Текст книги "Дождись лета и посмотри, что будет"

Автор книги: Роман Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Послышалась густая музыка, как из мультфильма. Наверное, мы идем, а про нас снимают мультфильм. За всеми деревьями сидят художники и рисуют наши шаги, наши взгляды. Мы идем в другое царство, в котором будем жить в вечной любви, здесь было тоже неплохо, но там будет еще лучше. Я так и знал, что сегодня что-то случится, и это случилось, я встретил свою возлюбленную, и мы с ней теперь никогда не расстанемся. Даже не будет никакой погони, лишних приключений, десяток в колоде, с понтом под зонтом, мы уже достигли всего, что было предписано.

Внезапно послышался голос мамы. Нет, это было не «вставай, уже утро». Я не спал. Родители бегали по соседним домам и искали меня. Мама плакала, звала, спрашивала у всех подряд, не видели ли меня. Когда увидела нас, сразу же подбежала.

– Вот ты где! Спасибо, Оленька, где ты его нашла?

Она улыбнулась, ничего не ответила и ушла в сторону банкетного зала. Мама меня долго ругала, объясняла, что больше никуда не отпустит, и вообще что я буду наказан за то, что не сдержал обещание и ушел далеко от дома. А я понял, что знаю, как ее зовут. И да, я не сказал пока что, как зовут меня, маму, отца. Раскрыл только одно имя. 17 сентября что-то произошло.

2. Книги

На заводе осталось несколько работающих помещений, они находились в отдалении от остальных, уже разбитых, и спокойно дымили. Дым и небо одного цвета и поглощают друг друга. Если рисовать картину, можно смешать серую, черную и желтую краски, случайно их вылить на лист бумаги, начертить пару коробок, к ним пририсовать трубы – получится то, что видится. Внутри этих коробок огонь, все тлеет и плавится, а внешне они кажутся застывшими.

Мне исполнилось пятнадцать. Наша жизнь сильно изменилась за последние шесть лет. Отца снова посадили, причем надолго. В этот раз никто никакие деньги не приносил, мама пошла работать, сначала продавщицей в магазин, а после на рынок. Первое время она плакала по ночам и в чем-то постоянно себя винила. А затем привыкла. Человек привыкает ко всему – я это уже давно понял.

Кстати, меня зовут Руслан.

Что произошло за эти годы? Не знаю, с чего начать. Например. Я пару лет занимался боксом. У нас был тренер – маленький, хриплый, с вдавленным носом. Звали его Гномом, он всегда недовольно ругался. Собирались в подвале, били по мешкам, затем бегали по природе. Он так и говорил: «Давайте теперь на природу». Мы, разогретые и ровные как солдаты, пробегали по лесу за новыми домами, рядом с болотом. Так три раза в неделю. Гном был реально повернутым на боксе, объяснял, что ничего больше в жизни не надо, только четко чувствовать дистанцию и быстро реагировать.

Еще дискотеки.

Дискотеки устраивалась почти каждую неделю в Доме культуры уже закрывшегося завода. Снаружи это выглядело так. Отброшенное здание на краю города, рядом с закрытыми заводскими воротами. Иногда оно начинало трястись, звучала громкая музыка, в окнах все пестрело, сверкало. Ближе к темноте люди стайками сходились, заползали и распределялись внутри. Накрашенные, откровенно одетые девочки лет от тринадцати, а то и меньше, смелые подростки, а еще хмурые люди с кастетами, спрятанными в карманах.

Когда все происходит в полутьме или мерцании, кастет – самая удобная вещь. Можно не бросать соль в глаза, и без того ничего не видно.

В один момент что-то случалось, тебя скидывало волной, как при взрыве, и внутри месива уже непонятно, кто против кого, все выплескивали из себя гнев, затем расходились по сторонам, находили своих и с умом объединялись в боевые группы, выходили на воздух, во двор за здание, и разбирались со всей жестокостью. Химоз ходил и приговаривал «какие жестокие люди». Его никто не бил, если только случайно, у него бы тело не выдержало первого же замеса. Обычно он в стороне ходил и глючил, а затем помогал добраться до дома. Мне тоже. Когда глаза не видят, харкается кровь, вся куртка вымазана – нужен кто-то, кто доведет до дома. Хоть Химоз. Иначе можно лечь под кустом и превратиться под утро в ледышку.

