Текст книги "Девочка, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню"
Автор книги: Ромен Пуэртолас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Теперь Провиденс говорила с кочевником как с новым другом, найденным на Фейсбуке. Еще немного, и она начнет обсуждать с ним погоду, а то и цены на бензин – две любимейшие темы французов.
– Я охотился вместе с остальными, но твой запах позвал меня к тебе, моя прекрасная газель. Похоже, я нашел свой обед раньше других…
И он положил руку на плечо Провиденс, а другой рукой начал спускать бретельку ее лифчика. Тщетно молодая женщина извивалась, чтобы избежать прикосновений «боша», – веревка туго стягивала ее тело, а у дикаря была крепкая хватка. Она попыталась взлететь, но ее ягодицы ни на миллиметр не оторвались от пыльной земли, на которой она сидела. Что-то ей мешало – то ли недостаток сосредоточенности, то ли невозможность взмахнуть руками. Кроме того, ей пришлось бы подняться в небо вместе со столбом, но он был глубоко вкопан в землю, и на это потребовалась бы недюжинная сила. А звать на помощь было бесполезно. Если это не помогло ей средь бела дня в битком набитом парижском метро, что уж говорить о пустыне… Ясно, что игра заранее обречена на провал.
Глаза кочевника жадно заблестели при виде обнажившейся груди «прекрасной газели». Он забрал ее, всю целиком, в свою жесткую корявую ручищу и с минуту подержал на весу, довольный ее маленьким размером и тяжестью. Довольный ее гладкостью и теплом. И с вожделением думая лишь об одном – как он сейчас запихнет ее, всю целиком, себе в рот.
Он уже нагнулся к ней.
К своему большому удивлению, Провиденс поняла, что мерзкий чесночный дух исходит вовсе не от него. Она ясно различала в симфонии запахов, пропитавших кожу этого дикаря, оттенки экскрементов, сыра, перца, горелого дерева и козьей шкуры. Всего понемножку, но не чеснока.
– Ей-богу, я прямо щас помру от любви, – с ухмылкой сказал он.
И в тот же миг рухнул как подкошенный на молодую женщину, но не померев, а потеряв сознание, и не от любви, а от жестокого удара по голове.
Над диким жителем пустыни, рухнувшим к ее ногам, стоял другой человек.
Человек, который не был ни диким, ни жителем пустыни.
Человек, которому она столько раз приносила почту.
Человек, который заставил трепетать ее нежное сердечко.
Да, перед ней стоял Лео, величественный и победоносный Лео, держа в руке глиняный горшок для жаркого.
– Одно жаркое для месье, одно! – провозгласил он на манер официантов парижских ресторанов.
Вслед за чем отшвырнул глиняную посудину, которой пришиб марокканца.
– А я-то подумала, что он действительно помер от любви, – сказала почтальонша.
– Ну, по крайней мере, вырубился на добрые полчаса, – уточнил авиадиспетчер, присев на корточки перед Провиденс и стыдливо водворив на место бретельку ее лифчика.
Потом зашел сзади и развязал веревку.
– Что ты здесь делаешь, Лео? – спросила она, впервые обратившись к нему на «ты». Как-никак, он спас ей жизнь. Так они сделали еще один шаг к своей близости.
И молодой человек, впервые услышав, как она назвала его «Лео» и на «ты», ощутил приятную дрожь удовольствия.
– И в самом деле, – сказал парикмахер, чье лицо превратилось в один сплошной вопросительный знак, – что вы там делали? То есть что вы там забыли, в этой самой пустыне?
Я ответил не сразу:
– Именно это спросила меня и Заира. Только не совсем в тех выражениях.
– Заира?
– Да, та девочка, за которой летела Провиденс.
– Да знаю я, кто такая Заира, вы мне уже целый час о ней толкуете. Ну, а что она там забыла, в этой самой пустыне?
– Вообще-то, вы второй человек, которому я это рассказываю. Первой была Заира.
– Ага… Ну и что дальше?
Полный укора взгляд старика мешал мне продолжать.
– Дальше… ничего, – промямлил я наконец.
