Текст книги "Одинаковые тени"

Автор книги: Рональд Харвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

XI

Опять четверг! Да. Друг, время летит так, что не заметишь. Много чего может случиться с парнем за неделю – это я вам говорю.

Но это четверг, и я работаю только до обеда. Я торчу на кухне с толстой Бетти, и вдруг входит мастер Абель и просит меня почистить ему ботинки. Я чищу ботинки, я люблю чистить ботинки, потому что когда их почистишь, они так сияют, – вы меня понимаете? Мастер Абель стоит рядом и ждет, и он спрашивает:

– Пока моих родителей нет, ты отдохнул, а, Джордж Вашингтон?

– Конечно, мастер Абель, – говорю я и улыбаюсь ему.

– Да, – говорит он, – погоди, они скоро вернутся. Тогда тебе придется поработать.

– Конечно, придется, – говорю я.

– Мы же не хотим, чтобы ты обленился, правда ведь, Джордж Вашингтон?

– Правда, сэр, – говорю я.

Друг, я вычистил ему ботинки, и они как зеркало. Мастер Абель забрал их и ушел, а я вернулся на кухню.

Мария. Друг, вот это девушка! Это я вам говорю. Мне она нравится. Должен сказать вам, что вчера вечером я в первый раз просто сидел с девушкой и, может, говорил, а, может, молчал. Обычно, когда я наедине с девушкой, мы занимаемся другими делами, – вы меня поняли? Но в этот раз мы просто сидели. Да, сэр. И, кажется, мне это понравилось. К тому же, эта Мария – цветная, а я – зулус, но все равно мне это понравилось. Да, сэр.

Возьмите, к примеру, этого Пита. Он славный африканский парень. Да, сэр. Но, друг, с женщиной он так бы не смог, – вы меня понимаете? Друг, эта Кэти маленькая и толстая, и я бы пошел с такой, только если бы никого больше не было, но этот Пит готов пойти с кем угодно.

Вечером я встречаюсь с Нэнси и веду ее на митинг дяди Каланги. Но я не хочу туда идти. Да, сэр. Потому что я знаю, что у африканца будут неприятности, если он пойдет на такой митинг, потому что это незаконно. Друг, если что незаконно, это означает кучу неприятностей для африканца вроде меня. Лучше бы просто встретиться с Нэнси и не ходить к дяде Каланге. Или, может быть, лучше встретиться с Марией. Не знаю, с кем лучше. Нет, с Нэнси. С этой девушкой я просто хочу кое о чем поговорить. И она зулуска, как я, так что, может быть, лучше встретиться с ней, а не с этой цветной Марией.

Друг, я думаю, нехорошо парню вроде меня оказаться с девушкой на таком снимке, как мы с Нэнси. Да, сэр. Но даю вам честное слово, я бы, может, позволил этому Джанни Грикве сделать с меня еще несколько снимков, только бы быть с Нэнси. Друг, стоит только подумать об этой девушке, как сразу видишь, что плохо с ней быть не может, – вы меня понимаете?

После обеда, когда я кончил работу, я взял деньги, которые мне дал Джанни Гриква, и стал одеваться. Только я не надел свою куртку, потому что собираюсь купить себе новую, шикарную, у Гарри и сразу ее надеть. На самом деле ее должен мне купить этот Тощий, ван Хеерден с тонкими губами, потому что он порвал мою куртку, когда бил меня в полицейском участке. Друг, этот Тощий! Я бы точно мог его убить. Какое у него право бить африканца вроде меня? Да, сэр. Он мне не нравится.

Стало быть, я иду к отелю «Океан» и жду Пита, а он все не идет. Поэтому я подхожу к боковой стороне отеля и стучу в окно, за которым он должен быть. Только я постучал, как слышу за спиной голос:

– Джордж Вашингтон! Порядок!

Я оборачиваюсь, и вот он Пит собственной персоной.

– Что ты делаешь, Джордж Вашингтон, а? Что ты делаешь?

– Что ты так ко мне подкрался, а? – спрашиваю я, потому что этот Пит меня напугал.

– Что ты делаешь с моим окном, Джордж Вашингтон, а?

– Я хотел постучать тебе, – говорю я.

