Текст книги "Творцы и памятники"
Автор книги: Ромэн Яров
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Своими руками
– Угадайте, что это такое?
Мальчик лет двенадцати положил на гранитный цоколь картонную коробку. Он только что вышел во двор большого петербургского дома; товарищи подбежали к нему. Мальчик был худощав, невысок, узкоглаз. Он недавно пришел из гимназии и не успел даже еще снять форму, лишь фуражку и ранец оставил дома.
– «Табак, сигары и папиросы. Лаферн. Невский, 16», – прочли мальчишки надпись.
– Это мне отец дал. Там внутри совсем другое, – сказал владелец коробки и снял крышку.
На дне лежали листья разных деревьев – выпуклые, с мельчайшими прожилочками, но желтые, тихо звенящие. Металлические, очень-очень тонкие, тоньше настоящих. У некоторых даже загибались края.
– Это мой гербарий. Я его сам сделал, Вот дуб, вот ива, вот клен…
– Не лги, Яша, – возразили ему. – Такие листья на Невском продаются.
– А вот сам! – запротестовал Яша. – Мне отец подарил гальваническую мастерскую и показал, как делать гербарий. Надо сначала получить восковой отпечаток настоящего листа, покрыть его графитом и подвесить в ванну.
– А в ванне что?
– Медный купорос и серная кислота. Медь будет осаждаться на отпечатке, вот и получится лист.
– А графит зачем?
– Чтоб ток проводил. Это меня отец научил. Мы с ним еще скульптуры зверей будем делать. Он все умеет. Телеграфную линию Хабаровск – Владивосток прокладывал, теперь строит мол в Кронштадте.
– Подумаешь, гальваническая мастерская! Мне отец скоро ружье купит…
– А мне – лошадь с коляской.
– А мы за границу поедем.
Яша знал: мальчишки не врут. Дом, расположенный в одном из лучших районов Петербурга – на Каменноостровском проспекте, – населен богатыми людьми. Ну и пусть! Разве можно сравнить готовую вещь с той, что сделана собственными руками? Коробку принесли из магазина; развернул ее – вот и все. А тут надо долгими часами готовить электролит, восковой состав; не дыша, осторожно, чтобы получить однородный слой, наносить мягкой кисточкой графитную пудру.
Всём отцы дарят подарки, но Модест Васильевич Гаккель дома перестает быть полковником инженерных войск, он становится как бы товарищем, с таким же волнением ожидающим, когда первый отпечаток покроется медью.
– А меня зато отец в Кронштадт возьмет. Посмотреть на портовые работы.
– Подумаешь!
Яков побледнел, сжал кулаки.
– Яша! – раздался звучный голос. Во двор входил коренастый человек в военной форме.
Отец! Яков бросился к нему.
– Папа, они не верят, что мы с тобой поедем в Кронштадт…
– Во-первых, никогда не жалуйся на своих друзей, – сказал Модест Васильевич, – во-вторых, зачем же доказывать на словах – пусть едут вместе с нами.
– Прямо сейчас?
– Ну разумеется.
Мальчишки, услышавшие разговор, приуныли. «Нас не отпустят», – зазвучали тоскливые голоса. «Скажите – со мной», – улыбнулся Модест Васильевич.
Мальчишки разбежались по своим квартирам. Через пять минут небольшая компания выходила из ворот. «Тпру!» – закричал проезжавший мимо извозчик. «К пристани, на Восьмую линию, – сказал Модест Васильевич, повернулся к мальчикам. – А ну, залезайте».
Канал на дне моря
Пароход «Луч» медленно разворачивался. Уходили назад военные суда, набережная Васильевского острова, массивное, с двенадцатиколонным огромным портиком здание Горного института. Был ясный день ранней осени.
– Мы с вами поедем по Морскому каналу, – сказал Модест Васильевич. – Он прорыт с Гутуевского острова в устье Невы, а потом идет по Финскому заливу. Это удивительное сооружение – канал на дне моря. О нем мечтал еще Петр Великий, а закончилась его постройка только год назад – в 1883 году. Что видно справа по борту?
