Текст книги "Не стать насекомым"

Автор книги: Роман Сенчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Я лично реалистов и тем более новых реалистов на страницах журналов и в числе финалистов премий встречаю немного. Реализм, помаячив на горизонте в середине 00-х, снова закатывается. А литературное поле всё ярче освещается фейерверками, гирляндами и салютами иных жанров, течений и направлений.

Литераторы снова, как в допушкинское время, стремятся писать только о чём-то необыкновенном, найти (а скорее выдумать) уникального героя, необычный сюжет. «Вряд ли поход за хлебом или выбрасывание мусора может стать хоть какой-то стоящей основой для повествования», – утверждает критик Марта Антоничева в статье «Зеркало для героя» («Сибирские огни», 2007, № 5), правда, замечает, что: «…переживание повседневного опыта, примирение с повседневностью способно порождать кафкианские картины».

Да, способно, и ещё как. Только вот этого «переживания повседневного опыта» мы в нашей современной прозе практически не видим. Писатели всячески сторонятся действительности, предпочитая создавать кафкианские картины в своей голове (точнее – в неком автономном отделе мозга), а затем переносить на бумагу, а не находить их в повседневности.

Писателей-реалистов сегодня можно пересчитать по пальцам. Скорее всего, их число будет уменьшаться. Зачем пропускать через себя тяжёлую, малопонятную, отравленную реальность 90-х, 00-х, наваливающихся серым смогом 10-х, когда есть другие, более лёгкие и более доходные пути: выдумывай, фантазируй, уходи в древнюю или недавнюю историю, открывай новые штришки в биографиях великих людей…

Уверен, что довольно большое число тех, кто ещё относится к художественной литературе серьёзно и ищет в ней что-то кроме развлечения, интеллектуальных игрушек, открыв лучший роман года на русском языке «Цветочный крест», плюнет и скажет: «На хрена мне такая литература!» И больше уже не поведётся ни на лауреата, ни на финалиста, а то и вообще ни на чью бы то ни было книгу.

«Литературный дефолт», о котором лет шесть назад та же Наталья Иванова написала отличную статью, продолжается. И в этом вроде бы не виновато ни жюри «Русского Букера», ни «коллективное бессознательное» (как определил Андрей Немзер) академии «Большой книги», ни тем более Виктор Пелевин с «t», Елена Колядина со своим «Цветочным крестом». Наверное, в самой литературе происходят коренные изменения, и этот процесс необратим. В Англии нет Диккенсов, во Франции Золей, в Америке нет Фолкнеров, в Японии – Акутагав, в Германии – Бёллей. Почему у нас кто-то должен стремиться стать новым Львом Толстым, ну или по крайней мере Валентином Распутиным…

Оставим реализм для справок, социологических анализов и тому подобного?

Декабрь 2010 г.

Реальные пацаны реальной России

2010 год подарил нам два вызвавших немалый шум и споры сериала – в начале года на Первом канале показали «Школу» Валерии Гай Германики, а в конце на канале «ТНТ» прошли «Реальные пацаны» Жанны Кадниковой.

О «Школе» на страницах «Литературной России» состоялось нечто вроде дискуссии, – действительно ли в современной школе происходит то, что мы увидели на экране. Мнения были разные, но большинство авторов всё же высказывались за то, что это утрирование и, в общем, неправда.

Не думаю. Сегодняшнюю школу (да и вообще школу, мир подростков, причём не только в России) взрослые знают плохо. Вроде бы всё это рядом – учителя и ученики, дети и родители (сами вчерашние дети), – но существуют они словно бы в разных измерениях, на разных, хотя и соседних, планетах.

