Текст книги "Дочь Каннибала"

Автор книги: Роса Монтеро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Его кроличья мордочка передернулась.

– Ну… Это временно.

– Но ведь именно ты проделал этот трюк с фабрикой?

– Ну да… То есть почти. Сарда послал туда своего помощника, а я был помощником этого помощника. Можно сказать, его правой рукой.

– А сейчас ты без работы.

– Да нет… Сейчас… сейчас я тоже работаю на крупных банкиров и очень влиятельных людей, голландцев например… Сарда меня рекомендовал одному… И вот я… В общем, когда бывает нужно срочно переправить деньги и не оставить при этом следов, я беру это на себя.

– Мне кажется, наш друг работает курьером. Ну конечно же, он просто перевозчик. Тот, кто перевозит из одного пункта в другой чемоданы с грязными деньгами, – вступил в разговор Феликс.

Мануэль Бланко недовольно поджал губы.

– Ну, в общем, я и этим занимаюсь помимо всего прочего…

– Хотя, сказать по правде, нас это мало волнует, – обрезал его Феликс. – Мы пришли сюда, чтобы разузнать об «Оргульо обреро» и похищении Рамона Ируньи. Ван Хог считал, что ты способен нам помочь. Так ты можешь дать нам какую-нибудь информацию или нет?

Бланко внезапно покраснел до самых корней набриолиненных волос.

– Да. Думаю, что могу, – произнес он с обидой в голосе.

– Замечательно. Мы ждем.

На несколько секунд за столом воцарилось молчание. Мануэль Бланко отхлебнул кофе, поправил узел галстука, откашлялся. А когда заговорил, то вновь предстал перед нами в облике человека светского и умудренного опытом.

– Благодаря работе… гм-м… курьера я связан со всеми, так сказать, неофициальными кругами. Я имею в виду, что курьеру приходится пересекать границы, и все эти границы я знаю наперечет. Речь идет не о горизонтальных границах, которые разделяют государства и связаны со всякими нудными вещами вроде паспортов, печатей и виз, а о границах вертикальных, проходящих внутри страны.

И он провел в воздухе несколько параллельных линий, одну под другой.

– Не знаю, кто такие эти ребята из «Оргульо обреро», но в любом случае они находятся за одной из этих границ. Вопрос в том, чтобы их, так сказать, найти. Так вот, точно так же как внутри горизонтальных границ имеются определенные группировки – скажем, страны Европейского союза или, к примеру, арабские государства, существует свой порядок и внутри границ вертикальных. Главное деление здесь – на «дневные» и «ночные» организации. Хотя они, в свою очередь, подразделяются на более мелкие группы. «Ночные» привлекают к себе больше внимания. Это организации, известные простым людям под именем мафии. В основном они действуют в сфере услуг и развлечений: розничная торговля наркотиками, проституция, игорный бизнес, торговля женщинами, подпольные сети по сбыту порнографии, притоны для педерастов и тому подобное. Имеются постоянные поставщики, специальные подразделения, международные каналы доставки товара. Все очень хорошо организовано. На сегодняшний день две самые мощные в мире группировки «ночного» сектора – это китайские триады и японская якудза, заключившие между собой соглашение о разделе сфер влияния; правда, в последнее время им на пятки наступает молодая русская мафия, чьи доходы растут не по дням, а по часам. Что касается итальянцев, то бедолаги явно отстали от жизни, ну а колумбийцы, хотя и не растеряли пока своего могущества, остро нуждаются в конверсии. Наверное, им пора нанять хорошего киллера…

Взгляд Бланко устремился куда-то вдаль, казалось, он обдумывает блестящую перспективу контракта с колумбийской мафией, чтобы взяться за улучшение ее экономических показателей. Какой болван, подумала я, почти что восхищаясь его непроходимой тупостью.