Часто я приходил в ночи избитым, мама кричала, качалась на стуле до утра, обхватив голову руками. Пила таблетки и выплывала на работу. Я ее пытался утешить, объяснял, что ничего страшного не происходит, мы просто так танцуем.

Химоз обычно сидел у подъезда в кирзовых сапогах. У него на голове был кусок седых волос, а остальные волосы вокруг толком не росли, он всегда был одинаково пострижен, хотя и не стригся. Вся голова в комках и проплешинах. Лицо жесткое, покрытое легкой коркой, загорелое. Один раз подошел к нему, он сказал, что сейчас происходит «существование воздуха». Такое случалось часто: когда смотрел на него, казалось, что он в ответ меня не видит, у него перед глазами пленки – целая череда, по этим пленкам что-то перемещается, как зажатые мошки, и он за ними наблюдает. А то, что перед ним – это то, что за пленками, мутное и неважное. Поэтому когда подходил к нему, он меня часто не замечал, продолжал сидеть и вглядываться в свои внутренние экраны. И в этот раз так же, только он еще и объяснил. Существование воздуха – это те самые перемещения в глазах.

У Химоза в руках привычно был целлофановый кулек с омерзительной на вид желтой субстанцией, смесью клея с чем-то, о чем неприятно думать. Как-то он протянул мне этот кулек и сказал «кайф». Ответил ему, что мне даже смотреть на это тяжело, не то что прикладывать к лицу. Не сказать, что я сильно брезгливый, но это уже перебор.

У Химоза полностью отсутствовала агрессия. Если кто-то ему говорил обидные слова, называл его Химозом и Дихлофосом, он никак не реагировал, а иногда хрипло посмеивался. Жил он с бабкой-алкоголичкой в маленькой захламленной комнате.

Еще персонажи из моей жизни. Митя и Алик – самые черти. Кальмар. Ласло. Про всех сейчас расскажу.

С Митей и Аликом мы ходили вместе на бокс, но они быстро оттуда ушли, сказали, что Гном – ушлепок, лучше просто самим заниматься в гараже, чем держаться этого ненора. А я ушел чуть позже, реально стало напрягать, что Гном впадает в крайняки. Обычно это Митя и Алик провоцировали махачи на дискотеках, затем разыскивали по району тех, с кем дрались, и разбирались. У них был какой-то переизбыток жизненности и агрессии. Иногда я радовался, что дружу с ними, а не против них, иначе жизни бы не было. Митя вообще вытворял дичь. Он мог идти и, завидев какого-то пацана, прогуливающегося с подружкой, подойти к ним, перегородить дорогу, достать свой шланг и помочиться, а затем закричать на всю улицу «что вы тут нассали». Никто не хотел с ним связываться, считали психопатом. А Алик был более четким. Он объяснял, что надо делать дела, искать выходы на людей. Подозреваю, что он со мной сдружился из-за того, что слышал про моего отца и его биографию.

12 декабря. Митя с Аликом зашли ко мне, сказали, что есть кое-что «элитарное».

– Пошли закроемся, а то если здесь, вонизма начнется, на тебя мать наорет потом.

Мы вышли к гаражам, там у отца Алика стояла разбитая машина. Отец Алика был одним из многих, кто остался без работы после закрытия завода. До этого он был веселым и убедительным. Мог подозвать во дворе, демонстративно вручить какую-нибудь пластмассовую хрень типа паровозика и сказать громко при соседях: «Играй, ребетня, для вашей радости вкалываем». А после закрытия завода стал постоянно бухать. Садился на пол, обкладывался всеми этими желтыми и синими игрушками и сам играл – возил паровозики, перемещал уточек.

Зашли в гараж. Алик бережно, трепетно, медленно завернул растертую травку в бумажки, прикурил каждую и протянул нам. Митя втянул, подождал немного и прошептал «дерьмо». А со мной получилось странное. Травка, а это была не травка, а какая-то херь, пролезла внутрь, через полоску дыма, и разошлась по всему телу. Я подошел к Алику и в легкой панике спросил, где мне лечь. Да ложись где хочешь. Можно я спрячусь под тем покрывалом? Не вопрос, прячься. Мы тебя не будем трогать.

