Текст книги "Дождись лета и посмотри, что будет"

Автор книги: Роман Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Я вышел на улицу, мы обнялись и пошли гулять по пустому утру.

Это я его когда-то назвал Ласло, понятно почему, и это погоняло к нему прилипло, все стали так его называть. Я ему не рассказывал про картинки в книгах, но почему-то казалось, что он обо всем догадывается. Иногда я его проверял, задавая неожиданные вопросы по той сказке, типа нашел ли он сундук, как там птица, и он им совсем не удивлялся.

– Нашел сундук?

– Давно.

– Как там та птица?

– Отдыхает.

Когда мы с ним общались, ловил себя на мысли, что не могу предсказать не только то, что он дальше скажет, но даже тему, в которую его выбросит.

«Еще раз так посмотришь, я нырну в твои глаза как в море». «Зачем ты загрязняешь мир, в котором живешь?» «Дождь идет, а я не мокну, я сохну». «Почему у твоей двери нет коврика?»

Он мог интересно и четко что-то рассказывать, а затем внезапно:

«Мой тебе совет: не слушай прогноз погоды на завтра».

Отец и мачеха Ласло по возможности скидывали его в больницу, он им явно мешал жить. После больницы он обычно гулял несколько недель – ходил по всевозможным местам, целыми днями. Алик не очень любил, когда Ласло находился с нами, говорил, что он сводит всех нас с ума, но при этом все равно относился к нему с сердечностью.

Мы прошлись по пустому утру. Он молчал и улыбался. Расспрашивать про больницу не хотелось, так и промолчали час.

Затем он сказал, что у него дела, надо идти, а вечером он зайдет. Какие дела? Я точно знал, что он до вечера будет бродить по рельсам, по болоту, около завода, и даже ничего не поест.

Под вечер он снова появился. Все то же самое, что утром. Я подошел к окну, а он там стоял и улыбался. Мы пошли на хату. Он еще не знал, что мы ее захватили, что у нас теперь есть свое место, и не отсыревший гараж, а полноценная квартира, хоть и скрипучая.

Химоз как увидел Ласло, сразу поставил ему песню. Айм гонна сенд хим аут оф спейс. Сказал, что ему эта песня подходит и почему-то начинает играть у Химоза в уме каждый раз, когда он вспоминает Ласло. Как там в больнице? Тихо и сыро, как на фронте. Не успела закончиться песня, как в квартиру ввалился Алик с двумя девушками – другими уже, но не менее впечатляющими. Увидев Ласло и Химоза, он поменялся в лице. Немного не та компания. Девушки зашли, уселись на диване.

– Ласло, проведешь медитацию?

Ласло кивнул. Алик достал прозрачный пакет с мелкими цветными бумажками, протянул всем по очереди. Мне досталась красно-черная.

– Ласло, начинай медитацию.

– Она уже давно началась.

Я положил бумажку на язык, подержал во рту, а затем проглотил.

– Один знакомый бандос рассказал. Он со своей телкой под кислотой начал сосаться. Языки превратились в провода, по которым типа идет информация. Потом они трахались внутри черных дыр. Кайф, не?

– Это что, реально марки?

– Ну. Подгон от пацанов.

Алик вывел меня на кухню и сказал, что приход еще не скоро, мы можем час посидеть со всеми, а потом он просит меня увести Ласло и Химоза, сам могу вернуться, но они тут не нужны сегодня.

– Ничего против них не имею, но они не по этой теме. Посмотри, классные девочки ведь.

– Ну да.

– Просто проводи их, скажи, что покажешь Ласло что-нибудь. Тут типа что-то построили неподалеку. Новый дом. Он точно пойдет, и Химоза с собой заберите. А сам если хочешь потом возвращайся, как раз начнется.

– Ладно.

Химоз крутил одну и ту же кассету. Как заканчивалась, переставлял на другую сторону, и так по кругу.

 
Зе хорнс оф Джерихо,
Фил зе бас кам даун он ми бэби.
Винд ит ап, винд ит ап.
 

Что-то там про иерихонские трубы.