– В таком случае вернемся к нашим баранам, вернее, к нашим козам. Неужто эти парни действительно довольствуются козами? – спросил он с гримасой отвращения. – Так что вы там забыли, посреди этой самой пустыни?
– Мне следовало бы с этого начать, но я решил оставить самое главное на потом, для пущего эффекта.
– Мне не нужны ваши театральные эффекты, месье Как-вас-там…
– …месье Имярек, – отрезал я.
– Мне нужна правда, и я сразу сказал вам об этом. Правда и ничего, кроме правды.
– Ладно. Я там был, вот вам и вся правда.
– Что значит «я там был, вот вам и вся правда»?! В двух тысячах километров от Орли?
– Я прилетел на самолете.
– Но ведь все самолеты стояли на приколе.
– Не все. Вспомните о президентских самолетах.
– Вы что же – прилетели на самолете французского президента?
– Нет, конечно.
– Значит, на самолете Обамы?
– И это нет!
– Ой, только не говорите мне, что летели в самолете Путина!
– Стоп, остановитесь, сделайте милость! Мы тут не в загадки играем. Я не летел ни на одном из этих самолетов. Я летел на своем, личном. На маленькой двухмоторной «сессне», на развалюхе, купленной по случаю после получения лицензии на личные полеты. Как правило, я пользовался им на уикэндах или в отпуске, чтобы отдохнуть в полете и стряхнуть с себя все земные заботы. Вы не представляете, как быстро стряхиваешь с себя заботы, оказавшись в небесах. Воображаю, что чувствовала Провиденс, свободно паря в облаках. Наверное, с ума сходила от счастья!
Старый парикмахер стукнул себя по лбу, как будто ему пришло в голову что-то важное.
– Но если у вас был свой самолет, почему же вы не доставили на нем Провиденс прямо в Марокко?
– Да потому, что в тот момент мы еще не отрешились от реальности. Я хочу сказать, от реальной реальности. Ведь я ни секунды не верил, что эта молодая женщина сможет подняться в воздух, всего лишь взмахнув руками. Поставьте себя на мое место.
– Да хоть сейчас. Если зарплатами тоже обменяемся…
– Какая-то девица входит в диспетчерскую, просит меня доставить ее в Марракеш, а я ей отвечаю: «Да, конечно, нет проблем, вот только возьму ключ от самолета!» Ну подумайте хоть две секунды: мог ли я нарушить закон и наплевать на запрещение подниматься в небо?!
– Однако именно это вы и сделали…
– Да, потому что дело приняло совсем иной оборот, когда я увидел собственными глазами, как Провиденс взлетела в небо. Я был единственным зрителем этого чуда, наблюдал его, так сказать, из первых рядов. И могу вас заверить, что это не было трюком: никаких тросов, никакого подъемного крана, как на киносъемках. Провиденс летела самостоятельно, свободно как птица. Правда, довольно неуклюжая птица. Так могла бы летать курица. И тут у меня в голове что-то щелкнуло. Я напрочь забыл о законе, о запрете на полеты, о своем начальстве. Обо всем забыл. Эта история стала для меня слишком важной, и я уже не мог стоять там без дела. Ведь я оказался непосредственным свидетелем уникального эпизода человеческой эволюции. Вспомните слова Обамы: «Маленькие взмахи рук для человека, но гигантские взмахи рук для человечества». Вы только вдумайтесь: человеческое существо полетело впервые в истории! И это произошло прямо передо мной! Вернее, прямо надо мной. Когда я очухался и увидел, что Провиденс превратилась в крошечную черную точку' в поднебесье, у меня вдруг заныло сердце: я испугался, что потеряю ее. Что вижу ее в последний раз. И в этот миг мне стало ясно, что я в нее влюбился. Буквально за несколько секунд. Как мальчишка. И тогда я, уже не рассуждая, побежал на стоянку, к своему самолетику, и взлетел. Не спросив разрешения на взлет, никому ничего не объяснив. Я заранее примирился со всеми последствиями своего проступка. Меня частично оправдывало только величие этого замысла. И вот я стал сопровождать ее, мою прекрасную небесную пловчиху, держась на некотором расстоянии. Я убеждал себя, что могу ей понадобиться, и если с ней что-нибудь случится, то вовремя подоспею на помощь. В конце концов, возьмите гонщиков «Тур де Франс» или мореплавателей-одиночек – рядом с ними всегда есть машина или катер с питанием. Так я и стал свидетелем этого фантастического полета, увидел воздушный шар, увидел балет президентских самолетов. Увидел все. Незадолго до Пиренеев я воспользовался приземлением Провиденс для своей собственной технической остановки. Вообще-то моя старушка «сессна» достаточно автономна и способна на долгий беспосадочный полет, но я просто не успел заправиться топливом. Да и летал я до сих пор только на короткие расстояния. Ну, а потом отправился за ней вдогонку. Поскольку мне был известен маршрут моей почтальонши и в тот день в небо поднялась только она одна, я без труда засек ее уже через несколько километров. Вдобавок ее медали сверкали, как солнце, когда она изгибалась в полете. В общем, все шло прекрасно до тех пор, пока мы не встретили грозу над Марокко. Когда я увидел, что Провиденс влетела в облако, я дал по газам, чтобы успеть к ней на помощь, и не заметил встречного ветра.