– Далее идут «дневные» организации, в целом самые могущественные. В этот сектор входят все политические группировки: террористы, городские партизаны, освободительные движения, ИРА, ЭТА, неонацистский интернационал. А также административная клоака: государственный терроризм, самые секретные отделы секретных служб… Затем финансовые чародеи, способные сотворить любой фокус с деньгами: отмыть их или бесследно растворить в воздухе. Еще выше стоят правительственные мафии, контролирующие теневую экономику: тут и подкуп, и широкомасштабная коррупция, и разворовывание бюджетных средств. И наконец, на самом верху этой системы управления находятся торговцы оружием; именно они главенствуют в «дневном» секторе, более того, к ним с почтением относятся и представители «ночного» сектора. Эти люди – подлинные владыки мира и одновременно выдающиеся сыны своей отчизны, которые возглавляют международные благотворительные фонды, а после смерти бывают увековечены в камне и бронзе. Вы никогда не замечали, что стоит повздорить двум племенам в каком-нибудь захолустном уголке земного шара, как на следующий день они оказываются вооруженными до зубов? За счет таких операций и благоденствуют короли планеты.

– Ну а какое же место во всей этой неразберихе занимает «Оргульо обреро»? – полюбопытствовала я.

– В общем… пока неизвестно. Но мы это выясним. Это хорошо организованные системы, где никто не станет делать резких движений, не спросясь тех, кто стоит над ним. Не знаю, возможно, «Оргульо обреро» – одна из «ночных» мафий или же это просто мелкие воришки, выдающие себя за политическую организацию, хотя не исключено, что они и в самом деле из «дневного» сектора. Первое, что я сделаю, это все о них разузнаю. Поспрашиваю, поговорю кое с кем. Имя Ван Хога открывает многие двери. Вам очень повезло, что вы сумели заручиться его поддержкой.

Он вздохнул, наверное завидуя тому, что у нас такие высокие покровители. Затем поднялся из-за стола и, прощаясь, вновь попытался скорчить надменную рожу, но его усилия пропали даром, хотя бы потому, что протянутые для пожатия пальцы едва высовывались из рукавов пиджака, а грязные штанины волочились по полу, причем он то и дело безбожно на них наступал.

– Я дам о себе знать. Передавайте привет сеньору Ван Хогу и скажите, что… что Мануэль Бланко всегда счастлив оказать ему любую услугу.

– Так и скажем, – невозмутимо соврала я, не говорить же ему, что мы никогда больше не увидимся с голландцем. Я всего лишь «завуалировала правду», как сделал бы на моем месте любой киллер.

Встреча с Мануэлем Бланко меня несколько обескуражила. Он оказался таким несуразным и выглядел так несолидно, что трудно было поверить, будто он в состоянии свести нас с кем-либо из преступного мира. С тем, кто находится по ту сторону вертикальных границ, как он это называл.

– Что скажете? – спросила я у своих спутников, когда Бланко ушел.

– Забавный сумасшедший, – высказался Адриан.

– Но вспомните, ведь его имя назвал нам не кто иной, как Ван Хог. А значит, хоть в это и верится с трудом, он действительно каким-то образом связан с мафией, – сказал Феликс слабым голосом. – Да это типичный осведомитель, мы таких называли шпиками: шатаются такие скользкие типы по задворкам маргинального мира с разными поручениями и всё вынюхивают, выслушивают, лебезят перед сильными мира сего, не переставая улыбаться. Уверен, он скоро объявится.

Мы вернулись домой и снова принялись ждать, правда, на этот раз дежурство скрашивали руки Адриана, горячий живот Адриана, поцелуи Адриана. Прошло два дня, слившиеся в моей памяти в одну ночь, и вот наконец в одно прекрасное утро, часов эдак в девять, кто-то безжалостно вдавил кнопку дверного звонка и не отпускал ее.

– Иду, иду! – закричала я, выбираясь из-под Адриана, с одной стороны, разозленная такой бесцеремонностью, с другой – перепуганная, ибо даже мои отношения с Адрианом не смогли избавить меня от постоянного страха, который я испытывала со дня похищения Рамона. Я накинула халат и посмотрела в глазок это был Феликс. Я торопливо открыла дверь.

– Что случилось?

Старик стоял, прислонившись к косяку; он был бледен, его лихорадило, под глазами виднелись лиловые круги.

– Не волнуйся, ничего особенного не случилось, все в порядке вещей, – прохрипел он. – Просто я умираю.

И рухнул на меня.