– А я тут, – говорит он. – И не надо мне стучать.

– Я думал, ты, может, еще в своей комнате, друг, – говорю я.

– А я здесь, Джордж Вашингтон. Так что тебе не надо стучать. Ты глуп. Да, сэр. Ух!

Друг, этот Пит!

– Хочешь пойти со мной к Гарри? – спрашиваю я.

– Конечно. Конечно. Да, сэр. Порядок! Ух! Ага!

– О'кей, – говорю я. – Идем. Пошли.

– У этого Гарри точно хорошие вещи. Друг, летние брюки. Порядок!

И мы идем к Гарри.

Гарри малаец и носит красную шапку. У него лавка, и он продает африканским парням любую одежду очень дешево. Да, сэр. Друг, эти малайцы! Они кое-что понимают в торговле. У этого Гарри, друг, «бьюик» 1948 года, и это чистая правда. Но в общем он очень славный. Кроме того, друг, он не станет обманывать африканского парня вроде меня. Да, сэр.

А его лавка. Друг, у него множество всякой одежды, и вся она висит перед лавкой. Даже входа не видно, так много у него всякой одежды. И ботинок. И рубашек. Хороших рубашек – это я вам говорю. И у него есть действительно шикарные костюмы, у этого Гарри.

Стало быть, мы с Питом пробираемся между костюмами и входим в лавку.

– Приветствую вас, друзья мои, – говорит Гарри из-за прилавка. – Ах, вы пришли к Гарри за новой красивой одеждой, ведь так? Что скажете насчет хорошенького костюмчика? Только что прибыл. Из страны янки. Свеженький, сегодня утром. Так как?

– Нет, сэр, – говорю я. – Мне нужна новая куртка.

– Куртка? Боже, храни ее величество. У меня есть для тебя курточка, сынок.

И, друг, он уходит за перегородку и возвращается с двумя, может, тремя куртками. Друг, все они красивые. Правда красивые.

– Порядок! – говорит Пит.

– Вот это да! – говорю я.

– Так тебе нравится, сынок? – спрашивает Гарри.

– Мне все они нравятся, друг. Факт, – говорю я.

– Все. Да, сэр. Ух! Гм… Ага! – говорит Пит.

– Очень дешево, – говорит Гарри. – Таким хорошим ребятам, как вы, я отдам все три за шесть фунтов, что скажете? А?

– Друг, мне все они не нужны, – говорю я.

– Боже, храни президента Эйзенхауэра. Это товар от янки, друг. Не какие-нибудь лохмотья. Это товар от янки. Аллах всемогущий! Такого товара вы нигде больше не найдете. Только у Гарри. Шесть фунтов за все, а? Исключительно для вас. По пониженным ценам.

Друг, я должен рассказать вам об одной из этих курток. Она сама черная и тонко так отсвечивает серебром, – вы меня понимаете? И она очень красивая. Друг, я хочу купить эту куртку.

– Гарри, сколько стоит вот эта? – спрашиваю я с черной курткой в руках.

– Ты хочешь эту? – спрашивает он.

– Сколько стоит? – спрашиваю я.

– Боже, храни Соединенные Штаты, – говорит он. – Ты понимаешь толк в куртках. Сразу выбрал лучшую из всех. Прибыла от янки час назад. Честное слово. Всего час назад, как она здесь из страны янки.

– Час назад, – говорит Пит. – Час назад. Ух!

– Да, сынок. Оттуда прямо сюда. Более, храни кейптаунский порт. Три фунта!

– Три фунта за одну эту куртку? – спрашиваю я.

– О'кей, – говорит он. – Можешь взять эту другую за тридцать шиллингов. – И он показывает мне другую куртку. – Да, сынок, эта куртка за тридцать шиллингов – особая куртка. Эту самую куртку носил мистер Рок Хадсон в фильмах. Честное слово.

– Ух! – говорит Пит.

– Эту самую куртку? – спрашиваю я.

– Эту самую куртку. Именно эту самую. Эту куртку носил мистер Рок Хадсон. Боже, храни королеву Елизавету.

– А как ты ее достал? – спрашиваю я.