Лео понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и вспомнить, что он делает здесь, в дымящемся корпусе своей «сессны», уткнувшейся носом в горную осыпь.
Перед ним пронеслись последние перед крушением образы: Провиденс, выброшенная из грозового облака и камнем падающая на землю. Он огляделся, но молодой женщины нигде не было видно. Вероятно, она упала поодаль, в нескольких километрах от него. Боясь, что самолет взорвется, он поспешил выбраться из-под обломков. Его одежда превратилась в лохмотья, запачканные кровью, но руки-ноги были как будто целы. Прямо чудо какое-то. Потерпев крушение в тысячах километров от родного дома, посреди марокканской пустыни, и увидев искореженные пропеллеры своего самолета, он решил, что с минуты на минуту перед ним появится маленький белокурый мальчик в костюме принца, который наверняка попросит его нарисовать барашка.
Однако появился маленький черноволосый марокканец в изодранной пастушеской одежде и сандалиях. Эдакий арабский вариант Маленького принца.
– Меня зовут Катада, я из племени бошей номер 436, – сказал мальчик, изумленно глядя на чернокожего мужчину, возникшего из ниоткуда. – Уж не пришел ли ты из долины Драа, как все потомки рабов, живущих на юге Марокко?
– Н-не совсем. Меня зовут Лео. И я работаю авиадиспетчером в Париже.
Катада недоуменно посмотрел на незнакомца:
– Я не понимаю, что это значит, но, поверь, быть потомком рабов вовсе не позорно. Нет короля, который не был бы рабом среди своих предков, и нет раба, который не был бы королем среди своих.
– Прекрасное изречение, малыш, но должен тебе сказать, что мой прадед был сборщиком налогов в Пуэнт-а-Питр, а дедушка торговал кровяной колбасой. Если они и были в рабстве, то лишь у своих супруг, у парочки весьма замечательных женщин, моих предков по женской линии!
Мальчик удивленно завертел головой, как пингвин, оказавшийся на Антилах.
– Я сейчас охочусь, – сказал он наконец, желая вернуться к более знакомой теме. – Я оторвался от взрослых, чтобы выследить суффли.
С этими словами он воинственно взмахнул своей длинной охотничьей палкой.
– Кого-кого? Суфле?
– Ну да. Я его видел где-то там. Боюсь, что улетит.
И верно, суфле – дело рискованное. Чем выше оно вздымается, тем больше у него шансов взлететь на воздух.
– А ты что тут делаешь? – спросил мальчик.
– Я?.. Скажи, ты не видел здесь женщину?
– Женщину?
– Ну да, женщину – они похожи на нас, только без усов, – пояснил француз, который никогда не сталкивался с полицейской дамой в Орли. – Я ищу белую женщину с темными, очень короткими волосами… и в бикини.
– Не трудись мне ее описывать. В этих местах женщин нет. А что такое бикини?
– Женский купальник.
– А что такое купальник?
– Ну, как тебе объяснить… Ладно, скажу для краткости: она почти голая. Это слово, «голая», тебе понятно?