Это был не кайф, а превращение в мочалку, в пористую дышащую среду. В один момент показалось, что я просвечиваюсь и покрывало не помогает. А они стоят и ржут надо мной.

– Русланчик, ты как? Пробей по груше, вот висит.

Там был старый истерзанный боксерский мешок, по которому мы колотили. Я каким-то образом поднялся на ноги, но тут же понял, что не имею четкого тела и ударить не получится, потому что воля разъединилась с телесными возможностями, я рассыпан по углам и стенкам гаража.

– Русланчик, не падай, брат. Кайф ведь.

Да какой там кайф. Это ад. Митя и Алик ржали, глядя на то, как я пытаюсь перемещаться по гаражу.

Стало страшно оттого, что теперь все время так будет. Я останусь раскиданной по разным частям света полумыслящей субстанцией. Она еще слегка шевелится. Там, в дальнем углу, лежу «я», размазанный как остатки пены по ванне, из которой слили воду.

– Элитарная тема.

Да. Вполне элитарная. Я встал на колени, уперся руками в пол. И вообще забыл, как двигаться. Как теперь лечь или встать.

– Слышь, Русланчик, только не мочись здесь, кто убирать это будет?

Ночью я понял, что херь так просто не оставит, залезет в сон. Так и вышло, мне приснилось, что еду в автобусе, только у меня внешность человека лет шестидесяти с наколками на лице, совсем не похожего на меня. Рассказываю людям рядом, что поменялся с ним внешностью, чтобы выехать за границу. Затем в автобус начинают заползать собаки с крысиными лицами. Я залезаю повыше и начинаю стряхивать их с себя. Стряхивать как пыль или грязь. Или болезнь.

Наутро ломало голову и шею, еще сильно тошнило. Но, к счастью, тело слушалось. К вечеру пришел в себя полноценно, нашел Алика и сказал, что да, кайф.

А теперь моя тайна.

У меня было несколько книг. Они у нас лежали сколько я себя помню. В детстве я их просто листал, затем читал, перечитывал. Не сказать, что они казались мне интересными – в них притягивали и удивляли картинки.

Книга «Венгерские народные сказки» с синей обложкой. В одной из сказок был персонаж Ласло. Много картинок. Синей краской на белом фоне. Ласло идет в лес, Ласло встречает духа леса, Ласло просит ему помочь. К Ласло прилетает большая птица и велит следовать за ней. Ласло находит сундук.

Желтая книга «Аладдин и волшебная лампа». Там Аладдин, Джинн и их приключения. Аладдин смотрит на лампу. Из лампы вылезает Джинн. Аладдин и Джинн собирают камни, разглядывают камни, куда-то летят. Аладдин, Жасмин и Джинн находятся в саду. Колдун пытается похитить лампу. Колдун стоит и смотрит большими глазами на появляющегося из лампы Джинна.

Серая книга военных рассказов разных авторов. Черно-бело-серые картинки. Военные сидят в окопах, наблюдают в бинокли за танками противника. Самолеты, бомбардировка. Стреляют из автоматов. Коварный шпион переоделся, прикинулся рассеянным крестьянином и переходит границу, типа ищет, куда забрела его коза.

Еще сказка про царевну.

В чем тайна? Не понимаю, как так вышло, но многих персонажей с иллюстраций в этих книгах я встретил в реальной жизни. Нельзя сказать, что они были просто похожи. Не похожи, а именно они. Точь-в-точь. С теми же гримасами, прическами, контурами лиц – короче, они. Например, Кальмар.