Проблемы, показанные в сериале Германики, вряд ли временные, возникшие, так сказать, в новой России, в новом поколении подростков. Вспоминая свои школьные годы (десятилетие 1980-х), я нашёл множество параллелей с тем, что увидел в «Школе». Самое большое отличие, наверное, лишь в том, что для подростков советского времени учёба в школе являлась чем-то обязательным и неизбежным (никакой альтернативы не было, кроме ПТУ, которым пугали), а теперь последние два-три-четыре года за партой кажутся многим школьникам чем-то лишним, и они лишними в этом школьном мире. Отсюда и уже вполне взрослые конфликты, томление, скука. Школьникам куда интересней сидящий на входе мужик-охранник, чем учитель, – их выдавливает из школы взрослая жизнь… Недаром буквально в последнее время такое распространение получили экстернат и домашнее обучение…

Почти все герои «Школы» ходят на уроки более или менее исправно, но, по существу, зачем? Уже лет тридцать назад утверждение: ребёнок ходит в школу за знаниями, – вызывало ироническую улыбку. Сегодня – хохот. Если и не у всех пока откровенный, то внутренний – наверняка.

Сериал Германики называли вредным, поступали требования прекратить показ. И это при том, что каждый день мы видим десятки фильмов со стрельбой, трупами, потоками крови (в одно время со «Школой», например, и тоже на центральном канале показывали сериал про девочек-убийц, и никто по его поводу не возмущался, – это же придумано). Да, дело здесь в достоверности – «Школа» снята почти как документальный фильм, в происходящее веришь, даже утверждая, что видишь ложь. И отсутствие острого сюжета, медленность происходящего только усиливает впечатление.

Ещё один сериал этого года, претендующий на документальность, – «Реальные пацаны».

Первые серии я не видел (точнее – посмотрел их в начале этого года, когда сериал стали повторять). Натыкался, блуждая по полусотне доступных телеканалов, видел каких-то мычащих, дебильноватых, и переключал. Но однажды услышал яркое новое слово, задержал палец на кнопке…

Первое впечатление – комедия. Череда забавных приключений недалёких, необразованных пацанов и девиц. Вчерашних-позавчерашних школьников. Иногда они попадают в опасные ситуации, иногда в абсолютно комические, а чаще в просто глупые. К смеху располагает и говорок персонажей – они обитают в Перми, общаются с неподражаемой пермяцкой интонацией.

Но за комедийностью просвечивает настоящая трагедия жизни героев. Колян, Антоха и Вован – гопники. Этот сорт молодых людей, так буйно расцветший в позднесоветское время, вроде бы исчезнувший в 90-е и 00-е (тогда цвели сначала бандиты, а потом клерки, переродившиеся очень быстро в офисный планктон), вернулся в самом конце минувшего десятилетия, вместе с финансовым кризисом. Снова кепочки, спортивные штаны, кожаные куртки до колен, несвязная речь, а главное – агрессия к тем, кто выделяется…

Колян работает в салоне связи (считает, что ему повезло), двое других убивают дни в пустующей автомастерской, ожидая битую машину или любую халтуру на стороне. Они могут и что-нибудь украсть, но по мелочи, что и свойственно гопникам.

У героев есть знакомые девушки – Машка, Валька и прочие. Некоторые работают проститутками, и это воспринимается вполне нормально – нужно же как-то жить. Ещё один их не то чтобы приятель, а знакомый, Базанов, самый тупой и замороженный, но добрый и наивный, устроился помощником участкового. К нему (мент всё-таки) у гопников тоже нет неприязни, – ну ходит в форме, получает зарплату, зла им не приносит.

Мать Коляна, её сожитель (Армен, не помнящий родства), соседи все люди одного социального слоя, которые населяют целые кварталы пятиэтажек в любом российском городе. Старшие поколения постепенно деградируют, а новые вырастают с уверенностью, что это единственно возможная жизнь. Да так оно, по сути, и есть… Если в один прекрасный день все эти люди вдруг вымрут, никому не станет от этого хуже – они этакий балласт и для государства, и для того слоя, который хочет, чтоб всё было чисто, ярко и празднично…

Из персонажей выделяется метросексуалистый Эдик (с ним Колян работает в салоне) и Лера Обороина, одноклассница Коляна, несколько лет назад переехавшая в другой район города (её отец стал бизнесменом).