– Голая женщина? Ну, если такая и есть где-нибудь в нашей округе, то она наверняка попадется в лапы к Ак-симу! – воскликнул мальчик, расхохотавшись. – Он их чует за сто километров. Прямо как коз!
У него были красивые зубы и очаровательная ямочка на щеке.
– Прекрасно, прекрасно… Ну, и где же можно найти этого Максима, который чует коз и женщин за много километров в округе?
– Аксима? Да вон там, он стережет нашу стоянку. До того ленив, что не желает охотиться. Папа говорит, что он «паразит». Как вошь. Ты его найдешь за теми деревьями.
Мальчик указал Лео на рощицу сухих деревьев вдали и, не желая больше терять время на разговоры с незнакомцем, попрощался и исчез за песчаными дюнами в поисках своего «суфле».
Вот так Лео и попал на стоянку «бошей» и спас Провиденс, найдя новое применение глиняному горшку, обнаруженному в одном из шатров.
Второй раз в жизни молодая почтальонша поцеловала красавца-диспетчера. Но на сей раз прямо в губы. Она так пристально смотрела на него, словно ее глаза были объективом фотоаппарата и хотели запечатлеть этот миг для вечности. А сердце почтальонши в эту минуту колотилось с такой скоростью, что побило все олимпийские рекорды. «О, мой герой!» – прошептала она, и пусть даже это звучало чуточку слащаво, пусть напоминало диалог из дешевых любовных мелодрам – но это было не в кино, это было в реальной жизни. Такое уникальное мгновение следовало запомнить и поместить в альбом уникальных мгновений. Затем, растаяв от этого объятия, она позволила ему поцеловать себя, что он и сделал с бесконечной нежностью, овеяв ее двумя своими запахами – доброты и марсельского мыла. И вдобавок этим чертовым запахом чеснока, который преследовал ее, где бы она ни была.
Пузырек с противооблачным эликсиром разбился вдребезги, и жидкость мгновенно впиталась в обезвоженную почву пустыни. Может быть, это волшебное средство и не помогло бы Заире. А может, наоборот, исцелило бы ее. Теперь этого никто уже не узнает. При падении несколько осколков стекла глубоко вонзились в кожу Провиденс на уровне ее шрама от аппендицита.
Шансы Заиры на спасение таяли с каждой минутой.
Так же как и дневной свет, который благоразумно таял с наступлением вечера. Через час взойдет луна, и Провиденс уже не сможет выполнить свое обещание.
Молодая женщина, сидевшая в пыли на вершине горы, в самом сердце Марокко, чувствовала себя обессиленной. А ведь еще нынче утром она вышла на улицу с мусорным мешком в руке и, покинув свой красивый квартал парижского предместья, отправилась на метро в аэропорт. Странно все-таки устроена жизнь! Оглядевшись, она увидела вокруг себя только песок да скалы. Значит, нужно снова пускаться в путь. Никогда еще она не была так близка к цели и так далека от нее. Отсюда она могла уловить дыхание Заиры внизу, в долине. И пока она раздумывала, не скатиться ли ей с горы, уподобившись обыкновенному мешку с овощами, ветер донес до нее неясный гул голосов. Мужских голосов, говоривших по-арабски. Какие-то люди приближались к ним, разговаривая и пересмеиваясь. Провиденс вздрогнула и посмотрела на Лео, который сидел в нескольких метрах от нее и мастерил копье из ветки, подражая Робинзону Крузо. Встревоженный шумом, он притаился за кустом, как дикий зверь.
Если это соплеменники Аксима, они погибли. После своих падений – одно вместе с самолетом, другое из облака – ни Лео, ни Провиденс не могли долго оказывать сопротивление и, конечно, рисковали стать легкой добычей старого араба с его верблюжьим дыханием и жаждой мести. Уж француза-то он наверняка убьет за то, что тот ему помешал. Причем убивать будет, ясное дело, не глиняным горшком.
Вскоре они завидели караван – десять мужчин верхом на верблюдах в джеллабах и тюрбанах (мужчины, а не верблюды). Скудная растительность не позволяла французам скрыться от их зорких глаз, тем более что всадники явно принадлежали к племени, которое еще тысячи лет назад освоило искусство охоты.