– У меня есть друзья в стране янки. Они присылают мне эти куртки, потому что знают, что хорошим африканским парням нравятся эти куртки.

– Порядок! – говорит Пит.

– Так сколько я запросил за эту куртку? – говорит Гарри.

– Тридцать шиллингов, – говорю я.

– Аллах всемогущий! – говорит он. – Тридцать шиллингов? Я сошел с ума. В этом городе есть европейцы, которые с радостью дали бы за нее двадцать фунтов, если бы знали, что ее носил мистер Рок Хадсон. Но тебе она нужна, ведь так, сынок?

– Да, сэр, – говорю я.

– Вот что я тебе скажу. Ты мне нравишься, сынок, потому что ты понимаешь толк в вещах. Так вот я сделаю тебе особую скидку. Видишь эту черную куртку с серебряным отливом! Я сказал, что она стоит три фунта. Ведь так? И ты видишь эту куртку, которую носил мистер Рок Хадсон? Я сказал, что она стоит тридцать шиллингов. Ведь так? Я отдам тебе обе за четыре фунта. Что скажешь?

– Порядок, – говорит Пит.

– Это мне подходит, – говорю я.

– Боже, храни Стэнли Болдуина. Решено! – говорит он.

И вот, друг, я даю ему четыре фунта и забираю эти две куртки. Одну из них носил мистер Рок Хадсон. Вот это да!

Тут Гарри говорит:

– Аллах всемогущий! Чуть не забыл. Я вам должен кое-что сказать. Идите поближе.

Он подманивает нас так, словно хочет сказать какую-то тайну.

– Вы, может, ребята, гуляете с девушками, а? – спрашивает он.

– Конечно. Еще бы. Я люблю девушек. Ух! – говорит Пит.

– Значит, ты любишь девушек, сынок?

– Еще бы. Ух! – говорит Пит. – Может, у тебя они есть?

– Нет, ребята, но у меня есть кое-что для вас. Стало быть, вы погуляли с девушкой?

– Конечно. Да, сэр! – говорит Пит.

– И, может быть, через несколько месяцев эта девушка придет к вам и скажет, что у нее будет ребенок, а?

– Нет, сэр. Нет, сэр. Нет, сэр, – говорит Пит.

– Послушай, сынок. Такое случается. Аллах всемогущий! Разве я сам не знаю? Так вот, слушай меня. У меня есть таблетки, сынок. Прежде чем пойти к девушке, выпей такую таблеточку. И тогда у девушки ни за что не будет ребенка.

– Порядок! – говорит Пит. – Сколько стоит?

– Пять шиллингов за сотню таблеток, – говорит Гарри.

– Порядок! – говорит Пит.

– А тебе тоже дать? – говорит мне Гарри.

– Нет, сэр. Я уже взял эти куртки, и вообще у меня не бывает неприятностей с девушками. Да, сэр.

– Это верно, – говорит Пит. – У меня тоже не бывает неприятностей с девушками, зачем же мне эти таблетки? Да, сэр. Мне они не нужны. Порядок! Зачем я говорю, что мне нужны эти таблетки, когда они мне не нужны? Нет, сэр. Нет, сэр. Нет, сэр.

– Ну хорошо, – говорит Гарри, – брысь отсюда оба. Подонки. Черные подонки. Брысь, кафры!

– Я образованный африканец, – говорю я.

– Он не врет, – говорит Пит.

– Подонки, – говорит Гарри. – Может, вам нужны рубашки, а?

– Нет, сэр, – говорю я.

– Тогда брысь отсюда. Убирайтесь к черту вместе с этим проклятым правительством!

Мы выходим из лавки, и уже довольно поздно, почти половина шестого. Мы останавливаемся на углу и болтаем.

– Что ты собираешься делать с этими двумя куртками? – спрашивает Пит.

– Я собираюсь носить их, – отвечаю я.

– Как ты собираешься носить две куртки, а? Нет, сэр. Это не-воз-мож-но!

– Я собираюсь надеть эту с серебристым отливом сейчас, а ты мне поможешь, Пит, ладно?

– Как помогу, Джордж Вашингтон?

– Ты отнесешь куртку мистера Рока Хадсона к себе домой и будешь там беречь ее для меня, и, может, завтра я приду и заберу ее.