Девушки сидели, прижавшись друг к другу, и хихикали. Алик их постоянно смешил. Ласло молчал, Химоз танцевал. Сколько это продолжалось? В один момент Алик дал мне знак, что пора уходить. Точно помню, что играло в этот момент. Сначала прогноз погоды на английском, а затем торжественные звуки, как будто гимн. Алик строго посмотрел на меня, настаивая видом, что я должен сделать, как договаривались. Я все понял, кивнул ему. После гимна начались тонкие тянущиеся звуки и постукивания, а затем из глубины полилась нежная мелодия. И в то мгновение, когда я раскрыл рот, чтобы сказать Ласло, пошел жесткий бит:

– Пойдем, покажу новый дом.

Зря, наверное, я это произнес. Пойдем, покажу новый дом.

Пойдем, покажу новый дом.

Вы думаете, я буду наслаждаться описанием того прихода, описывая в деталях то, что началось? Следующие несколько страниц текста заполнятся психоделическим абсурдом? Я просто скажу вам: пойдем, покажу новый дом. И замолчу. Мне очень стыдно за то, что там происходило следующие часы. Давайте представим, что я все это рассказал, записал, а затем взял, вырезал и сжег. Представьте, что вы все это прочли и посмеялись, но потом забыли. Просто вырежем этот фрагмент из памяти. Сразу перескочим в четыре часа ночи.

Ласло и Химоз привели меня за руки к моей квартире, постучали в дверь. Мама открыла и сразу спросила криком, где я шатался до середины ночи. Ласло ответил за меня, что я был на работе. Мама как это услышала, взглянула по-орлиному, приблизилась и проговорила по слогам «на ка-кой ра-бо-те». Ласло ответил, что в ординаторской. Я уже не слышал, что мама им говорила, прошел в комнату, взял книгу – сказку о царевне, открыл на первой попавшейся картинке и заплакал. Я стал просить ее простить за все, что сегодня натворил. Мама зашла в комнату и заорала «что происходит». Ласло ответил:

– Он очень расстроен.

– Из-за чего? – мама смотрела то на меня, то на моих друзей, стоящих в коридоре.

– Расстался с девушкой.

Ответ Ласло подействовал. Мама сказала «ладно», закрыла перед ними дверь, пришла ко мне в комнату.

– С какой девушкой? Я не знала, что у тебя есть девушка.

Я рыдал, вымазывая слезами страницы книги. Даже если бы захотел, не смог ничего ответить. Мама обняла меня, и от ее объятий я еще больше растрогался, заскулил как жалкий зверек.

– Ложись спать.

Я покивал, дополз до кровати на четвереньках и, не снимая одежды и даже кроссовок, забрался под одеяло. Так закончилось пятое июня.

Никаких снов не было в ту ночь. Их и не могло быть. Шел дождь как общий шорох. Мое тело завернули в темную простыню. Иерихонские трубы. И протяжный звук, идущий из прошлого в будущее. Все звуки идут из прошлого в будущее, но этот – из совсем прошлого в совсем будущее.

Утром к маме зашла соседка. Постучала в дверь. Просто постучала. Но меня от этого стука подбросило на кровати. Я открыл глаза и понял, что ничего не закончилось, приход почему-то держится.

Необычно болела голова и шея, во рту был незнакомый привкус. Я все прекрасно помнил, весь вечер и всю ночь. Зашел в ванную, чтобы умыться, и понял, что не должен смотреть на свое отражение в зеркало, подставил голову под холодный кран, простоял так с минуту, вытер голову и выбежал на улицу. На хате был один Алик, увидев меня, он сразу заржал. Сказал ему, что сильно извиняюсь за то, что устроил ночью и спросил, когда закончится.

– Что закончится? Тебя торкает еще что ли?

– Ну да. Все то же самое.

– А меня давно отпустило.

Так. Может это и не закончится. Никогда. Зеркала. Новый дом.

– А если я поселюсь в новостройке, в новом доме, как там будет по свету?

Алик упал в смехе на диван. Я вроде понимал, что не надо это говорить, но почему-то само вырвалось. Да, я мыслил как мыслил, как всегда, но как будто в мышлении проявлялись «иные интонации». Они цеплялись за то, что обычно проносилось как неважное. Где-то далеко был склад с пустыми каркасами, из которых строят новые дома. «Иные интонации» обычно там парили как утренний туман, могли в любой момент войти в каркас и наполнить его смыслом.