Однако, увидев перед собой хорошенькую француженку в бикини и кочевника из долины Драа в европейском костюме, присевшего за кустом с копьем в руке, они сочли себя жертвами миража, столь частого в этой пустыне. Эти проклятые галлюцинации частенько вводили их в заблуждение, заставляя путать божий дар с желаемым, а яичницу с действительным. Ну, или в других сочетаниях.
Предводитель поднял руку и что-то отрывисто выкрикнул. Караван остановился. Провиденс обвела взглядом всю вереницу, отыскивая старого поганца Аксима. Но его там не оказалось. Лео, со своей стороны, не нашел среди них мальчика Катаду. Следовательно, можно было надеяться, что это совсем другое племя. Даже если в округе их было раз-два и обчелся (на самом деле в округе их насчитывалось пятьсот сорок шесть…).
Вот так успокоенные Провиденс и Лео познакомились с благородным племенем бошей номер 508.
Услышав от французов об их злоключениях с номером 436, кочевники порешили немедленно свести счеты с этими дикарями, которые нападают на туристов и вредят имиджу их народа. Ничего удивительного, что после таких выходок марокканцев изображают в американских фильмах грубыми безмозглыми насильниками.
– Я хорошо знаю этого мерзавца, этого сукина сына Аксима! – гневно вскричал глава клана Лахсон.
Провиденс очень понравилось имя доблестного вождя, так похожее на фамилию одного автора шведских детективов.
– С каким удовольствием я навсегда заткну ему пасть!
Однако почтальонша уговорила его воздержаться от этого. И не потому, что она питала жалость или что-то подобное к своему похитителю (не знаю, можно ли в данном случае говорить о синдроме Стакалама, то есть о марокканской версии стокгольмского синдрома), – просто ее поджимало время. Ей нужно было как можно скорее оказаться рядом с Заирой.
Лахсон объявил, что, разумеется, не бросит их в этих пустынных горах: он и его люди проводят гостей до самых городских ворот. Ему хотелось реабилитировать в глазах обоих французов свой народ – прекрасный, благородный, сильный и гордый. Разве можно было отпустить этих иностранцев, не развеяв сперва мерзкое впечатление, произведенное на них бошами?! Он хлопнул в ладоши, и по этому знаку на Провиденс накинули расшитую золотыми нитями джеллабу, чтобы защитить ее от поднявшегося холодного ветра. У вождя были широкие плечи и черные горящие глаза, бронзовая кожа и холеные руки. Не будь он обитателем пустыни, ему очень подошла бы работа лыжного тренера.
– Надеюсь, вы не станете обобщать, – сказал вождь клана. – Не все боши такие паршивые псы, как этот Аксим.
– О, конечно, мерзавцы водятся повсюду, – успокоила его Провиденс. – Даже у нас на почте есть такие.
– И у нас в диспетчерской Орли тоже. Все люди как люди, а шеф – настоящая сволочь!
Лахсон не понимал, что такое почта или диспетчерская Орли, но, главное, он понял, что они хотели сказать. Теперь, благодаря их встрече с ним, честь его народа была спасена.
– Итак, в путь! – скомандовал он, еще раз хлопнув в ладоши.
И в тот же миг солнце скатилось к горизонту, как будто только и ждало приказа вождя.
Вот так Лео и Провиденс оказались сидящими на горбатой спине дромадера (каждый на своем) и потрусили через пустыню в сторону больницы. Это был их первый опыт езды на верблюдах, но они справились с этим не так уж плохо.
– Просто невероятно! Я поражен до глубины души! – воскликнул диспетчер, восседавший на своем корабле пустыни, который шагал враскачку через пески мимо чадящего остова его самолетика. – Как ты смогла полететь и добраться сюда! Потрясающая история! Ты должна подробно рассказать мне, как ты научилась… научилась это делать..
– Ты не поверишь, если я скажу, что все это произошло благодаря одному китайскому пирату, одному сенегальцу, любителю вокзальных сэндвичей, и двум, нет, трем монахам из Версаля.