Его звали то ли Ломар, то ли Ламар, но мы его понятно как называли – Кальмаром, по созвучию. Его семья перебралась в деревянные бараки за железкой и выбила статус беженцев. Кальмар говорил, что у них началась война, они и сбежали. А где именно началась война – непонятно. Где-то на юге. И кто он был по национальности – тоже непонятно. Мы никогда и не спрашивали. Явно южный. Кожа темная, оливковая, но не похож на цыгана. Джинн из книжки про Аладдина. Длинный, с нездешними черными глазами и дебильными усами. Как мы с ним познакомились? Когда он первый раз вышел из дома, не успел дойти до угла, его сразу прихватили – два пацанчика ниже его на голову, объяснили, что просто так здесь ходить нельзя, надо приносить пользу, или не пользу, а быть более приветливым, раз вышел и увидел кого-то, надо подойти и поздороваться. Непонятно, как они его так быстро повалили и вымазали. Даже собаки подбежали смотреть, как Кальмар плещется в поносной луже. Ничего, поднялся, отряхнулся, пошагал обратно домой. Сходил погулять, короче. На следующий день как только он вынырнул из подъезда, быстрым шагом обошел дом. Его догнали. Встал в смешную боксерскую стойку, расширил ноздри как дракон и сказал, что убьет, если подойдут. Митя увидел, что начинается интересное, подошел к дрожащему оливковому Джинну и ответил, что зря он так, теперь придется его научить общению. Общаться так нельзя. В общем, Митя умудрился стукнуть Кальмара доской по ногам так, что тот сложился и упал на колени. Затем принялся бегать вокруг, харкать на него, приговаривая «ну что, сука, а». Кальмар стоял на коленях прямо на дороге с мокрыми глазами и дрожал. Митя заорал «я тебе не зверь, что ты, сука, дрожишь так». Подняли Кальмара, посадили на скамейку, спросили, кто он вообще и почему так неуважительно ко всем относится. Когда он сказал, как его зовут, все на мгновение замолчали. Митя выразительно посмотрел на него: «Ты, Кальмар, не обижайся». Конечно, это все не в обиду. Так познакомились. Еще про тот случай, когда он упал в лужу. Собака на него залаяла. Не на пацанчиков, которые его сшибли, а на него самого. Лежишь в луже, избитый ни за что, и на тебя еще собака ругается. Наверное, обидно. Приехал в новое место, вышел из дома, а на тебя набросились не только люди, но и животные. Такое гостеприимство.

В тот же день, когда мы познакомились с Кальмаром, я достал книгу про Аладдина, посмотрел картинки. Действительно, он. И не только лицо в цвет, даже тело. Если оживить того Джинна, он наверняка будет так же ходить и смотреть, как Кальмар. Такая же будет походка.

Кальмар позвал к себе. Мы поднялись на второй этаж. Все скрипучее и сырое. Повсюду развешано белье. Совсем мелкие дети – его брат с сестрой. И его мать движется между висящими на веревках полотенцами. Еле сочится из окна свет. Кальмар спросил, буду ли чай. Открыл кран. Воды сначала не было, она скопилась далеко и пошла не сразу. Появились звуки, похожие на пение. Как будто пел целый хор. Когда вода полилась, пение затихло.

Кальмар сказал, что здесь им хорошо, а там, откуда они приехали, всех вырезают. Я ему ответил, что здесь свои проблемы, но уж точно его вырезать никто не станет, надо только правильных людей держаться.

23 марта. Мы сидели с Химозом, Митей и Кальмаром у дальних сараев.

Митя показал на окно угловой квартиры на втором этаже.

– Кто там вообще живет?

Мы вроде всех знаем из этого дома, а в той квартире непонятно кто живет. Ни разу не видели, чтобы оттуда кто-то выходил. Из соседних – да, каждый день, а из этой никогда. Окна плотно закрыты занавесками, и так было всегда, никто ни разу их не раздвигал. Наверняка внутри душно и тяжело. Если кто-то живет, то как он питается, как ходит в магазин?

– Может, там жмур отдыхает.

– Была бы вонь на весь подъезд.

Да, точно, скорее всего там просто никого нет.

В окне соседней квартиры появилась большая улыбающаяся голова. Человек начал бить по стеклу и мычать. Там жил гигантский карапуз, похожий на снеговика, его но ночам выгуливала старая мать. Сколько ему было лет? Тридцать, сорок? Он ничего не говорил из слов, выкатывался из подъезда, бегал, издавал пугающие звуки. Днем, видимо, ей было стыдно его показывать. А по ночам он резвился во дворе, подбегал к сараям, плевал на них. Когда это начиналось, мы замолкали, провожали взглядом мечущуюся тушу, здоровались с его матерью. Даже не хотелось шутить по этому поводу, все осознавали жуть происходящего.