– Полоса земли, обложенная камнем, – ответил Яша, – четыре, нет, пять каменных домиков, еще три деревянных, деревья…
– А лет восемь-десять назад на месте всего этого была вода, и рыбаки забрасывали сюда свои сен ти. Вон слева по борту землечерпалка гремит цепью. Вроде и небольшой кораблик, как наш, но изо дня в день достают ковши землю со дна, машина перекачивает ее по трубам – вот берег и растет, а море глубже становится.
– А зачем?
Мимо «Луча» прошли два больших океанских парохода, несколько миноносцев. Буксиры, пыхтя, тащили большие торговые корабли.
– Эти суда теперь могут подходить к петербургским пристаням. А раньше из-за мелководья не могли. Доходили только до Кронштадта. Там надо было перегружать товар на мелкие суденышки – лихтеры – и только после этого везти в Петербург. Доставка товара из Лондона в Кронштадт стоила столько же, сколько из Кронштадта в Петербург. Кроме того, Кронштадт – военный порт, ключ к столице, там не должно быть никаких кораблей, кроме военных. И вдруг оказалось множество торговых. Это опасно – в случае войны их легко поджечь. Но теперь по каналу глубиной в три сажени суда идут прямо в Петербург.
– Откуда вы все это знаете? – удивлялись мальчики.
– Ну как же, – усмехнулся Модест Васильевич, – я ведь принимал участие в строительстве дамб, что ограждают канал с обеих сторон от заносов с моря. Я потому и взял вас и так охотно об этом рассказываю, что горжусь делом рук множества людей – и своих в том числе. И вы, когда вырастете, начнете создавать настоящие вещи – машины, дома, мосты, – тоже будете гордиться ими.
Политический преступник
Весна девяносто седьмого года, окончание Петербургского политехнического института. Ах, эта петербургская весна – длинные дни, короткие прозрачные ночи; небо светлое, глубокое, с чуть видными звездами. Дома, мосты, силуэты людей – все окрашено в белесоватые тона. Время белых ночей, время студенческих пирушек. В тот вечер собрались на квартире у Гаккеля. Все молоды, у каждого целая жизнь впереди. Радостно. Сидели, пили шампанское, пели песни: «Налей, налей бокалы полней!», «Из страны, страны далекой», «Гаудеамус», конечно. Звонок раздался, когда все приглашенные уже явились. Недоумевая, Яков Гаккель открыл. За дверью стоял городовой. Он поправил на широкой груди оранжевый шнур, откашлялся. «Вас просит зайти господин пристав». – «Зачем?» – «Не знаю, приказано передать». Утром Гаккель явился в участок. Пристав вначале вел себя любезно.
– Это вы, господин Гаккель, в прошлом году вместе с Александром Успенским, сыном писателя Глеба Успенского, организовали подпольную типографию, печатали и распространяли «Коммунистический Манифест» – произведение, в России запрещенное?
– Да, – ответил Гаккель. – Но ведь я уже наказан за это. В Москве, в прошлом году во время летней практики ваши коллеги меня арестовали, и я просидел в Бутырской тюрьме целых четыре с половиной месяца.
Пристав поглядел на Гаккеля прищуренными, сузившимися глазами; выражение лица его стало брезгливым; сразу ясно стало, что любезности больше нет, а есть полное сознание своей силы.
– Вы что, наивного из себя изобразить хотите? Четыре с половиной месяца за преступление, предусмотренное статьей двести пятидесятой уложения о наказаниях! Дешево отделаться думаете! За вас господин директор Электротехнического института хлопотал.
– Что ж, – сорвалось у Гаккеля с языка, – неужели он наши взгляды разделяет?
– Дерзить изволите, молодой человек? Господин директор просто не хотел, чтоб вверенный ему институт в рассадник бунтовщиков превращался, репутацию неблагонадежного приобретал. Но мы считаем, что гнилой зуб надо рвать с корнем. Получите предписание о высылке вас из столицы в город Пермь сроком на пять лет под надзор полиции. Заодно познакомьтесь со списком городов, в кои въезжать вам и проживать запрещено.