– Это я могу, – говорит Пит. – Конечно, могу. Не сомневайся. Конечно, могу отнести куртку мистера Рока Хадсона к себе домой и беречь ее для тебя. С удовольствием. Да, сэр. Ага!

– О'кей, – говорю я. – Бери ее сейчас, а я надену другую, потому что у меня свидание, понял, Пит? Так что возьми эту куртку.

– Куда ты идешь, Джордж Вашингтон?

– На свидание, Пит, – говорю я.

– На свидание с Кэти, а?

– Нет, друг. Мне не нравится эта Кэти. И свидание у меня не с Кэти.

– Это хорошо. Потому что эта Кэти нравится мне. Это хорошо. Порядок!

– Пит, ты сейчас же пойдешь домой.

– Конечно, Джордж Вашингтон. И я возьму эту куртку.

И я даю ему куртку и говорю:

– А сам ты ее не надевай. Потому что эта куртка моя.

– Джордж Вашингтон, – говорит он, – я не надену эту куртку. Да, сэр. Это куртка твоя, сэр. Твоя и мистера Рока Хадсона. Так что я ее не надену.

Мы прощаемся, и он берет мою куртку на руку и уходит. Я немножко прохожу за ним следом и смотрю, что он будет делать. Он-то не знает, что я за ним смотрю. И, друг, я поймал его. Он снимает свою куртку и надевает мою! Да, сэр. Я поймал его. Ну, Пит!

Друг, я ничего не имею против, почти ничего, потому что Пит – мой друг. Но я знаю, что он пойдет к своей Саре и скажет, что у него куртка мистера Рока Хадсона. Я точно знаю, что он так сделает.

Из того, что мне дал Джанни Гриква, осталось два фунта. Я скажу вам, почему я велел Питу идти домой, когда до митинга осталось, может, часа полтора. Я отослал его, потому что за два фунта я хочу купить себе золотые часы. Да, сэр. И я не хочу, чтобы Пит это знал, – понимаете?

Стало быть, я возвращаюсь и опять захожу в лавку Гарри.

– Так тебе нужны эти таблетки, сынок? – спрашивает меня Гарри.

– Нет, сэр, – говорю я. – Мне нужны часы на руку.

– Часы? – говорит он. – Боже, храни британский флаг! У меня есть золотые часы, сынок, за три фунта десять шиллингов, как раз тебе на руку.

– Гарри, – говорю я, – у меня осталось только два фунта.

– Часы твои, – говорит он. – Бери за два фунта. Ты купил у меня сегодня две куртки, и поэтому я уступаю тебе золотые часы за два фунта.

– Спасибо, друг, – говорю я. – Да, сэр.

Он опять уходит за перегородку и выносит оттуда золотые часы. Друг, это очень красивые часы.

– Эти часы, – говорит Гарри, – эти часы прямо с Женевской конвенции. Швейцарские, японского производства. Погляди на надпись.

– Вот это да! – говорю я.

– У тебя осталось два фунта, а?

– Да, сэр.

– Я отдаю тебе эти часы за два фунта десять шиллингов.

– Но у меня только два фунта, Гарри, я же сказал.

– Правда?

– Честное слово.

– О'кей, – говорит он. – Знаешь, я отдам тебе и за два фунта. Себе в убыток.

– Спасибо, Гарри, сэр. Спасибо.

Я даю ему два фунта, он дает мне часы, и знаете, что он еще делает? Когда я выхожу из лавки, он говорит: «Погоди!» – и бросает мне двухшиллинговую бумажку. Друг, этот Гарри очень хороший человек.

Я ухожу от Гарри и малость прогуливаюсь, потому что до встречи с Нэнси остается еще немного времени. И все время, что я прогуливаюсь, я задираю рукав своей новой куртки, чтобы люди видели, что у меня золотые часы, и понимали, что я – образованный африканец.

Мне очень хорошо от обновок, особенно от золотых часов. Еще как хорошо! Они такие красивые, эти мои часы. И время они показывают правильно, – вы меня понимаете?

Вскоре часы показывают мне, что пора идти к муниципалитету, где в половине седьмого мы договорились встретиться с Нэнси. Прекрасные– часы. Да, сэр!