* * *

Я должна была это сообразить. Должна была догадаться, что послужило причиной болезни Феликса, чем вызван такой внезапный упадок сил. Но я была ввергнута в пучину эгоцентризма, как это обычно бывает в начале любовного романа, когда вспыхнувшая страсть ослепляет тебя, а счастье делает безмозглой, когда все тебя будоражит и пьянит и ты способна воспринимать лишь его прикосновения, ловить лишь его взгляд. И вот когда Феликс повалился на меня, я предпочла самое легкое объяснение: что он уже старик, а со стариками такое случается. Рано или поздно они становятся совсем плохи, а в худшем случае – умирают.

Когда мы привезли его в больницу, он был без сознания. И тоже метался в жару, как за неделю до этого Адриан. Но в отличие от юноши, чья болезнь ассоциировалась со школьными ангинами, запахом свежего хлеба и дождливым воскресным днем, при мысли о Феликсе вспоминалось взволнованное перешептывание медсестер, исхудалые тела, продуваемые сквозняками бесконечные коридоры. У Феликса, сразу же сказали нам врачи, пневмония. Тревожный диагноз в его возрасте и при его легких. Ему начали колоть антибиотики, но старый организм не откликался на лечение. В душном полумраке палаты с включенным на всю мощь отоплением я, скинув сначала пальто, затем жакет и засучив рукава блузки, часами смотрела на него, погруженного в полузабытье, и страдала от жары и близости смерти. Феликс всегда выглядел весьма представительно в своих просторных твидовых пиджаках, теперь же, когда его обрядили в больничную рубаху, было видно, какой он худой, кожа да кости, маленький, старый, как медный водосточный желоб, бледный, как простыни на его кровати, ужасно слабый и хрупкий. Я представила себе, как неделю назад он бродил в одиночестве по Амстердаму под пронизывающим северным ветром, весь продрогший, с заиндевевшими бровями. Неудивительно, что он подхватил воспаление легких. Длинный список моих прегрешений, включая гибель «Титаника» и исчезновение динозавров, пополнился еще одним пунктом. Какая все-таки невероятно хрупкая штука человеческая жизнь: одно мгновение, и Феликс, со всеми своими переживаниями и воспоминаниями, может исчезнуть, как дым, бесследно рассеивающийся в небе. Мне вспомнился, не знаю почему, Компай Сегундо, старый-престарый кубинский артист, исполнявший песни времен прежних кабаре, чувственную и упругую музыку, зажигательные соны тропических ночей. Компай был примерно ровесником Феликса и, видимо, так же как мой сосед, прожил бурную молодость. «Я жив одной любовью, Кларабелья, ты жизнь моя, сокровище мое навеки, и потому, когда я на тебя смотрю и вижу, как ты прекрасна, я никогда не думаю о том, что должен умереть», – пел Компай с высоты своих восьмидесяти лет, и каждый раз, когда я его слушала, мне казалось, что он грустит по себе, по тому Компаю, каким он был когда-то: сильный, с неотразимым взглядом, не пропускавший ни одну юбку, что написано у него на губах. У таких людей, как Компай или Феликс, наделенных могучей жизненной силой, грусть по ушедшим временам выражается более остро и бередит душу. Мою, по крайней мере, точно разбередила. То, что я так тревожилась за Феликса Робле, меня саму удивляло: не прошло и полутора месяцев, как мы познакомились, и вот он уже стал частью моей жизни. Немало часов провела я в душной и жаркой палате, дежуря у постели больного и подспудно ощущая, что мы подошли к какой-то черте и что-то должно завершиться.

На третий день, когда врачи готовились испробовать на Феликсе очередной, четвертый по счету, антибиотик, мы с Адрианом ненадолго зашли домой, чтобы переодеться, но, быстренько скинув одежду, вдруг оказались в кровати. К тому времени, когда зазвонил телефон, мы задремали. Я вздрогнула и взглянула на будильник. Было семь часов вечера.

– Слушаю.

– Ли Чао. Он ждет тебя в «Седьмом небе». Через полчаса. Захвати письмо голландского друга.

Это был Мануэль Бланко, конечно же он, я сразу узнала его голос, прежде чем он успел повесить трубку.