Смысл оказывался заливкой, краской, мякотью. Когда срезаешь ветку дерева ножом, стругаешь ее, смотришь на то, что внутри ствола – та же самая мякоть. И с кровью так же, и с дыханием. И еще я все понял про карты.

– Слушай, перед телками неловко.

– Да ты че? Они кайфанули. Спрашивали про тебя, кто ты вообще и где. Особенно та, которой ты новый дом всю ночь показывал.

– Реально?

– Ну а че, у них жизнь такая – обычные перепихоны, а тут типа кислотная романтика началась.

Зашел Химоз, спросил, как вообще. Я покивал, типа нормально. Он включил музыку – все ту же. Как только она заиграла, эти «иные интонации» ожили и поднялись – как змеи перед факиром, играющим на флейте. Понял, что они всегда там жили, просто проявляли себя в разной интенсивности. Обычно они спят, поэтому мышление не цепляется за формируемые продукты. А когда просыпаются, начинают плескаться и работать. Я собрал силы и воздух внутри и прошептал «выключи, пожалуйста».

До этого мне было тяжело включать «Зодиак», потому что сразу же, с первых звуков, наваливались детские воспоминания. Как болезненная ностальгия. Как железо по стеклу. Еще усугубило, что один раз поставил эту пластинку, мама услышала и заплакала. А с этого дня я больше не мог слушать «Продиджи». Вернее, мог, но это выбрасывало в подобия, пусть и тусклые, того состояния – в новый дом.

Вскоре я понял, что «это» не пройдет как обычно, оно будет медленно затухать. Так и вышло, пару недель держались темы, я ходил и трогал солнце, слушал музыку, понимая природу ее возникновения, гладил траву на улице. Алик сказал, что больше не будет мне ничего подгонять, иначе скоро стану хуже Ласло.

Мы пошли на дискотеку. Первый раз в жизни я протанцевал несколько часов. Когда там началась привычная канитель, я даже не пошел со всеми разбираться. Уже после мы с Химозом подошли посмотреть на результаты боев и удивиться жестокости людей. Митя кому-то отбил голову, приехала скорая, менты, спросили у нас, что произошло, мы ответили, что танцевали и ничего не слышали.

Алик со своими серьезными друзьями попал в серьезные проблемы. Митя сказал, что подробностей не знает, но там можно надолго сесть. А дальше так и вышло, уже в августе был суд, мы на него съездили. Неужели реально случилось то, что там говорили? Про какие-то вымогательства, убийство комерса. Они отвезли в лес комерса, привязали к дереву. Что они с ним сделали! Было жутковато даже от зачитываемых слов, возникали эти картины, не верилось.

Алик грустно сидел в клетке, как в зоопарке, вместе с тремя бритоголовыми крепкими пацанами. Увидел нас, кивнул. Семь лет. Как самому молодому и без прошлых судимостей. Остальным больше.

5 сентября. Ночью раздался стук в дверь. Я находился в нервной дреме, такое сложно назвать сном. Лежишь с закрытыми глазами, нет сил встать и начать полноценно жить, и при этом не получается заснуть. Иногда даже возникали картинки, похожие на двери в сон. Казалось, что вот уже сплю, надо сделать последнее усилие, нырнуть в появляющееся изображение, тогда получится расслабиться и отключиться часов на шесть-семь. Но ничего не получалось. Появился альбом с фотографиями, перелистывающий сам себя. Проматывалась черно-белая хроника. Ни одного знакомого изображения. Если открыть глаза, это явно исчезнет. Фотографии людей и мест. Никого раньше не встречал, нигде не был. И тут стук в дверь. Подумал сначала, что это уже сон, что получилось уснуть, но нет, открыл глаза, прислушался. Снова постучали. Встал, подошел к двери, спросил, кто там. Ответили «открывай». А кто это? Это я. Кто-кто? Ну чего ты, открывай.

Алик стоял, улыбался. Он ведь должен был выйти еще нескоро.

– Тюрьма сгорела, вот я и вернулся.

– Как сгорела?

