Текст книги "Дождись лета и посмотри, что будет"

Автор книги: Роман Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

4. Луна и алоэ

Дядя Сережа. У него была такая выправка, будто он полжизни служил в армии и ходил строем с ровной спиной или спал на жестком полу. Так он и двигался по жизни, кроме моментов, когда ради прикола собирался в комок, поднимал руки к лицу типа в защите и высыпал связку ударов как юркий паучок: левый боковой, правый, левый в корпус, и еще раз то же самое. На вид лет сорок, но четкий по движениям, если с ним попасть в спарринг, можно нахаваться. Разговаривал он так же, как и ходил – метко и прямолинейно, иногда связываясь в клубок и высыпая одни и те же фразы. У него было несколько слов, из которых он лепил длинные темы и характеристики людей и ситуаций: гондон, параша, залупень, контора. Моча по трубам – значит, дела не очень. Как параша напомажен – на дешевых понтах. Дядя Сережа – скорее всего, бывший мент, так мне показалось сразу, как его увидел.

Когда мы зашли впервые в его кабинет вместе с Аладдином и еще одним, дядя Сережа сидел на стуле, смотрел в окно на заводские развалины. Звучал тоже трип-хоп, поэтому дядя Сережа у меня сразу соединился с Аладдином в единый поток, мы вышли из машины, зашли в кабинет, а музыка почти не сменилась. Он даже не спросил, как меня зовут, кто такой и вообще, сказал, что сейчас проводит вниз, там у них что-то вроде бара, можем посидеть. Я – просто подопечный Аладдина, на его ответственности. Когда спускались по лестнице, дядя Сережа пнул ногой по двери и сказал, что в прошлом году какие-то малолетки вскрыли и там все разворотили, злоба до сих пор кипит, если узнает, кто, их жопы на эти перила натянет. Мы заходили в бар, а я вспоминал в деталях, как где-то год назад с Митей и Химозом ночью пролезли на завод, вскрыли первую попавшуюся дверь и устроили там ревизию. Ходили, светили фонариком и поражались, сколько всего ненужного. Там оказался склад, куда сбрасывали все подряд. Груды жуткого барахла. Одежда, горшки с растениями, папки с бумагами, посуда, перегоревшие телевизоры, сундуки, конечно же, в больших количествах пластмассовые ведра, желтые утки, лейки. Кстати, мы ничего тогда не взяли, просто посмотрели.

Когда зашли в бар, немного удивила музыка. Примерно тот же трип-хоп, что был и в машине, и в кабинете, только с легким женским вокалом. Все это пространство: наша поездка сюда, подъем по лестнице в кабинет, а затем спуск в бар, сшивалось одним ритмом. В красноватой полутьме стояли низкие столики, окруженные пышными креслами. Мы сели. Даже не сели, а провалились в мягкую субстанцию как в пуховики. Дядя Сережа начал рассказывать, но уже не резко, а слегка шепотом. Аладдин и остальные кивали. Я тоже покивал. Хотя поймал себя на ощущении, что ничего не понимаю. Он же щебечет. Это не человеческая речь, а заволакивающий щебет, идущий под монотонную музыку. Дядя Сережа – шуршащий черный ворон, все его звуки рисуются прямо сейчас, как вязаный свитер, окутывающий нас, сидящих и слушающих. Поэтому трип-хоп с вокалом.

Аладдин сказал, что надо поехать всем, чтоб не было лишних сюрпризов. Мы отправились на четырех машинах, по пять человек в каждой. Мне впервые выдали калаш и сказали все то же, что это чисто для вида, будут переговоры, нужно соответствовать правилам – стоять и смотреть. Сел на заднее сиденье справа, у окна. Вообще почувствовалась сила и направленность. Нас много, и мы делаем одно дело – едем и ждем. Как быстрые и жуткие животные.

Дорога звенела как залипшая в дрожании струна, натянутая на моменты. От момента когда мы расселись и до конца. Я открыл окно. Один раз Ласло пришел с замотанной головой, как араб. Тряпка на голове. Сказал, что это от ветра и песка. Когда едешь с открытым окном, лицо соприкасается с пробегающей местностью. И тогда было так – неважно, куда мы ехали.

