Текст книги "Творцы и памятники"
Автор книги: Ромэн Яров
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
На что потратить деньги
В 1903 году Яков Модестович вместе с женой Ольгой Глебовной, дочерью писателя Успенского, вернулся в Петербург. Хорошего места вчерашнему ссыльному не нашлось – только лаборант в институте. Пришлось искать дополнительную работу. Гаккель поступил в проектировочное бюро акционерного общества «Вестингауз». Общество строило в Петербурге трамвай. Главным инженером строительства был Графтио.
Гаккель монтировал электрическую часть центральной станции петербургского трамвая. Фирма считалась вполне солидной; английские инженеры – весьма опытными; казалось, задержек не будет. И вдруг… Паровые турбины[9]9
Паровая турбина – тепловой двигатель, преобразующий энергию пара в механическую работу.
[Закрыть] Вестингауза, которые должны были приводить в действие электрогенераторы[10]10
Электрогенератор – машина, преобразующая механическую энергию в электрическую.
[Закрыть], оказались негодными. Они не выдержали даже заводских испытаний. Других турбин не было. Англичане растерялись. И тогда Гаккель предложил использовать турбины, которые английский завод Лесснера строил для военных кораблей. Нужно было всего лишь удлинить валы. Чувствуя выгодный заказ, фирма в Манчестере немедленно согласилась.
Фирма «Вестингауз» оценила находчивость и добросовестное отношение к делу молодого инженера. Ему доверили техническое руководство Петербургским отделением общества, и в сентябре 1907 года, когда по улицам русской столицы побежали первые трамваи, Гаккель получил большую премию.
– На что вы собираетесь расходовать ее? – спрашивали знакомые. – Накупите акций какой-нибудь промышленной компании? Или обратите деньги в вечную ценность – золото – и переведете в иностранный банк?
– Я видел, что золото делает с людьми, – отвечал Гаккель. – Видел трупы, плывущие по Лене, видел, как одни люди на спинах своих возят других только потому, что у тех есть золото, а потом, споив и ограбив их, в лучшем случае прогоняют вон. Я видел охотников за горбачами – так называют таежных бандитов, подстерегающих рабочих с приисков. Один такой горбач убил шестьдесят человек. И все из-за крупинок золота. Да, страшные дела могут сделать деньги… Но у меня другой замысел, я потрачу их с пользой для отечества, попробую построить первый в России аэроплан…
И, заметив изумление на лице спрашивающего, Гаккель продолжал:
– Правда, акционерное общество основывать я не собираюсь и прибылей больших не предвкушаю. Да и капиталов хватит всего лишь на постройку нескольких небольших машин. Но заинтересовать людей, пробудить дремлющие силы, двинуть дело с мертвой точки считаю себя обязанным. Наконец, и самому мне это очень интересно.
Самолет русской конструкции
Был на окраине Петербурга поселок Новая Деревня. В ту пору – 1908–1909 годы – он и выглядел деревней – низкие одноэтажные домики, пыльные мостовые, тишина. Только в день крупных скачек нарядные экипажи катили один за другим к расположенному недалеко ипподрому. Жители этого поселка стали часто встречать невысокого, углубленного в свои мысли человека. Он выглядел подозрительным, но столяр Михаил Васильевич Егоров, который поселился в сарае, куда ежедневно приходил незнакомец, рассеял эти настроения.
Профессор электротехнического института, инженер Гаккель – вот кто это. Провел трамвай, шесть тысяч получил за это, а теперь их все на самолеты истратить задумал. Сам построить хочет.
Обыватели ахали. Таких денег человеку не жаль!.. Ведь свое дело открыть можно!
А из сарая, превращенного в мастерскую, доносился веселый стук молотков, звонкое пение пил, скрежет сверл. Строили Яков Модестович, его брат Борис, столяр Егоров, часто приезжала Ольга Глебовна, помогала обклеивать бамбуковый остов самолета. Это был биплан – машина с двумя парами крыльев. От мотора шла цепная передача – как на велосипеде– к двум расположенным сзади винтам. Мощность мотора была небольшой – сейчас такими оснащены тяжелые мотоциклы.
Первый полет
Несколько деревянных домиков – ангары, неровное – бугры, холмы, канавки – поле, в разных местах которого торчат деревья. Некоторые совсем уже высохли, вот-вот упадут. Это Гатчинский аэродром под Петербургом.
– Боюсь взлетать, Яков Модестович, – говорит пилот Володя Булгаков, надевая кожаную куртку и шлем с очками.