– Как бумага.

Алик прошел на кухню, сел, посмотрел в черное окно. Сказал ему, что не спал, просто лежал с закрытыми глазами и видел перелистываемые незнакомые фотографии. Вообще не знаю этих людей и места. Но по общему виду они похожи, будто у них был один фотограф. Кто-то отснял, проявил пленку и мне все это показал, непонятно зачем. Алик сказал, что ему пора, он зашел чисто попрощаться.

Утром зашел Митя и сообщил, что Алик умер в тюрьме. Мы даже не стали выяснять, что случилось. Не ехать же к бандитам с вопросами. И уже ничего не поделать. Ласло сказал, что Алик умер от старости, стал слишком старым.

Вспомнил, как мы сидели еще недавно у гаражей, раскрывался вид на железку, ползали поезда. Там склон и лестница, ведущая в никуда. У него был пистолет, когда возникал поезд, он в шутку прицеливался и будто стрелял. Мы стоим на холме и ждем, как древние гангстеры, когда появится товарный состав. Дождемся и побежим, захватим его. Там гигантский склон, если мы побежим, то сразу расшибемся, а если даже приблизимся к поезду, он нас не заметит. По нему можно стрелять, он не перестанет ползти. Но представить можно.

В школу больше не надо было ходить. Радовало, что наконец-то избавился от этой никчемности – от пустого и бессмысленного нервного тика. Как будто долго болел тягучей болезнью и вдруг вылечился. Я устроился на рынок помогать маме, а затем пристроил туда Кальмара. В основном мы разгружали товар. Рано утром приезжали машины, привозили продукты, мы все это раскидывали по точкам. Вечером загружали в машины остатки. Остальное время шатались рядом, были просто при деле, вдруг кому понадобится помощь – что-нибудь перетащить или починить.

Надо ли говорить, что все эти годы я думал о ней? Каждый день, а может и вообще каждое мгновение. Она существовала внутри практически всех моих мыслей. Как постоянное незримое присутствие или навязчивая мелодия, тревога или предчувствие.

Один раз я увидел сон. Электричка подъехала к нашей станции, мы вышли из вагона толпой. Было четкое видение ступенек, я спустился, встал на землю и пошел вместе со всеми. Из-за желтых домов навстречу толпе выскочила полоумная женщина с растрепанными грязными волосами. Она раскинула руки и закричала «это любовь, это любовь». От нее отшатывались. Когда мы поравнялись, она заглянула мне в лицо и крикнула еще сильнее «это любовь». От ее крика я проснулся и застыл в ночи, пытаясь понять, к чему все это. Конечно, это любовь, а как иначе. И без лишних слов все понятно. Можно не стеречь у вокзала и не орать в лицо.

Кальмар рассказывал жесть за жестью про его старую жизнь. Про какие-то этнические разборки с гранатами, пленными, оцеплениями. С одной стороны, появлялась легкая зависть, что он побывал в таком пекле, с другой – там была совсем какая-то дичь. Его тоже держали в плену вместе с другими несколько месяцев и заставляли работать. Они ночевали в подвале, сваленные как туши, питались похлебками и еле передвигались от отсутствия сил. Тело стало «мятным», не твердым, а скорее жидким. По ходу рассказа вспомнил картинку, где Джинн вылезает из лампы. Кальмар тоже, оказывается, был узником, но не лампы. Он сказал, что когда сидишь на подвале и не знаешь, завтра тебя расстреляют или отпустят, появляется другое чувство момента, даже при пленке в глазах и мятном теле.

Еще я вернулся к Гному, попросил, чтобы он меня взял обратно. Там было много новых людей. Одного я сразу же узнал, как только зашел в зал. Аладдин. Он должен был рано или поздно появиться в моей жизни. Гном его очень ценил, ставил всем в пример. Аладдин тренировался с лютой отдачей, иногда даже оставался после тренировок, чтобы поколотить по мешку. Он напоминал Алика по общему движению, только был явно посерьезнее, приезжал на тренировки на своей машине, общался там с парой пацанов – хороших боксеров. Когда мы бегали по округе, они держались вместе. Остальные хотели как-то с ними закентоваться, но ничего не получалось, могли разве что перекинуться шутками, но не более того.