Я дохожу до муниципалитета, может, к двадцати минутам седьмого и стою и жду Нэнси. Только надо делать вид, что ты куда-то все время идешь, не то полицейский подскочит и даст тебе хорошую взбучку и прикажет убираться. Поэтому я хожу взад-вперед мимо больших ступенек перед входом и жду Нэнси. Половина седьмого, а ее нет. Друг, я смотрю на часы и думаю, что буду ждать до без четверти семь, а потом мне придется идти на митинг дяди Каланги.

Может быть, без четверти семь я чувствую, как кто-то тянет меня за мою новую куртку. Я оглядываюсь и вижу грязного цветного мальчишку лет шести-семи.

– Ты Джорджи? – спрашивает он.

– Конечно, малыш, – говорю я.

– Меня просили тебе кое-что передать, – говорит он и шмыгает носом.

– Мне?

– Ты хочешь знать, что меня просили тебе передать?

– Конечно, малыш.

– О’кей, – говорит он. – Шесть пенсов.

– Так что тебя просили мне передать?

– Нет, друг. Какой ты дурак. Дай сначала шесть пенсов.

Эти мальчишки! Я даю ему шестипенсовик, и он закладывает монету за щеку. Друг, эти мальчишки слишком часто ходят в кино.

– Нэнси не может прийти. Она заболела, – говорит он и бросается наутек.

– Погоди! – кричу я. – Погоди, паршивец! Откуда ты знаешь…

– Ты дурак! – кричит он и убегает за угол.

Друг, эта Нэнси! Видите ли, она не может прийти. Черт побери. А я тут стою в новой куртке и с золотыми часами, красивый, как вождь. Черт побери.

Лучше уж я пойду на митинг один. Да, сэр. Зачем ждать Нэнси, если она не может прийти? Зачем?

И вот я иду из центра в Клуф Нек, а чтобы туда добраться, надо перейти все холмы на свете, потому что Клуф Нек находится у подножия Столовой горы.

Когда ты подходишь к Столовой горе, она делается все больше и больше. И чем ближе я к горе, тем сильнее становится ветер. Друг, этот юго-восточный ветер может дуть так сильно, как ему вздумается. Да, сэр. А уж если он примется дуть, так с ног валит, это я вам говорю. И, понимаете, он всегда начинается так неожиданно. Он дует и дует, этот ветер. Он поднимает бумажки, сор и пыль и носит их по воздуху. Даже автобусы от него малость качает, это я вам говорю. Как будто он хочет сдуть все прямо в море. А что он делает с бедным старым морем! Очень сильный бывает этот юго-восточный ветер. Когда он дует, море начинает сердиться. Оно плюется и кричит, только его не слышно, потому что ветер громче, чем море. И он нагоняет облака на Столовую гору, и, друг, я знаю, почему люди называют эти облака пеленой – они и правда похожи на пелену.

Но на самом деле это не облака, и я скажу вам, что это такое, потому что когда-то малайский парень объяснил мне: это дым. Да, сэр. Дым. Был тут один европеец, и он, видите ли, любил курить трубку, – вы меня поняли? А однажды другой человек сказал ему, что он может курить трубку дольше, чем этот европеец. И вот, друг, эти двое побились об заклад. И знаете, какой был заклад? Они договорились, что если европеец победит, то он будет королем над всем миром, а если победит тот другой, он получит душу этого европейца. И вот они залезли на гору и курили там целый день. В конце концов этот европеец победил, потому что другого человека от курения стало тошнить. И когда европеец поглядел на того другого, которого стало тошнить, он вдруг увидел, что на голове у того рога, и понял, что это дьявол. Да, сэр. Дьявол Сатана! Друг, он никого не хочет оставить в покое. И когда европеец понял, что это дьявол, тут же вспыхнула молния, и ударил гром, и дьявол с европейцем провалились в преисподнюю. Да, сэр. Эту историю рассказал мне малайский парень, дед которого сам это видел. Да, сэр, это чистая правда. Так что белое облако над Столовой горой – дым, который они накурили. Он до сих пор там, этот дым. Можете проверить.

