Текст книги "Не стать насекомым"

Автор книги: Роман Сенчин

Стихи пишутся для понимания
О стихотворениях Елизаветы Емельяновой

Утверждение, что поэзия – искусство для немногих, что понять поэтическую речь может лишь очень узкий круг (элита), а периодически происходящий бум поэзии всего-навсего мода, было мне всегда противно. У людей всегда была, есть и наверняка будет потребность в «ритмически построенной речи» (одно из словарных определений поэзии), практически все переживали период потребности выражать свои мысли, а чаще чувства, поэтическим языком, у многих эта потребность сохраняется на протяжении всей жизни.

В том, что порой общество отворачивается от современной ему поэзии, по-моему, виноваты сами поэты. Общество жаждет «вбирать сердцем звук отважного, отборного стиха» (Николай Асеев), а ему навязывают словесные игры, всё новые и новые эксперименты, стёб, абракадабру, утверждая, что это-то и есть самое настоящее, но одновременно предупреждая: понять это настоящее могут очень немногие.

Такой период существования поэзии самой в себе, самой для себя (или якобы для элиты) в последний раз длился в России с конца 1980-х до начала 2000-х. Тогда, в конце 1980-х, с одной стороны, двери журналов, издательств открылись для андеграунда и авангарда, с другой стороны, читателям наконец-то во всей полноте открылся Серебряный век, западная поэзия, и в то же время поэзия соцреализма, да и шире – почти вся поэзия советского периода – попала в опалу, стала почвой для пародий, которыми в основном и занимались метаметафористы, концептуалисты, постмодернисты. Серьёзная поэзия в этот период оказалась не в цене, простота и доступность языка считалась дурным тоном. Такой поэзии вообще отказывали в поэтичности.

Но довольно быстро, и в первую очередь в среде литературных критиков (массовый читатель просто отвернулся от современной ему поэзии, хотя классика, томики Ахматовой, Рубцова, Евтушенко переиздавались и раскупались), началось осмысление того, что поэзия движется не туда.

Знаток и почитатель авангардной поэзии Кирилл Анкудинов писал десять лет назад на страницах «Литературной учёбы» (1998, № 2): «Сейчас в моде тайнопись, герметизм, «тексты для посвящённых» <…> Последняя мода чтит бессмыслицу непростую, посверкивающую вспышками неизвестно откуда возникающих смыслов, плавно перетекающую в смысл, который, в свою очередь, даёт начало новой бессмыслице. Современная бессмыслица кокетлива, ей не к лицу быть однозначной. <…> Такой поэзии не нужен читатель, она не сможет общаться с ним, поскольку глуха и нема одновременно. <…> Люди так одиноки, так жаждут понимания. Поэт мучается, пытаясь отыскать единственное сочетание слов, чтобы его поняли правильно. Нам не дано предугадать… Ведь проклятье творчества связано именно с невозможностью быть понятым. И это проклятье оплачено кровью поэтов. По правде говоря, стихи-то пишутся для понимания. Только для понимания».

Но понять то, что писала подавляющая масса поэтов того времени, было действительно невозможно. И вот уже не выдержал Сергей Чупринин, главный редактор журнала «Знамя», где публиковались многие авангардные, «последней моды» поэты (хотя, по-моему, его слова обращены главным образом к любимым с юности, но вдруг ставшим непонятными в своих новых произведениях поэтам): «Есть ли у нас сейчас поэты, не инфицированные неслыханной сложностью, не отворотившиеся от нас, сирых, с гримасой кастового, аристократического превосходства? Есть, конечно. Инна Лиснянская. Татьяна Бек. Тимур Кибиров. Иван Волков – каждый на свой лад продолжит этот список исключений. Понимая, что говорит именно об исключениях, а не о нынешней норме. Имя которой <…> – аутизм» («Знамя», 2004, № 1).

