Текст книги "Творцы и памятники"
Автор книги: Ромэн Яров
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Тихий гений
Попадаются на его пути и те, кто, относясь к нему доброжелательно, ничего не понимают в особенности его работы. Они говорят:
– Владимир Григорьевич, вы настоящий русский Эдисон.
Они хотят польстить; но откуда им знать, что сходство между Шуховым и Эдисоном внешнее, кажущееся, вызванное лишь обилием изобретений того и другого.
Эдисон – гений конструкторской мысли, но также и неутомимого, настойчивого, всеохватывающего поиска. Он не теоретик, он практик. Он способен поставить тысячу, 10 тысяч, 100 тысяч опытов, чтобы найти одно-единственное решение. Эдисон может себе это позволить: изобретения дали ему много денег; его лаборатории обширны и богаты.
Шухов делает свои открытия «на кончике пера». Он не президент промышленных компаний и даже не акционер их. У него нет лабораторий, и проводить тысячи опытов он не может. Да это и не нужно ему. Он ищет прежде всего математические закономерности работы той машины, которую должен создать. Они подсказывают Шухову метод. А блестящий талант инженера – конструктивное выполнение найденного метода.
Нет, Шухов не Эдисон. Одинаково сложны задачи, которые стоят перед обоими, но разными путями идут они к решению.
Есть и еще разница. Эдисон для американцев – воплощение не только технического гения, но и духа предпринимательства. Он продавал газеты, а теперь миллионер – об этом знает в Америке любой мальчишка.
Шухов газетами не торговал и миллионером не стал. И рекламы его достижениям никто не делал. Он – тихий гений.
Жизнь, политика
Судя по началу, ох каким неспокойным предстоит быть новому веку! В Москве черносотенцы убивают большевика Баумана, и похороны превращаются в многочасовую демонстрацию. В декабре 1905 года вспыхивает восстание. На Пресне баррикады, целый день доносится стрельба. Пятидесятилетний человек, известнейший конструктор, главный инженер солидной фирмы по манере поведения напоминает фоторепортера. Целые дни бегает он по городу, пригибаясь, вытягиваясь, ища нужную для съемки точку. Если нужно – на дерево залезет; если нужно – на забор. Вечером приходит домой довольный. Еще один уникальный снимок…
– Угомонись, – говорит жена. – Солидный господин, а все еще ведешь себя, как мальчишка. Летом на велосипеде гоняешь, сейчас на заборы лезешь…
– Аннушка, – отвечает Владимир Григорьевич, – разве можно не запечатлеть то, что делается сейчас? Ведь это история! Когда-нибудь мои снимки помогут изучать эпоху. А что до велосипеда, так ты знаешь: я жизнь люблю. Все, чем она богата. Мчаться наперегонки, рисовать, играть на скрипке, мастерить самоделки… Я хотел бы все испытать, во всем быть искуснейшим. Восстание, что идет сейчас, движение масс – это одно из стремительнейших проявлений жизни. Я сочувствую восставшим как человек и восхищаюсь ими даже немного как художник.
Это только кажется, что Шухов мальчишка, которого задор толкает на приключения. Владимир Григорьевич – человек, много и мучительно размышляющий над тем, что происходит в стране. Проигранная война с Японией больно отозвалась в его душе. И среди московской интеллигенции, к которой принадлежит Шухов, многие сочувствуют революционерам и ненавидят царя. Друг Шухова, профессор Московского высшего технического училища Худяков выпустил книгу «Путь к Цусиме». Замысел ее прямо и откровенно выражен в предисловии: «…Раскрыть глаза русской читающей публике на деяния той замкнутой касты, содержание которой все время ложилось на бюджет России тяжелым бременем и непроизводительно отнимало народные средства от удовлетворения насущных потребностей страны, надолго обрезая главные массы ее народонаселения на безграмотность и полунищенское существование…» По просьбе Худякова Шухов написал для книги маленькую главку о соотношении между русским и японским военно-морскими флотами. И вот однажды вечером раздался звонок. Вошли жандарм и морской офицер – капитан второго ранга.
