Текст книги "Дождись лета и посмотри, что будет"

Автор книги: Роман Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Квартиры стали пустыми из-за карт, из-за того, что я тогда связал адреса с картами. Все их содержание притаилось, чтобы я его не углядел. Карты – это пустоты, и раскладывая их ничего кроме перемещения пустот нельзя уловить.

А я ничего не умею, и ничего из себя не представляю. Занимался только развитием памяти и крутил в руках карточки. И еще думал о происходящем. Иные интонации появлялись вместе с песнями на английском языке. Надо было учить языки, раз есть хорошая память.

Не заметил, как стал проговаривать все это вслух. Про собак и лисиц было про себя или уже вслух? Ласло стоял и внимательно слушал. Такое уже было. Что-то про причины. Как они собираются на ложке из пузырьков.

Извилистое и роскошное небо собралось и сжалось. Я ощутил страх. А дальше случилось совсем дикое. Лисицы остановились и спросили меня видом, хочу ли я секса. Вскоре стало понятно, что сейчас появится воронка, в которую всех нас засосет. И в ней не будет никакого дна, просто кружение и тошнота.

Спросил Ласло, неужели ему не страшно, ведь нас сейчас не станет.

Это была моя первая паническая атака. В первый раз это особенно неприятно. Ласло все понял и предложил вернуться в больницу, объяснил, что нужно уснуть как можно скорее, а когда проснусь, ничего этого не останется, никаких воронок и тревог. Это делается жесткими транками. Но как иначе? Мы не можем уснуть по желанию. Нам нужна помощь транков, чтобы они разошлись по венам как протяжные рыбы и успокоили нас.

Воздух напоминал воду с грязным песком. Сквозь него надо было проходить, просачиваться, продираться. Мы сначала оказались за забором, затем в отделении, палате, Эдуард Петрович позвал медсестру, она мне что-то вколола, все расплылось. Как акварельная краска в жидкости. Через обрывки, лучи, куски, острова, нити, запасы старых воспоминаний.

Тяжелый день закончился, когда я спал.

10. Деревня

Дядя Сережа стоял на ветру и глядел в пустоту, как памятник. Казалось, что на его выточенное лицо может сесть или нагадить птица, он и не заметит. Конечно, он застыл не просто так. Он метился в банку на голове снеговика. Выстрелил, попал, радостно захохотал.

Мазай бы возненавидел дядю Сережу, если бы встретил. Так показалось.

На холоде стояло еще четверо, все стреляли по склянкам. Стекло разносилось вдребезги с короткой мелодией. Когда кто-то попадал, сразу же подхихикивал, завершая мелодию. Получался такой дуэт разлетавшейся материи и людей.

Снеговики с банками на голове выглядели провинившимися и обреченными.

Дядя Сережа ехидно зыркнул в мою сторону.

– Слушай, Руслан, у тебя ведь дохуя ебанутых кентов. А что отвечать на такое?

– А если тему организуем. Хотите завод подпалить? Раз и ба-бах, и все пылает. Огонь до неба, а вы бегаете вокруг.

Аладдин напряженно глянул, явно не понял, к чему это сказано. Дядя Сережа, увидев наше замешательство, искусственно захохотал, сделав вид, что это такой прикол. А мне показалось, что не прикол. У него какие-нибудь документы по заводу не в норме, а все там застраховано. Он наверняка решил организовать пожар. Сам получит очередное бабло, а нас с кентами повяжут и закроют. Все это прочиталось. Хотя, может, все не так, и это реально его идиотская шутка.

Вообще из всех, с кем хоть как-то общался, дядя Сережа вызывал самое большое раздражение. И не из-за того, что бывший мент, а из-за какой-то пустоты и самоуверенности. Ответил ему, что у меня никаких ебанутых кентов нет, и он меня с кем-то спутал.

Через неделю. Приснилось, что Мазай записывает свой телефон и говорит, что могу позвонить ему ровно один раз, когда буду уверен в том, что предложить. Телефон не помню, но там был ноль среди цифр. Во сне почти невозможно читать и писать. Обычно знаки слипаются в одно ощущение, и не разделяются между собой. Ровно один раз, когда будет совсем нужно, тогда и позвоню.

Проснулся в шепчущей тишине.

Родители стояли в темноте на кухне и смотрели в окно. А в окне, вдали, среди черной ночи виднелось яркое красно-оранжевое пятно. Полыхал завод – красиво и торжественно.

Когда-то вокруг этого завода организовывалась жизнь, приезжали люди, селились, обзаводились семьями, ходили на работу, производили пластмассовые игрушки. Наверняка они находили в работе смысл, понимали, что эти изделия кому-то нужны, и их деятельность не пуста. А теперь здесь величественный костер. На таких кострах сжигали ведьм, отправляли их души по окрестным болотам и озерам. А теперь в огне сгорает прошлое, заботы и ожидания.

Первая паническая атака как первый секс. Все не так, как себе представлял, хотя много об этом слышал. Послевкусие, застывшее ощущение чего-то невозможного. Все это позади, и удивительно, что оно случилось. Теперь можно жить и вспоминать. Когда оно случится снова, ты будешь уже кое-что знать. Например то, что это работа с дыханием.