Пиком этой нормы стал выход в конце 2004 года толстенной книги «Девять измерений» – «антологии новейшей русской поэзии». Авангардизм, вымученное экспериментаторство, стёб, поэтический аутизм были представлены во всей их полноте. Десятки и десятки авторов, сотни текстов, статьи, теоретически обосновывающие прелесть такого рода литературы… Казалось, настоящая, понятная, душевная поэзия погибла, окончательно ушла в историю. Но пик оказался и закатом этого периода русской поэзии – уже оформилось новое поколение двадцатилетних, начали возвращаться на страницы периодики, выпускать книги те, кто лет пятнадцать назад ощутил ненужность своей поэзии в то время. Перечислять их имена в данной статье излишне, достаточно полистать литературные журналы и газеты последних трёх – пяти лет, походить на поэтические вечера, которые в избытке проводятся в Москве, да и других российских городах. Настоящая поэзия, поэзия для читателя возрождается. Один из таких примеров – стихи Елизаветы Емельяновой.

Емельянова не новичок в литературе. Её первый сборник, «Привычка к счастливой мысли», вышел в Петербурге в 1992 году; поэтические подборки публиковались в российской печати, переводились на немецкий и французский языки. Но всё это было тогда, на стыке двух периодов – когда серьёзная, но уже одряхлевшая поэзия советской эпохи сметалась авангардистской, игровой, – затем же наступили годы молчания. Нет, стихи писались, но, по словам Елизаветы Емельяновой, публиковать их не имело смысла, да и попросту в то время не хотелось. Она дождалась своего времени. Появились подборки в периодике, в коллективных сборниках, Интернете, проходят чтения в клубах.

Мы привыкли, читая произведения современных авторов, искать, на что они похожи, чьё влияние автор испытал. Это очень вредная привычка, особенно в отношении поэзии. Естественно, что чьего-либо влияния избежать невозможно, да и не нужно – желание быть стопроцентно оригинальным зачастую приводит к появлению невообразимых, уродливых словесных опытов… И Пушкин испытывал влияние предшественников, и Тютчев, и Анненский, и даже Хлебников с Маяковским. Но всё же настоящий поэт привносит в литературу нечто новое, нечто своё.

При чтении стихов Елизаветы Емельяновой у меня лично тоже возникают мысли о предшественниках. «Плевок» ритмически напоминает Маяковского («А мне/сюда —/меж ахов/и строк —/кипящий/оловянный/плевок»), образность и символика «Без дна» – Хлебникова («Я хочу/чтобы/подо мной/и над/зияла/многоголосая/бездна»), в «Творится тесто…» есть что-то ахматовское («Творится тесто. Дети спят./Дожди стучат в окне./И вечер добр и усат,/Всё гладит по спине»). И в то же время поэтический мир Емельяновой оригинален, сугубо её личностный. Личный. Она впускает нас, читателей, в этот мир, предлагая, а может быть, прося понять. Ведь, как точно определил Кирилл Анкудинов, стихи пишутся для понимания. Для понимания смысла, мысли, чувства, ощущений, а точнее – души того, кто их написал.

Мне более по душе традиционные стихи Елизаветы Емельяновой, грубо говоря, вяжущиеся рифмой. Вообще, считаю, на русском языке писать верлибры – неоправданное расточительство. Язык наш поразительно богат и многообразен, и именно рифма зачастую делает стихотворение произведением искусства.

Верлибры Емельяновой, на мой взгляд, не из западной поэзии, а из восточной. Родом она из самого центра Азии, из Тувы, где традиции свободного стиха, аритмичности уходят в глубь народной культуры кочевников.

Впрочем, и верлибрами многие, на первый взгляд, близкие к этому роду поэзии её стихи назвать сложно:

 
      Наши руки в узел связаны,
      когда солнца луч ослепнет
      в переплёте комнат старых,
      где я родилась и выросла,
      где мой голос захоронен
      в оханьи и хохотании
      местных бабочек-волшебниц…
 

Но всё же с большим удовольствием я перечитываю такие емельяновские строки:

 
      Холодно. А я тепла жалею.
      Лбом зима упала на крыльцо.
      Опрокинув за спину аллею,
      не поднимет белое лицо.
      Никогда не будем мы чужими.
      Даже если холод и измена.
      Валятся снега её живые
      на земли иззябшие колена.
 

На одном поэтическом вечере, помню, Елизавете Емельяновой был задан вопрос: «Правильно ли я чувствую, что в ваших стихах состояние природы – это символ душевных переживаний вашей героини?» Емельянова на секунду смутилась, а потом ответила, что рада, если задавшая вопрос девушка почувствовала именно так.