– Не в свое дело лезете, господин Шухов, – грубо начал жандарм.
Капитан перебил его:
– Ваши политические взгляды, господин Шухов, меня не интересуют. Важно другое: в главе из книги «Путь к Цусиме», которую вы написали, приводятся точные данные о русском военно-морском флоте. Они секретны. Откуда вы их взяли?
– Пойдемте. – Шухов повел моряка в кабинет, положил перед ним английские, французские, немецкие журналы.
– Вот где содержатся ваши секретные данные – в иностранных журналах, которые я выписываю уже много лет. У меня лучшая в Москве научно-техническая библиотека. Смею вас уверить: японцы весьма внимательно со всем этим ознакомились. Так что сведения ушли от вас. И, господин офицер русского флота, неужели вам не стыдно оказаться в одной компании с жандармом? Неужели вы сами не понимаете, кому обязана Россия поражением в этой несчастной войне?
Идет война
Война, начавшаяся 1 августа 1914 года, тянется уже третий год. На западе русские армии сражаются с немецкими и австро-венгерскими войсками, на юге – с турецкими. Германия вступила в схватку с Россией на востоке, с Англией и Францией – на западе. На другом конце света Япония тоже объявила войну Германии и захватывает ее колонии. Готовятся начать битву Соединенные Штаты Америки. Человечество еще не знало такой войны. Ее называют мировой.
Немцы очень сильны. Они готовились к войне долго, методично и пунктуально, продумывали каждую мелочь. Они отлично вооружены. Они едва не разбили французов в первые дни войны. Люди, склонные к возвышенным выражениям, говорят об их армии, как о грозном Левиафане[6]6
Левиафан – легендарное чудовище.
[Закрыть] из стали, движущемся с быстротой переходов, совершенством маневров и силой ударов, которых не было еще ни в одной войне. Пять русских корпусов – целая армия – погибли в лесах и болотах Восточной Пруссии, чтобы ослабить натиск немцев на Париж.
Русской армии трудно бороться с немецкой. Она хуже вооружена, хуже оснащена технически. Ей нечем отвечать на ураганный огонь немецкой артиллерии – не хватает снарядов. И винтовок тоже не хватает. Десятки тысяч людей идут на верную смерть. Всеобщее недовольство царит в народе.
Озлоблены мужики. Их отрывают от полей, одевают в шинели и шлют, плохо вооружив, в окопы, на верную смерть.
Волнуются рабочие. В городах растут цены, и продуктов становится меньше. Скоро рабочие потребуют ответ за все это.
Угас восторженный пыл первых военных дней среди промышленников, купцов, интеллигенции. Царизм еще раз показал свою бездарность и неспособность управлять страной.
Совместить несовместимое
Инженеры один за другим входили в кабинет Шухова, рассаживались, переглядывались недоуменно. Они не знали, зачем вызвал их главный инженер.
– Все? – спросил Владимир Григорьевич. – Послушаем офицера, только что прибывшего из Польши и знающего, что такое война. Капитан Башилов, прошу вас.
Офицер, сидевший у стола Шухова, встал, Видно было, что он не тыловик – усталое лицо, потускневшие погоны.
– Я хотел бы, чтоб вы представили себе условия, в которых мы воюем. Вот один только случай, – сказал он. – В ноябре под Ломжей германские войска пошли в прорыв. Наша батарея стояла на небольшой горке. В три часа дня немцы открыли такой огонь, какого я за всю жизнь не видел, В одном пункте они сосредоточили, наверное, не меньше полусотни батарей. Земля дрожала, и наши позиции были окутаны облаками дыма. То тут, то там рвались снаряды. Мы отвечали как могли, однако неравенство сил оказалось слишком явным. Я получил приказание – отвести батарею. Но осадные орудия не маневренны. Чтобы их приготовить к бою, поставить на специальные платформы, требуется много времени.