Мягкого Эдика быстро подминает под себя жуткая Валька. Колян, бросив, надо признать, довольно-таки цивилизованно, бывшую подругу, начинает дружить с Лерой (что можно считать почти чудом, хотя процесс чуда показан вполне реалистично). Базанов ухаживает за одноклассницей-проституткой Настей Иванчук.

У Эдика с Валькой и у Базанова с Настей дело доходит до загса. Но во время застолья все три пары со скандалом рассыпаются. На этом и заканчивается сериал. (Надеюсь, что успех не спровоцирует авторов снимать продолжение.) Впрочем, наверняка зарегистрировавшиеся пары всё-таки будут жить вместе – свидетельства о браке есть, деньги на праздник потрачены, что уж тут, как говорится.

Как-нибудь устроятся с жильём на первое время, родят детей, помучаются, конечно, в тесноте, дождутся, пока умрут родители, заселят в их комнатки дочек и сынишек. Зарплат, ясно, будет всё время не хватать, но, экономя и подкапливая, купят в конце концов новый телевизор, может быть, когда-нибудь и автомобиль. Выдадут дочерей замуж, а сыновей женят, проведут старость, конечно, не в роскоши, но в своём углу, и в положенный час умрут. Это, в принципе, схема идеальной жизни.

«Так было всегда», – могут мне возразить. Было и хуже, наверное. Да наверняка. Но этим успокаиваться вряд ли стоит. Тем более, что бывало, может, и не лучше, но посветлее…

В начале 90-х нас убеждали, что всё в наших руках, что нужно проявлять инициативу, быть коммуникабельным (позже – креативным), и всё получится. Жизнь удастся.

Какой-то процент добился этой удачной жизни, какой-то процент раньше времени отвезли на кладбище. А большинство осталось за чертой той жизни, которую можно называть действительно человеческой. Нет, основная масса этого большинства не голодает, где-то работает ради зарплаты, плодится (нередко случайно), обладает несколькими достижениями техники вроде телевизора, холодильника, пылесоса, мобильника. Но по существу это большинство никому не нужно. И чувствуя эту ненужность, оно стремительно дичает.

Дмитрий Быков любит повторять, что если человека постоянно не заставлять взлететь, он очень быстро встанет на четвереньки. Верно. Филиппок, который несмотря ни на что пойдёт в школу, найдётся в реальной жизни один из тысячи. Да и тот наверняка сломается и погрузится в окружающее его родное болото… Я был знаком с несколькими такими мальчиками и девочками и в деревнях, и в городках. Годам к пятнадцати они становились самыми страшными хулиганами, горькими пьяницами, самыми доступными шлюшками. Природой в них было заложено нечто большое, но никто не заставлял взлетать…

Сегодня у нас много образованных, культурных, быстро мыслящих, быстро считающих, умеющих складно выражать свои мысли (в том числе и письменно) людей. Их даже переизбыток для тех десятков тысяч офисов, что пульсируют деньгами, товарами, ценными бумагами в России. Строят здания, метут улицы, чистят бункеры мусоропроводов приехавшие из-за границы молодые, выносливые, неприхотливые парни. Торгуют их жёны, матери, сёстры. А что делать тем реальным пацанам, их девушкам и остальным обитателям пятиэтажек? Мозгов в голове немного, упорства тоже, цели в жизни особой нет. И это нормально, – не все должны быть креативными. Тем более какой креатив, если и родителей этих пацанов, и дедов их, и прадедов государство воспитывало так, чтобы они знали своё место. Если и не заставляло взлетать, то и не давало вставать на четвереньки – рабочие руки были государству нужны… И вот этих пацанов нынче никто ничего не заставляет делать. Ничего не требует и ничего не даёт. Полная свобода.

