многими из тех, кто был тогда в Рифе, впервые в жизни встал выбор между добром и злом или же между честью и жизнью. Все решалось в считанные часы и даже минуты – они могли остаться верными своим идеалам и оказаться в руках марокканских палачей, а могли предать эти идеалы и выжить. Выбор был неизбежен, и все его делали. Одни – герои – погибли, причем многие из них ужасной смертью. Другие – трусы – вернулись в Испанию. Они растили детей, занимались бизнесом и иногда становились уважаемыми членами общества, как мой дед. Зачем надо было подвергаться пыткам, зачем нужно было самопожертвование кавалеристов полка Алькантары? Я вам скажу – незачем. Жизни свои они не спасли, ведь рифцы так или иначе, но прикончили всех. Они не удержали позиций – территорию эту заняли повстанцы. И самое худшее – Испания, неспособная сохранять свои колониальные владения, в конце концов вернула область Риф коренному населению. С другой стороны, мы и не помним тех героев: я вам только что показал, что могу героев назвать трусами, и наоборот, и никто не обратит на это ни малейшего внимания. Герои просто бесполезны. А созидатели страны принадлежат к другой категории. Они бегут с поля боя и предают. Они умеют и на елку влезть, и рыбку съесть. Историю пишут те, кто выжил. Я это говорю с гордостью, потому что быть победителем непросто. Я употреблял слова «трусость» и «героизм», чтобы нам легче было понять друг друга, но в реальном мире они имеют другое значение, не то, которое им обычно приписывается. В реальном мире трусость означает мудрость, а героизм – глупость. Я принадлежу к большой когорте победителей, мы всегда знаем, что делать, чтобы одержать верх. Что, для этого приходится прибегать к противозаконным действиям? Так ведь без противозаконной деятельности мир остановится. И не говорите мне про погибших и забытых героев – они всего лишь неудачники. А нам ставят памятники, в нашу честь называют улицы. Дело обстоит именно так и не иначе, так устроен мир.

Феликс ерзал на стуле и сжимал кулаки. Теперь уже я двинула его коленом, чтобы он не забывался.