– Что за идиот? Неужели не мог сообразить, что телефон прослушивается? – кипела я от негодования. – И вдобавок через полчаса! Что это за «Седьмое небо»?

– Наверное, китайский ресторан, – предположил Адриан.

И точно: пришлось заглянуть в телефонный справочник, чтобы узнать адрес. Бульвар Куэста-дель-Рио, 11. Мы бросились одеваться. Такси нам удалось поймать прямо у дверей дома, но поскольку таксист тоже не знал, где находится этот бульвар, мы долго колесили по городу и к ресторану подъехали с опозданием почти на час. Уже стемнело, и пустынный бульвар Куэста-дель-Рио выглядел довольно мрачно, зажатый на всем своем протяжении между стенами заброшенных фабрик, закрытыми механическими мастерскими и пустырями, превращенными в мусорные свалки. В сгущающейся тьме маленький китайский ресторанчик, украшенный мигающими красными лампочками, напоминал праздничную колесницу. Мы с замиранием сердца остановились у дверей, отпустив таксиста, которого тут же как ветром сдуло. Как нам не хватало сейчас Феликса! Конечно, он старый, зато его манера держаться всегда добавляла мне уверенности. Собравшись с духом, мы нажали на круглую витую ручку с изображением дракона и вошли внутрь, оказавшись в прямоугольном зале с семью сервированными для ужина, но пустыми столами. Китайские бумажные фонарики, довольно грязные стены. Запах вареной рыбы.

– Эй! – наконец отважилась я. – Есть здесь кто-нибудь?

Из боковой двери вышла девушка. Ясное дело, китаянка. Совсем юная, с растрепанными волосами, симпатичная.

– Здлавствуйте. Лестолан пока заклыт. Челез полчаса.

– Мы не собираемся ужинать. У нас здесь назначена встреча с сеньором Ли Чао.

Китаяночка изменилась в лице и уже не казалась такой симпатичной.

– Минутку.

Она исчезла за дверью, и я поняла, что пора бежать отсюда со всех ног. Но не успела осуществить свой замысел. Девушка появилась вновь.

– Плоходите.

И мы прошли. Через кухню с потеками жира на стенах и кипящими котлами, в которых два типа что-то все время помешивали; потом через темный коридор и очутились в небольшой комнатке. Китаянка закрыла за нами дверь.

– Садитесь, пожалуйста.

Мы повиновались. Ли Чао оказался довольно грузным мужчиной с одутловатым лицом, напоминавшим спелую сливу. На вид ему было около сорока, одет по-европейски: серый пиджак, черная рубашка без галстука, тщательно застегнутая на все пуговицы. Он сидел за маленьким раскладным столиком, на котором стоял лакированный поднос с чайником и крошечными фарфоровыми чашечками.

– Хотите чаю?

Мы с Адрианом согласно кивнули. Подозреваю, нам просто хотелось чем-то занять руки. Комнатка, где нас принимали, была совсем крохотная, почти все ее пространство занимали раскладной столик и полдюжины дешевых стульев с высокой прямой спинкой. Позади Ли Чао ютился узенький сервант; на нем стояла статуэтка из яшмы, изображавшая старого рыбака, и валялась открытая коробка кукурузных хлопьев «Келлог». Самым необычным в этой комнате было освещение: бумажный фонарик окрашивал все вокруг в розовые тона, причем это был кричащий розовый, приторный, как дешевая карамелька, и ядовитый, из-за чего ты чувствовала себя так, словно находишься внутри огромной рыбьей икринки. Сдохнуть было можно от такого цвета.

Хозяин неспешно разлил чай и пододвинул к нам чашки. Конечно, сахару он не предложил, хотя чай, мало того что был обжигающим, оказался таким горьким, что мог разъесть все внутренности. Я поставила чашку на стол и воспитанно улыбнулась Ли Чао обожженными губами. Я бывала в Китае и знаю, что предварительный обмен любезностями – это святое.

– Значит, вы друзья моего друга Ван Хога…

По-испански он говорил безукоризненно. Я в ответ кивнула, решив, что все-таки это не так обязывает, как вслух произнесенное «да». Потом вытащила письмо и протянула ему через стол.