В России несколько миллионов пенсионеров по возрасту, несколько миллионов пенсионеров по инвалидности (инвалидность получить не так уж сложно даже относительно здоровому (а кто абсолютно здоров?), – государству, видимо, выгодней платить человеку тысяч десять в месяц, чем иметь потенциального разбойника; невыгодно только всю эту массу куда-то трудоустраивать). Ещё несколько миллионов сидит. Сидят в основном за разного рода кражи и грабежи. А как им не воровать и не грабить, когда устроиться на работу (особенно глуповатому, в поколениях отуплённому) практически невозможно.

Герою «Реальных пацанов» Коляну повезло – взяли в тёплый и чистенький салон связи показывать посетителям телефоны. Сколько он там получает? По крайней мере, девушку в дорогом ресторане, где стакан сока стоит двести рублей, он накормить не в состоянии. Вполне реалистическая ситуация… Друзья Коляна отрабатывают магнитолы из машин, пытаются их продавать. Но кому они нужны? Те, у кого есть деньги – не купят бэушное, тем более явно ворованное, а другим магнитолы и даром не нужны. Куда их вставлять?

Рано или поздно друзья Коляна сядут, и наверняка вообще погибнут молодыми, не успев продолжить свой никому не нужный род. Сам Колян (а он чуть поразумней их, тем более уже имеет условный срок и пытается исправиться), скорее всего, женится на бывшей подруге Машке. Может быть, они оставят потомство, проживут жизнь достойно для своего слоя. Даже нафантазировать, что вот Колян идёт на завод, работает на шлифовальном станке, в тридцать пять лет становится мастером, а в сорок пять… да, нафантазировать не получается. Не будет так. И в салоне связи до пенсии он не доработает. И с дочкой бизнесмена Лерой ему вновь не задружить. Был шанс (ходовое ныне словцо), а он его просрал… Нет, тупик, Колян, тупик. Ждать изменений к лучшему в своей судьбе ты можешь с тем же успехом, с каким приговорённый к пожизненному заключению ждёт революции, которая распахнёт дверь его камеры.

Январь 2011 г.

Конгревова ракета

Всё чаще в нашей литературе случаются круглые даты с трёхзначными числами. Двести лет со дня рождения Пушкина, двести лет со дня рождения Гоголя, сто лет со дня смерти Чехова, сто лет со дня смерти Толстого… Вот и у Белинского круглая дата – двести лет как родился…

Эти круглые даты, и радостные, и печальные, равно важны – они заставляют вспомнить о писателе, поговорить о нём, а то и почитать (или перечитать) его произведения. Но они же всё дальше уводят от нас реальную фигуру. Заменяют жизнь историей.

Помню, как отмечалась 95-я годовщина со дня рождения Есенина. Многие говорили тогда, что Есенин – наш современник, он вполне мог жить и сейчас, писать, говорить о том, что происходит. Тем более, что тогда был жив современник и знакомец Есенина Леонид Леонов… Через пять лет таких слов уже не было: сто лет – это век. Век Есенина кончился.

Век Виссариона Белинского кончился в 1911 году. Тогда звенел век Серебряный, реалисты были не в моде, классики поумирали, о Белинском забыли читатели, он перешёл в ведомство историков литературы.

Но, как оказалось, ненадолго. Грянула Октябрьская революция, возникла новая литература, в которую большевики впустили первоначально очень немногих, в том числе и Белинского, сделав его вскоре неким мерилом литературы не только современной ему, но и создаваемой ныне (то есть в 1930–1980-е). На его статьи постоянно ссылались, оценивая то или иное произведение, его концепция литературы была основополагающей и бесспорной.

Со временем Белинский и его последователи (о которых он, кстати сказать, ничего не успел узнать и которые нередко заочно спорили с ним) – Чернышевский, Добролюбов и Писарев превратились в своего рода литературных чекистов. Они, подобно Ленину, который жил, жив и будет жить, спустя сотню лет после физической смерти, выносили приговоры, чистили литературу от всего того, что не вписывалось в рамки не ими созданного социалистического реализма.