Прощание
Чемоданы уже отнесены в экипаж; большой медный маятник стоящих на полу часов в резном, с фигурами футляре отсчитывает последние минуты. Яков Гаккель грустно смотрел в окно. Какое голубое небо сегодня, как ярко светит солнце. Как тяжело уезжать не по своей воле именно в такой день! Когда он еще вновь увидит эту чистую, тихую, пустынную улицу, высокие деревья на тротуаре? Когда он еще вновь услышит бой часов в родительском доме, зажжет люстру под потолком, сядет в кресло с гнутой спинкой, поднимет крышку рояля?
Из соседней комнаты вышел через стеклянную дверь отец в полной генеральской форме. На плечах аксельбанты, мундир со стоячим воротником, на шее орден – святой Владимир третьей степени. Пышные усы и бакенбарды; взгляд, как и положено генералу, властный, но какая-то растерянность затаилась в глубине глаз.
– Зачем этот парадный вид? – нахмурился юноша. – Для проводов в ссылку совершенно не обязательно.
Генерал ничего не ответил. Появилась мать, обняла сына, заплакала. Присели.
– Хватит, пора. – Модест Васильевич поднялся.
Они спустились по ковровой дорожке, придавленной медными прутьями. В стенных нишах стояли вазы с цветами. Швейцар внизу почтительно поклонился его превосходительству. Не с богатством жаль расставаться, а с чувством защищенности, которое всегда окружает тебя в родительском доме. Что ж, по-разному происходит прощание с молодостью…
Копыта лошадей цокали по брусчатке Невского проспекта. Некоторое время отец молчал, глядя прямо перед собой, потом заговорил:
– Есть на тихоокеанском побережье России мыс Гаккеля. Я открыл его. Имя Гаккеля известно на Дальнем Востоке еще и потому, что я строил телеграфную линию Хабаровск – Владивосток. Знают эту фамилию и в Кронштадте, где я возводил портовые сооружения. Все это в прошлом. Теперь же по произнесении этой фамилии неизбежен вопрос: а кто такой Гаккель – генерал инженерной службы или политический преступник, сын его?
Юноша молчал. Неотвратимость случившегося и пугала, и бесила, и подзадоривала его.
– Предком нашим был наполеоновский солдат, – продолжал Модест Васильевич. – Не знаю, от него это у нас в роду или нет, но мы люди живые, увлекающиеся. Я боялся того, что в конце концов с тобой все-таки случилось, пытался направить твои интересы на тот путь, которым сам шел всю жизнь. Помнишь поездку в Кронштадт, маленькую гальваническую мастерскую? Я сохранил ее. В институте, куда ты по моему совету определился, лучшие профессора читают. Неужели все это не увлекает без остатка, неужели на конфликт с властями надо было идти?
– Сейчас трудно быть в стороне от политики, – сказал Яков.
По перрону Николаевского вокзала, как и на любой, даже самой крохотной станции Российской империи, расхаживал жандарм. Он внимательно поглядел на старого генерала. Тот приосанился, гордо поднял голову. И Яков вдруг понял: этот парадный мундир, этот орденский крест на шее и еще один с правой стороны груди – все не случайно. Генерал хочет показать: что бы ни произошло, но верной службы, но трудов на строительстве многочисленных и огромных сооружений, но безупречной жизни ничто перечеркнуть не может.
Два поколения
Прозвучал сиплый паровозный гудок; вагон дернулся и плавно покатился по рельсам. Прошел кондуктор, зажигая свечи в фонарях, оглядывая скамейки: не видать ли чего подозрительного.
Молодой человек со взглядом живым и быстрым, сказал в изумлении:
– Что это он? Зайцев ищет?
– Циркуляр выполняет, – ответил сидящий напротив попутчик. – О вменении в обязанность лицам поездной службы иметь бдительный надзор за сопровождаемыми пассажирскими поездами. У этих людей глаз наметанный: сразу видят, кого везут. Заметили, как он глянул на нас. Нюхом чует, что я наказание отбыл, живу на поселении. Но вы-то, судя по фуражке, инженер?