Ко мне Аладдин отнесся тепло, почти сразу принял – не сказать, что в свой круг, но. Часто помогал по ходу тренировки, мог похлопать по плечу проходя мимо или сказать «не ленись». Он был старше года на четыре. Очень крепкий, с четкими движениями и взглядом.

Захотелось кое-что проверить. Каким-то образом свести Аладдина и Кальмара и посмотреть, не узнают ли они друг друга. Я сделал самое простое, взял Кальмара после работы с собой на тренировку, сказал Гному, что он тихо посидит, посмотрит, что тоже хочет заниматься в будущем. Кальмар сел и стал смотреть, как мы занимаемся. А Аладдин как будто специально не пришел на ту тренировку. Ничего не вышло. Второй раз нелепо было делать также, снова приводить Кальмара и просить, чтобы он посидел, посмотрел, как мы тренируемся. Спросил Кальмара, будет ли заниматься, он ответил, что у него тело не выдержит, лучше не надо пробовать.

Ну а чего, собственно, я ожидал? Что Аладдин увидит Кальмара и скажет ему «привет, Джинн»? Или смутится? Или позовет куда-нибудь?

Произошла другая встреча. Было утро, начало обычной торговой недели. Утро на рынке всегда сонное, молчаливое. Никто ни с кем не хочет разговаривать, все без слов знают, что делать, слышны шуршания, переваливающиеся коробки, подъезжающие машины. Когда холодно – еще у всех пар изо рта. Из людей выходит пар, как из домов с печками. И то утро было зыбким. Мы с Кальмаром как обычно разгружали коробки. В один момент там, где рыночные ворота, появились две девушки. Одну из них я сразу узнал. Жасмин. Они прошли вдоль рядов, приблизились к нашей точке. Жасмин меня увидела и явно узнала, даже дернулась. Или дернулась не оттого, что меня узнала, а из-за встречи с Кальмаром? Я так и не понял. Она демонстративно отвернулась и ушла резким шагом со своей подругой.

Одна из картинок в той книге: Аладдин, Жасмин и Джинн находятся в красивом саду. Подумал, что если собрать их втроем? Это сложно. Не получилось пока свести даже Кальмара и Аладдина, а здесь надо к ним привести еще и эту девушку. Но, может быть, картинка намекает на такую возможность? Явно же это они. Не могут люди, живущие в одном районе, быть столь похожими на вымышленных персонажей.

У нас не было никаких садов, ни яблочных, ни других. Только там, где огороды, но это тоже не сады, а заросшие грядки с редкими деревьями. Конечно же, я обратился к Ласло. Решил ничего не объяснять, ни на что не намекать. Четко и просто сказал:

– Мне нужен сад.

Ласло совсем не удивился сказанному, показал видом, чтобы шел за ним. Мы прошли вдоль заводского забора – гигантского, нескончаемого, отделяющего житейские будни от индустриальной жути. Этот серый бетонный забор был как перевернутая и поставленная на бок извилистая река. Затем повернули в лес. Там явно не могло быть никакого сада. Тупо лес, дальше уже болото. Ласло вел уверенно, ничего при этом не говоря. Я уже начал мысленно подбирать выражения, как бы ему объяснить, что не надо дальше идти, лучше вернуться, когда раскрылось совсем неожиданное. Деревья стояли не как в остальном лесу, а красиво прилегали друг к другу, будто их специально так рассадили, и да, там были и яблони, и еще красивые кусты – не знаю, как они называются. Я прошелся, посмотрел, погладил руками листья. Реально сад. Ласло провел чуть дальше. И там. В месте. Меня будто пронзило током, дрожью, мелким дождем. Белый шум из телевизора пронесся в глазах. Это было то самое место из книги. То же расположение деревьев, склоненные ветки. Конечно, я помнил ту картинку в деталях, разглядывал ее накануне. Совпадало все-все-все. Я закрыл глаза, а когда открыл, Ласло понимающе смотрел и кивал. Хороший сад. Да. Хороший сад.