– Да, я вижу, тебе есть что рассказать, притом подробно! Но как бы там ни было, а ты добилась своего, Провиденс. И можешь по праву гордиться собой. Лично я уже горжусь тобой. Мало того, ты еще показала мне жизнь совсем в ином свете. Не знаю, как ты теперь будешь смотреть на все это. И как буду смотреть я. – Лео представил себе, какой нагоняй ждет его по возвращении от шефа. – Но если тебе понадобится защита от наших ученых, которые, наверное, уже готовы на все, лишь бы зацапать тебя, посадить в свои лаборатории и обследовать, то я весь твой.
– Я достигну своей цели, когда обниму Заиру и мы с ней покинем этот край – сказочный, конечно, но жуткий – и уедем в Париж.
«И конечно – ты весь мой!» – хотелось ей добавить, но стеснительность помешала, и она ограничилась улыбкой. Лео, восседавший на своем дромадере, выглядел истинным повелителем пустыни. Настоящим Бальтазаром. Прекрасным волхвом Нового времени, в рубашке от «Лакост» и джинсах. Он ответил ей улыбкой. В его глазах пламенел солнечный закат.
Место действия: больница «Аль-Афра» (Марокко).
Показания сердцеметра: 10 метров.
Первым человеком, с которым Провиденс столкнулась, распахнув дверь женской палаты, был мужчина. Врач-массажист Рашид. Он был единственным мужчиной, допускавшимся на этот этаж, поскольку еще ребенком, во время драки, получил удар в пах доской с гвоздями, что сделало его де факто живым современным ремейком евнуха из дворца «Тысячи и одной ночи».
Что касается Лео, то ему предложили выбор: остаться в вестибюле или подняться на третий этаж. Он предпочел ожидание в вестибюле, на старом диване с вылезающими пружинами, где он через несколько минут и заснул, не подозревая о драме на втором этаже.
– Где она? – испуганно спросила молодая француженка, не увидев Заиру на ее койке.
– Провиденс, я должен кое-что сказать тебе. Может, ты присядешь? Хочешь стакан воды? Ты неважно выглядишь. Откуда ты взялась? От тебя жутко несет чесноком!
– Нет, я не сяду, и – да, от меня несет чесноком, – с трудом ответила почтальонша, которая не привыкла отвечать на столько вопросов сразу.
И верно, ей не мешало бы помыться, путешествие было долгим и утомительным. И потом, эта мужская джеллаба из грубого полотна была вся в пятнах и пахла дромадером. А сверх всего еще и этот проклятый чесночный дух, который упорно преследовал ее с тех пор, как она очнулась после падения.
– Ты меня пугаешь, Рашид. Где Заира?
– У нее был приступ. Тяжелый приступ.
Провиденс стиснула кулаки.
– Насколько тяжелый?
– Тяжелый, как кома… Не буду скрывать от тебя: врачи считают, что у нее очень мало шансов выйти из кризиса. Сейчас ее погрузили в искусственную кому, чтобы она не так страдала. Они ожидают…
– …ожидают чего? – подхватила француженка.
– Ожидают пересадки.
– И что?..
– Ну… они ждут. Ждут, когда кто-нибудь умрет…
– …или когда умрет Заира?
Мир рухнул вокруг Провиденс. Серые больничные стены рассыпались в прах, оконные стекла разлетелись вдребезги, словно от прямого попадания бомбы. Небеса обвалились на мужской этаж над их головами и погребли его под собой.
Провиденс пошатнулась и упала на кровать.
Ее дитя. Ее маленькая дочка умирает. Не дождавшись ее. Она заснула, а матери не было рядом, заснула совсем одна, в мире, который никогда ничего ей не подарил.
Одна в застывшей тишине этой долины у подножия гор, посреди пустыни. Одна, так далеко от всего. Одна, так далеко от нее.
Провиденс удочерила мертвую девочку, мертвую от рождения. Маленькую принцессу, которую она привезет во Францию только в гробу. Навеки утратившую сияние жизни. Когда она обнимет ее в следующий раз, в ее объятиях будет мертвая девочка. А потом она вернется на родину с телом, которое станет оплакивать всю оставшуюся жизнь. С маленьким телом в маленьком гробике – чуть больше обувной коробки, и будет ходить по воскресеньям на кладбище, такое же безжизненное и серое, как больница, где Заира провела всю свою жизнь. Ее заколотят в ящик вместе с ее облаком. Буря в ящике. Вот к чему сведется в конечном счете жизнь ее ребенка.