– И тоже ссыльный. – Юноша вздохнул, снял фуражку, положил себе на колени.
– Ну что ж, коли так, давайте знакомиться. Харитонов Василий Григорьевич.
– Гаккель Яков Модестович.
– Позвольте, позвольте… – Харитонов наморщил лоб. – Фамилия ваша редкая, запоминающаяся, я ее где-то слышал. Не в Кронштадте ли? Я там служил в канцелярии электромеханического завода.
– Мой отец возводил портовые сооружения в Кронштадте, – сказал Яков. – Он военный инженер, имеет чин генерала.
– Какая же программа у вас была? За что нынешняя молодежь готова и в тюрьму, и в ссылку последовать? Я осужден пятнадцать лет назад. Лейтенант Николай Евгеньевич Суханов привлек меня к участию в делах партии «Народная воля». Сам же он был связан с Желябовым. Суханова расстреляли, девятерых отправили на каторгу. Я знаю, на нас, народовольцев, смотрят, как на отжившее поколение. Но вы-то, вы-то что исповедуете?
…Стучат набравшие силу колеса, рвется из фонаря пламя свечи, мчится поезд сквозь зимнюю уральскую ночь, качаются зеленые вагоны с черным двуглавым орлом на стене и надписью: «Пермско-Тюменская железная дорога». Хорошо ехать на мягких диванах вагонов первого и второго классов, но и в третьем на жестких скамейках неплохо, если есть внимательно слушающий попутчик, которому можно рассказать о своей короткой двадцатичетырехлетней жизни, поделиться мыслями, спросить совета.
– …Ну, а на Николаевском вокзале, когда уж два удара колокола прозвучало, отец обнял меня, перекрестил и говорит: «Ничего, что ж поделаешь, коли так получилось. Урал – край развивающийся, заводов много, можно и там хорошим инженером стать. Найдешь себе место, опыт приобретешь». Расцеловались мы, и я уехал.
Добрый совет
– Ну и как, нашли место? – спросил Харитонов.
– Нашел! – усмехнулся Гаккель. – Промышленники и рады были бы взять, но как проведают, что я ссыльный, так сразу и отказ. А вдруг рабочих агитировать стану? Знают, чего бояться. Условия труда и вправду ужасные. Нужны им инженеры, верно, но страх сильнее. Служу участковым механиком в управлении Пермского почтово-телеграфного округа. Езжу вдоль линий, произвожу контроль оснований столбов, заменяю их, крючья, изоляторы ставлю. А также слежу за правильным выполнением телеграфной службы станционными агентами. Ведомости составляю. Даже с аппаратами редко дело иметь приходится. Политика политикой, но по призванию-то я инженер. И получилось так, что прозябаю в этой глуши.
– Да, – сказал Харитонов, – здесь до вас многие томились. Правда, по другим причинам. Был такой князь Долгорукий, сосланный из столицы за предерзкие шалости. Так он и здесь не остепенился, продолжал то же самое. Выселили его в Верхотурье. Перед отъездом собрал он всю знать на завтрак да и накормил именитых гостей паштетом из своего пуделя. Они ели, ничего не зная, а он потом этой историей весь петербургский высший свет веселил.
– Из пуделя! – захохотал Гаккель. – Повеса, конечно, но понять его можно. Скука здесь ужасная. Главное – дела настоящего нет. Не жалею, что принял участие в политической борьбе, но мечтаю теперь конструировать, строить, испытывать.
– Я вам посоветую вот что, – вдруг посерьезнел Харитонов. – Слышали о Ленском золотопромышленном товариществе?
– Ну как же! Могущественная компания.
– Настолько могущественная, что она своими силами построила железную дорогу от пристани на реке Бодайбо раньше, чем Сибирская магистраль была доведена до Иркутска. Она же организовала пароходство на Витиме, а теперь хочет построить электростанцию по последнему слову техники. Могло бы вас это дело заинтересовать?
– Пожалуй, – пробормотал Гаккель.