11 декабря. Снилось, что иду по лесу. Под ногами высокая трава или даже не трава, а одуванчики. Говорю кому-то, что долго здесь жил. Он спрашивает, когда я тут жил, нормально ли сохло белье на улице. Отвечаю, что нормально. Он говорит, что здесь не у всех оно сохнет, есть люди, которые не могут ничего высушить.

В этот день Аладдин позвал меня посидеть с пацанами в баре, сказал, что не переносит алкоголь, чисто посидим, сока попьем. После тренировки зашли в бар на углу. Мы все были одинаково одеты – в кожанках, спортивных штанах и белых кроссовках. Хотя моя кожанка была не кожанка, а дермантин.

– Ну что, как сам вообще? Давай, рассказывай о себе.

А что мне рассказывать? Давно занимаюсь боксом, но не особо претендую на что-то. Аладдин сказал, что я вполне хорошо держусь на тренировках, и если нужна помощь по жизни, ну если кто напрягает, могу не стесняться. Да никто не напрягает. Ну мало ли, если что. Хорошо.

Да, я понял, что Аладдин из братвы. Почти те же люди, с кем общался раньше Алик.

Мы посидели и разошлись, они прыгнули в черную машину и исчезли.

Ну, Кальмара я могу привести в тот сад без лишних уговоров, чтобы привести Аладдина нужен какой-то повод, скажу, что мне стрелку забили и попрошу помочь разобраться, а вот Жасмин – непонятно, как ее разыскать на районе, и даже если разыщу, она ведь не захочет со мной говорить. И что будет, если я их приведу туда? Они узнают друг друга, обрадуются, обнимутся? Скажут, спасибо тебе, мы жили и ждали, когда это произойдет.

Конечно, меня все эти годы волновало, почему я не нахожу на картинках себя. В книге про царевну было много персонажей, но ни один на меня даже отдаленно не походил.

На следующий день Ласло сказал, что его скоро снова закроют и посадят на колеса. Он уже достал и отца, и мачеху, и всех вокруг. А он не хочет возвращаться в дурку. Там рыб по венам пускают. А он умеет делать из проводов для капельниц разных животных.

Еще Ласло рассказал, как ходит по больничным коридорам. Теми же маршрутами, что здесь. Завод, лес. Там внутри коридоров есть и свои новостройки, и свои гаражи. Просто все не такое просторное.

Понял, что скоро Ласло пропадет еще на полгода. Мы стояли с ним под моими окнами, там же, где встретились, когда он только вышел в начале лета. Моя внутренность от напряжения содрогалась как стальная пластина – я хотел собраться с силами и рассказать ему свои тайны. Кому еще, как не ему? И если не сейчас, то когда? Его скоро закроют. А он стоял, внимательно смотрел и ждал. Ждал, когда я решусь. По виду еще раз показалось, что он все давно знает, только ждет, что я ему сам расскажу. Сколько так простояли. Он смотрел и мысленно убеждал, что ничего страшного не произойдет, я могу довериться. Конечно, ничего не произойдет, должен же я об этом хоть кому-то рассказать. Я набрал воздух, закрыл глаза, затем выдохнул и сказал:

– Ладно, пойдем, покажу кое-что.

Ласло внимательно пролистал все книги. Заняло это, наверное, час. Он вглядывался в картинки, листал дальше, возвращался к уже просмотренным, иногда еле заметно кивал сам себе. Когда дошел до картинки с садом, строго посмотрел на меня.

– Не надо их туда вести.

– Почему?

– Все может схлопнуться. Весь мир.

– В смысле?

– Это как атомная бомба.

– В смысле?

Ласло начал объяснять что-то совсем непонятное. Когда они придут в сад, все остальное, то, что вокруг, станет вклеенным в ткань, они начнут втроем эту ткань наматывать на руки, и весь лес и город сомнется. Он сказал, что все можно размять, взаимоотношения, например, или привычки, или порядки. Представилась эта картина. Аладдин, Жасмин и Кальмар стоят в том лесном саду и что-то наматывают на руки, и из-за этого рушится привычная жизнь. Такое может привидеться в болезненном сне или во время кислотного прихода. Но здесь? Я почувствовал, что это не просто бред Ласло: существует нечто основательное за этими образами. Это даже не действие «иных интонаций», а жуткая причинность, которая таится в мире как спрятанный нерв и обычно пребывает в виде безучастности. Спрятанность роднит ее с «иными интонациями». А остальное по-другому.