И для обратного процесса – перевода из боевого положения в походное – не меньше. А под обстрелом время исчисляется не часами, а минутами. Короче говоря, немцы заняли соседнюю высоту и начали бить по нашей батарее с ближнего расстояния. Одним из первых же снарядов орудие наше было повреждено, а я ранен. Долго лежал в госпитале…
– Что же вы хотите от нас? – не выдержал кто-то из инженеров. – Мы до сих пор проектировали и строили сугубо мирные сооружения – башни, резервуары, котлы, перекрытия зданий. К военной технике отношения не имеем, что это такое – не знаем.
Шухов легонько постучал пальцами по столу.
– Я понял вас, – сказал офицер. – Но и вы поймите меня. Я не случайно рассказал вам боевой эпизод из своей биографии. Это не подвиг Козьмы Крючкова, тут хвастаться нечем. Немцы забрасывают нас снарядами, они вспахивают разрывами и осколками поля сражений. Да, у нас нет такого количества снарядов, но каждый должен сделать что-то, чтобы облегчить положение солдат. Крупнокалиберную шестидюймовую пушку надо перед выстрелом ставить на платформу. Мало того, что эта операция длится несколько часов, – платформы очень тяжелы, их обычно перевозят двенадцать лошадей, запряженных цугом. О какой же маневренности, мобильности может идти речь?
– Благодарю вас. – Шухов встал. – Главное артиллерийское управление объявило конкурс на новую конструкцию платформы, Задача – максимальное облегчение ее веса. Надо сделать так, чтобы и перевозить пушку, и устанавливать в боевое положение было легко. Это не просто техническое задание; я пригласил капитана, чтоб все мы получили и эмоциональный заряд. Наше конструкторское бюро примет участие в конкурсе. Прошу каждого ознакомиться с техническими условиями и думать. Решение будем разрабатывать вместе.
Когда все разошлись, капитан сказал Шухову:
– Откровенно говоря, я не знаю, как вы сможете совместить столь взаимоисключающие требования. Платформа должна быть тяжела – чтоб выдержать отдачу орудия после выстрела. Но она должна быть и легка – чтоб можно было монтировать ее на колеса и везти. Не знаю, не знаю…
Парадокс
Срок был дан короткий – через три дня инженеры вновь собрались у Шухова в кабинете.
Разные посыпались предложения. Шухов сидел вполоборота к собравшимся, слушал не перебивая: лицо его, как всегда, было вдумчиво-доброжелательным. Вот и последний закончил. Шухов ничего не говорил, тихо перешептывались инженеры.
– Ну что ж, – сказал, наконец, Владимир Григорьевич. – Отрадно. Есть интересные идеи. Но главного все же не учтено. Улучшение каких-то одних качеств идет за счет ухудшения других. Если облегчается вес платформы, она не выдержит сил отдачи; если он увеличивается, еще более уменьшается подвижность и маневренность. Случай очень интересен и для всех нас, как инженеров, поучителен. Это весьма яркий пример того, как традиционные конструктивные решения приводят в тупик. Чтоб выйти из него, следует не пытаться усовершенствовать прежние решения, а полностью от них отказаться. Иногда бывает необходимо увидеть задачу совсем не так, как ее поставили, и решить не так. Вот соображения, которые возникли у меня по этому поводу.
Платформу тяжело и долго грузить на колеса. А зачем вообще это делать? Не уменьшать вес платформы нужно, как просят, а разработать такую ее конструкцию, которую легко было бы перевозить, независимо от любого веса. Я предлагаю самой платформе придать вид колеса. Оно будет большое и тяжелое, но зато две соединенных осью платформы превратятся в повозку. А на боевых позициях колеса можно класть на землю плашмя и ставить на них пушки. Массивное колесо примет усилие от отдачи орудия и не даст пушке съехать с места. Может быть, кто-то из вас хочет что-то сказать?