Неудивительно, что как только социализм рухнул, Белинский вместе с другими «революционными демократами» оказался в тёмном чулане истории. Это закономерно – за семьдесят лет Октября на них успело накопиться жгучее раздражение, «Взгляды на русскую литературу» Белинского или «Луч света в тёмном царстве» Добролюбова у многих поколений советских школьников и студентов вызывали одно только чувство – ненависть. Известно, что чем сильнее человека заставляют любить, тем сильнее он начинает ненавидеть…

Как, скажем, в 1970-е цитата из Белинского была обязательной в критической или литературоведческой статье, так в начале 1990-х стало считаться чуть ли не предательством по отношению к литературе Белинского даже упоминать. «Хватит, наелись!»

В последние годы его имя снова стало появляться в статьях. Даже цитаты. В основном вспоминают о нём критики нового поколения – пришедшие в литературу в 2000-е годы. И это тоже закономерно.

На мой взгляд, 2000-е очень напоминают 1830-е, когда Белинский заявил о себе. Та же абсолютная власть в руках одного человека и попытки выдумать национальную идею (в 1830-е: «Самодержавие, православие, народность», в 2000-е нечто подобное), бессильный и бессмысленный, вроде бы, ропот оппозиции и – предчувствие, что русская литература созревает до чего-то большого, по-настоящему значительного. Тогда, в XIX веке это предчувствие сбылось – последовали несколько десятилетий, когда литература была главным общественным событием, а писатели определяли не только эстетические вкусы, но и политические взгляды своих читателей. Большинство тех, кого мы называем классиками русской литературы, считали своим учителем Белинского, по крайней мере, постоянно о нём вспоминали, и если спорили с ним (как, например, поздний Достоевский), то горячо, от сердца, как способны только повзрослевшие ученики… После первых же статей Белинского 1834–1836 годов русская литература вышла на новый уровень своего развития… А что последует за 2000-ми, когда заявило о себе столько новых и ярких писателей и особенно критиков?..

В общем-то, я и хочу здесь попытаться определить, важно ли нынешней литературе, да и, прошу меня извинить за выражение, общественной жизни наследие Белинского и современная фигура критика, подобная ему.

* * *

Виссарион Белинский дебютировал в печати в 1834 году большой, но выходящей кусками в газете статьёй, а точнее «элегией в прозе», – «Литературные мечтания».

По-моему, это самое свободное, в лучшем смысле юношеское произведение Белинского. Ему было тогда совсем немного за двадцать (возраст большинства современных выпускников вуза), он ещё не имел опыта писания статей (несколько рецензий были лишь пробой пера), и потому вогнал в одно произведение всё, что у него накопилось на душе, не очень-то заботясь о доказательствах, выплёскивая чувства, не боясь кого-то обидеть, едко шутить (обзывая, к примеру, журнал «Литературные прибавления к Русскому инвалиду» «Инвалидными прибавлениями к литературе»).

«Литературные мечтания», по содержанию, вряд ли статья. Сегодня бы их назвали эссе.

Лейтмотив этого эссе – «У нас нет литературы». Мысль принадлежит не Белинскому, – об отсутствии у нас литературы заявляли и до него Бестужев-Марлинский, Иван Киреевский, Ксенофонт Полевой; Пушкин же отзывался в своих заметках: «Литература у нас существует, но критики ещё нет»… Правда, Белинский сумел дать, по-моему, очень точное определение того, что должно считаться литературой:

«…Литературою называется собрание такого рода художественно-словесных произведений, которые суть плод свободного вдохновения и дружных (хотя и неусловленных) усилий людей, созданных для искусства, дышащих для одного его и уничтожающихся вне его, вполне выражающих и воспроизводящих в своих изящных созданиях дух того народа, среди которого они рождены и воспитаны, жизнию которого они живут и духом которого дышат, выражающих в своих творческих произведениях его внутреннюю жизнь до сокровеннейших глубин и биений».