Вся эта напряженная нечисть.

В области много дорог, на которых не видно ничего, и слева, и справа провалы в землю. Кажется, что проносишься сквозь куски небытия. Дальше обрывки леса, мосты, связывающие зудящие бездны.

Ближе к центру начинаются богатые дома, огороженные владения работающих людей. Кем и как они работают, что отстраивают себе такие поместья, – непонятно. Даже если прикинуть, что барыжат чем-то. Бензином, смолой.

Мы остановились рядом с покрытым туманной пенкой полем. Когда вышли, увидели, что это не туман, а белые цветы. Дядя Сережа пошел вглубь, в самую густоту, нырнул. За ним вошли остальные.

Ветер раскачивал травы, мы в них плескались как в волнах. Захватывая под себя охапки стеблей, вдыхая рябой простор. Над нами перетекали пышные облака, похожие на наше цветочное море – такие же мягкие и бескорыстные. Что наверху, то и внизу.

Мы едем на свадьбу, все они – друзья жениха, мы наберем цветов, приедем, окажется, что все время ехали на переговоры с тем манекеном без лица. А дальше найдется она, просто выйдет невзначай из дома или из тачки, мы с ней возьмемся за руки, и все-все-все начнут осыпать нас лепестками.

На небе появилось зарево, а раз на небе, то и на земле, белые цветы окрасились в красный цвет. В таком плескаться не по себе, похоже на кровь. Даже если и не кровь, все равно тревожно.

Да, мы сидели в баре. Щебет дяди Сережи перешел в нормальную речь. Они собирались куда-то ехать, Аладдин поглядывал на меня, не особо понимая, стоит ли брать с собой. Никто никуда не взял, мы не поехали на четырех машинах и не остановились около цветочного поля.

Утром раздался женский крик во дворе. Высунулся из окна с головой посмотреть, что там происходит. Была пустая улица, никого, крик из ниоткуда. Смотришь, кто вопит, а никто, это общее звучание. Несколько раз посмотрел в окно, пытаясь разглядеть хоть что-то необычное. А необычное если и было, то в тяжести, а не в людях. Уже днем стало ясно, отчего. Ночью нашли Митю на заводской свалке. Ко мне пришли менты, расспросили, с кем Митя общался последнее время. А я не знал, что ответить. Не рассказывать же как есть, как он жил последний год, как он появлялся и исчезал с затекшими людьми. Позже выяснилось, что он лег головой в грязевую пену и уснул. А я провел весь вечер дергаясь и плача. Даже не из-за Мити. В памяти сами по себе всплывали моменты, как мы с ним и с Аликом ходили по рельсам и делились сокровенными ощущениями. Я им тогда рассказал про тоннели между событиями. Встречаешь какого-то человека, случайно, заходишь в магазин, например. И у тебя внезапно вспыхивает фрагмент из фильма или другая встреча, или не встреча даже, а незначительный и неприметный эпизод. И если смотреть на разумную связь, ее не найдешь. События связываются какой-то нитью, незаметной для ума. Этот человек в магазине совсем не похож на людей из фильма. Тогда Митя лег на рельсы, прижался головой, сказал, что дорога дрожит, можно не успеть соскочить. И в тот вечер. Алик и Митя, нарисованные солдаты, теперь не здесь. Каждый по-своему. В других обстоятельствах они бы реально сидели в окопах, шли на танки с громкими возгласами. У них были и тайны, и мечты. Теперь они вылетели и стали общим ожиданием мест, по которым ходили. Кто-то может пройти по тем же рельсам и уловить странное и чистое, о чем лишь мечталось и что никогда не было озвучено.

