Текст книги "Одинаковые тени"

Автор книги: Рональд Харвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

XIII

 
Святые радостно в раю
Твой окружают трон.
Лишь руку протяни Свою —
И Твой народ спасен.
 

А я все плачу. Я сижу сзади всех у самых дверей машины, но они заперты, друг, они заперты. А эта Бетти сидит рядом со мной и поет песню о Боге. Я учил похожую песню в школе, только плохо ее помню:

 
Пусть Господь меня спасет
От печалей и забот,
Моя чаша полна
До краев,—
 

или что-то в таком духе, но я не пою, потому что поет эта Бетти, и я не могу петь в машине, где мне плохо.

И тут, друг, эта Бетти начинает опять кричать. Но никто ничего не делает, все сидят, смотрят и молчат. Друг, как она может кричать, эта Бетти! И вдруг она встает в этой машине, и вид у нее такой, что она вот-вот свалится с ног, и она принимается кричать громче прежнего и молотить кулаками по стенкам кузова.

– Господи Иисусе, спаси меня! – кричит она. – Я согрешила! Я согрешила!

И потом она падает и соскальзывает по коленям сидящих на пол, и голова ее прямо под моей. И она на меня смотрит.

– Сделай с меня снимок, Джорджи. Сделай с меня снимок, ты же умеешь!

И она опять встает и опять начинает стучать в стены. Друг, что за шум! Жди неприятностей.

– Он не хочет меня снимать! – кричит она. – Он не хочет меня снимать! Иисус, спаси меня!

Машина останавливается. И я точно знаю, что сейчас будут неприятности. Двери распахиваются, и ветер врывается в кузов, как будто ему хочется с нами на виселицу. И двое полицейских вскакивают в машину, чтобы схватить эту Бетти и дать ей хорошую взбучку.

И знаете, что я вижу? Я вижу, что между мной и дорогой никого нет, потому что эти двое полицейских набросились на Бетти и оставили двери открытыми. И я выскальзываю бочком на дорогу. И тут некому меня остановить. Даже полицейские меня не останавливают, потому что они в это время бьют Бетти и ничего не замечают. Все было именно так, как я вам рассказываю. Я просто ускользнул и бросился бежать.

Я бегу быстро и только слышу, как взвизгивает и кричит Бетти, когда они ее ударяют. И вдруг становится тихо. И я слышу свисток и понимаю, что кто-то из этих полицейских увидел, что меня нет.

А я все бегу и бегу. Я понятия не имею, где я, и не могу остановиться и оглядеться, потому что ветер дует мне прямо в лицо, а против ветра бежать нелегко. А пыль рассекает мне кожу, режет глаза и забивается в рот, но я все бегу.

Уже совсем темно, а от ветра стало еще темнее, и у луны такой вид, как будто тот же ветер гоняет ее по небу.

Я бежал долго. Больше я уже не боялся, потому что сердце у меня стучало так громко и дышал я так глубоко, что я и не думал о страхе. Я только чувствовал, как по спине течет пот. Я весь взмок. Даже на ветру я был совсем мокрый.

Потом я остановился и прислонился к стене. Тут я и огляделся. Столовая гора была сзади меня, а море спереди, и я был ближе к центру.

Друг, надо же мне где-нибудь спрятаться. Но я не могу пойти к мастеру Абелю, потому что у него будут большие неприятности, если меня найдут в его доме. Куда же мне идти?

Может, священник меня спрячет, он же говорил, что он мне друг. Но я чересчур далеко от Си-Пойнта. Куда же мне идти?

И тут я вспоминаю о моей матери. Я могу пойти к ней в Вудсток. Да, сэр. Это подходящее место. Друг, моя мать всегда слишком пьяная, чтобы о чем-то заботиться, а если этот чертов Айзек что-нибудь затеет, можно его хорошенько стукнуть. Так что я думаю, это лучшее место.

Я не очень представляю себе место, где я стою и озираюсь. Но в Кейптауне есть одно большое удобство – если ты знаешь, где море, то значит, гора за тобой, а если ты знаешь, где гора, то значит, за тобой море. И вот я бегу до одного знакомого места и там вычисляю другое знакомое место, – вы меня поняли? Вскоре я уже бегу медленнее и дышу легче, потому что я уже рядом с домом, где в маленькой комнате живет моя мать.