– Вот записка от него.

Ли Чао взял листок и углубился в чтение, продолжавшееся невероятно долго, если учесть, что записка состояла всего из одной фразы. Потом поднял голову и тоже кивнул. Изобразив на лице самую любезную из своих улыбок, я кивнула в ответ и краем глаза заметила, что и Адриан сделал то же самое. Так мы сидели втроем в этой засахаренной атмосфере кукольного домика, идиотски улыбаясь и качая головой – вверх-вниз, вверх-вниз, словно куклы-неваляшки. За этим милым занятием мы провели минуты две, если не больше.

– Мой друг Ван Хог пишет в своем письме, что вы хотите просто поговорить, – сказал наконец Ли Чао. – Но на самом деле вы хотите послушать. Вы хотите, чтобы говорил я.

Он закрыл глаза и застыл, словно Будда. Или как спящий человек Многочисленные мелкие морщинки веером разбегались от уголков его глаз. Нет, ему, конечно, не сорок, а гораздо больше. Лет пятьдесят, а то и шестьдесят.

– Вы хотите знать, а поиски знания – весьма благородное стремление. Но я не хочу говорить, потому что благоразумие – это тоже весьма похвальное свойство. «Молчание – это друг, который никогда не предаст», как говорит…

– Конфуций, – выпалил Адриан.

Мы оба удивленно взглянули на него.

– Это высказывание Конфуция, – смущенно повторил Адриан.

– Как говорит великий Кун-цзы, которого у вас, действительно, называют Конфуцием, – невозмутимо продолжил Ли Чао. – Я рад, что наш юный друг столь хорошо знает наших классиков, чего, к сожалению, нельзя сказать о нынешней китайской молодежи. Поздравляю. Однако никто из наших молодых, будь они хоть трижды необразованны, а это так и есть, никогда не осмелился бы перебить старшего по возрасту и уважаемого человека, тем более если причиной подобного поведения было непомерное тщеславие юноши, ибо, перебив собеседника, он не сообщил ничего такого, чего бы тот заведомо не знал, а лишь по глупости желал похвастаться своими знаниями. Тем не менее, учитывая его молодость и принадлежность к западному миру, то есть двойное невежество, оставим на сей раз без последствий это проявление явной невоспитанности со стороны нашего гостя. Честно говоря, ваш покорный слуга уже забыл об этом инциденте.

Я скорее почувствовала, нежели увидела, как запылало лицо Адриана; от него в самом деле исходил жар, и к тому же он издавал какие-то нечленораздельные звуки, напоминающие затихающее урчание моторчика перед полной остановкой.

– Извините, – с трудом выдавил он.

– Еще чаю? – предложил Ли Чао безукоризненно вежливым тоном.

Мы усердно закивали головами. Наш хозяин наполнил чашки. Я заметила, что он действует одной левой рукой. Правую он с самого начала держал под столом. Может быть, у него протез, подумала я. Или же он сжимает в ней пистолет? Левая же рука, которой он все делал, иссохшая и морщинистая, была покрыта коричневыми пятнами, а костяшки пальцев изуродованы артрозом. Семьдесят. Ли Чао должно быть никак не меньше семидесяти лет. Если не восемьдесят. Это была рука глубокого старика.

– Я хороший друг моих друзей, а вы друзья моего друга, – продолжил китаец, завершив неторопливый ритуал с чашками. – Я был бы рад помочь вам. Но между нами существует конфликт, ибо мы хотим противоположных вещей. Слушать и молчать. Знать и утаивать. Впрочем, жизнь всегда такова, ведь верно? Мы называем жизнью сложное равновесие, рождающееся из столкновения противоположностей. Действительность всегда парадоксальна. Вещи определяются по тому, чем они являются, но также и по тому, чем они не являются; ничто не может существовать без другого. Свет нельзя понять без тьмы, мужское начало без женского, инь без ян. [6]6
  Инь и ян – основные понятия древнекитайской философии; полярные и постоянно переходящие друг в друга космические силы.


[Закрыть]Добро без зла.