За последний год у Мити почернели ноги. Один раз на квартире увидел, как он вводит себе тонкую иголку. Все затертое, это не укусы комаров, а некая обыденность. Когда сидели с ним и Химозом, смотрел на их тела и малость сжимался в брезгливости. Лучше же быть бессмысленным спортсменом – ходить и бить по мешку день за днем. Почему тело так расплачивается за потоки тепла по венам, сохнет и гниет? Скорее всего, Митю привели на завод те затекшие демоны. Он не мог полноценно идти, шел и останавливался, залипая в ночном воздухе. Его положили головой в пену, как тогда на рельсы, все темное пространство задрожало и разорвалось. Когда Света обо всем узнает – начнет метаться и кричать или тихо сядет и застынет? Мы не пошли на похороны, ни Химоз, ни Света, ни я. Он сам бы не пошел. Может и сказал бы, что придет. Вместо этого сходили к свалке, на то место, где его нашли.

Смотрел на места и думал о последнем его впечатлении. Изогнутая бетонная стена, гора отброшенных и сгнивших вещей. Чем это хуже больничного потолка?

Что еще произошло летом? Отец сказал, что нам на рынке не нужно работать, уж на жизнь он заработать сможет. Где и как он зарабатывал – непонятно, но какие-то деньги появились. Одним вечером он пришел домой и позвал на кухню, посидеть. Достал колоду карт. Вытащил крестового короля. Жил на свете король. Дальше появилась бубновая дама, а за ней и вся история. Со стражниками, погонями. Как много лет назад. Отец протянул мне колоду. Это был первый раз за семь лет, когда я взял в руки карты. И как взял, так чуть сразу не выронил, не ожидал такое увидеть. Никогда не представлял, что карты могут быть такими. Разные половинные картинки – полудамы, полудесятки, пустые карты, карты с двойной рубашкой. Не подклеенные, а напечатанные. Отец засмеялся и сказал, что может достать много подобных колод. Можно на этом заработать. Найти тех, кто хочет показывать фокусы, продать им.

На следующий день показал этот фокус Химозу, он ничего не понял. Тогда нашел Ласло, показал ему. Ласло сказал, что десяток может быть еще больше.

Удивительно то, что эти карты напечатаны на фабрике. Этот обман готовился заранее, в другой стране, просчитывался в деталях, продавался как нечто, способное произвести впечатление.

Еще пообещал отцу, что в ближайшие дни съезжу в центр, в техникум, и узнаю насчет подачи документов.

5 сентября – день двух странных знакомств.

Ехать полтора часа, решил, что возьму с собой Ласло, чтобы не так скучно. Зашел к нему. Долго стучал, никто не открывал, затем открыл его недовольный отец. Ласло показался в коридоре и, не спрашивая, куда и зачем, сразу вышел.

Мы сели в электричку. У Ласло была специальная карточка об инвалидности, по которой можно ездить без билета на любом транспорте. Он часто катался на автобусах и электричках просто так, смотрел в окно.

Появились заводские заборы, а затем заброшенные склады, плывущие под стук железок.

Что обычно проносится мимо окон и под какие звуки – всем известно.

Ласло рассказывал про больничные лифты. Там тоже низкие домики, этажа по три, но есть лифты, чтобы перевозить тяжелые вещи или людей, или капельницы. Они ползают за мелкими косыми решетками и издают вздохи.

Черная, белая и серая луна.

Черная луна. Алоэ – колючее растение. Я даже старался специально не слушать, что он рассказывал. То ли иногда появляется черная луна и алое быстрее растет, то ли наоборот – появляется алоэ и луна растет. Показалось, если прислушаюсь, что-то опасное зацепится за мысли и заставит о себе думать.

В словах Ласло есть провалы. Все эти «черные луны» и «алоэ» – дыры, в которые можно проваливаться.

Внутри черной луны есть привычки. Преодоление привычек – то, чем мы все время занимаемся.

Растения, помогающие от болезней, связаны с разными лунами.

Внутри серой луны находятся алхимические ключи. И я точно не хочу их знать.