Действительно, в некоторых стихотворениях природа и лирическая героиня Елизаветы Емеляновой связаны. Это вообще в традиции русской поэзии. Вольно или невольно Емельянова продолжает эту традицию.

 
Шаткий помост —
головою в восход.
Вечное солнце —
не вечно.
Боль отступает,
и скорбь отстаёт
дней чередой
бесконечной.
И кулака моего
не разжать.
В нём – моя память
живая.
Оводы в воздухе
жарком дрожат,
не уставая.
 

…Для поэзии время нынче, на мой взгляд, благодатнейшее. Нам доступно практически всё, что сделано и что делается в мировой поэзии – не нужно изобретать велосипед; сегодня невозможно рядиться в платье «неизвестного гения», что было обычным, например, в 1960-е годы, когда эпигонов Гумилёва, Набокова, Георгия Иванова почитали у нас за пророков. Сегодняшние поэты много знают, много умеют, многое могут выразить, и выразить оригинально, по-своему, свежо и сильно. А жизнь щедро дарит пищу для поэзии. Главное, чтобы душа у поэта была готова впитать эту пищу.

Елизавете Емельяновой желаю того, что она сама пророчит в одном из своих стихотворений:

 
То, во что я навеки верила,
всё в мой дом войдёт.
И в меня западёт, как семечко,
и весной взойдёт.
 

Уверен, вёсен у Емельяновой будет ещё много. Не всё поэтам осень…

Октябрь 2008 г.

Добротолюбие, комиссарство, перерождение народа
О книге Сергея Шаргунова «Битва за воздух свободы»

Сергея Шаргунова я узнал как прозаика – сначала по рассказам в «Новом мире», потом по «поэме» «Малыш наказан», повести «Ура!»… Но его, так сказать, общественно-политическая деятельность, которую Шаргунов начал чуть ли не в школьные годы, тоже не была для меня открытием. Помощник депутата Госдумы Юрия Щекочихина, лидер молодёжных движений, автор острых статей в коммунистической газете «Патриот» (где появилось ставшее позже фирменным знаком Шаргунова словосочетание – «выражусь лаконично»), в либеральной «Новой газете», журналистские расследования, но написанные не столько журналистом, сколько именно общественным деятелем…

Апогеем этой сферы деятельности Сергея Шаргунова стало включение его в первую тройку федерального списка на выборах в Думу от партии «Справедливая Россия» в сентябре 2007 года, оказавшееся, пожалуй, одним из главных сюрпризов скучной предвыборной кампании. Но буквально через несколько дней Шаргунова так же неожиданно из этой тройки (да и вообще из списка) вычеркнули, а вскоре он то ли добровольно, то ли под нажимом своих партийных руководителей покинул «Справедливую Россию» и выбыл, подобно многим и многим в середине 2000-х, из активной политической жизни.

Худо или бедно, но вернулся Шаргунов в стан литературы, опубликовав в альманахе «Литрос» написанную года за полтора до того повесть «Птичий грипп», а затем, в журнале «Континент», повесть «Чародей». Тексты, пропитанные политикой.

После ухода из «Справедливой России» многие ожидали от Шаргунова толстенного романа-разоблачения о «системной» политике, написанного человеком, увидевшим её изнутри, пусть недолго, но в ней пребывавшего, действовавшего. Но вместо романа появилась книга публицистики «Битва за воздух свободы». Во «введении» автор объясняет: «Сначала я хотел написать роман про всё это (про свою политическую жизнь, надо понимать – Р.С.), художественную вещь, акварельный пейзаж. Даже написал, представьте. Но пока раздумал издавать. Остановимся на публицистике. Хлёсткие мазки маслом. Тоже живопись. Надеюсь, читатель-зритель оценит».

Не считая введения, книга состоит из трёх частей, которые, в свою очередь (как и многие прозаические вещи Шаргунова), собраны из коротких главок. Когда автор касается политики, главки эти напоминают тезисы, когда литературы – зарисовки. «Мазки», как сам Шаргунов определил конструкцию… Есть ещё приложение: два интервью с автором «Битвы…» газете «Реакция» и одно – его с внучками Максима Горького. Правда, логика включения интервью в книгу мне оказалась непонятна.

Наибольший интерес представляет собой первая часть книги, названная «Политическое послепутинье».