– Ты что сделаешь, если Карапуз подбежит и харкнет в тебя?

– Если харкнет в тебя, ты таким же станешь.

Мать Карапуза, высушенная полоумная старушка, всегда пахла едкими лекарствами. Она часто орала на него, а когда не орала, ходила и шепталась.

Ночная осень, Карапуз плещется в опавших листьях как в воде, а она ходит по кругу и шепчется.

И вот появилась улыбающаяся голова Карапуза. Он начал бить по стеклу, видимо, подумал, что мы пришли специально к нему, стоим и смотрим на его представление. Стекло дрожало, казалось, вот-вот лопнет. Наверное, так бы и случилось, но появилась мать и оттащила его в глубину комнаты.

Да, из этой квартиры никто никогда не выходил. Непонятно, почему мы раньше не задумывались о ней. Видимо, нужно было однажды подойти и вглядеться в окно.

Поднялись по лестнице, постучали. Естественно, никто не открыл. Митя сказал, что надо бы сходить за отверткой, попробуем вскрыть. Никто ничего не скажет, напротив только одна квартира – Карапуза, поэтому можно смело вскрывать. Вернулись через несколько минут с отверткой, открыли почти сразу, замок оказался хлипким. Митя торжественно оглядел нас и объявил: «Добро пожаловать».

Темный коридор, деревянный скрипучий пол, дальше комната. Все затхлое, тяжелое, с непрозрачным воздухом. Меня сразу затошнило от запаха. Митя смело прошел в комнату, открыл окна. Шкаф с книгами, диван, трюмо с тройным зеркалом. На кухне пустой холодильник, повсюду следы чего-то разлитого и разложившегося. Эта квартира долго гнила, так бы и осталась гнить, если бы мы не пришли.

В общем, мы захватили эту квартиру, почистили и сделали местом своего обычного присутствия. Принесли магнитофон, я перетащил туда свой видак, и мы подключили его к тамошнему черно-белому телевизору.

Чарли сэз олвейз тел юр мами. Химоз танцевал под эту песню, смешно передвигаясь. Будто на полу что-то вспыхивало, и он туда сразу прыгал. Для него это была не старая скрипучая квартира, а модный клуб с мигалками и зеркальными шарами.

Алик часто приносил траву. Я его каждый раз спрашивал, не элитарная ли, он отвечал «не-не, ты чего, тогда был единичный подгон, больше не достать». Химоз говорил, что вообще не чувствует траву, как будто воздух дует. А мы нормально грелись. Митя каждый раз ржал, падал и складывался, а я закрывал глаза и уплывал в воспоминания.

12 апреля. Зашел Алик, сказал, что надо идти прямо сейчас, сладкий подгон. Ответил ему, что не буду ничего элитарного пробовать. Алик махнул рукой, чтобы быстрее собирался. Да это не то. Митю с собой не захотел брать, чтобы он не отчудил дичи, со мной решил поделиться. Около моего подъезда стояли две девушки. Когда мы вышли, они внимательно и несколько надменно посмотрели на меня.

– Двигаем, некогда залипать.

Алик повел всех нас на нашу общую квартиру. Мы расселись в комнате. Он как обычно достал тертую травку, аккуратно высыпал ее на газету, положил на стол, принялся скручивать сиги.

Девушки милые, с нежными лицами, стройными ножками, из тех, кого видишь на улице и сразу оглядываешься. Не буду их описывать подробно, я же не эротоман, наслаждающийся детальными описаниями женской одежды и изгибов тела. Просто реально складные телочки, о которых мечтают все мужчины, но не душевно, а телесно. Сколько кентов мечтали бы махнуться со мной местами в то мгновение, оказаться на этой скрипучей хате, чтобы напротив сидели эти улыбающиеся девочки. У них свои жесты, переглядывание, поправление волос, ухмылки – вряд ли они этому учились, это часть молодой женской природы. Это селится в них само собой, вместе с источаемыми ими лучами. Мне было неловко и странно. Алик вывел на кухню и сказал, что моя темненькая, а его блонда. Что ей говорить? Я реально не очень опытный. У тебя что, телки никогда не было? Была, конечно, давно. Очень давно. У меня внутри все заколотилось, а тело слегка затряслось, сказал, что не буду дуть, а то совсем берега поплывут.