Техникум коричневый. Почти пустой. Мы зашли, огляделись, постучали в кабинеты – никого. Лишь раз на пятый дверь оказалась не закрытой. А когда вошли, чуть не дернулись от впечатления. За столом сидела офигительная красотка. Она пахла морем и сексом. Черные волосы падали на стол как покрывала. Она нам улыбнулась, пригласила присесть. Мы сказали, что хотим учиться в техникуме и приехали узнать, как подать документы. Она ответила, что сейчас принесет формы для заполнения и вышла. Опять же не буду описывать все эти эротические нюансы, как встала, как вышла. Ласло тоже посмотрел ей вслед и шепнул, что знает ее. Откуда? Она работает медсестрой в двадцатом отделении, только там она немного меняет внешность. И еще она опасна. Чем опасна? А ничего, что в пустом огромном доме больше никого нет, она одна здесь сидит? Ласло встал и показал видом, что нам стоит валить. Чем она может быть опасна, просто секси-секретарша, работает в техникуме, принимает документы. Ласло ответил, что знает, о чем говорит, она сейчас вернется не одна, и нам отсюда не выбраться. Представил, как расскажу вечером отцу, почему не стал подавать документы в техникум. Потому что там пустой дом и опасная женщина. Ласло повторил еще раз, что надо уходить. И в этот момент что-то произошло. Показалось, что я уже был здесь и прекрасно знаю эту комнату. А затем уже на уровне разума дошло: в ней же нет окон. Я резко вскочил и выбежал. Мы выбежали вместе, сначала в коридор, а затем на улицу. Когда отбежали на приличное расстояние, посмотрели назад. Спросил Ласло, что это было? Он ответил, что обстоятельства.

На этом день не закончился.

Мы стояли на станции, смотрели на рельсы. Не сразу заметили, что кто-то наблюдает за нами из-за столба, а когда заметили, решили подойти и спросить. Но он быстрее спросил, нет ли у нас мелочи для одного дела. Так мы и познакомились с Леонидом.

Леонид. Когда думаю, как должен выглядеть лицом интеллигент, то сразу представляется он. Как-то по телевизору шел сериал про Клима Самгина. Он ходил в тумане под тягучую музыку и что-то оценивал. И вот Леонид – чисто как в сериале, только без очков. Худой, в потертом свитере и куртке-ветровке. По возрасту – вообще непонятно, может, двадцать пять лет, может, тридцать пять. Не сомневаюсь, что он никогда не был женат, женщины таких не любят – у них во всей внешности и движениях показана слабость и неуверенность. Да еще и скрытая истеричность. Глядя на Леонида, легко представить, как он ходит по квартире и кричит в пустоту. У интеллигентов обычно все движение строится на связях, на вписавшихся в жизнь родственниках, образовании, культурных слоях, а у Леонида ничего этого нет. Кажется, если его накурить, он сядет, прижмется к стене и начнет дергаться.

Он сказал, что здесь близко, за углом, мы спустились вниз, с платформы, вышли из вокзала, прошли несколько улиц. Леонид радовался и показывал видом, что нас удивит, надо пройти еще немного. Вскоре стало ясно, куда он нас вел. Зал игральных автоматов, с мигающими лампочками, с вишенками, семерками, барабанчиками. Леонид сказал, что у него есть система, как выигрывать в покер, мы сейчас можем поставить мелочь и неплохо заработать. Ни я, ни Ласло, не были раньше в таком месте. Оно прокуренное и мерцающее как новогодняя гирлянда, похожее на дискотеку, только по-другому подвижное. Когда красные комки воздуха мигают и звенят, это что-то напоминает.

Ласло сказал, что здесь рентген. Все прислоняются и делают снимки внутренностей.

Людей было немного, в основном за барной стойкой. Леонид уверенно подошел, купил жетоны, махнул нам, чтоб садились и смотрели. Проиграл он все наши деньги удивительно быстро. Если бы мы посадили играть кого угодно, можно было бы продержаться подольше. Когда закончились последние жетоны, Леонид навис над мигающим автоматом и заорал на него. Из-за стойки встал жирный человек, подошел к Леониду и, взяв за шею, толкнул в сторону выхода.

Уже на улице Леонид объяснил, что все сложилось по плану, деньги он вернет вечером. Он специально подкармливал автомат, чтобы заманить на нужную комбинацию. Вспомнился композитор из санатория. Но Леонид выглядел куда более жалко и беспомощно.