– Володя, вы же закончили школу воздухоплавания в Париже, – отвечает укоризненно Яков Модестович.
Булгаков уселся в самолет, завел мотор. Гаккель и Егоров держали машину за крылья, пока винт набирал обороты. Все быстрей и быстрей его вращение, вот уже не видно лопастей.
– Отпускай! – скомандовал Гаккель.
Самолет сделал небольшую пробежку и поднялся в воздух. Он летал невысоко – метрах в пяти-шести над землей. Первый полет первого самолета русской конструкции!
– Ура! – закричал Егоров. – Ура, летит!
И вдруг восторг на его лице сменился испугом. Самолет, пролетев метров двести, опустился и наехал прямо на дерево. Гаккель и Егоров наперегонки бросились туда.
– Знаете, сколько аварий было оттого, что пилоты натыкались на эти деревья? – оправдывался Володя Булгаков.
– Почему же их не вырубят?
– Дворцовое ведомство запрещает. У императрицы Марии Федоровны, видите ли, какие-то воспоминания юности с рощицей этой связаны. А люди калечатся.
– Вы живы, это главное, – облегченно вздохнул Гаккель.
– Я жив. А самолет сломался.
– Ничего, повреждения несерьезные. – Гаккель осмотрел нос самолета. – Исправим быстро.
Машину отвезли в мастерские. Через несколько дней, 5 июня 1910 года, она вновь поднялась в воздух. Было ветрено, холодно. Одетый в длинное пальто и котелок господин наблюдал за полетом. Это был Николаев, комиссар Всероссийского аэроклуба. Когда машина опустилась, он тут же на поле составил протокол о первом полете первого аэроплана русской конструкции.
Прекрасно испытать самому
Успех окрыляет. Не теряя времени, Гаккель приступил к постройке нового самолета – огромной машины с размахом крыльев в одиннадцать с половиной метров и весом более чем в полтонны. Но вот беда: на ней некому было летать. Володя Булгаков как следует делать этого не умел, То колеса поломает при посадке, то чуть самолет не разобьет.
– Эх, Володя, Володя! – сказал ему как-то в сердцах Яков Модестович. – Вы мой студент, может быть, станете неплохим инженером, но пилот из вас никудышный.
– Я стараюсь… – жалобно оправдывался Володя
– Что ж стараться, коли не дано…
– Сами бы попробовали, – пробурчал неудавшийся летчик.
Гаккель уже уходил; пущенная вдогонку фраза не только не обидела, наоборот, заключенный в ней смысл дошел до него мгновенно. Он даже остановился от неожиданности. В самом деле, почему не попробовать? Машины строить очень интересно, но если ты еще можешь их и испытывать, то это уж совсем прекрасно. Немедленно к инструктору!
– У нас очень мало машин, – сказал инструктор, штабс-капитан Руднев, – не хватает даже для обучения военных летчиков.
– Так я на своей буду учиться, – ответил Гаккель. – В случае повреждений с вас спроса не будет.
– Тогда другое дело. Начнем с пробежек. Гаккель и Руднев сели в самолет – он был двухместным. – и машина побежала по полю.
Две недели Гаккель управлял машиной только на земле. Семья его жила на даче, неподалеку от Гатчинского аэродрома. Ольга Глебовна часто приходила посмотреть, как готовится к полетам ее муж, и очень волновалась.
– Тратить деньги на строительство самолетов – это еще можно понять, – говорила она. – Благородная цель, возвышенные мотивы. К тому же это и твое прямое дело – ведь ты инженер. Но летать, не будучи пилотом, – безумие. Ведь у тебя же дочери маленькие.
– Ничего, ничего, я буду осторожен, – отвечал Яков Модестович. – Но ты вообрази, как это великолепно – самому и строить и летать!
Жена тяжело вздыхала, а Яков Модестович каждый день с утра отправлялся на аэродром. Стояло лето, занятий в институте не было, И вот однажды Яков Модестович, придя вечером домой, выпалил:
– Кончились мои пробежки по земле. Завтра поднимаюсь в воздух.
И, уловив испуганный взгляд жены, добавил:
– Ничего страшного. Завтра приходи с девочками смотреть.
На следующий день Ольга Глебовна с дочерьми Маней и Катей отправилась на поле. Яков Модестович, увидев своих, кивнул им головой и полез в машину. Он был спокоен и сосредоточен. Вот завертелся винт, самолет помчался по земле, быстрей, быстрей… Он уже в воздухе, делает круги над аэродромом.