Я поднимаюсь по лестнице, и все вокруг темно и тихо. И я медленно приоткрываю дверь и заглядываю в комнату.

Там Айзек, он стоит на коленях перед кроватью, а на кровати лежит моя мать и хрипит, как будто ей очень больно.

Я делаю шаг в комнату и чуть не падаю. Я пугаюсь. Потому что этот колдун Мбола сидит на полу со своими костями.

В комнате горит одна свеча. Когда я спотыкаюсь о Мболу, она чуть не гаснет. Пламя ее взметается, и черные тени Айзека и матери на кровати подпрыгивают на грязной стене.

Айзек поворачивает ко мне лицо, и, друг, я думаю, что он сейчас вскочит и постарается меня ударить. Но он только говорит:

– Джордж, твоя мать умирает.

– А она не пьяная? – говорю я.

– Нет. Она умирает, Джордж.

И я вижу, что это правда. А этот Мбола только молчит и смотрит на белые кости, которые перед ним на полу. В комнате очень тихо, только моя мать все хрипит.

Я подхожу к кровати и гляжу на нее. Друг, она совсем больная. И от нее пахнет бренди и потом, только этому Айзеку все равно, он стоит перед ней на коленях, и держит ее за руку, и все время на нее смотрит.

И я не знаю, что делать. Поэтому я просто стою и гляжу. Вдруг моя мать начинает шевелиться.

– Бренди. Дайте мне еще бренди, – говорит она тихо-тихо, но никто не дает ей бренди, и она умолкает.

– Давно она так? – спрашиваю я.

– Со вчерашнего вечера, – говорит Айзек.

– Что с ней случилось?

– Она упала. С лестницы.

Друг, я чуть не расхохотался. Не знаю почему, но я почувствовал, что губы у меня улыбаются и я хочу рассмеяться.

И тут моя мать кричит:

– Ай-зек! – долго так и пронзительно.

– Я тут. Я тут, – говорит он.

Но она опять его зовет, и знаете что? Этот Айзек начинает плакать, как маленький. Друг, мне это не нравится. И сам я не могу плакать, потому что мне хочется хохотать.

И тут изо рта у нее вырывается странный звук, глаза раскрываются, и челюсть отваливается, и, друг, я понимаю, что моя мать умерла. И я опять пугаюсь. Пугаюсь полиции, и того, что меня повесят, и того, что я умру.

– Она умерла, – говорит Айзек. – Лучше я пойду и приведу кого-нибудь.

А я молчу, потому что не знаю, что надо делать, когда кто-нибудь умер, потому что до смерти матери я никогда не видел мертвых.

Тут этот Мбола поднимается медленно-медленно и начинает плясать. Он идет кругами по комнате, ноги его притоптывают, а голова трясется, и я понимаю, что это, должно быть, пляска смерти.

Друг, я боюсь. Потому что при свете свечи я вижу, что моя мать умерла, Айзек плачет, а Мбола пляшет. И ноги его стучат по полу, и ветер за окном завывает.

И я думаю, как меня повесят и я буду лежать на земле, мертвый, как моя мать. А Мбола пляшет, и Айзек плачет.

И я думаю, что когда меня повесят, никто обо мне не заплачет. Друг, что делают люди после того, как умрут? Моя мать умерла, и она мне ничего не скажет. И я уже вижу, как я выхожу из тюрьмы на виселицу, и на шею мне набрасывают петлю и затягивают ее, как в кино. Что потом? Что со мной будет потом, а? Когда я умру, я что, увижу Иисуса? Если да, то что Он мне скажет? Друг, Он белый, и я не уверен, что Он будет со мной разговаривать. Друг, когда меня повесят, то после этого зароют в землю, и я знаю, что это мне не понравится. Да, сэр. Пыль и песок во рту и в глазах, как сегодня на ветру. И черви, и пауки. О Иисус, спаси и меня!

А Мбола все пляшет и пляшет. А ветер крепчает и налетает на дом, и дом вскрикивает, как Бетти в машине. Свеча гаснет, и кругом делается темно. Только слышно, как топочут ноги Мболы.