Друг, как задул этот ветер! Ух! Уже трудно идти по дороге из-за этого чертова ветра. Даже деревья гнутся, потому что юго-восточный готов снести им головы, да, сэр. Он может снести что угодно.

Стало быть, я дохожу до Хай-роуда и начинаю искать дом 7. А когда я дохожу до вершины холма, я оглядываюсь на Кейптаун и на море. Море отсюда видно на много миль. А когда, как теперь, дует ветер, море бежит быстро, и оно все белое от волн. Друг, я люблю море.

И вот я нахожу дом 7. Я боюсь в него войти. И я просто стою и смотрю на него, а потом, черт возьми, я подхожу к двери и звоню.

XII

Я стою перед дверью и слышу, как изнутри к ней кто-то подходит. И дверь слегка приоткрывается.

– Вам кого? – спрашивает женский голос.

– Мой дядя Каланга здесь? – спрашиваю я и улыбаюсь.

– В подвале, – говорит она и захлопывает дверь.

Стало быть, я заворачиваю за угол дома и спускаюсь по ступенькам вниз, только я вам должен признаться, что я еле-еле спустился по этим ступенькам, потому что ноги от страха меня не держат. Но, друг, я вспоминаю о дяде Каланге и его письме, и, друг, мне просто нельзя не спуститься по этим ступенькам.

Внизу я вижу маленькую дверь и стучусь в нее. И я вам должен сказать, что эта дверь тоже слегка приоткрывается, так что вовнутрь не заглянешь. Но я все равно вижу, что внутри там совсем темно.

– Вам кого? – спрашивает на этот раз мужской голос.

– Мой дядя Каланга здесь?

– Ваше имя?

– Джордж Вашингтон Септембер.

– Подождите, – говорит он и закрывает дверь. И я жду. Вскоре дверь опять открывается, и голос говорит:

– Заходите, мистер Септембер.

Друг, мне это нравится. Мне нравится этот голос. Это первый голос, который назвал меня мистером. Мистер Рок Хадсон. Мистер Септембер. Да, сэр.

И вот я захожу вовнутрь, и там так темно, что я не вижу никого и ничего. Но, друг, я чувствую, что здесь много людей, – вы меня понимаете? Это можно сразу почувствовать. И слышно, как люди дышат и движутся. И еще, друг, я узнаю людей по запаху. И тут я чувствую запах кокосового шампуня. Черт побери. Да, сэр.

– Садись, Табула, – я узнаю голос моего дяди Каланги.

– Куда садиться? – говорю я. – Тут ничего не видно.

Тут кто-то чиркает спичкой. Ну! Какой треск бывает от маленькой спички, когда все вокруг тихо! Друг, я перепугался.

А этот свет от спички пляшет, так что я никого как следует не вижу, но, друг, я вижу фигуры людей. Да, сэр. А лиц этих людей я не вижу, потому что все это черные лица, черные, как тьма.

Но теперь я вижу стул и медленно на него сажусь.

– О'кей? – спрашивает меня дядя Каланга.

– О'кей, – говорю я.

– Ты опоздал, – говорит мой дядя, вроде бы он сердится на меня. – Если захочешь говорить, говори тихо И не кури.

Я ничего не говорю, потому что мне нечего сказать.

– Нам надо спешить, – говорит дядя, – потому что я не могу долго задерживаться в одном месте.

Друг, ветер на улице разгулялся вовсю. Его хорошо слышно отсюда. Он свистит, как кипящий чайник. Но в комнате так спокойно – мой дядя говорит, а люди дышат. Все в порядке. Но, друг, от этого ветра становится страшно.

– Табула, я только что объяснял людям, что к чему. Послушай и ты. Я позвал тебя, потому что ты молодой и сильный и можешь бороться. Наш лозунг – «Борьба за права». Понял? Это опасное дело, быть может, всем нам придется пожертвовать жизнью прежде, чем мы победим.

Опять он за свое. Друг, не по мне это – жертвовать своей жизнью. Мне не хочется умирать просто так. Да, сэр.

– Итак, прежде чем я скажу, в чем состоит наша задача, я хочу кое-что узнать. Есть у кого-нибудь винтовки или пистолеты?