Листая книгу о царевне, Ласло в один момент посмотрел на меня с ухмылкой. Видимо, обо всем догадался. А когда смотрел книгу венгерских сказок и дошел до картинки с Ласло и лесным духом, залип на ней минут на пять. Лесной дух был изображен как человеческое подобие, только из листьев, веток. Спустя пять минут неподвижного созерцания Ласло показал пальцем на лесного духа и издал звук типа «ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж».

Ласло закрыли в начале года. Пару раз навестил его в больнице. Первый раз нормально. Посидели, поговорили, он сказал, что хочет поскорее выйти. А второй раз его вывели в каком-то то ли сонном, то ли обдолбанном состоянии. Он сидел и смотрел мимо меня. Я его спрашивал обо всем, а он никак не реагировал. Только когда уже собирался уходить и встал, он выдал тот же самый звук, что и у меня дома, «ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж», и показал пальцем на стену, как тогда в книгу.

Конец зимы и начало весны я провел на работе и в тренировках. Днем шатался по базару с Кальмаром, а вечерами бегал с Аладдином и остальными, спарринговался, колотил по груше. Гном даже сказал, что выставит меня на городские соревнования, надо сделать нормальную капу. Хотя мы все это время тренировались без кап и шлемов, чисто в перчатках, сериями по телу и по голой голове. Насколько я понимал, Гнома в городском боксе не любили, хотя у него и было официальное спортивное прошлое, считали, что он отбитый и тренирует всяких бандитов и шпану. Гному, кажется, было все равно кого тренировать. Он стоял в центре круга, вдоль которого мы бегали и крутили плечами, и командовал, входил в какой-то транс, может быть, вспоминал свою молодость и ностальгически в ней плавал. Меня он стал ставить в спарринг с Аладдином, я всегда проигрывал, но не сказать, что позорно, вполне мог зарядить ему точную двойку или достать дальним. У меня оформилась нормальная фигура, даже с кубиками на прессе. Бывало стоял дома перед зеркалом и играл мышцами, складывал руки, чтобы напрягались бицаки, пробивал серии в себя же отраженного.

Аладдин стал довольно часто приглашать меня проводить время с пацанами, сидеть в баре, кататься на машине. К его машине я как-то привык, стало меньше укачивать. Мы болтали обо всем, о спорте-погоде-природе. От них исходила четкость и сила, я радовался, что держусь их. Они рассказывали, что часто ходят в баню – у их кореша есть своя просторная баня, туда каждый раз подъезжают офигенные девочки. Звали с собой. Но мне было как-то стремно, под разными предлогами отказывался.

Митя устроил на хате целую лабораторию. Сначала варил винт, потом еще что-то, предлагал попробовать, говорил, что это как ягодный сироп, но после того трипа я остерегался. К нему приходили новые люди, часто оставались ночевать, причем ложились рядками на диване и под батареей, как селедки. Вообще винтовые – на движении, с ними интересно. Как раз от винтового я словил узнавание себя. Он лежал на диване с закрытыми глазами. Внезапно подскочил к шкафу с книгами, вывалил их на пол и начал внимательно и монотонно пролистывать. Мне показалось, что стою и смотрю в зеркало. Только это зеркало расположено между хатой и моей квартирой. Он отражает меня, но не «сейчас», а «обычно».

А один раз Митя привел жить на хату свою подругу. Она была совсем отброшенной, гасилась всем, что приносили или готовили. Ей, наверное, было лет пятнадцать, хотя если судить по лицу и телу – плотно за двадцать, а по опыту жизни с разными мужчинами и потреблению веществ – вообще за сто. Это сучка Светочка. Так представил ее Митя первый раз. На это она сразу хорошо ответила. А это мудачок Митечка.

Конечно, я ее сразу узнал. Одна из служанок царевны. Они с царевной путешествовали в поисках волшебного сосуда. Их как одеялом укрыла собой река. Они сидели под рекой и ждали, когда пролетят мимо зловещие птицы.