Айзек подходит к свече и опять зажигает ее, и я снова гляжу на мою мать, на ее мертвое лицо, и она мне не нравится. Но этому Айзеку, должно быть, нравилась моя мать, потому что, когда она умерла, он заплакал. Друг, я никогда не думал, что Айзек может кого-то любить, но теперь-то видно, как он любил мою мать. Я не любил мать, потому что она была всегда пьяная и выпрашивала у меня деньги. Но я ее почитаю, – вы меня понимаете? Потому что Бог дал мне жизнь, и я хочу жить на этой земле как можно дольше. Я раз-другой приезжал навестить ее, потому что, друг, она моя мать и я должен относиться к ней с почтением. Да, Боже. Я ее почитал. Поэтому прошу Тебя, не дай им завтра меня повесить. Но Ты им это позволишь. Я так думаю, потому что я был плохой.

– Надо сообщить в полицию, – говорит Айзек помолчав.

Друг, я ничего ему не отвечаю, потому что не хочу, чтобы Айзек знал, что у меня неприятности и что если меня поймают, то завтра наверняка повесят.

– Оставайся здесь. Я за ними схожу, – говорю я. И он опять подходит к кровати, становится на колени и плачет.

И я выхожу из комиаты, где моя мать лежит мертвая, Айзек плачет, а Мбола пляшет.

Ветер крепкий, как камень, и, друг, он дует прямо мне в грудь, и я не знаю, куда идти, но кто-то ведь должен спрятать меня, иначе меня точно повесят.

Ветер ревет, и я не вру вам, он ревет так громко и ясно:

– Мария! Мария!

Клянусь вам, он говорит: «Мария».

Мария, Мария. Друг, вот куда мне идти. Вот куда я могу пойти. Эта девушка меня спрячет, я это точно знаю. Она не даст им меня повесить. О Господи Иисусе, заставь ее спрятать меня. Прошу Тебя, Господи.

XIV

Мария была одна в своей чистенькой комнате. Когда я открыл дверь, то увидел, что она стоит на коленях и разрезает ножницами какую-то яркую тряпку, лежащую на полу. Это она явно кроит себе такое платье, в котором много чего не прикрыто.

– Чего тебе надо? – спрашивает она.

– Мария, – говорю я, – спрячь меня. Пожалуйста. Мария, у меня неприятности. Настоящие неприятности.

– С полицией? – спрашивает она.

– Да, – говорю я.

– Так убирайся отсюда, – говорит она. – Хватит мне от тебя неприятностей. Уходи. Прочь отсюда, ты, бездельник. Иди к своей Нэнси!

Друг, я не знаю, что ей сказать.

– Уходи! – говорит она. – Живо!

Друг, я не хочу уходить.

– Мария, – еще раз говорю я.

– Марш отсюда. Брысь!

– Мария, завтра они меня точно повесят, – говорю я.

– Ты что, спал с белой девушкой, а?

– Нет, Мария.

– Так что ты натворил? Убил кого-нибудь?

– Нет, Мария. Я был на митинге, – говорю я.

– Вот оно что! – говорит она, как будто все было ей известно. – Это твой дядя Каланга?

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.

– Откуда знаю, оттуда знаю. Уходи!

– Мария, – говорю я и чувствую, что у меня по щекам текут слезы. – Я бежал почти всю ночь. Я устал, Мария. Прошу тебя, спрячь меня. Они же меня точно повесят. Пожалуйста, Мария.

А она молчит и только смотрит на меня. А я стою у двери и готов уйти, если она мне опять скажет, чтобы я уходил. Потому что я не хочу, чтобы у такой девушки из-за меня были неприятности, – вы меня понимаете?

А она все молчит. Просто смотрит на меня, а я, друг, по-настоящему плачу, и я устал от долгого бега, и мне очень страшно.

– Нэнси с тобой ходила? – спрашивает она.

– Нет, Мария, – говорю я. – Нет. Сегодня она не могла прийти. Ей повезло.

Мария только хмыкает.

– Явилась полиция, и нас всех посадили в машины, но я убежал, – говорю я.

– Инспектор Валери? – спрашивает она.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.

– Хочешь бренди? – спрашивает она.