Его трясло не только от обиды. Те рентгеновские лучи задели какую-то болезненную внутренность. Азарт присутствует как пульсирующий зуд, но дело не только в нем. Азарт может расплескаться, и есть нечто, его удерживающее. Предчувствие или отношение.

Леонид сказал, что живет неподалеку, и позвал зайти к нему.

Квартира была не сказать, что захламленная, это не хлам, это потоки. Провода в основном, мелкие детали, лампочки, несколько телевизоров с вывернутыми наружу кишками. По полу так просто не пройти, надо изыскивать тропинки, а эти провода как растения. Не квартира, а лес. Или взорванная электростанция. На стенках списки, на столе списки – результаты спортивных матчей. Даже Ласло когда все это увидел, удивленно поморгал.

Леонид предложил вернуть долг, только не деньгами, а чтобы мы забрали один из выпотрошенных телевизоров, и добавил, что послезавтра будет важный футбольный матч, он уже заранее знает результат.

Клим Самгин попал в наше время и стал Леонидом. Что теперь делать?

Когда вернулся домой, перелистал книги. Ни ту секретаршу, ни Леонида, не нашел.

Этим же вечером спросил отца, что нужно, чтобы открыть у нас зал игровых автоматов. Он заценил идею, но ответил, что для старта нужны неплохие деньги и связи, но это сейчас крайне выгодно. На следующий день рассказал про случай с Леонидом Аладдину. Оказалось, что я попал прямо в тему. Дядя Сережа планировал открыть у нас игровую точку и уже договаривался с центром о поставке автоматов в один только что отремонтированный бар. Аладдин сказал, что был не в курсе, что мне такое может быть интересно, но раз так сходится, то я могу устроится туда охранником, они как раз недавно прикидывали, кого из своих поставить. Уже через месяц все откроется и заработает.

5. Восточный театр

У нас было три игральных автомата.

Первый автомат. Три барабана. Изображения: семерка, вишенка, лимон, колокольчик и стопки с надписью BAR – от одного до трех. Второй почти такой же. Но вместо лимонов арбузы. Третий – покер.

Снизу металлические корытца. Они выгнуты так, что если падает хотя бы одна монета, раздается звон как от чего-то увесистого, а если падает десять, звон усиливается и кажется, что их бесконечно много и это звенящий водопад монет.

Опускание ручки происходит как серьезное движение, сопровождаемое механическим звуком. Барабаны встают на место тяжело и последовательно, карты выкладываются с шелестом. Когда выбрасываются монеты, автомат ревет, ликует и мигает.

Наверное, внешне так же устроена работа за заводскими аппаратами, а по ожиданию – блуждание по рудникам.

На экранах есть центральная линия, по ней и считываются комбинации. Если выпадает хоть одна вишенка, ставка как минимум возвращается. Если придут три колокольчика, машина в оргазмическом порыве выплюнет кучу звенящих монеток. Есть еще несколько сочетаний: бары, тройки лимонов и на них похожие. А три семерки не придут.

Азарт появляется от повторений и чередований. Как искры от трущейся материи или плотское удовольствие от однообразного движения тел. Если бы карты выкладывались сразу, без шуршаний, не было бы затягивающего ритма, провоцирующего ожидание. Самое приятное в игре – секунды ожидания, пока еще результат не раскрыт и он может оказаться каким угодно. Могут быть лимоны, колокольчики, семерки или ничто. Потоки комбинаций сливаются в шепот, в послание, звучащее на непонятном языке. Каждый следующий ход – высказывание мерцающей машины. Ты сидишь и слушаешь весь этот торжественный бред, надеясь расслышать хоть что-то знакомое.

Работа оказалась ненапряжной. Проблем ни с кем из посетителей не было, за редким исключением. Изредка кто-то напивался и буянил, приходилось выставлять на улицу. А так приходили одни и те же, и они прекрасно знали, что это место принадлежит дяде Сереже, а я работаю на него.

Работали мы вчетвером. Сменщик – тоже когда-то тренировался у Гнома, крепкий, коренастый. И две барменши, тоже сменяющие друг друга. Моя смена почти всегда приходилась на смену Иры.