Винтовки или пистолеты? Друг, о чем это говорит мой дядя? Друг, тебя могут повесить за пистолет, особенно если ты африканец вроде меня. Так о чем же он говорит, этот мой дядя, а? И что мы будем делать, когда раздобудем эти проклятые винтовки, а? Друг, этот разговор мне не нравится. Да, сэр.

– Ни у кого нет? – опять спрашивает мой дядя.

– Нет, – отвечают ему голоса.

– Никакого оружия? – спрашивает мой дядя.

– Ножи, – отвечают несколько голосов.

– У меня нет ножа, – говорю я.

– Замолчи, Табула, – говорит мой дядя. – Мы дадим тебе нож. – И, друг, все голоса вокруг смеются.

– Не нужен мне нож, – говорю я.

– Помолчи, Табула, друг. Лучше послушай, – говорит дядя.

Я молчу, но должен сразу же вам сказать, что этот разговор мне не нравится.

– Итак, нам нужно оружие, вы понимаете? Поэтому наша первая цель – полиция.

– Ублюдки! – говорит кто-то.

– У полицейских есть пистолеты и всякое другое оружие, поэтому первым делом мы нападем на полицию.

– Это хорошо! – говорит чей-то голос. Но, друг, я должен сказать вам, что я не считаю, что это хорошо. Да, сэр. Друг, весь этот разговор незаконный.

– Это очень опасно, вы понимаете? Но нам надо победить. Я вам уже говорил, что, может быть, никто из нас не доживет до победы…

– Ты прав, как никогда!

Друг, дверь распахивается, и, прежде чем ты можешь вспомнить, как тебя зовут, в комнате оказываются полицейские с пистолетами в руках.

Мы все ничего не делаем. Только смотрим. На фоне открытой двери видны их фигуры. Их много, и у всех них пистолеты, нацеленные на нас.

Какая-то женщина закричала. Как закричала! И я перепугался.

– Заткнись! – говорит полицейский. Но она все равно не унимается.

И тут другой полицейский выходит и зовет:

– Инспектор Валери!

– Иду.

– Мы накрыли этих выродков!

– Прекрасно.

Когда я услышал фамилию «Валери», меня охватил озноб. Зуб на зуб не попадает.

Ветер врывается в распахнутую дверь и загоняет в комнату пыль, а я просто сижу на стуле и смотрю на людей, только их плохо видно. Везде полицейские с пистолетами. И пахнет европейцами. И женщина кричит. Один из этих полицейских подходит к ней и изо всей силы бьет ее, и, друг, она умолкает.

Тут с улицы в подвал входит человек. Он не в форме, как остальные полицейские. На нем просто костюм и шляпа, и я понимаю, что это точно инспектор Валери.

– Кто здесь Каланга? – спрашивает он, но никто ему не отвечает. И он выхватывает фонарик у одного из полицейских и светит нам в лица, всем по очереди.

Всем по очереди. Друг, когда он подходит ко мне, мне кажется, что я уже умер. Он светит мне прямо в лицо, смотрит, ничего не говорит и идет дальше. В свете фонарика я вижу лица соседей. И я вижу одно знакомое лицо. И опять пугаюсь. Это проклятая толстая ленивая ксоза Бетти. Она плачет и держится за лицо, и я точно понимаю, что это она кричала в темноте. И я начинаю думать, что она, должно быть, видала, как дядя Каланга той ночью спал на моей кровати. Оттого-то она здесь. Иначе быть не может.

А инспектор продолжает светить людям в лица. И вот он доходит до моего дяди Каланги. Мой дядя улыбается. И инспектор останавливается.

– Наконец-то я поймал тебя, выродок, – говорит он тихо, почти шепотом. – Наконец-то я поймал тебя, кафр!

И он бьет его. Бьет изо всех сил. О, боже. Мой дядя падает. И когда мой дядя лежит на земле, инспектор пинает его ногой. Может быть, раз пять.

– Кафр, вонючий убийца, ублюдок, – говорит он, а потом останавливается и просто смотрит на моего дядю. – Встать! – говорит он. Но, друг, мой дядя не может встать. Он лежит. И я должен признаться вам, я плачу, и слезы текут у меня по лицу.