Вроде бы утопическая мысль и в то же время строгая, невыполнимая программа. Но она была реализована по крайней мере однажды: в 1850-х–1890-х годах. Тогда соединились дружные (хотя и неусловленные) усилия Льва Толстого, Достоевского, Тургенева, Некрасова, Гончарова, Салтыкова-Щедрина, Писемского, Алексея Константиновича Толстого, Лескова, народников, Гаршина, Чехова… (Конечно, литературоведы могут вспомнить «Взбаламученное море» Писемского и «На ножах» Лескова и посмеяться над этим «дружное», но я имею в виду не заединство, а общую работу.)

Белинский участвовал лишь в начале этого периода, но вполне, проживи он нормальный для человека век, мог застать и появление Горького, – в 1895 году ему было бы восемьдесят четыре года. Но век критика, как правило, короток…

Стоит отметить и обязательное, по мнению Белинского, условие для литературы – «свободное вдохновение». К сожалению, такое вдохновение особенно в ХХ столетии в России (СССР), скажем так, не приветствовалось. Потому и советский период русской литературы вряд ли можно назвать литературой в полной мере. Так, короткие периоды, когда свободное (или почти свободное) вдохновение могло проявить себя. Самые яркие из них – 1920-е годы и конец 1950-х – начало 1960-х…

Конечно, в литературе любого народа бывают спады и подъёмы, но, к сожалению, государство способно контролировать свободу вдохновения. Великих книг, созданных свободно в атмосфере несвободы практически нет. «Мастер и Маргарита», быть может, единственный такой пример. (Можно назвать и «Тихий Дон», но роман этот начал публиковаться в относительно свободные 20-е. А явись малоизвестный Шолохов со всеми четырьмя томами, скажем, в 1935 году, что бы сделали и с ним и с его романом?..)

Поэтому мысль Белинского о свободном вдохновении, на мой взгляд, будет ценна всегда (главное – о ней не забывать). По крайней мере пока литература и государство соприкасаются… Сегодня мы этого соприкосновения почти не видим, но это объясняется тем, что нет (или почти нет) произведений, на которые бы государство обратило внимание. По существу, и литературы как таковой не существует – то ли зачатки её, то ли агония…

Ещё одно, на мой взгляд, важное замечание по «Литературным мечтаниям» такое. Белинский пишет о Пушкине в прошедшем времени – Пушкин был, был, был, и отказывает ему в праве существовать теперь. Это и сегодня коробит, – ведь в 1834 году Александр Сергеевич находился в полном здравии, и хоть в его творчестве можно при желании увидеть упадок, но вычёркивать его из современной ему литературы – слишком круто.

Вот что мы читаем в «Литературных мечтаниях» (это самые мягкие слова о Пушкине, в них присутствует надежда на его литературное возвращение):

«Пушкин царствовал десять лет: «Борис Годунов» был последним великим его подвигом; в третьей части полного собрания его стихотворений замерли звуки его гармонической лиры. Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время. Может быть, его уже нет, а может быть, он и воскреснет; этот вопрос, это гамлетовское «быть или не быть» скрывается во мгле будущего. По крайней мере, судя по его сказкам, по его поэме «Анжело» и по другим произведениям, обретающимся в «Новоселье» и «Библиотеке для чтения», мы должны оплакивать горькую, невозвратную потерю».

В последующих работах Белинский продолжил литературные похороны Пушкина. В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» он не включил повести Пушкина в «полный круг истории русской повести», «может быть, чересчур полный», хотя в нём есть Марлинский, Одоевский, Погодин, Полевой, Павлов, Гоголь.

(Повестям Пушкина Белинский посвятил отдельную, разгромную рецензию, где назвал их «не художественными созданиями, а просто сказками и побасенками», и не забыл ещё раз заявить о смерти Пушкина-художника. Точнее, об осени его таланта, которая «бесплодна, грязна и туманна».)