– Откуда ты знаешь, что это был инспектор Валери? – спрашиваю я опять.

– Выпей бренди. Но оставаться у меня ты не можешь. Ты должен уйти, Джордж Вашингтон Септембер, потому что ты – сплошная неприятность!

Я стою у двери, а она дает мне стаканчик бренди и сама тоже берет стаканчик, и я пью бренди, и это хорошо.

– Допивай и уходи! – говорит она.

– Можно мне сесть? – спрашиваю я.

– Садись, а потом убирайся к черту, понял?

И я сажусь, потому что устал. И я сижу и смотрю в стаканчик, а она достает сигарету, и дает ее мне, и зажигает мне спичку, и, друг, это хорошо.

– Откуда ты знаешь, что это был инспектор Валери? – спрашиваю я.

– Хочешь знать? – спрашивает она.

– Да, хочу знать, – говорю я.

– Я тебе скажу, откуда я знаю. У тебя на той неделе были неприятности с белой женщиной на набережной?

– Конечно. Конечно. Черт бы ее побрал, – говорю я.

– А ее звали миссис Валери? – спрашивает она.

– Конечно. Вот именно. Откуда ты знаешь?

– И ты не знаешь, кто эта миссис Валери?

– Нет, сэр. Я никогда раньше не видал миссис Валери, и, друг, я не хочу ее больше видеть, потому что она некрасивая и у нее усы.

– Лучше не говори об этом инспектору, мальчик, потому что за это он тебя обязательно повесит, – говорит она.

– Почему? – спрашиваю я.

– Она – его жена, – говорит Мария.

Друг, я не могу сказать ни слова.

– Ты этого не знал? – спрашивает она и наливает мне еще бренди.

– Нет. Я этого не знал.

– Так вот, мальчик, она – жена инспектора Валери!

– Друг, – говорю я, – разве может жена полицейского приставать к зулусам вроде меня?

– Ох, Джорджи-малыш, – говорит она и качает головой. – Я скажу тебе то, что ты должен знать. Я тебе все расскажу, а ты слушай внимательно, потому что это правда.

– Расскажи, – говорю я и слушаю каждое слово.

– С неделю назад к Джанни Грикве пришел европеец и спросил, может ли он переспать с цветной девушкой. Этот ублюдок Джанни говорит ему: «Конечно, детка» – и дает европейцу эту чертову Фреду.

– Фреду? – говорю я. – Друг!

– Молчи и слушай, – говорит она. – Когда этот европеец переспал с Фредой, он говорит Джанни, что он полицейский, констебль ван Хеерден…

– С тонкими губами?

– Он самый.

– Как же может полицейский спать с цветной девушкой?

– Ох, Джорджи. Ты не слышал, как они говорят: «Вступай в полицейские части для насыщения страсти!» Друг, этим полицейским просто необходимо спать с цветными девушками. Как же иначе они могут пришить этим девушкам закон о нарушении нравственности? – говорит она.

– Вот это да! Значит, стоит ему переспать с Фредой, как он может ее арестовать?

– Конечно, – говорит она. – Ты же знаешь, черным нельзя с белыми. Это незаконно.

– Это я знаю, – говорю я. – Это я знаю. Друг, этот ван Хеерден – скверный тип. Что же теперь будет делать этот Джанни, а? Что он может сделать?

– Так вот, этот Джанни перепугался до чертиков, это точно. Он стал просить этого полицейского ван Хеердена не забирать его, но этот ван Хеерден просто не стал его слушать. Он вынул наручники и хотел надеть их на Джанни Грикву и Фреду, но тут Джанни сказал: «Я знаю Калангу!» – и полицейский отложил наручники и переспросил: «Калангу?» Я это знаю, потому что они были в коридоре, а мы с Нэнси сидели в комнате и слушали.

– Друг! – больше я ничего не мог сказать.