– Инженеры им очень нужны; ссыльных там предостаточно и без вас; да к тому же компания уверена в своем могуществе. Ничего не боится. И полиция, я думаю, не воспрепятствует. Ей же лучше, что вы еще дальше от Петербурга укатите. Но не боитесь ли вы сибирских морозов?
– У меня бабка – якутка, и сам я родился в Иркутске.
– Вот и хорошо. Если надумаете, обратитесь в главное промысловое управление, что находится в городе Бодайбо. Может быть, и встретимся еще раз. Там среди своих, ссыльных, мое постоянное место жительства.
Путь сибирский, дальний…
Холмистые, изрезанные оврагами и устьями рек берега Лены. Дикая, печальная, какая-то безжизненная красота. Не то что деревень – ни пашен тут не увидишь, ни сенокосных лугов. Изредка попадаются на ровном месте или на отлогом склоне какого-нибудь холма группы домиков – почтовые станции. Здесь, когда еще не ходили пароходы, можно было менять лодки, как в среднерусской полосе лошадей. Вид станций угрюм – будто на день всего поселились, в домиках люди, и нет им никакого дела до того! кто был здесь вчера и кто будет завтра. Возле станций – участки распаханной земли.
– Растет здесь что-нибудь? – спросил Гаккель стоящего рядом на палубе казачьего офицера.
– Ячмень – и тот с грехом пополам. Земля сырая, холодная. Да и для того ли люди сюда попадают, чтоб крестьянствовать. Золото – вот что здесь главное, господин инженер. Мужики в центральных губерниях свое хозяйство бросают и в лаптях, в армяках сюда. Пешком, потому что на дорогу денег нет. Годами идут. Нижегородцы, рязанцы, симбирцы, вятичи, пензенцы – вся мужицкая Россия прет. Особенно в неурожайные годы. Генерал-губернатор Восточной Сибири приказал ставить казачьи заслоны по дорогам, даже тропинкам, что ведут на прииски. Я сам в таком заслоне стоял. Да где там!.. Разве удержишь?.. Август еще не кончился, а здесь уже начиналась осень, дул сильный ветер. Гаккель спустился в каюту. Попутчики играли в карты. Было душно. А каково же ссыльным, которых везут в паузках – огромных барках с плоскими прямыми бортами и тупым носом? Один такой тянется сзади на буксире. Этот казачий офицер – начальник конвоя – предложил на одной з пристаней осмотреть паузок. Плавучая тюрьма – ары в два этажа, забитые арестантами, а под нарами, на сыром и грязном полу еще люди. Через трое суток после отплытия от пристани Жигалово, где начинался водный путь по Лене, пароход подошел к Витимску.
– Не сюда следуете? – спросил казачий офицер.
– Нет.
– И не дай вам бог здесь задержаться. Десятого сентября расчет на приисках, а после такое начинается! Разгул, грабежи…
Арестантские суда доставили свой груз. Офицер сошел на берег в Витимске. А Гаккель пересел на пароход «Тихон» и поплыл по реке Витим.
«Занесло же меня, – думал он, глядя на безлюдные берега, на бешено мчащиеся воды реки. – Ну, вот и Сибирь, холодная, дикая страна с жестокими обычаями. А ты приехал сюда сам. Да, приехал, независимо от того, что ждет, потому что здесь настоящая работа, и в этом краю с суровым климатом, с суровыми людьми можно выковать твердый и настойчивый характер. Тому, у кого вся жизнь впереди, это так необходимо. Недаром крестьяне, что попадались на длинном пути, держались степенно, с достоинством, без угодливости. Ни эти люди, ни предки их никогда не знали крепостного права. В этом краю каторги человек так внутренне свободен, как нигде».
Прибытие
Бодайбинская резиденция – так назывался поселок ленской золотопромышленной компании. Приятно было после безлюдных витимских берегов видеть здесь течение жизни. Пакгаузы, куда тащат грузы с барки, казармы, конюшни, кузницы, плотницкие…
В управлении приисками Гаккель разыскал человека, который должен был его определить, – горного инженера Кокшарова.