Считаю себя не вправе определять масштаб Шаргунова как политического деятеля, но, читая эту часть «Битвы за воздух свободы», ощущал горечь, какую испытывал ранее, знакомясь с произведениями людей, исключённых из политической, религиозной, научной жизни (послания Курбского Ивану Грозному, например, письма из Пустозерска протопопа Аввакума, брошюрки Циолковского, толстенные эмигрантские тома Троцкого, мемуары наших современников Немцова, Егора Гайдара). Такое кипение в этих текстах, такая уверенность в том, что они-то знают, как правильно, как надо, что делать. Сергей Шаргунов тоже знает ответ на великий вопрос:

«Вы ищете национальную облагораживающую идею, господа? Знакомьтесь – добротолюбие. Любовь к добру, музыкально удачный родной перевод не очень благозвучного греческого слова philokalia. Нет, я не предлагаю открывать шлюзы и встречать всепрощением вал преступности. Я призываю к смягчению нравов. И утверждаю: смягчение нравов в современной России – и есть национальная идея. Смягчение нравов вызовет смысловой рывок, преодолевающий тщетность бытия и дискриминацию людей.

Как должно быть? Внешняя политика – самостоятельность, чёткое отстаивание национальных интересов. Внутренняя политика – жёсткое подавление коррупции, модернизационный рынок.

Внутренняя идеология – добро, человечность, «тёплые ценности», человек человеку – друг, товарищ, брат. Некогда СССР говорил: мы – за мир! РФ должна сказать: мы – культурный оазис! <…>

Народ должен переродиться. <…>

Должен прийти человек, наделённый волей. Он взмахнёт дирижёрскими руками, и тогда мы заработаем страстно.

Институт комиссаров в хорошем смысле этого истрёпанного слова и был бы ответом на масштабную коррупцию. Отсюда вытекает ещё один термин – «преодоление отчуждения». Только комиссар – наместник Центра – на личном примере способен преодолеть отчуждение человека, народа от государства. Именно традиция комиссара, наместника, внутреннего посла отвечает глубинному зову страны.

Где черпать кадры, как учинить всероссийский кадровый призыв, забабахать политическую «фабрику звёзд»?

Главное – постановка вопроса.

Пока же о механизме. «Внутренний посол» – это когда человек, честный, любящий народ, имеющий начальный капитал знаний, отсылается в Удомлю, Углич или Урюпинск. С большими полномочиями и крайней ответственностью, с возможностью подобрать команду. И контролирует ситуацию. Включая распределение местного бюджета. Со всеми оговорками это был бы принцип «красных», позволивший им удержать страну. Да, многих комиссаров убивали. Но мученичество за идею вдохновляло новых. Вот вам и искомый «образ героя» для молодёжи!»

Жутковато, конечно, очень спорно, наивно, может быть, несколько абсурдно (с одной стороны добротолюбие, а с другой – комиссар «с большими полномочиями» «безжалостно зачистить тупые рыла воров-чиновников, околоточных, «крышующих»). Впрочем, многие наивные и абсурдные идеи воплощались в жизнь. Для меня же здесь главное не столько детали политической философии автора, а само её наличие. Действительно, сегодня очень легко стать (или хотя бы притвориться) послушным, вступить в главную партию и затем, доказывая своё послушание, постепенно подниматься выше и выше. Многие вожаки демократической революции 91-го прошли этот путь, дождались перестройки и тогда уж, так сказать, разоблачились, бросили ослабевшему генсеку свои членские билеты. Открытых противников коммунистического режима или хотя бы перегибов можно пересчитать по пальцам, да и те оказались, как Владимир Буковский, в эмиграции, или же погибли в заключении, как Анатолий Марченко…

Видимо, вступив в явно штрейкбрехерскую «Справедливую Россию», Сергей Шаргунов тоже решил пройти все ступени партийной лестницы и затем уж, оказавшись где-нибудь вблизи вершины, начать претворять свои идеи государственного устройства, «бороться с коррупцией». Но вместо медленного восхождения получился прыжок через несколько ступеней вверх, а затем – падение. Думаю, это для Шаргунова-писателя (а для меня он по-прежнему, в первую очередь, писатель, да и в книге «Битва за воздух свободы» почти все примеры, параллели, реминисценции – литературные) пойдёт во благо, да и для политика – тоже. Мимикрируя под своих противников, так или иначе и внутренне становишься похожим на них.