Приветствовав «радушно и искренно» первую книжку пушкинского «Современника», вторую Белинский попросту изничтожил, заодно отказав Пушкину в таланте издателя и журналиста: «…для нас было достаточно имени Пушкина как издателя, чтобы предсказать, что «Современник» не будет иметь никакого достоинства и не получит ни малейшего успеха. Мы этим нимало не думаем оскорблять нашего великого поэта: кому не известно, что можно писать превосходные стихи и в то же время быть неудачным журналистом?»

При этом Белинский действительно считал Пушкина великим поэтом, любил его и в 1831-м, когда написал свою первую рецензию на «Бориса Годунова», в 1834–1836 годах, когда хоронил литератора Пушкина, и позже. Без анализа пушкинских произведений Белинский не обходился ни в одной своей большой статье, постоянно цитировал, вспоминал, упоминал. Но всё же Пушкин всегда оставался для Белинского прошлым – «совершенным выражением своего времени (курсив мой – Р.С.)». Он изучал это прошлое, берёг и ценил, но настоящее, пусть часто и спорное, было для Белинского куда ценнее…

Советские литературоведы объясняли нападки Белинского на Пушкина в его ранних произведениях тем, что критику не было известно всё, что создал поэт. И, дескать, лишь позже, когда стали выходить до того неизданные сочинения Пушкина, он понял, что это была за фигура, и посвятил его творчеству серию статей.

Этих статей одиннадцать. Из них собственно анализу пушкинских произведений посвящены шесть, или, точнее, шесть с половиной. Остальные – обзор литературы до Пушкина, теоретические рассуждения о словесности, критике. В этих шести (с половиной) статьях прозе Пушкина уделено лишь несколько абзацев. Они содержатся в последней, уже вынужденной (так как это был долг Белинского перед редактором «Отечественных записок», откуда он ко времени написания статьи уже ушёл) статье, где даётся беглая оценка «Медного всадника», «Маленьких трагедий», «Повестей Белкина», сказок…

Оценка «Повестей Белкина» Белинским 1846 года не отличается от его же оценки 1835-го: «…эти повести были недостойны ни таланта, ни имени Пушкина». Оценка «Пиковой дамы»: «Собственно, это не повесть, а анекдот…». «Дубровский» «сильно отзывается мелодрамою». «История села Горюхина» – хоть и острая, но всё-таки шутка, «милая и забавная». Искреннее восхищение чувствуется у Белинского лишь «Египетскими ночами», но он не относит эту повесть целиком к прозаическим произведениям (и это справедливо: проза является лишь прелюдией к поэме-импровизации).

Стоит полностью процитировать абзац, посвящённый «Капитанской дочке»:

«Капитанская дочка» – нечто вроде «Онегина» в прозе. Поэт изображает в ней нравы русского общества в царствование Екатерины. Многие картины, по верности, истине содержания мастерству изложения, – чудо совершенства. Таковы портреты отца и матери героя, его гувернёра-француза и в особенности его дядьки из псарей, Савельича, этого русского Калеба, – Зурина, Миронова и его жены, их кума Ивана Игнатьевича, наконец, самого Пугачёва, с его «господами енералами»; таковы многие сцены, которых, за их множеством, не находим нужным пересчитывать. Ничтожный, бесцветный характер героя повести и его возлюбленной Марьи Ивановны и мелодраматический характер Швабрина хотя и принадлежат к резким недостаткам повести, однако ж не мешают ей быть одним из замечательных произведений русской литературы».