– Поздравляю с прибытием, – сказал тот. – Жить и работать будете на Ивановском прииске, завтра я вас отвезу. Там строят электростанцию. Оборудование закуплено у фирмы «Симменс-Шуккерт», из Германии вызван наладчик. Вы что-нибудь понимаете в системах трехфазного тока?
– Разберусь, – ответил Гаккель.
Ночью температура опустилась до минус пяти градусов, и дорога на прииск покрылась свежевыпавшим снегом, успевшим к середине дня подтаять. Ехали верхом по камням, грязи, то поднимаясь в гору, то опускаясь. Неожиданно Гаккель увидел глубокую ровную канаву.
– Это для отвода воды, – сказал Кокшаров, – из шахт, где золотоносные пласты. Хотим использовать ее для строящейся гидроэлектростанции. Но вот беда – замерзает она. Лето у нас короткое. Укрываем канаву «шубой» из земли и веток.
– Помогает?
– Мало. Лед поднимается и разрывает «шубу». Триста тысяч рублей стоило прорыть эту канаву, две с половиной версты длиной, четыре сажени глубиной. А как сделать, чтоб круглый год польза от нее была, неизвестно.
Поддавки с законами физики
Оборудование – турбины, динамо-машины, трансформаторы – приходило по частям. Путь был не ближний. Из Германии до Нижнего Новгорода по железной дороге, оттуда на пароходах по Волге и Каме – до Перми, затем через всю Сибирь на лошадях – к ленской пристани Качуг, наконец водой до Бодайбо и снова на лошадях до прииска. Гаккель, пока не начался монтаж, читал книги по электростанциям трехфазного тока. Монтер, присланный из Германии, оказался не очень сильным специалистом. Это было и хорошо – приходилось до многого доходить самому – и плохо – не у кого поучиться. Станции предстояло стать первой высоковольтной в России, знать и уметь требовалось очень много. Да, с такого дела стоило начинать любому инженеру. Гаккель был счастлив, что оказался однажды в одном вагоне с Харитоновым. Тот служил здесь конторщиком, и они встретились как старые друзья. Но один практический вопрос не давал Гаккелю покоя. Что сделать, чтобы вода в канаве не замерзала? При трескучих морозах задача эта оказалась невыполнимой. Он сам видел, как рабочие закидывали берега канавы ветвями, скрепляли их, устраивая свод, а поднявшийся лед разбрасывал ветви и землю. Как же быть? Самолюбие инженера требует, чтоб он нашел ответ. И есть еще обстоятельство. Конечно, все, здесь работающие, обогащают своим трудом хищную компанию господ акционеров, живущих в Петербурге. Но, независимо от того, пуск в ход электростанции и облегчит участь многих рабочих. Не руки людей, а электричество будет приводить в действие насосы для откачки воды из шахт, механизмы для подъема золотоносной гальки и вращения золотопромывальных бочек. И, может быть, люди будут не так отупевать от своего труда, и у них останется больше времени и сил.
– Что это вы делаете? – спросил с удивлением Кокшаров, увидев как-то, что рабочие выкладывают вдоль берегов канавы каменные стены и поливают их водой.
– Господин Гаккель так распорядился, – последовал ответ.
Гаккеля долго искать не пришлось, он был здесь же, на берегу.
– Я решил сыграть в поддавки с законами физики, – сказал он. – Надо не избавляться от льда, а сделать так, чтобы получился ледовый туннель.
– Ну и что будет?
– Увидите.
Кокшаров не уехал в этот день с прииска. На следующее утро он и Гаккель подошли к канаве. Плотный ледяной свод закрывал ее, оба берега смерзлись.
– А под сводами воздух, который не дает воде замерзнуть. Течет она себе спокойно и будет течь всю зиму.
Кокшаров долго смотрел на ледяной туннель, потом сказал:
– Меня считают неплохим инженером, иначе компания не послала бы в Германию за оборудованием. Но я обычный и могу хорошо выполнить только то, что придумано кем-то. Вы же, Яков Модестович, придумываете сами. Интересно, интересно…