Инженеры ошеломленно молчали.
Через несколько месяцев на столе у Шухова лежал отзыв:
«…Платформа инженера Шухова как в боевом, так и в походном отношении значительно превосходит все прежнего типа осадные крепостные платформы. Боевые ее качества: быстрота и легкость установки, круговой обстрел, прочность, легкость перемещения хобота (быстрота наводки) и отсутствие мелких частей. Относительно походных ее качеств – она настолько улучшила подвижность батареи, что поставила осадную батарею на один уровень с тяжелой полевой артиллерией».
Тяжелая поступь
Война все тянется и тянется… Уже больше трех лет прошло с ее начала. Ни царь, ни Временное правительство не могут покончить с ней. Осталось народу взяться за это…
Был вторник 1 ноября 1917 года. На опустевших улицах раздавалась частая ружейная и пулеметная стрельба. Равномерно вздрагивала земля, будто какой-то великан-кузнец бил по ней огромным молотом. То стреляли тяжелые орудия. В города шли бои. Юнкера и офицеры заняли Кремль, Манеж, Университет, Арбатскую площадь. С окраин на них наступали солдаты и рабочие во главе с большевиками.
Домик Шухова – маленький, одноэтажный, в глубине двора на углу Смоленского бульвара и Неопалимовского переулка – оказался как раз в центре боев. Дорога к Арбату проходила здесь.
Шухов работал в своем кабинете, но свист пуль на улице, глухие звуки их ударов о булыжники и стены домов – плохой аккомпанемент для занятия вычислениями. И хоть Шухов всю жизнь придерживался правила: голова должна думать только об одном – сейчас он не мог думать о формулах. Когда история проходит через крутой поворот, когда ты дожил до событий, которые готовили поколения, очень трудно сохранять обычный распорядок жизни.
Он вспоминал события последнего года… Митинги происходили чуть ли не беспрерывно еще с февраля, но несколько дней назад, проходя по Тверской, он увидел у памятника генералу Скобелеву огромную толпу. Над фуражками студентов, над серыми папахами солдат развевались красные флаги. В центре толпы виднелся оратор, но слов его не было слышно. Мимо Шухова прошел расклейщик афиш; солдат жадно схватил одну.
– Какие-нибудь новости? – вежливо спросил Шухов.
– В Петрограде, говорят, революция, – ответил солдат, – Временное правительство скинули. Ждем подтверждений…
И вот оно, подтверждение. Тяжелая поступь истории слышна на улице. Какой путь выбрать для себя?.. Обыватели, естественно, прячутся. Самое главное для них – переждать опасное время. Люди активные сражаются.
Что должен делать он – не обыватель, но уже и не боец – шестидесятитрехлетний старик?
Есть одна норма поведения – что б ни случилось, работы не прекращать. И хотя многие из окружения Шухова относятся к идеям большевиков отрицательно, он считает: есть справедливость в том, что происходит сейчас на улицах. Ведь мало кто из отрицающих так тесно всю жизнь был связан с рабочими так хорошо знал условия их быта и труда. Большевики, судя по декларациям, намерены всерьез заняться улучшением жизни рабочих. Что ж! Старый инженер готов отдать для этой цели все свои знания и опыт.
Последний разговор
Грузовые трамваи, превращенные в платформы, развозили по Москве дрова и одежду, продукты и кирпичи. Другого транспорта не было. Ветер шелестел старыми афишами. По улицам маршировали красноармейцы, отправлявшиеся на фронт.
В один из осенних дней 1918 года Бари пришел к Шухову. Владимир Григорьевич визитом был удивлен, И в благополучные времена Бари редко посещал его. А теперь, когда улицы пусты и опасны, когда транспорта нет, это и вовсе непонятно. Он проводил гостя в кабинет, и оба уселись друг против друга. Два старых человека. Жизнь каждого прошла на глазах другого.