– Стало быть, ван Хеерден говорит: «Ты знаешь Калангу?» «Конечно, мальчик», – говорит Джанни. «А где он?» – спрашивает ван Хеерден. «Отпустите меня, и я скажу вам, как найти Калангу, если он вам нужен», – говорит Джанни. Тут ван Хеерден убрал наручники и сказал: «Что ж, говори». А Джанни говорит: «Если я помогу вам найти его, вы меня отпустите, а?» Ван Хеерден ничего ему не сказал. «Пойдемте в мой оффис», – говорит Джанни. «О'кей», – отвечает ван Хеерден. И они идут в оффис, а Фреда входит к нам, и, мальчик, мы слышали каждое слово, потому что стенка тонкая.

– И что же вы слышите? – спрашиваю я и дрожу от страха.

– Мы много чего слышим, – говорит она. – Друг, этот Джанни всегда выкрутится, понял? Он говорит ван Хеердену: «Знаете что, констебль? Я слыхал, что этот Каланга завтра приезжает в Кейптаун». Ясно, что ван Хеерден ничего об этом не знает, потому что он переспрашивает: «Завтра?» – и голос у него по-настоящему удивленный. «И я могу навести вас на всю эту публику», – говорит Джанни. «Каким образом?» – спрашивает ван Хеерден. «Через его племянника по имени Джордж Вашингтон Септембер!» – говорит Джанни.

– Вот это да! Черт побери! – говорю я.

– Тут ван Хеерден говорит, чтобы Джанни подождал, потому что ему надо вызвать по телефону инспектора из полицейского участка, и чтобы Джанни не выкинул какой-нибудь глупости, пока он ходит звонить. Так он и делает. Может, минут через пять он возвращается и говорит Джанни: «Он сейчас приедет». И они ждут. И мы с Нэнси и Фредой ждем, потому что не знаем, что будет дальше. Пока они там сидят, Джанни говорит: «Хотите посмотреть хорошенькие снимки?» И он показывает ван Хеердену эти снимки, и ван Хеерден смотрит их и все время смеется. Это я тебе говорю, потому что нам все слышно. И, может быть, очень скоро приходит инспектор, и они втроем начинают говорить. Джорджи-малыш, почти все время они говорят о тебе.

– Что они говорят? – спрашиваю я, потому что хочу знать.

– Ну, Джанни говорит, что он тебя малость знает и что ты чертовски зазнавшийся зулус. – И она смеется, когда говорит это.

– Этот Джанни! – говорю я.

– И Джанни говорит, что когда Каланга приедет, то он наверняка пойдет к тебе, потому что ты – его племянник. И еще он говорит, что если бы ему удалось с тобой встретиться и отвести в свой дом, он бы заставил тебя все рассказать о Каланге. «Каким образом?» – спрашивает инспектор. И Джанни говорит ему, что ты зулус, и Нэнси зулуска, и что Нэнси тебе понравится, но она тебе ничего не позволит, и, чтобы ей понравиться, ты обязательно расскажешь ей про Калангу, потому что ты зазнавшийся зулус! – И она смеется опять и опять наливает мне бренди. И в бутылке уже ничего не остается.

– Этот Джанни! – говорю я.

– Да, – говорит она. – Этот Джанни. Вот они и устроили так, чтобы тебя забрала полиция и дала тебе хорошую взбучку, и тогда Джанни встретит тебя у полицейского участка, отведет к себе и познакомит с Нэнси.

– Вот это да! – говорю я.

– Да, мальчик, – говорит она. – Об этом они и договорились, эти трое. Они условились, как забрать тебя в участок, чтобы ты ничего не подозревал. И как дать тебе взбучку, чтобы у Джанни был повод отвести тебя к себе. И этот чертов Джанни сказал, что если бы им удалось раздобыть европейскую женщину, которая сказала бы, что ты к ней приставал, все будет в порядке. Друг, этот проклятый инспектор тут же говорит, что его жена может это сделать и что ей можно доверять. Тут они договариваются, что ван Хеерден будет поддерживать связь с Джанни, а Джанни спрашивает: «Значит, никаких неприятностей у меня не будет?» И инспектор ему говорит: «Нет. Если мы только поймаем Калангу!» И они уходят. Вот это все, и все это чистая правда.

Друг, мне совсем плохо. Да, сэр. Совсем плохо.

– Ван Хеерден все время заходит, чтобы узнать, нет ли у Джанни каких новостей, – говорит Мария. – И каждый раз он бесплатно спит с Фредой. Он настоящий ублюдок, этот ван Хеерден.