– Папа летит! – кричали девочки.
А Яков Модестович видел сверху Гатчинский дворец – игрушечный домик на зеленом бархате, – поезд Балтийской железной дороги. Какой маленький паровоз, как он смешно пыхтит – пых, пых, пых! Волны теплого воздуха обдували лицо Гаккеля, и он думал, что не было в его жизни мгновений лучших, чем эти.
Содружество
– Вы полетели в первый раз, – сказал Гаккелю инструктор Руднев. – Помните, это не самый опасный ваш полет. И если вы совершите много полетов, они тоже станут для вас сравнительно безопасными. Опасность подстерегает того, кому по неопытности кажется, что, поднявшись десяток раз без инструктора в воздух, он уже овладел мастерством. В критической ситуации такие люди чаще всего теряются и гибнут.
Гаккель вспомнил об этих словах очень скоро, 12 июля 1911 года он поднялся в воздух над Гатчинским аэродромом и вдруг почувствовал, что машина ему не подчиняется. Как будто бы совершенно незнакомый аппарат, хотя каждый болт, каждая гайка были им рассчитаны, Самолет совершал резкие, порывистые движения, то приближаясь к земле, то удаляясь от нее, и Гаккель никак не мог его выровнять. Он видел сверху, как летчики поднимают головы, замирая на месте. Наконец ему удалось сесть. Офицеры окружили машину.
– Вам потеха, а разбились бы – нам отвечать.
– Хотите аэропланы строить – стройте, но зачем же летать, коли не умеете?
– А если уж очень летать хочется, купите себе «фарман», «вуазен», «ньюпор» или еще какой-нибудь проверенный аэроплан. А то на собственной самоделке решили удивить всех.
Гаккель, не обращая внимания на обидные реплики, внимательно осматривал самолет. Он понимал волнение летчиков. Другое интересовало его: почему же машина так плохо вела себя? И вдруг увидел: крылья перекошены из-за неверной регулировки. Он сразу достал инструмент. Несколько быстрых движений – все стало на место.
– Я, может быть, и не очень хороший пилот, – сказал Яков Модестович офицерам, – но доказать, что стоит моя самоделка, могу. Во всяком случае, она не хуже тех, что вы здесь перечислили.
Он спокойно поднялся в воздух, сделал несколько кругов над аэродромом и уверенно сел.
– Да, аппарат… неплохой. Позвольте-ка я на нем круг сделаю.
– И я, и я…
Летчики стали по очереди подниматься в воздух. Машина в опытных руках вела себя превосходно, Гаккель с восторгом наблюдал за полетами. Внезапно он услышал робкий голос.
– Позвольте и мне.
Яков Модестович обернулся. Возле него стоял коренастый человек в форме поручика. Что было совершенно удивительно – это пенсне на его носу.
– Пожалуйста, – машинально ответил Гаккель и, отойдя в сторону, шепотом спросил: – Кто это?
– Поручик Глеб Васильевич Алехнович, – был ответ. – Мы его Глебушкой зовем. Небо любит до безумия. Но, увы, несчастье – близорукость. А ведь хорошее зрение для пилота – первое дело. Из-за этого его и в Севастопольскую авиационную школу не приняли, и в нашей Гатчинской офицерской воздухоплавательной тоже отказ последовал. Еле-еле упросил, чтоб разрешили брать его с собой как пассажира наблюдателем для разведки с воздуха. Но это бывает редко, а в остальное время он на аэродроме. Рвется в небо, а небо для него закрыто.
– Но машину-то он, надеюсь, не поломает?
– Как знать… – Собеседник пожал плечами. – К ручке управления Алехновичу строго-настрого запрещено прикасаться. Может быть, пригляделся кое к чему.
С тревожным чувством наблюдал Яков Модестович за тем, как разбегается, поднимается в небо пилотируемый Алехновичем самолет – результат многих месяцев упорного и тяжелого труда. Машина тем временем начала выписывать восьмерки.
– Одна, другая, третья, – услышал Яков Модестович. – Смотрите, пять восьмерок описал! На пятьдесят метров поднялся и выше идет. Еще бы приземлиться ему на площадке размером не более пятидесяти квадратных метров – и всю программу экзамена на звание летчика выполнит. Когда же он это так научиться успел?
Самолет опустился, пробежав по земле совсем немного. Гаккель подошел к вылезшему из кабины летчику.