– Я хочу вас поздравить, Владимир Григорьевич, с новой почетной должностью, – сказал Бари. – Вы теперь член рабочего правления завода «Парострой», Национализированного предприятия эксплуататора Бари.
– Сорокалетнее знакомство мешает мне ответить резкостью на вашу иронию, – сказал Шухов, – Но я считаю ее неуместной.
– Владимир Григорьевич, – воскликнул Бари, – давайте, если хотите, поговорим серьезно! Стоит ли в нашем преклонном возрасте заниматься политикой, заискивать перед хамами? Вы можете сказать почти как Архимед: «Оставьте мне мои формулы» – и жить в мире расчетов. Вот единственное, что вечно, а все остальное преходяще. Теперь я понял это и вам завидую, хотя, сознаюсь, всю жизнь удивлялся вашей непрактичности.
– Нет, Александр Вениаминович, то, что вы предлагаете, сегодня для меня не программа. Прежде всего, рабочие – это не хамы. У нас с вами всегда было достаточно благ; но попробуйте встать на позицию человека, который не имеет ничего сейчас и не улучшит своего положения в будущем. Тяжелый труд сегодня, завтра и до конца жизни – вот таков был удел рабочих. С юности, со времен службы на железной дороге запомнил я один случай. Рабочий, кочегар, уснул на котельной решетке. Он проснулся не оттого, что одежда на нем начала тлеть, а кожа обгорела, а потому, что его растолкали. Вот до какого изнеможения доходили люди. А в Баку, в нефтяных ямах, по двенадцать часов под палящим солнцем…
– Это было давно, с тех пор многое изменилось. Вы сами немало способствовали переменам…
– Нет. Решая чисто технические задачи, можно было добиться очень ограниченных социальных результатов. Рабочие совершили социальную революцию – я их приветствую.
– И все же, зачем вы, никогда не будучи политиком, вдруг увлекаетесь какими-то лозунгами?..
– Это не так. Ничтожного царя и бездарное его окружение я ненавидел всегда. Но, пожалуй, именно всю жизнь я и был Архимедом – жил в мире формул. А доходы от моих работ получали другие, и вы в том числе. Теперь об этом можно сказать…
– Кто же вам мешал открыть собственное дело?
– Вы знаете – мне всегда был неприятен мир коммерции.
– Это не разговор под занавес сорокалетней – не скажу, дружбы, но все же тесной связи. В нынешнее, трудное для меня время я ожидал услышать от вас иные слова.
– Но что же я могу вам сказать, – вскричал Шухов, – если считаю закономерным происходящее! Одно лишь. Советской власти нужны опытные и знающие люди; она охотно сотрудничает и с бывшими офицерами и с бывшими капиталистами, лишь бы только добросовестно работали. Вы человек великолепной энергии и огромного практического опыта. Даже сейчас, несмотря на годы, обладаете этими качествами. Оставайтесь работать на нашем заводе…
– И мне простят, что я был капиталистом, – сухо сказал Бари. – Это наивно, Владимир Григорьевич. Я не стану служащим предприятия, хозяином которого был сорок лет. Прощайте. Постараюсь уехать за границу. Кое-какие остатки капитала в иностранных банках у меня есть. В России мне больше делать не чего.
Шухов проводил Бари к выходу, постоял у пороса, Глохнет в ночной тишине шум шагов. Сорок лет, яСя жизнь, по существу, связывают с этим исчезнувшим в темноте старым человеком. Он вовсе не был злым или жестоким, но какое это имеет значение сейчас…
Мост на колесах
Как странно быть на железнодорожной станции и не слышать ни гудков паровозов, ни стука вагонных колес! Но откуда ж взяться этим звукам, когда через станцию прокатилась волна боев Красной Армии с отступающими войсками Колчака.