Жаль только, что до сих пор, «после всего», Сергей Шаргунов пытается лукавить, объясняя, зачем стал активным членом «Справедливой России»:

«На излёте политической зачистки вдруг (да совсем не вдруг! – Р.С.) образовалась «Справедливая Россия», воспринятая мной как возможность раскола элит. Показалось, что власть готова допустить легальную критику изнутри, каковая неизбежно есть мина под всю их порочную систему». М-да… придётся поверить автору, что ему действительно показалось, – скорее всего, показалось одному из всех ста сорока миллионов людей, населяющих Россию.

В работе «Политическое послепутинье» много места отдано критике того, что произошло за два президентских срока В.В. Путина. Не буду на этой критике останавливаться – она вся традиционна: отсутствие государственной идеи, устранение оппозиции, почти полное отсутствие политических свобод и т. п. Порой критика переходит в предостережения новому президенту:

«Я глубоко убеждён, что каждую эпоху в первую очередь маркируют психологические примеры. 90-е – лютое, трагичное веселье. Начало века – скука и тупое насилие.

Но льдина поехала…

Свободу придётся даровать. Ведь даже для самых упёртых «сторонников сильной руки» нулевые годы подарили чудо – реабилитировали слово «свобода». Мы ждём оттепели, господин президент.

Накопилось. Не усугубляйте».

Вообще с понятием «свобода» у Сергея Шаргунова, да и вообще у очень многих общественных и политических деятелей какие-то очень сложные отношения. Оппозиция требует свободы, а власть говорит, что свободы столько, сколько нужно. Оппозиция пугает, что отсутствие свободы приведёт к бунту «бессмысленному и беспощадному», а власть помнит, что двадцать с небольшим лет назад именно дарование свободы привело к революции 91-го, а затем к десятилетию, которое сегодня не проклинают единицы.

Внушительная часть общественно активных людей готова быть несвободными, но при условии, что Россия от этого станет по-настоящему крепким и сильным, богатым государством. Не знаю, искренне или нет, в статье, опубликованной в интернетовском «Русском журнале» вскоре после разгона в Москве Марша несогласных в апреле 2007 года, Сергей Шаргунов, кроме критики режима, написал и следующее:

«Если власть решится на исторический рывок, возьмётся за науку и производство, демографию и культуру и попросит: затяни пояс и не надо спорить, помогай строить Великую Россию, тогда ценность «свободы слова» и «демократических процедур» отойдут для меня на третий план». «Безыдейный диктат», особенно остро обозначившийся как раз тогда, весной 2007-го, Шаргунов призывал сменить на идейный, и в этом случае, надо понимать, он бы власть полностью поддержал. Молча и послушно засучил бы рукава.

Не верится. Сама природа человека не позволит обществу стать единым организмом. Даже в гитлеровской Германии, СССР времён Сталина, Китае при Мао (беру государства, где народ вроде бы был «скреплён» идеей, считавшейся великой), общество было совершенно разъединённым, и идеей была заражена крошечная его часть. Остальные подчинялись из страха или равнодушия. Ковырни сейчас Северную Корею, и, уверен, народ возликует, что у них изменился государственный строй, идеология.

Сергей Шаргунов видит себя в числе крошечной, но активной части общества, реализующей идею. Он жаждет этой идеи, пытается её выработать. Проповедует необходимость смены элит (хотя само слово «элита» для него ругательно): «Страну вызволит кадровая революция – переход власти к новым адекватным людям, в каждом из которых синтезированы идеализм и реализм».

Но ведь эти честные и чистые шаргуновские комиссары будут так или иначе применять насилие, прививая народу добротолюбие. А ведь Шаргунов «влюблён в народ». Но и «похмельная чиновничья физиономия» – это тоже часть (и немалая часть) народа. А без чиновников не может обойтись ни одно государство. Даже Кампучия, когда там «работал» Пол Пот.

У Шаргунова причудливо сочетаются народность и государственность. Он уверен, что если государство сильное, то народу в таком государстве жить будет хорошо, сытно, радостно. Но вся история человечества показывает, что в сильных государствах народ закабалён, работает на износ, и в конце концов такое сильное государство или гибнет, или становится слабым, но с народом, живущим в своё удовольствие.