Мы вернулись в комнату, Алик сказал, что начинается киносеанс, достал кассету и вставил в видак. На черно-белом экране появились полосы, а внутри полос совокупляющиеся люди. Девушки задорно рассмеялись, сделали вид, что не интересуются порнухой. Алик вывел еще раз на кухню и сказал, что диван у нас один, поэтому чисто по-братски не надо спорить, нам с темненькой отводится ванна с туалетом, а они с блондой останутся в комнате. Да что там спорить, Алик, давай не так быстро все это разложим, посидим сначала. Так раньше надо было сидеть, уже порнуху поставили, давай, бери ее и уводи. Мы вернулись, я сел на диван как раньше. Алик подошел к светленькой, смело взял за волосы и засосал прямо в губы. Вторая девушка посмотрела на меня, затем отвела взгляд, уставилась в экран. Подождав минуту, резко встала и сама ко мне подошла, села прямо на колени и посмотрела прямо в глаза. Я пробормотал:

– Слушай, я вмазался слегка, ты извини, если торможу.

Ничем я не вмазался. Она встала, взяла меня за руку и вывела из комнаты. Мы прошли по скрипучему коридору, зашли в ванную, встали друг напротив друга.

– Че стремаешься?

Я обнял ее и поцеловал, сначала в шею, потом в губы. В глазах потемнело, показалось, что со светом что-то произошло, все видимое зарябило. Я оказался у того озера, в тот самый вечер, в то мгновение, когда она взяла меня за руку. Я тогда тоже взял ее за руку, обнял и поцеловал. Внутри застывшего мира мы сплелись всей телесностью, как прозрачные деревья, перетекающие друг в друга кровавые ручьи – теперь у нас одна сущность, и неважно, планировалось ли это реальностью, у нас теперь другие планы на жизнь, на жизненность и смыслы, сегодня наша свадьба, там, в зале, для нас поет известный певец, все нас поздравляют. Оля, я тебя люблю. В тот момент она меня оттолкнула, сказала, что я реально вмазанный, а она не Оля вообще-то.

За стенкой тоже была ванная – соседская, и оттуда послышался животный стон. В деревянном доме излишне хорошая слышимость. Конечно, там был Карапуз, он услышал стоны в комнате и в телевизоре и принялся ублажать себя. И вместе с этим ломиться к нам, раскачиваясь и плюхаясь в стену. Девушка недовольно взглянула и спросила, что это. Сказал ей, что это один монстр дрочит. Короче, наше любовное свидание закончилось, не начавшись. Мы вышли на кухню, она закурила и уставилась в окно. Я попробовал ее как-то развеселить.

– А реально он может сейчас стену снести, вкатиться сюда и всех трахнуть. Это двухметровый слюнявый колобок.

Не лучшая была шутка в такой ситуации. Девушка резко вышла из кухни, набросила на себя свою куртку, обулась и хлопнула дверью. Что-то я сделал не так, а у Алика тогда все сложилось хорошо.

Алик изменился в один день. Мы сидели на хате, как обычно, он зашел, тоже сел с нами, ничего не говоря. А затем достал из кармана куртки пистолет. Митя сразу подскочил и начал разглядывать. Настоящий? Конечно. Полная обойма, если что. Алик покрасовался перед нами и ушел. У него появились новые знакомые, он начал кататься с ними на машинах и делать серьезные дела.