Мостовосстановительная группа расположилась в полуразрушенном здании станции. Уцелели служебные комнаты. Крыша пассажирского зала валялась здесь же на перроне, рядом со спиленным телеграфным столбом. Наружные стены станции покрывали большие черные пятна копоти. Бои были жестокими. Невдалеке от станции чернел сброшенный бак водокачки и виднелись в глубине паровозного депо подбитые машины. Вместо стен депо лежали на земле груды кирпичей. Остались стоять только массивные колонны.
Но самое главное – был разрушен мост. Если при виде вмятин и рваных дыр на баке у Владимира Григорьевича стало нехорошо на душе, то что же должен был он почувствовать, увидев рухнувший пролет. Верхушка перекосившейся фермы торчала из воды. Всякому тяжело видеть такое, а человеку, который всю жизнь проектировал и строил, просто невыносимо.
На ночь Шухова поместили в комнатке телеграфистов – аппараты все равно не работали. Остальные расположились вместе. Ему принесли скамейку со спинкой и матрац. Было тихо. Война откатилась на восток. Шухов не мог заснуть. Один из последних мостов, которые надо поднять, – и оживет линия Урал – Центр, вновь побегут поезда в Москву и Петроград. Тогда можно будет приступать к новому большому делу. Но как справиться побыстрей с этой задачей?
Утром он еще раз прошел к мосту, взяв с собой своего помощника, инженера Кандеева. По глинистому, скользкому склону спустились к воде. Мелкие волны огибали угол фермы. Тишина стояла над рекой, рассеивались клочья тумана. Всплескивали рыбы. Почему люди с такой злобой уничтожают то, что сами же с таким трудом сделали?
– Вот как я думаю, – сказал Шухов. – Вытащим ферму, посмотрим. Что можно – выправим; нет – заменим.
Кандеев молчал. Перекосившиеся фермы очень трудно выправлять. А материала для замены нет. Где взять двутавры и швелеры, когда заводы, делавшие их, не работают? Но он уже много лет трудился с Шуховым и привык верить ему. Вот когда правило, которым Владимир Григорьевич руководствовался всю жизнь – стараться использовать как можно меньше материала, позволяет добиваться цели. Теперь уже не для того, чтоб капиталист мог сэкономить на постройке, приходится напрягаться, а оттого, что иного выхода нет.
Любую балку, которая еще может служить, выпрямляют и пускают в дело. Пока что для восстановления мостов потребовалась всего лишь четверть нового материала, а на три четверти обошлись старым.
Осталось немного; надо думать, эта пропорция не изменится.
– А поставим ферму на опоры быстро, – продолжал Шухов. – Я придумал интересный способ…
И повернувшись, Шухов бодро полез по склону. Кандеев с изумлением глядел ему вслед. Даже здесь, даже в этом деле он что-то придумывает, ускоряет, улучшает… Какой неукротимый дух, какой огромный творческий заряд, какая необыкновенная бодрость мысли!..
Цепями, с помощью полиспастов, ферму втащили на берег. Несколько дней грохали кузнечные молоты, шипели автогенные резаки, скрипели, входя в металл, сверла. А чуть поодаль железнодорожные рабочие строили дополнительный путь.
Через несколько дней ферма была выпрямлена. Но как перетащить многотонную громадину, как поставить ее на опоры?
Вот тогда идея Шухова начала приобретать реальные очертания. На построенный дополнительный путь выкатили двадцать вагонных осей – разрушенных вагонов хватало. Ферму домкратами погрузили на эти оси и потихоньку покатили к пролетам. Мост на колесах – такого еще не видал никто.
– Ну вот, и с этим делом мы справились, – сказал Шухов своему помощнику, когда основаниями своими ферма легла на опоры моста. – Дальше все значительно проще. Нет таких широких рек и длинных пролетов. Осталось немного – будете доделывать без меня. Я возвращаюсь в Москву – строить радиобашню.