Вспомним недавний пример: после тяжелейшей победы в Первой мировой войне народ Франции зажил достаточно благостно. В начале 1930-х это действительно был центр мира, где каждому хватало еды, была работа, находилась крыша над головой (конечно, с некоторыми оговорками, но положение было лучше, чем в большинстве других стран Европы). Но стоило Гитлеру напасть на Францию, и она растерянно упала на колени… Нет, сытый, довольный, просвещённый народ и сильное государство – несовместимы. США мы знаем по небоскрёбам Нью-Йорка и особнякам Голливуда, но американские сталевары, фермеры, сборщики автомобилей от нас надёжно скрыты. Не думаю, что они довольны своей жизнью.

В России множество замечательных людей пыталось сделать народ счастливым в то время, когда государство было крепким и сильным. Им это не удалось. Они страшно заканчивали свои жизни… Сегодня и народ у нас несчастный (правда, внушительной части позволено подворовывать разными способами, одним больше, другим меньше), и государство сильно лишь резкими заявлениями. И такие люди, как Сергей Шаргунов, с одной стороны, видят огромное поле для деятельности, но, с другой, не могут на это поле попасть. Волнуются, негодуют, чувствуют возможность катастрофы, пытаются на эту катастрофу указать. Этим и пропитана, по-моему, первая часть книги «Битва за воздух свободы».

Две же другие – «Культура движется взрывами» и «Идущие врозь» – отданы под литературу. Точнее, под идеологию литературы. Большинство глав-мазков – это статьи и статейки, ранее опубликованные в «Новом мире», «НГ Ex Libris», «Литературной России», «Континенте».

Шаргунов, конечно, не критик, а именно идеолог. Он пытается направлять движение литературы в русле определённых идей, рассматривает писателей, то или иное произведение, то или иное литературное событие со своих позиций. Среди его героев Эдуард Лимонов, Александр Проханов, Юрий Мамлеев, Егор Летов, Василина Орлова, Захар Прилепин, Михаил Бойко, Сергей Есин. В общем-то, писатели, близкие духовно автору. Но есть и неожиданные персонажи. К примеру, Василий Аксёнов с романом «Москва ква-ква», прочтение которого вызвало у Шаргунова такие вот мысли:

«Беда произведения – заведомый искусственный негативизм по отношению к той реальности, в которую Аксёнов на самом деле влюблён. Беда – кваканье, беда – обязательная ложка дёгтя в каждом медовом абзаце. А ведь он влюблён в свою Москву, Аксёнов! Он упоенно пересказывает, да что там, творит заново, как миф, столицу. Он создаёт просторный и солнечный мир, где возводятся небывалые дворцы, гремят парады, Москва-река чиста, в неё погружаются загорелые атлеты. Аксёнов описывает счастье. Даже белая одежда не пачкается в таком городе. <…>

Аксёнов наконец-то написал «Остров Крым» наоборот. Не капиталистическая идиллия, а социалистическая. Наконец-то Аксёнов показал СССР – сверхдержавой, а Москву – городом праздника».

Книга Шаргунова одновременно и мозаична, и однородна. Он пытается охватить сразу многое, и не только охватить, но и оценить, приспособить к своему пониманию жизнеустройства, расположить на своей шкале ценностей. Часто я хмыкал, читая «Битву за воздух свободы», натыкаясь на несуразицы или детскость, за лаконичностью ощущал недостаток аргументов или непродуманность по тому или иному вопросу. Но в целом рад, что эта книга появилась – сегодня молодому публицисту, политику, литературному критику объединить свои вещи под одной обложкой практически невозможно, их статьи распылены по газетам, журналам, медленно тонут в интернетном болоте. Известность, которую принесли Сергею Шаргунову сначала взлёт в той предвыборной кампании, а затем падение, позволили ему свои статьи (точнее, зафиксированные на бумаге в разных изданиях мысли) собрать. Выпустить в виде книги. Кто-то, почитав, наверняка посмеётся и поизумляется – «глупость какая!», – а для кого-то, уверен, она действительно окажется струёй свежего воздуха в наше душное, тесное время.

Ноябрь 2008 г.