– Да вы же прирожденный воздухоплаватель! Мне очень понравился ваш полет.
– А мне – ваша машина.
– Хотите быть ее постоянным пилотом? Я нуждаюсь в таком человеке.
– Хочу, – не смея верить своему счастью, прошептал Алехнович.
«Констатирован исторический факт…»
…Снова подъем, восьмерки, плавная посадка… Не только Гаккель восхитился полетом Алехновича. Опытные пилоты качали головами и говорили: «Нельзя, чтоб такой талант пропадал».
Через три дня после первого полета Алехновича 16 июля 1911 года на поле Гатчинского аэродрома прибыла специальная комиссия Всероссийского аэроклуба. Алехнович блеснул мастерством.
– Поздравляю вас с пилотским дипломом, – сказал председатель комиссии, когда машина опустилась на землю.
Вечером на даче Гаккеля отмечали это событие: пели песни, пили шампанское, провозглашали тосты за будущие успехи. Улучив момент, Яков Модестович отвел Алехновича в сторону.
– Через месяц в Царском Селе большая авиационная выставка и соревнования. В их программу входит междугородный перелет: Царское Село – Красное Село – Царское Село. Полетите?
– Это очень важно?
– Исключительно. Насколько я знаю, вы один – если возьметесь, полетите на самолете отечественной конструкции. Все «короли воздуха» – Ефимов, Агафонов, другие – поднимутся на «иностранцах»: «фармане», «блерио» и так далее. А состязания весьма серьезные. Будут военные, промышленники, то есть люди, от которых зависит, быть или не быть отечественной авиации; продолжать по-прежнему ввозить машины из-за границы или же поддержать меня и других энтузиастов, отнестись к нам серьезно, поверить в нас. Ну, так как?
– Полечу, – сказал Алехнович.
«Короли воздуха», отличные летчики, были уверены в своих аэропланах, в своем успехе. Разобранные машины они погрузили на телегу и повезли. Алехнович же не хотел терять ни одного дня. Вместе с Володей Булгаковым, ставшим теперь механиком, он перелетел в Царское Село.
Аэроплан стоит в палатке-ангаре. Булгаков тщательно проверяет каждый болт, каждую гайку. Алехнович ходит по Софийскому полю, внимательно вглядываясь, отмечая неровности, запоминая каждый выступ, каждую канавку. Не ошибиться бы при взлете и при посадке, проехать ровно и прямо.
– Глебушка, – кричит Володя, – а ты знаешь, конкурентов осталось совсем немного! Не верят летчики, что их машины могут большое расстояние одолеть. А Якова Модестовича сможет, как ты думаешь?
– Видно будет, – не отрывая глаз от земли, говорит Алехнович. – Ты трос проверял?
И вот настал день состязаний. Август 1911 года. Трибуны летного поля заполнила толпа. Яркое солнце, голубое небо, на высоких столбах полощутся разноцветные флаги. Из блестящих жерл медных труб рвутся звуки маршей. Длинные платья женщин, котелки, жилеты и фраки мужчин, погоны и золотое шитье русских и иностранных военных, черные, огромные аппараты фотокорреспондентов, звонкие голоса продавцов лимонада, сладостей и пирожков. Рев мотора перекрывает все. Это поднимается очередной самолет. Вот уже опустело летное поле, запах выхлопных газов развеялся, машины ушли в свой неблизкий путь. Кто спустился с трибун на землю, кто просто растянулся на траве. Голоса притихли, все ждут; только дети гоняются друг за другом.
Вдали послышался рокот мотора. Вот самолет ближе, ближе, опускается на поле, отгороженное от трибун канатом. Края крыльев у машины гибкие, по бокам фюзеляжа два бензиновых бака. Да это же «гаккель-VII». Следом показались «блерио», «моран» и «этрих».
На следующий день с утра Алехнович опять был у самолета. Яков Модестович пришел позже, развернул газету.
– Вот что про нас пишут, – сказал он: – «Констатирован исторический факт первого официального выступления в состязании оригинального русского аэроплана наравне с аппаратами иностранных типов…» Поздравляю вас, Глеб Васильевич! Мы добились своего. Кроме того, спешу вас обрадовать – вы получили приз Всероссийского аэроклуба.