Что про нее рассказать? Секс с Ирой случился в третью смену. Удивительно, насколько все было спокойно и бесстрастно. Уже после я стоял, смотрел в окно и понимал, что если выйду на улицу и меня собьет машина, Ира не обратит на это внимания. Или таки посмотрит в окно и закроет руками лицо? Я ей полностью безразличен, как впрочем и она мне. Просто так вышло. Затем это повторилось еще несколько раз. И напоминало не любовную игру, а посещение тренировки, привычную физическую работу, которую совершаешь с непонятной целью. В отличии от того случая со Светой. Тогда было все по-другому: мы сплелись как укуренные змеи на убитой хате, в хохоте и страсти, и после я вспоминал детали снова и снова, ее холодные стройные ноги с комариными укусами и запах ее волос, перемешанный с запахом анаши. И Света иногда поглядывала с легкой ухмылкой, напоминая о том случае. Да, Ира и Света – две служанки царевны. После знакомства с Ирой подумал, что теперь у меня будут отношения со всеми служанками из той книги, перелистывал страницы, пытаясь разобрать, сколько их всего. А это непонятно. Две точно, а на остальных страницах – в таких позах, что лиц не разобрать, это могли быть они же.

У нас все время играло радио. Каждый час они повторяли одни и те же песни. И так до ночи. Ночью ставили что-то необычное. Интересно было ловить ощущение, что час назад, два часа назад, было то же самое. И по свету, и по звучанию, и по людям. Час назад те же люди сидели за автоматами, Ира так же стояла за барной стойкой, я находился в том же месте.

Теперь о наших постоянных посетителях. Прежде всего, Коля-таксист. Он заезжал почти каждую ночь, скидывал одну и ту же сумму. Говорил, что ожидание падающих монеток заменяет ему бухло. Баба Валя – сухая обезумевшая старушка. Она сплавляла пенсию за пару дней, а остальные дни месяца ходила и побиралась у вокзала, при этом почти каждый день подходила к нашему окну посмотреть на огоньки. Паша-комерс – самый дерганый, по поведению напоминающий Леонида, только более агрессивный. Мог орать на автомат, ходить вокруг и недовольно зыркать. Остальные – не такие постоянные.

Казалось, что заработать хотел только Паша-комерс, а для Коли и бабы Вали это были нервные ритуалы, без которых они не могли обходиться. На второй месяц я попробовал раз не пустить бабу Валю, чисто из жалости, чтобы она сохранила деньги. Она села у окна и начала жутко скулить. Лучше пустить. Зашла, выбросила треть пенсии, ушла.

Один раз бабе Вале выпали три колокольчика. Монеты со звоном падали, автомат ликовал, а баба Валя подпевала. Сгребла монетки, положила в стаканчики, демонстративно и важно. Получила деньги и ушла. Пришла на следующий день.

Повторения и чередования выстраиваются так, что можно просидеть несколько часов, сплавляя средства совсем понемногу, но в итоге все равно ничего не останется – это дело времени, а не везения.

Когда под утро возвращался домой, в голове продолжали звучать сыплющиеся монеты и вой автоматов. Они же переходили в сны и становились постоянным навязчивым звучанием. Днем мне часто снилось то же, что происходило ночью. Мельтешения колокольчиков, лимонов, семерок и шелест раскладывающихся карт. Те же люди, те же звуки.

За эти месяцы я сам не бросил ни одной монеты в автоматы. Что-то запрещало. Как с книгами на хате. Когда вернулись туда с Ласло, я потянулся к ним, но что-то одернуло. Показалось, что это линия раздела, жизнь сильно изменится, если посмотрю. Так и здесь, если сыграю хоть раз, во мне поселится другая личность, и никаких шагов обратно не останется. Уже была понятна жизнь этих автоматов, казалось, что чувствую все их ритмические конвульсии и моменты, когда они должны разразиться звенящими водопадами. Дело даже не в том, что я что-то выиграю или проиграю, а в том, что войду с ними в тесное соприкосновение.

Ведь я ни разу не играл в автоматы, но казалось, что играл очень много. И этот запрет касается встречи со старым знакомым. Если сыграю хоть раз, вспомню ненужное, дремлющее прошлое.