Он опустил голову на грудь и вновь закрыл глаза. Прошла минута, показавшаяся нескончаемой. Феликс, наверное, знал бы, что делать в этой необычной и запутанной ситуации, уж он бы отыскал верные слова, чтобы вывести китайца из столбняка и выудить из него что-то полезное. Но Феликс в эти минуты лежал на больничной койке и, может быть, умирал. Жизнь не существует без смерти.

– Мои собратья и я знаем, что зло является частью добра, а добро – частью зла. Человек добродетельный понимает это и способствует всемирной гармонии, достижению согласия между противоположностями. На протяжении тысячелетий мои собратья и я являемся скромными служителями великого колеса жизни. Мы управляем злом, и благодаря нам существует добро. Это высоконравственный и очень тяжелый труд. Попробую изложить это по-другому, чтобы даже вы, со своими крохотными западными мозгами, смогли понять суть. Приведу такой пример: Испания, год тысяча девятьсот девяносто второй. Всемирная выставка, Олимпийские игры… Вас не удивило, что все тогда обошлось без единой террористической вылазки? И выставка в Севилье, и игры в Барселоне были настолько масштабными событиями, что обеспечить повсеместно надежную охрану не представлялось возможным. Благодаря нынешним технологиям любой может подложить пакет с взрывчаткой в мусорную корзину. Гарантировать безопасность на подобных мероприятиях – невыполнимая задача. Тем не менее ничего не произошло. Вы никогда не задавались вопросом: почему?

Я была вынуждена признать, что нет, не задавалась.

– Потому что там, где есть традиции и организация, царит порядок. В вашей стране действует ЭТА, мощная организация подпольного мира. Правительство было вынуждено тайно заплатить ей в обмен на перемирие в течение нескольких месяцев; кроме того, ЭТА обязалась не допустить нарушения пакта со стороны чужаков. Вот это порядок. Вот это гармония. В китайских кварталах больших западных городов нет преступности. Вы могли бы в любое время дня и ночи прогуляться вместе с вашим покорным слугой по улицам Чайнатауна в Нью-Йорке, и, уверяю, с вами не случилось бы ничего плохого. Потому что мои собратья и я об этом позаботились. Это и есть порядок. Это и есть гармония. Однако…

Ли Чао прервал свой монолог и едва заметно вздрогнул. По его желтым отвислым щекам пробежала легкая дрожь.

– Однако хаос наступает, беспорядок пожирает нас. Но это не космический хаос, из которого рождается порядок, а смятение умов, необязательность, нежелание знать свое место, бессодержательность. Традиции утрачиваются, память разрушается. Небытие наступает на нас.

С этими словами Ли Чао неожиданно двинул правой рукой и положил ее на стол. Мне стоило немалого труда сдержать возглас ужаса. Моим глазам предстала обугленная кисть, в которой с трудом можно было распознать человеческую руку, судорожно сжатую в кулак, – настолько все обгорело и превратилось в бесформенную массу; по всей видимости, руку поджаривали на медленном огне

– Вы друзья моего друга, а я верный друг моих друзей, так что кое-что я вам все-таки сообщу. Две маленькие детали. Две мелочи. Во-первых, «Оргульо обреро» – это одно из имен беспорядка. Во-вторых, разговаривая на эти темы, вам следует соблюдать осторожность. Потому что кто-то из вашего окружения в этом замешан.

– Кто?

Ли Чао улыбнулся, сделав вид, что не слышал вопроса.

– Я предложил бы вам еще чаю, но он остыл. А потчевать гостей холодным чаем – непростительная невоспитанность. Впрочем, в беседе забываешь о времени. Надеюсь, вы простите вашего покорного слугу за допущенную оплошность.

– Это мы должны просить у вас прощения, – сказала я, поняв намек. – Мы отняли у вас чересчур много времени. Спасибо за теплый прием.

Я произносила слова благодарности, а мои глаза как магнитом притягивало к изувеченной руке, оголенным сухожилиям, истерзанной плоти. Ли Чао перехватил мой взгляд, заставив меня покраснеть.

– Я замечаю, ваше внимание привлекает состояние моей руки. Это тоже следствие беспорядка.