Неудача
Шел сентябрь 1912 года. Военное ведомство объявило конкурс на лучший самолет. Участвовали русские и иностранные фирмы. Премия за биплан «гаккель-VШ» дала бы Якову Модестовичу возможность продолжать работу над созданием новых самолетов. Если нет…
У Якова Модестовича были все шансы рассчитывать на премию. Совсем недавно на Международной воздухоплавательной выставке в Москве его биплан получил золотую медаль. С тех пор прошло всего несколько месяцев, а Яков Модестович успел уже съездить в Германию, купить там новый мощный двигатель, испытать его, вернуться и поставить на самолет. Все это требовало денег, денег, денег… Золотая медаль помогла получить небольшой кредит. Но теперь он кончился.
– Не могу понять, что случилось с машиной, – сказал Алехнович, когда самолет откатили в ангар. – Вы видели?
– Да. – Гаккель внимательно разглядывал самолет. – Мне показалось, что это не вы летаете, а какой-то новичок, в первый раз выпущенный в небо.
– Мотор совершенно перестал тянуть. Давайте разберем, поглядим. Нашел! – крикнул Алехнович.
Яков Модестович подошел к разобранному мотору. На днище поршня чернела огромная трещина.
– Как же так? – удивленно произнес Гаккель. – Совершенно новый мотор…
– Бывает, – успокаивал Алехнович. – Усталость металла, повышенные нагрузки. Поставим запасной поршень – и все будет в порядке.
Встревоженный, недоумевающий ушел Яков Модестович вечером из ангара.
На следующий день Гаккель с утра был на аэродроме. Алехнович взлетел, как всегда, блестяще. И вдруг будто бы какая-то неведомая сила начала прижимать машину к земле. Пропеллер еле вращался, самолет клевал носом. Алехнович с трудом посадил его.
Не говоря ни слова, конструктор и пилот взялись за ключи. Один болт в сторону, другой, третий, крышка мотора. Огромная черная трещина не только у замененного вчера поршня, но и у остальных. Последние запасные поршни пошли в дело. Оставался последний шанс – завтрашний день.
Завтра повторилась та же самая история, Алехнович летать не мог. Вечером объявили имена победителей конкурса. Первое место занял конструктор Сикорский. второе – летчик-испытатель московского завода «Дукс», австрийский подданный Габер-Влынский.
«Я разрен, разорен…»
Притихшие сидели Гаккель, Алехнович, Булгаков в сарае возле самолетов «гаккель-VII» и «гаккель-VIII». Внезапно дверь распахнулась, вошел какой-то человек в спортивном кепи и крагах.
– Здесь мотор продается?
– Здесь, – ответил Гаккель.
Покупатель приблизился к мотору и стал его разглядывать.
– Что вы делаете, Яков Модестович, – зашептали Алехнович и Булгаков. – Не продавайте!
– Я разорен, – тихо ответил Гаккель. – Человек хочет купить мотор для своей лодки – пусть хоть ему послужит.
Мотор увезли. А ночью аэродром вдруг озарился ярким светом. Это вспыхнул ангар, в котором стояли самолеты Гаккеля. Яков Модестович прибежал, когда гасить было уже поздно. Руки его дрожали, губы тряслись; он повторял только: «Вот и все…»
Через несколько дней Алехнович сказал Гаккелю:
– Русско-Балтийский завод приглашает меня стать летчиком-испытателем авиационного отдела. Не хочу принимать предложение, не узнав сперва, что вы собираетесь делать. Если вы будете продолжать строить самолеты, я остаюсь с вами. Если нет… Я летчик по призванию, без неба мне не жить…
– Принимайте предложение. – Гаккель осунулся, говорил тихим голосом. – Человек, купивший мотор, сообщил мне вчера, что на днище поршней обнаружены следы серной кислоты. А недавно ко мне явился с повинной сторож ангара, где стояли наши самолеты. Он рассказал мне, что Габер-Влынский в дни соревнований каждый вечер совал ему в руку полтинник и уходил на всю ночь в ангар. Сторож говорит: он только теперь понял, что этот человек там делал.
– Будете что-либо предпринимать?
– А что? Все сгорело, и теперь уже вообще ничего не докажешь. Габер-Влынский мог ведь и крылья подпилить: это тоже практикуется. Так что мы еще должны быть ему благодарны. Нет, с меня довольно. Я инженер, могу сконструировать неплохую машину, могу даже построить ее. Но то, что произошло, к технике не имеет никакого отношения. Это подлость, действия по законам джунглей. Счастлив был бы сотрудничать с вами впредь, но, увы, это невозможно. Считайте себя свободным, ибо я сам теперь уже не авиаконструктор. Мне предложили должность технического директора аккумуляторного завода. Я принял предложение…