– Встать! – говорит он снова и снова пинает его ногой.

– Инспектор! – кто-то зовет с улицы.

– Я здесь, – инспектор поворачивается, оставляет моего дядю в покое и идет посмотреть, кто его звал.

В подвал входит полицейский с двумя палками, похожими на свечи, только толще.

– Вот что мы нашли. Их тут целый вагон, сэр.

Инспектор смотрит на эти палки, отдает их назад полицейскому.

– Мы вас за это повесим. Всех, сукины дети! – говорит он.

И мой дядя медленно поднимается. Инспектор опять тычет в него фонариком. И видно, что дядя в крови.

– Послушай, кафр, – говорит инспектор моему дяде, – я надеюсь, что мне лично позволят тебя вздернуть.

И вы знаете, что делает мой дядя? Он плюет кровью. В лицо инспектору.

Я был уверен, что моего дядю тут же убьют. Но инспектор просто стоит и смотрит на моего дядю. А потом поворачивается и выходит.

– О'кей, – говорит один полицейский. – Марш отсюда. Все. Поживей!

И мы начинаем выходить. Медленно, один за другим. На улицу, на ветер. И я вспоминаю, как однажды так стоял в очереди за билетами в кино. Сделаешь шаг и остановишься. Точно так.

А эти полицейские подталкивают нас, чтобы мы выходили быстрее. Я не люблю, когда меня подталкивают.

И когда мы оказываемся на улице, ветер дует на нас, как черт. И нас ждут крытые машины. Три машины увезут нас на виселицу.

О, Боже милостивый, как мне страшно. Я не хочу умирать. Боже, как мне страшно. Мне не хочется, чтобы они меня повесили. Но что я могу поделать? Они все равно меня повесят. И я плачу. Плачу изо всех сил. И слезы текут у меня по лицу.

А ветер овевает мои ноги, и я думаю, что, может, я в последний раз стою на этом проклятом ветру. Друг, я люблю этот ветер.

Тут нас выстраивают, чтобы загнать в машины, и я оказываюсь рядом с Бетти, от которой разит этим чертовым кокосовым шампунем. И, друг, я люблю эту Бетти и этот кокосовый шампунь.

И мой дядя Каланга тоже рядом. Но он смотрит прямо перед собой, а из носа и рта у него до сих пор течет кровь. Но на губах и подбородке кровь уже запеклась – из-за ветра.

– Каланга поедет в моей машине, – говорит инспектор. И они хватают моего дядю и толкают к инспектору. И тут мой дядя кричит громче, чем ветер:

– Кто вам донес? Только скажите, кто вам донес? – И в голосе его слышны слезы.

– Черненькая пташка, – говорит инспектор, и некоторые полицейские смеются. Но я не смеюсь, потому что мне страшно, и я плачу.

И два полицейских берут его за руки и уводят. И голова его теперь низко опущена.

И тут голос сзади меня кричит:

– Иисус идет вместе с тобой, Каланга! – Но мой дядя идет и вроде бы ничего не слышит.

– Заткнись! – говорит полицейский. – Перестань болтать про Иисуса. Черный выродок! – И я оборачиваюсь, потому что знаю голос этого полицейского. Это тот самый ублюдок. Тощий, ван Хеерден с тонкими губами.

Я отворачиваюсь и опять смотрю на машины, потому что не хочу, чтобы он меня увидел. Да, сэр. И я поднимаю ворот моей новой куртки, за которую заплатил три фунта.

– Пошевеливайтесь! – говорит полицейский, и мы начинаем входить в машины, как будто это трамвай. Один за другим.

В этих машинах можно сидеть. Вдоль бортов в них скамейки. Как места для неевропейцев в трамвае.

Я сажусь рядом с этой толстой Бетти, но мы не говорим друг другу ни слова.

Тут они закрывают за нами двери, и становится темно, и не слышно, как воет ветер.

И я знаю, что нас всех наверняка повесят.

Машина трогается, и эта чертова Бетти начинает громко петь, и кое-кто ей подпевает:

 
Господь, Ты нас всегда хранил
И вызволял из пут,
Ты нам надежду подарил
И в бурю дал приют.