Он приподнял культю: казалось, пальцы, или то, что от них осталось, сплавлены между собой.

– Однако боль – это один из элементов всемирного равновесия. Так же, как насилие. Или месть.

После этих слов он с усилием разжал обезображенный кулак: на том месте, где когда-то была ладонь, я увидела маленький пузырек из прозрачного стекла, заполненный какой-то жидкостью, похожей на воду; в ней, как рыбка в миниатюрном аквариуме, плавал мягкий, круглый, набухший человеческий глаз.

Я выбежала из «Седьмого неба», с трудом сдерживая подступающую к горлу тошноту: пулей пролетев по все еще пустому залу, рывком распахнула дверь и, оказавшись на улице, жадно вдохнула холодный воздух. Адриан же в это время трещал без умолку и все не мог остановиться. Иногда такое с ним случалось на нервной почве.

– Сукин сын, ну и мрачный же тип; когда он заговорил про Конфуция, я думал: еще немного, и он перережет мне глотку, а ведь это было еще до того, как он продемонстрировал глаз, гадость страшная, а рука, это же ужас, и еще этот кошмарный розовый свет и…

– Как мы теперь выберемся отсюда?

По мере того как ко мне возвращался рассудок, я начинала трезво оценивать ситуацию. Адриан огляделся по сторонам. Окраинная улица окраинного района, безлюдная, пустынная, пугающая. Ни одного прохожего, ни одной машины, ни единого освещенного окошка – вокруг глухие стены. Тьму кое-как рассеивали лишь горевшие вполнакала уличные фонари да отблески жалкой иллюминации китайского ресторанчика.

– Можно вернуться в «Седьмое небо» и вызвать такси по телефону.

– Вернуться? Даже не думай.

– Тогда придется идти пешком.

И мы зашагали наугад по улице, толком не представляя себе, в какую сторону надо идти, чтобы поскорей выбраться из этого ужасного района: таксист изрядно поколесил по округе, прежде чем доставил нас по нужному адресу.

– Не торопись, Лусия! Ты почти бежишь. Кажется, такая маленькая, а я еле за тобой поспеваю, – сказал Адриан с улыбкой и закурил, всем своим видом показывая, что нет ничего естественнее, чем прогуливаться по противоестественной улице.

– Я боюсь. Мне здесь не нравится. Я хочу попасть в какое-нибудь цивилизованное место.

– Я знаю отличный трюк, с помощью которого можно спокойно ходить по самым глухим улицам. Когда я попадаю в подобное место, то воображаю себя убийцей. А если я убийца, то кто же на меня может напасть? Действует безотказно.

Я недоуменно посмотрела на него. Никогда я до конца не пойму мужчин. Позади вспыхнули фары, завелся мотор. Я с облегчением вздохнула: по крайней мере, мы теперь на улице не одни. Видимо, дело в том, продолжала я размышлять, что мужчина не в состоянии нести в себе свой страх, ему легче вообразить себя убийцей, чем признаться в собственной трусости. Между прочим, машина до сих пор нас не обогнала. Червячок беспокойства зашевелился у меня в груди. Я взглянула через плечо назад. Машина следовала на небольшом расстоянии за нами со скоростью наших шагов. Беспокойство сразу же переросло в тревогу, у меня перехватило дыхание.

– Адриан… – прошептала я.

– Вижу.

Перед нами расстилалась длинная темная улица без единого подъезда, куда можно было бы юркнуть, без единого двора, где можно было бы спрятаться, ну а о том, чтобы оторваться от преследователей, даже думать не стоило.

– Что будем делать? – спросила я.

– Пойдем дальше. Побыстрее, но только не бежать. Сделай вид, что ты ничего не замечаешь.

Я слышала перестук наших шагов на разбитых плитках тротуара: один широкий Адриана, два коротеньких моих. И урчание мотора позади. Я украдкой бросила взгляд на машину. Свет фар мешал рассмотреть все в деталях, но, как мне показалось, за ветровым стеклом мелькнули по крайней мере два силуэта.

– Успокойся, впереди нас люди.

– Что?

– Впереди нас люди, – повторил Адриан.