Глаза молодой женщины наполнились крупными солеными слезами, которые жгли ее изнутри и снаружи. Она взглянула на свое грязное тело, на запачканную зловонную одежду, на черные обломанные ногти. Ей чудилось, что ее побили камнями, забросали грязью. Живой труп, мозги и кости всмятку. Как будто по ней проехал танк. Как будто ее изнасиловали тысячи Аксимов, разложив на камнях пустыни. Она ощутила реальную боль в спине и между ног.
Это походило на машину скорой помощи с выключенной сиреной и погашенной мигалкой, потому что уже слишком поздно, потому что уже некуда спешить. И мертвая тишина этой бесполезной машины взрывалась болью в ее ушах.
Она жестоко винила себя за то, что не приехала раньше, напрасно потеряла время в аэропорту, у этого проклятого Юэ, а потом в монастыре. Винила этот чертов вулкан, вздумавший выплюнуть свой ядовитый пепел как раз накануне. И это после двенадцати тысяч лет бездействия! Ну как можно быть такой неудачницей?! Как это стало возможно?!
Провиденс ударила кулаком в матрас. В этом ударе сосредоточилась вся ее ярость, но кровать лишь слегка дрогнула. В полной, абсолютной тишине. Больше у Провиденс ни на что не хватило сил. Женщина, которой принадлежала эта кровать, коснулась ее плеча. И Рашид тоже позволил себе взять ее за руку. Но ничто больше не могло умерить ее боль, которая свалилась на нее, как рояль с шестого этажа, раздробив тело, сердце, душу и все, что делало ее живым человеком, личностью. Она стала предметом, неспособным мыслить, бездушным обломком скалы в пустыне. Ее телу было недоступно даже самое легкое движение. Еще несколько секунд, и ее сердце тоже перестанет биться, а грудь – дышать. Она могла только беспомощно наблюдать за тем, как превращается в камень.
Эту маленькую девочку она не рожала сама, и, однако, сейчас ее терзала жестокая, невыносимая боль в глубине живота и в промежности. Она лишилась своего младенца. Ее внутренности горели огнем от этой муки. И она уже предчувствовала, как умрет прямо здесь, скорчившись на чужой койке, посреди пустыни, в тысячах километров от родного дома, в тысячах километров от звездного неба и в нескольких метрах от своей дочки.
В последнем проблеске жизни она прижала руки к животу, как вдруг нащупала, сквозь грубую ткань джеллабы, осколки пузырька, вонзившиеся в шрам от аппендицита.
И в ушах ее прозвучал голос Отца-настоятеля: «Я не знаю, подействует ли мой эликсир, он еще не прошел клинических испытаний. Но если он эффективен, то одной-единственной капли будет достаточно».
Одной-единственной капли будет достаточно.
Одной-единственной капли будет достаточно.
Провиденс соскочила с кровати так, словно кто-то невидимый дал ей пинка в зад. Схватив за руки Рашида, она погрузила свой медовый взгляд в его глаза. Молодой человек хорошо знал этот взгляд, Это был взгляд прежней, его Провиденс, сильной, решительной, непобедимой. В этом взгляде, сквозь слезы, сверкали звезды, внушая уверенность, что на этом свете нет ничего невозможного.
– Слушай, Рашид, нам нужно кое-что попробовать! – воскликнула она с восторгом мертвеца, вернувшегося к жизни. – Может, ты сочтешь это безумием, но мы должны попытаться.
Массажист не мог понять, о чем она говорит. Попробовать – что? Сейчас уже нечего было пробовать – девочка лежала в коме. Можно было только ждать. Ждать, чтобы она очнулась. Если вообще очнется. Или чтобы кто-то решил умереть, оставив ей свои легкие.
– Ты должен объяснить хирургу, что у меня есть средство, которое, может быть, спасет Заиру.