Вроде бы оценка положительная – и множество картин, которые «чудо совершенства», и в целом «одно из замечательных произведений русской литературы» (правда, точно так же несколько выше Белинский охарактеризовал все повести Пушкина в целом). Но недостатки критик увидел именно в основе «Капитанской дочки» – в образе Гринёва и Марьи Ивановны. Белинский назвал их ничтожными и бесцветными. Так оно и есть (сколько бы школьные учителя ни убеждали нас в обратном) – это песчинки, попавшие в вихрь грандиозных исторических событий, и эти песчинки в меру своих слабых сил стараются следовать пословице, которая явилась эпиграфом повести: «Береги честь смолоду».

«Ничтожный, бесцветный характер героя повести и его возлюбленной» Пушкин сделал наверняка умышленно – это поразительно перекликается с его мыслью, записанной, по-видимому, в 1827 году, но опубликованной лишь сто лет спустя: «Одна из причин жадности, с которой читаем записки великих людей, – наше самолюбие: мы рады, ежели сходствуем с замечательным человеком чем бы то ни было, мнениями, чувствами, привычками – даже слабостями и пороками. Вероятно, больше сходства нашли бы мы с мнениями, привычками и слабостями людей вовсе ничтожных, если б они оставляли нам свои признания».

«Капитанская дочка» – это как раз такие записки; «Повести Белкина» – тоже; «История села Горюхина» – шедевр, которого Пушкин испугался и бросил, не закончив. И в «Капитанской дочке», и в «Повестях Белкина» действуют люди или великие (Екатерина II, Пугачёв), или необыкновенные (Сильвио), но повествователи-то «люди вовсе ничтожные».

Впрочем, всё это частные соображения, к тому же читателя начала XXI века, которому достаточно полно известны наследие и Пушкина, и Белинского. Белинский же судил о прозе Пушкина как его современник, но в то же время человек уже иной литературной эпохи. Эпохи Гоголя.

Да и сегодня, если бы «Барышня-крестьянка», «Выстрел», «Дубровский», «Капитанская дочка» не принадлежали перу Пушкина, их вряд ли бы заставляли читать школьников. Сам Пушкин, скорее всего, чувствовал степень своего таланта прозаика. Его произведения в прозе – более или менее удачные попытки начать новую литературу в прозе, а не великие результаты. И неспроста (если верить словам Гоголя) Пушкин уступил ему идеи «Ревизора» и «Мёртвых душ». Не потому, что ему было недосуг превратить их в произведения литературы, а потому, по всей видимости, что чувствовал, что не сможет превратить. Ограничится анекдотами вроде «Пиковой дамы» или «Барышни-крестьянки».

Кстати сказать, удивительна реакция Пушкина на критику (хотя это вряд ли можно назвать критикой, скорее, нечто более жёсткое) в свой адрес в статьях и рецензиях Белинского 1834–1836 годов.

Пушкин с симпатией отзывался о критике в письмах, искал возможности лично с ним познакомиться. Он собирался привлечь Белинского к сотрудничеству в «Современнике» (что документально зафиксировано), но закрытие «Телескопа» (для которого в основном и писал в то время Белинский) из-за публикации «Философического письма» Чаадаева, арест редактора Надеждина, угроза ареста Белинского не позволили этим планам осуществиться…

В «Письме к издателю» – отклике на статью Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», опубликованном в третьем номере «Современника», – Пушкин, скрывшись за псевдонимом А.Б., от лица провинциального любителя словесности, посетовал: «Жалею, что вы, говоря о «Телескопе», не упомянули о г. Белинском. Он обличает талант, подающий большую надежду. Если бы с независимостию мнений и с остроумием своим соединял он более учёности, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности, – словом, более зрелости, то мы бы имели в нём критика весьма замечательного».

Слова эти хорошо известны, сотни раз, наверное, цитировались. Но хочется обратить внимание на слово «предание». Это вообще одно из любимых слов Пушкина. Он если и не любил всё прошлое целиком, то ценил и берёг его. Уважал. Белинский же начал с ниспровержения этого прошлого. Всего целиком. Правда, не утверждая, что в этом прошлом не было ничего ценного, но ясно давая понять, что всё это ценное было, и современному читателя не нужно в нём увязать.