По внешности Света была очень. Если бы она как-то берегла себя и ухаживала за собой, если бы не было этих синяков на руках и ногах и было лицо посвежее, то вообще. Но все равно она цепляла. Наверное, если посмотреть ее детские фотографии, или даже не детские, а двух-трехлетней давности, там будет нечто ангельское. Света – потертый ангел с выжженными, перекрашенными множество раз волосами. Стройная и резкая по движениям. Она могла прийти с кухни, плюхнуться со всеми на диван, залипнуть в телевизор, при этом положив голову кому-нибудь на плечо или на колени – неважно кому, только не Химозу. Со мной это случилось на следующий день после знакомства, мы смотрели старые клипы, она пришла и прильнула ко мне, будто мы с ней встречаемся или живем вместе, и это при всех, я дернулся от неожиданности, она, увидев мое смущение, заглянула мне в лицо и задорно рассмеялась.

3 апреля. Аладдин сказал, что есть небольшое дело, надо съездить с пацанами в одно место, чисто прогуляться. Будет здорово, если составлю компанию, но он не настаивает. Конечно, согласился. Как только я сел в машину, Аладдин протянул пистолет, сказал, что это тэтэшечка, чисто для вида.

– Бери, бери, и не парься, стрелять не придется. Чисто постоишь с пацанами. Не стремайся.

Я взял пистолет, положил в карман. Там сидели еще двое, я их часто встречал в компании Аладдина – четкие, бритоголовые. Мы поехали. Фактически я оказался в ловушке, отказаться было невозможно. Как бы это выглядело? Увидел ствол и перессал. От переживания стало холодно – словно погрузился в ледяную воду.

Аладдин воткнул во встроенный магнитофон кассету. Началось мяуканье, а затем «Чарли сэз олвейз тел юр мами». Меня дернуло. Пацаны даже посмотрели в мою сторону. Один сказал, чтоб я расслабился, никто не собирается меня подставлять. Просто прогуляемся и встретимся с одним кентом, постоим для вида.

Опять же, было неловко попросить сменить музыку. Что я скажу? Хорошо, прогуляемся, только поменяй кассету?

Во рту появился специфический привкус. Вспомнил, как в младших классах нас водили на экскурсию по заводу, и в одном из цехов был совершенно новый запах, не похожий ни на что. Здесь так же. Как будто жуешь пластмассу. Этот привкус приходил из музыки, точнее, из определенных партий синтезатора. Там были явные музыкальные фрагменты, которые выдавливали его. Понял, что когда мы дойдем до «Везер Экспириенс», проснутся «иные интонации», машина превратится в новый дом, и все покатится как тогда. Начнется бит, и я увижу их мысли.

Конечно, это был далекий отзвук того прихода, но все равно. Я вдавился телом в сиденье и все в том же холодном оцепенении закрыл глаза. Внутри зрения появился альбом с незнакомыми фотографиями, как во сне, когда приходил Алик. Показалось, что этот привкус, звуки синтезатора и черно-белая хроника событий или не событий – одно и то же. Иерихонские трубы. И мы. У нас же обязательства перед всеми. Перед тобой и тобой. Надо выполнить обязательства. Собственно, эти звуки об этом и говорят, эти песни об этом и поются.

Машина плавно притормозила. Но показалось, что мы все еще движемся, продолжаем течь телами вдоль дороги. Хотя уже не было никакой дороги, мы приехали на пустырь. Только в этот момент заметил, что у пацанов в руках по калашу. Аладдин показал видом, что надо выходить. Мы вышли и встали в пустом пространстве.

Холодная весна. С ознобом. Немного отпустило и дошло, где я оказался. Появилась другая машина, похожая на нашу, она остановилась в стороне, из нее тоже вышли четверо, тоже со стволами. Аладдин спокойно пошел к ним, а мы остались стоять и наблюдать. Один из пацанов подбадривающе кивнул мне, мол все под контролем. Они поговорят, мы сядем и поедем обратно. Просто так принято. Те, что приехали, смотрели на нас, а мы на них. Я тоже достал ствол и встал как остальные – четко и уверенно. Аладдин действительно быстро закончил беседу, они о чем-то договорились, резко сели в свою машину и уехали.