Один раз он позвал меня с ними прокатиться, я целый день ходил и думал, как это будет. Когда они подъехали, сел на заднее сиденье, и мы отправились перемещаться по окрестностям. Это был первый раз, когда я ехал на такой машине. Она мягкая, плавная, показалось, что мы плывем по реке, а не едем. Меня почти сразу укачало. Они что-то говорили, но я ничего не понимал, боялся, что сейчас стошнит и я перепачкаю всю их машину. Что они мне скажут на это? Они сейчас тормознут, а из меня вырвется внутренность как из вулкана, все им тут заблюю. В голове уже все смешано, даже не могу сказать «останови здесь, я выйду», боюсь, что если скажу хоть слово, то вывернусь. Уже даже не стыдно ни за что, просто плохо. Остановились, я выполз и лег на землю. Они подошли втроем, один спросил, вмазался ли я. Покивал. А что ответить? Да, вмазался. Не скажешь ведь, «меня укачало, первый раз на такой машине». Какая разница, что со мной, нужно прижаться к земле и полежать, вы езжайте, я сам доберусь. Сказали, что могут добросить до дома, раз так плохо. От одной только мысли, что сяду обратно в машину, тошнота увеличилась. Не надо ничего, оставьте лежать здесь, мне здесь хорошо. По-другому представлял этот день.

Раньше меня укачивало и в такси, и в автобусе. Садился и уже знал, что к четвертой остановке буду покачиваться с закрытыми глазами, на пятой выскочу. Начал даже прикидывать, что тошнота возникает сразу, как только поворачиваем и видится зеленый деревянный дом. Возможно, из-за этого дома и становится плохо. Попробовал один раз сесть не на своей остановке, а на второй, все равно случилось то же самое – когда появился этот дом, в глазах потемнело.

Ситуация похожа на ту с девушками. Снова Алик мне что-то организовал, и снова я как-то не так поступил. Хотя непонятно, что я не так сделал.

Почему я ничего не рассказываю о картах?

Около пяти лет назад. Мама пришла домой в резких чувствах. Я сидел на полу и раскладывал карты. У меня уже были свои схемы, как играть, если соперник копит масть. Мама села рядом, тоже прямо на пол. Стало не по себе от ее взгляда, раньше такого не было. Затем она молча встала, пошла на кухню, взяла там зажигалку, вернулась в комнату, сгребла карты в кучку и подожгла их, также ничего не сказав. Мы молча смотрели, как догорает колода и загорается ковер. Не знаю, что было бы, если бы я не закричал «мы сейчас сгорим», тогда мама побежала за ведром с водой и быстро все потушила. А потом сказала, что хочет попросить кое о чем. Чтобы никаких карт в моей жизни не было. Я покивал тогда.

Несколько раз я пытался выяснить у мамы, что это были за люди, к которым мы ездили на свадьбу, чем занимаются, где живут. Но мама отказывалась о них говорить и даже вспоминать. Один раз сказала:

«Это проклятый мир». Не знал, как объяснить, что все эти воры в законе и катраны меня не очень интересуют, мне нужно понять, где найти Олю – ту невесту. Мне было очень стеснительно о ней расспрашивать. Один раз я набрался смелости и спросил.

– Помнишь, мы ездили на свадьбу?

– Ты снова об этом?

– Не, я просто хочу узнать про ту девушку, про невесту. Ты не знаешь, где она и что с ней стало?

– А что с ней могло стать? Ничего хорошего. Удивлюсь, если жива. За сына бандита тогда выскочила.

– За какого бандита?

– Ты правда хочешь знать?

– Да.

– Есть лопухи, глупые и доверчивые. Мелкие аферисты. Как твой папа. Им суждено мотать за других срок за сроком, гнить по зонам. А есть мрази. Они заправляют проституцией, наркотой, им ничего не стоит человека подставить или даже убить. Понимаешь?

– Ну понимаю, да.

– Раз понимаешь, больше не спрашивай о них.

Мама стала часто вести себя не очень привычно. Типа того сожжения карт. Она могла прийти домой с работы и застыть на час-два, а если я подходил и спрашивал, что такое, она отвечала: «Дай мне спокойно сдохнуть». Да, она привыкла к этой жизни, но все же приняла ее с тяжестью. Один раз случилось вообще стыдное. Мы стояли за сараями с Митей и Химозом. У Мити была разрезанная пластиковая бутылка – бульбулятор с фольгой, ну как всегда. Кто-то сказал маме, что я там за углом наркоманю. Мама прибежала с отцовским ремнем и начала хлестать меня пряжкой, а Мите и Химозу сказала, что если еще раз увидит нас за этим делом, всем гланды перережет и сама повесится. В определенные мгновения у мамы находились жесткие слова, она их складывала очень ловко и быстро, создавалось впечатление, что она только так и общается. Тогда Митя и Химоз заценили, серьезно покивали, сказали, что хорошая у меня мама.