Отец сказал, что я устроился на работу для идиотов. Быть охранником где-либо – самая тупая работа. В общем-то да.

5 декабря. День ключей. Когда шел на работу, обратил внимание, что на заборе около старого дома появилась надпись Massive Attack. Кто-то взял баллончик и написал красной краской на черно-сером фоне – криво и быстро. А когда пришел, в баре суетились менты. Утром кто-то выбил окно и бросил в бар гранату. Явно кто-то сознательный и сострадательный, он подождал, когда мы уйдем и бар опустеет. Сразу подумал, что Паша-комерс.

Приехал дядя Сережа, недовольно походил среди раскрошенного стекла, поговорил с ментами, сказал, что сегодня будет веселый вечер. Веселый вечер – дядя Сережа с друзьями поедет гулять в лес.

Ласло ходил в дырявых кроссах по выпавшему снегу, кашлял, останавливался. Я ему что-то вынес из своей теплой одежды. Он рассказывал, как зимой снег переходит в духоту, чем белее на улице, тем тяжелее дышать внутри. Зима в больнице отличается от другого времени давящим теплом.

Надпись Massive Attack связана со взрывом в баре. Как она может быть связана? Но так подумалось. Ласло тоже подтвердил и сказал, что это день ключей.

Дни ключей – это когда ключи высвечиваются. Так-то они постоянно присутствуют, но остаются незаметными. Ты проходишь мимо надписи на стене полуразрушенного дома и не связываешь ее с происходящим вокруг. А в эти дни надпись проступает и заставляет обратить на себя внимание.

Ласло пытались пристроить в психиатрический пансионат навсегда, но что-то не складывалось с бумагами. Его отец бесился из-за сложившейся ситуации, ходил по социальным и медицинским инстанциям, договаривался. Место в пансионате не так просто получить. Надо неофициально проплачивать. Отец вроде даже и проплатил. Собралась комиссия, Ласло внезапно как-то на редкость разумно пообщался, и она, несмотря на его богатый опыт пребывания в больницах, не решилась определить его в пансионат. Здесь у Ласло несмотря ни на что была своя комната, одна на всю жизнь, и он не хотел переезжать в пожизненное заключение.

Дальше было полгода какого-то бреда. Бар так и не открылся. С Аладдином пересеклись всего пару раз. Как будто в жизни возник туман и поглотил полгода. Я занимался ничем.

18 июля. Мне восемнадцать лет.

Приснилось, что иду по двору, рядом с домом. Там большая собака, прикидываю, как ее обойти. А она даже не перемещается, а вспыхивает то там, то там. Никак ее не обойти, она может вспыхнуть рядом в любой момент. Все же прохожу к своему подъезду. А подняться по лестнице непросто, нужно цепляться за железки на перилах, лестница, ведущая к квартире, изогнута. Вообще это не первый раз снится. Ни тревоги, ничего, просто мерцающая собака во дворе, странная лестница. Каждый раз просыпаюсь, так и не дойдя до своей квартиры во сне.

Пришел на кухню, уставился в окно. То же самое, что только что видел во сне, только с другой стороны. И во сне все золотистое, всегда если не лето, то теплая осень, и не ночь, а особое время. Если собрать вместе все время, что я провел, глядя в это окно, может получиться немалое ожидание.

Отец тоже зашел на кухню, спросил, чего не сплю, сел рядом. Сколько мы так молча просидели? Затем он тихо как задорная тень нырнул в комнату и вернулся уже с другим выражением лица – в мгновение помолодел. Он принес шесть колод карт, взял два коробка спичек, лежащих рядом с плитой, высыпал на стол, а колоды с прежней ловкостью перетасовал. Спросил, помню ли я, как играть в двадцать одно. Конечно, помню. Ну вот, блэкджек не намного сложнее.

Что он мне рассказал?

В общем, по всей стране начали появляться казино. Их открывали и обычные комерсы, и братва. В целом легально и без особых рисков. За последний год они проросли как грибы в лесу. И мелкие на пару столов, и мощные – с кучей работников.