– Какое средство? Провиденс, ты знаешь, как я тебе сочувствую, но ты должна понять: в мире нет средств против мукови…
– Рашид, мне сейчас некогда рассказывать тебе, что со мной приключилось сегодня, но ты должен мне поверить. Поверить слепо, не рассуждая, и пойти к хирургу. У меня в коже застряли осколки стекла от пузырька, а в нем был эликсир, который может спасти Заиру.
С этими словами она задрала свою джеллабу и обнажила шрам от аппендицита. При этом ноздри молодой женщины заполнил мощный запах чеснока.
Рашид, нечувствительный к этим обонятельным наваждениям, всего только и заметил, что Провиденс носит красивое цветастое бикини. Что у нее красивые ноги и стройное тело, хрупкое и вместе с тем мускулистое. Несмотря на серьезность ситуации, увиденное далеко превосходило все его самые дерзкие эротические мечты. Если бы не та доска с гвоздями, уничтожившая то, что делает мужчину мужчиной, он бы… Хотя нет, в этом случае он никогда не познакомился бы с прекрасной француженкой, потому что никогда не работал бы на женском этаже.
– Слушай, Провиденс, я ничего не понимаю, – сказал он, придя в себя. – Какой пузырек? Какой эликсир? Мы же не в сказке про волшебника Мерлина!
Да она просто потеряла голову, хватается за соломинку.
– Это я и сама знаю, представь себе! В сказках маленькие девочки не проводят всю свою жизнь в какой-нибудь гнусной больнице и не умирают в жутких страданиях от какой-нибудь мерзкой болезни!
Рашид печально опустил глаза.
– Провиденс…
– Я прошу только об одном: пусть из меня вытащат эти осколки стекла, добудут из них хоть каплю жидкости и впрыснут ее Заире. Вот и все. Одной-единственной капли будет достаточно. Ну, что вам стоит это сделать? Что вы теряете?!
– Ты уверена, что это поможет?
– Нет. Но как ты думаешь, Пастер был уверен, когда испытал на человеке свою коровью вакцину?
Массажист прикусил губу, подумал и посмотрел ей в глаза:
– Ладно, попробую.
– Ты ангел!
Провиденс обняла его и крепко прижала к груди. Ее ноздри затрепетали, ощутив запах мяты и апельсинового цвета. От Рашида приятно веяло добротой и теплой лепешкой.
– Вот так, – заключил я.
– Что значит «вот так»?
– Да вот так – история закончена.
– Как это – история закончена? Вы даже не рассказали, спаслась ли она.
– Заира?
– Ну, конечно, Заира, кто же еще!
– Заира… да. Она… уже выздоравливает, – ответил я, невидяще глядя в пустоту.
И почувствовал, что невольно сжимаю кулаки, а на глаза набегают слезы. Напрасно я пытался сдержать гнев и безмерную скорбь, бушевавшие у меня в душе.
– А почему у вас такое печальное лицо?
– Э-э…
– Что-нибудь не так?
– Историю, которую вы от меня услышали, я рассказал Заире, – через силу промолвил я.
И, замолчав, с трудом проглотил слюну.
– Все это я рассказал Заире… чтобы объяснить ей отсутствие ее мамы.
– Отсутствие Провиденс? Что вы хотите этим сказать? – спросил парикмахер, охваченный ужасным предчувствием.
Я сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя.
– Когда кто-то умирает в кино, это не всегда выглядит убедительно. Иногда первыми уходят из жизни вполне здоровые люди, а не больные. Вот почему нужно пользоваться жизнью, наслаждаться каждой ее минутой, каждым мгновением…
– Так кто же умер? – спросил парикмахер. – Я что-то вас никак не пойму.
– Я сказал вам не всю правду.
– О ком? О китайском пирате? О Пинге и Понге? О невероятном полете Провиденс в облаках? О похитителе коз? О самом могущественном человеке в мире, который поглощает вокзальные сэндвичи? Надо сказать, этот последний внушает мне серьезные сомнения.
– Обо всем.
Парикмахер пришел в полное недоумение:
– Ничего не понимаю! Так кто же умер?
Я и сам ничего не понимал, я уже был готов поведать ужасную тайну, которая терзала мне внутренности с самого утра. И вот долгожданный момент наконец настал.