Митя и Алик были нарисованы в книге военных рассказов. Алик как раз держал пистолет, поднятый вверх, и командовал «в атаку». Химоз – в венгерских сказках про приключения Ласло. Это был бродяга, которого Ласло встретил на пути. Не просто те же выражения лица, но и те же клоки волос. Когда последний раз раскрыл книгу про Аладдина и посмотрел на принцессу Жасмин, руки задрожали. Конечно, это та девушка из ванной, к нам с ней ломился сквозь стену

Карапуз. Да, сразу тогда подумал, что она мне кого-то напоминает. Что все это означало? Вопрос этот оставался чем-то страшным. Одно время хотелось отвечать на него «ничего». Ничего это не означает. Просто так случилось. А сказка про царевну? Несложно догадаться, кого они нарисовали в виде царевны. Там было рисунков двадцать. Самый классный – царевна в длинном белом платье, сидящая на берегу озера. Что это может означать? Ничего. Просто какой-то художник рисовал девушку из своего воображения, и она оказалась один в один на нее похожа.

Иногда я раскрывал эту книгу и с ней беседовал, рассказывая про свою жизнь и намерения. Папу снова посадили, мама сожгла карты, я ненавижу школу, сегодня я впервые попробовал травку, сегодня меня порезали на дискотеке, ничего, заживет, скоро я за тобой приду, где бы ты ни была.

А если это что-то означает? Тогда получается, что мир прошит тревожными связями. Примерно то же, что с картами. Ведь когда показалось, что от их раскладов может что-то меняться, я сказал «нет». Карты могут влезать в жизнь человека через азарт или удивление, но никак не через потаенные структуры. Хочется так думать. Эти картинки – не совсем карты, непонятно, как в них играть, их можно перелистывать и разглядывать, но все равно. Это некое огромное пугающее предсказание.

5 июня. Три раза просыпался ночью и каждый раз от переполняющего сна. Сначала приснилось, что нахожусь в деревне, мою бабушке ноги, а у нее нет стоп, только обрубки. Подхожу к зеркалу и вижу себя. Неопределенный возраст. А на голове платок, как у сельских женщин. Там присутствует некто, просит рассказать о моих основных занятиях. Раскрываюсь, показываюсь ему и объясняю, что мою бабушке больные ноги – это и есть основное занятие.

Проснулся, пришел на кухню, посмотрел в черное окно. Попробовал снова заснуть. Поднялся на второй этаж. Все квартиры как отдельные раскрытые дома – с коврами, диванами. Пока поднимался, проходил по ним. Там был человек, который меня узнал и добродушно поприветствовал, подбежали его дети и тоже порадовались, что я пришел. Мама показала на пол. Он покрашен бордовой краской, в нем выступы. Сказал, что помню этот пол, каждый бугорок, и что вообще это хорошая квартира – мы в ней жили. Мы в ней когда-то жили!

Снова проснулся, стал лежать и смотреть в потолок, вспоминая детали сна. Уже под утро увидел старый подвал, засыпанный песком. Люди плавают в песке как в воде. Ныряю, пытаюсь провалиться в знакомые лабиринты, с какого-то раза получается. И становится понятно, что этот песок – моя память.

Утро раннее, в пять утра уже светло.

Подошел к окну и вздрогнул. Прямо под окном, стоял и смотрел на меня Ласло. Мой друг. Единственный человек, которого я считал своим другом и кому мог хоть что-то доверить. Я знал, что он должен скоро выйти, но без точных сроков. Больше полгода в больнице не держат. Он будто ждал, что я в пять утра подойду к окну. Интересно, а если бы я встал в семь, в девять? Ласло улыбался и показывал видом, что рад меня видеть.