Основные игры – рулетка, покер и блэкджек. В рулетке можно играть на том, что броски не сильно различаются, и ставить на только что выпавшее. Ну и еще когда случаются счастливые часы и сектора становятся особо ценными. В покер лучше играть, если ты не один за столом и у вас налажена система маячков. А блэкджек – другое: сухое, скучное и возможное.

Главная работа – считать вышедшие карты. После каждой раздачи колода меняется, а с ней меняется и общая стратегия. Есть мягкие и жесткие раздачи и колоды. Тузы смягчают все. Считать карты несложно, у каждой есть маленькое значение, ты складываешь все, что видишь. Если получается теплая колода, повышаешь ставки, если холодная – играешь налегке. Подогретая колода дает неслабые ожидания.

Момент, позволяющий оценить, есть ли выигрышная стратегия – сарендо на туза. Есть ли возможность уйти в половину ставки, если у раздающего выпал туз. Если можно, то все тип-топ. При правильной и хладнокровной игре ты рано или поздно выйдешь в плюс.

Спросил, почему казино не понимает, что при четкой игре оно окажется в проигрыше. Отец ответил, что счетчиков по стране еще не так много и про них не все знают. В любом случае, их выигрыш не сравним с проигрышем бухих комерсов. Рано или поздно начнется выискивание счетчиков, их перестанут пускать, начнут рассылать их данные. А пока этого нет. Приходишь, работаешь, уходишь. Главное – никакого азарта, сухой счет, без нервяка, будто ты не играешь, а грузишь коробки на рынке.

28 декабря. Отец достал свой старый пиджак, сказал, чтобы я примерил. Подошло. Надо взять паспорт, в техникуме могут спросить. Расспросим про вступительные экзамены. Мы поехали на электричке, затем на автобусе. Прорвались через перемешанный снег с грязью, подошли к большой гостинице с прозрачными стенками на первом этаже. Отец сказал, что ему дальше нельзя идти, он останется ждать здесь, сколько надо. Скорее всего это займет часа три-четыре.

На первом этаже, сразу за сидящими строгими людьми, открылся неоновый коридор, а дальше тяжелая дверь. Показал паспорт. Уже есть восемнадцать, все нормально. Они все записали. Фиолетовый рентген повсюду. И мерцание. Как в баре. Только больше и тяжелее.

В окошко при входе я протянул все деньги, что дал отец.

Там было два стола с рулеткой, один с покером, один с блэкджеком. Я сел за последний, покидал мелкие ставки. Колоды вскоре обновились. И я начал считать. Триста двенадцать карт, колода меняется с каждой раздачей, то нагревается, то остывает, на каждом уровне есть своя четкая стратегия, и никакой суеты. Сложность здесь в том, что надо помнить довольно большие таблицы стратегий, каждую для своего счета колоды. Ну это надо зазубрить, как непонятное стихотворение в школе. И дальше строго его придерживаться.

Рядом потел и просаживал нажитое толстый комерс в полосатом пиджаке. В рулетку и даже в покер можно играть, как чувствуешь, вполне может получаться, а в блэкджеке все настолько зажато и сухо, что если не понимаешь происходящего, будешь проигрывать.

Вскоре комерс слил все, что у него было, ушел ворча и шатаясь.

Через четыре часа у меня был на руках выигрыш, примерно равный трехмесячной зарплате на рынке. Не жуткая сумма, но все же. Молча собрал все выигранное, обменял обратно на деньги.

Отец встретил на том же месте, где мы расстались, спросил, ну как. Ну как? Никогда бы не подумал, что деньги можно так легко заработать.

Понятно, чем мы занимались с отцом следующие месяцы? Ездили по небольшим городкам, играли в разных казино. Если я и проигрывал, то немного, обычно выходил в плюс. Отец был одним из первых людей в стране, кто попал в списки. Когда приезжали в город, где его знали, он сам не играл, а ждал, когда я сыграю. В столице открылась сеть казино, в которой правила блэкджека оказались более продуманными, без сарендо. Туда мы не заходили – нет смысла.