Действительно, в нескольких метрах, освещенные желтоватым светом фонаря, маячили две или три фигуры. Мы прибавили шагу, и у меня сразу закололо в боку, так что стало больно дышать. Их было трое, теперь я это ясно видела, трое ничем не примечательных молодых людей, двое из них в джинсах, еще один в костюме. Машина по-прежнему ползла за нами, прижимаясь к тротуару.

– Адриан…

То, что я увидела, мне совсем не понравилось. Трое незнакомцев, не говоря ни слова и не спуская с нас глаз, выстроились в одну линию, поперек тротуара. Рядом с ними был припаркован большой дорогой автомобиль.

– Адриан!

Они перегородили нам дорогу. Я ощутила себя покорной овечкой, которая сама заходит в ворота бойни. Мы замедлили шаг и наконец остановились. Позади хлопнула дверца преследовавшей нас машины: кто-то вышел. Но мы не обернулись. По крайней мере, я этого не сделала, глядя как зачарованная на стоящих перед нами людей. Те двое, что были одеты в джинсы, располагались по бокам. И направляли на нас черные блестящие пистолеты. Тип, который стоял в центре, был рыжим, высоким и мускулистым и напоминал героя телесериала. Он принадлежал к породе смазливых субчиков, настолько самодовольных, что это у них перерастает в агрессивность. Я почувствовала прикосновение к уху холодного металла, видимо, пистолетного дула; Адриану же огромный пистолет приставили к горлу.

– Какой сюрприз! – проговорил рыжий нараспев. – Кого я вижу – бедную безутешную супругу.

– К-кто вы такие? – спросила я таким слабым и дрожащим голосом, что меня трудно было услышать.

Тем не менее Красавчик услышал.

– Много задаешь вопросов, дорогая, в этом твоя беда. Чтобы спокойно жить, надо держать язык за зубами.

Он подал знак рукой, и позади вновь хлопнула дверца машины. А вскоре в поле моего зрения появился новый персонаж, он тащил что-то за собой на цепи. Я сразу узнала это повизгиванье, еще ничего не видя перед собой: это была моя Фока. Она рванулась ко мне, однако конвоир крепко держал ее за ошейник и не пускал.

– Зачем вы ее сюда привели? – пробормотала я.

– Видишь? Ты неисправима: не переставая задаешь вопросы, – сказал рыжий.

Он наклонился и погладил собаку.

– Хорошо воспитанные люди не станут носиться повсюду, приставая с дурацкими расспросами и беспокоя множество людей. Ни за что не станут.

Увидев, что дело затягивается, Фока вздохнула и улеглась в ожидании, когда эти непостижимые люди отыщут выход из совершенно непонятной ей ситуации. Рыжий уселся около нее на корточки.

– Красивая собачка.

Фока не была красивой. Она была толстая, со свалявшейся шерстью, старая и немощная. У меня дрогнуло сердце.

– Моим друзьям, а это очень влиятельные люди, не нравятся умники, пристающие с вопросами, – объяснил Красавчик.

И вынул из кармана нож С острым, тонким и узким выкидным лезвием.

– Мои друзья сказали: «Ступай предупреди эту малышку, что задавать вопросы вредно для здоровья».

Он стал легонько водить кончиком ножа по телу Фоки, словно почесывая ей пах, загривок, шею.

– Ступай и предупреди малышку, что задавать чересчур много вопросов куда опаснее для здоровья, чем обкуриться наркотиками или свалиться с десятого этажа.

Нож медленно блуждал по животу собаки.

– Страсть задавать вопросы может обернуться физическими страданиями, а то и увечьями, словом, крупными неприятностями…

Острый кончик коснулся мохнатых передних лап и начал перемещаться вверх, к шее животного. Фока лизнула рыжему руку и умиленно уставилась на него подслеповатыми глазами. Глаз! – мелькнуло у меня в голове. Глаз, который я видела у Ли Чао. Он вырвет глаз у собаки, и я этого не переживу. В этот момент бандит прижал голову Фоки в тротуару правой рукой. Он был левша. Должно быть, я сделала какое-то движение, не помню, потому что меня схватили за руки и в лицо мне уперлось дуло пистолета.