– Я слышал его голос у Джанни, – говорю я.

– Как это ты его слышал?

– Один раз, когда я там был, я слышал его голос, только я не узнал, что это он. Но я все время чувствовал запах этого выродка. Друг, какой я дурак!

Мария долго молчит, а потом говорит:

– А теперь тебе лучше идти, Джорджи-малыш.

И мне опять очень страшно, когда она это говорит. Совсем страшно, потому что идти мне некуда.

– Ты не позволишь мне побыть у тебя? – говорю я

– Нет, иди к своей Нэнси, – говорит она и смеется.

Друг, я ненавижу эту Нэнси. Она гнусная шлюха, эта девушка. Друг, как я хотел бы дать ей по заднице. Изо всех сил. Друг, я бы схватил ее, сорвал с нее все ее чертовы платья, и дал ей крепкую взбучку, и кое-что ей показал.

– Мне больше не нравится эта Нэнси, – говорю я. – Она шлюха. Друг, я бы ее сейчас убил.

– Иди и убивай. Делай что хочешь, только убирайся отсюда.

– И ты тоже ненавидишь Джанни? – спрашиваю я.

– Конечно, ненавижу, – отвечает она.

– Почему он тогда тебя ударил?

– Потому, что ты пошел со мной, а он хотел, чтобы никто с тобой не имел дела, пока ты не расскажешь им о Каланге. Он хотел, чтобы Нэнси все время тебя дразнила, понял? Потому что, если они не узнают о Каланге, Джанни посадят в тюрьму к чертовой матери, – говорит она.

– Проклятая Нэнси, – говорю я.

– Да. А теперь уходи. Иди. Убирайся.

– Мария, у меня большие неприятности. Мне некуда идти.

– А ты иди, мальчик, меня это не касается. Мне хватает своих неприятностей.

– Куда мне идти? – говорю я.

– Не знаю, – говорит она. – Может, ступай к Нэнси и попроси, чтобы она тебя спрятала. – И она расхохоталась, как сумасшедшая. Мне это не понравилось. Да, сэр.

– Я у тебя, может, переночую, а? – говорю я и улыбаюсь, потому что мне не хочется идти обратно на ветер.

– Убирайся к черту! – говорит она. – Да поживее!

– Друг, за все это я убью эту Нэнси. Зачем она это сделала? Зачем? Друг, я такой же зулус, как она, так почему она это сделала?

– Потому что Джанни ее заставил, – говорит Мария.

– У него нет никакого права заставлять ее делать такие вещи! – говорю я.

– Почему? – говорит она. – Она делает все, что ей скажет Джанни. Она же любит этого своего Джанни.

– Она любит Джанни? – говорю я. И я так ненавижу эту Нэнси, что готов убить ее, ударить и сам не знаю что.

– Да, она любит Джанни, – говорит Мария.

– А как же Фреда? – говорю я. – Она ведь женщина Джанни.

– Никакая она не женщина Джанни, – говорит Мария. – Джордж, друг, я тебе вот что скажу: Джанни и Нэнси женаты, мальчик. Они муж и жена. Она делает все, что он ей скажет. Потому что любит своего Джанни!

Мне нечего на это сказать. Только я чувствую, что ненавижу Нэнси. Друг, какое у нее было право так поступать со мной? Никакого права.

– Я ухожу, – говорю я. – Мария, я ухожу, и я ухожу, чтобы убить эту Нэнси и этого Джанни, обоих сразу. Друг, я убью их!

– Уходи, Джорджи, и держись от них подальше, потому что от них одни неприятности. Уходи подальше и не возвращайся. Уходи, мальчик.

Я смотрю на Марию и не знаю, что ей сказать. Я просто смотрю на нее, а сам все думаю об этой Нэнси. Друг, я хочу ее видеть голую, и бить по ее улыбающемуся лицу, и кое-что ей показать, потому что она проклятая обманщица, и шлюха, и жена Джанни Гриквы.

– Иди. Уходи. Живо. Убирайся! – говорит Мария.

И я встаю с ее кровати, на которой сидел, иду к двери и открываю ее.

– Ты мне нравишься, Мария, – говорю я и выхожу на ветер.