Пожар – тоже работа с дыханием.

Сразу стало ясно, что дядя Сережа все организовал, нашел людей. Хорошо, что это не я. Так бы пришлось сидеть и трястись от звуков шагов по лестнице, ждать, когда придут и предъявят.

Да, про то утро. Я проснулся в светлой свежей палате, на чистой белоснежной кровати. Эдуард Петрович пришел и спросил, бывали ли у меня раньше такие острые приступы тревоги. Не бывало. Ничего страшного. Человек почему-то считает, что умирает, и рассказывает об этом своему телу, тело паникует. Небо не свалится, воронка не засосет, собаки не покусают, все это существует как ложное предчувствие.

5 апреля. Приснилось, что нахожусь в большом торговом центре, наверное, в Москве. Там комната, сидят актеры. Некто подходит, платит деньги, садится с ними рядом. Они начинают разыгрывать бытовую сцену, как из жизни, вовлекая этого нового человека. Один кричит, другой рыдает, они ссорятся, мирятся. Так понял, что они зарабатывают этим, разыгрывают популярные сцены из сериалов и дают возможность всем желающим в этом поучаствовать. Эти сериалы и сцены все знают, и хотят сами пережить то, что видели по телевизору.

Пролежал несколько часов, глядя в потолок. Снова вспомнил про человека, который не видел смысла вставать с земли, пока не наступит весна.

За одну ночь мое тело состарилось и стало поролоновым. В старости наверняка так: просыпаешься и не чувствуешь сил в теле, не понимаешь, как встать с кровати, приходится лежать и смотреть на обои. Обои – неподвижные мультфильмы. Водишь глазами туда-сюда, получается движение. И еще изображение слегка плывет, получается, что лежишь не на кровати, а в теплом море. Возможно, я чем-то заболел.

День я провел, играя с картами, прокручивая их пальцами, перекидывая и перемешивая. Еще смотрел телевизор.

Тасовкам я придумывал названия или имена. С именами они похожи на живых существ.

Мост – перекидка карты от указательного пальца до мизинца. Она сначала ложится сверху на собранные пальцы кулака как крыша, а затем выпрямляется.

Воздушный змей – карта порхает над колодой, а колода – земля.

Колесо – карты крутятся вокруг большого пальца правой руки, как колесо обозрения.

Линии на пальцах и на ладони могут служить линейками. У меня на безымянном пальце правой руки оказались две ровные полоски, четко отмечающие колоду в двадцать обычных атласных карт. Можно подснять колоду, приложить к пальцу и сразу определить, сколько там карт: двадцать две или двадцать три.

6 апреля. Придумал еще несколько тасовок. Тройная дорога – в один момент внутри колоды вырываются три стопки, они располагаются рядом друг с другом, как дороги, затем перемешиваются с остальной частью. Думал сначала назвать рельсами. Еще углы, пластинки, лестница, покрывало. Лестница – разделение колоды на шесть кусков. Покрывало – перебрасывание нижней карты так, чтобы она стала второй сверху, это делается мизинцем. Похоже на расстилание ткани на столе или диване.

Наверное, это самое пустое и никому не нужно занятие. Лет десять назад я бы ходил на завод и делал пластмассовые ведерки. Эти ведерки можно использовать как в песочнице, так и на огороде или на кладбище. Можно идти по кладбищу, увидеть, как старушка поливает могилку из лейки, спросить себя, что сделал по жизни, и ответить, а вот эту лейку.

10 апреля. Впервые за неделю вышел из дома, добрел до хаты. Там был незнакомый чел. Показал ему новые карточные тасовки. Он сказал, что они как звезды. Потом мы угасились, дунули запасы, спрятанные под диваном. Запасы скопились между покрашенных досок на полу, смешались с пылью, как мусорные прослойки. Чел ушел, я лег на том самом диване, стал смотреть на шторы. Когда закрыл глаза, складки на шторах остались, только превратились в лестницу. Пошел по этой лестнице, лег снова, и почувствовал, как сквозь поры тела пробивается трава. И не только трава, но и растения, кусты, деревья. Поролоновое тело стало почвой. Тепло, приятно и спокойно.

Пару дней пил компот, смотрел телевизор, какие стены в передачах, какого цвета, и куда люди смотрят. Мама подошла и сказала, что надо поговорить. Я давно не мылся и от меня пахнет как от горелой покрышки. Ответил, что вечером помоюсь, как-то нет сил. Надо доползти до ванной, погрузить себя под воду. Что-то случилось? Ничего. Не принимаю наркотики. Ничего не случилось. Уже весна и все нормально.

Мама спросила, а не поехать ли нам в деревню к бабушке и дедушке на лето. Сдам сессию и поедем. Папа не поедет, будет шустрить с компьютерами, а мы хотя бы отдохнем. Бабушка и дедушка теперь старенькие, с ними проще общаться, не устраивают истерики по пустым поводам. Ответил, что мне все равно, можем и в деревню.

Мама родилась в той деревне, после войны. Надо было это раньше рассказать. Сколько помню, у нее получалось общаться со своими родителями, они начинали орать друг на друга без повода. Характер у мамы жесткий и четкий, как и у бабушки с дедушкой. Один раз у нее заболел зуб, она взяла плоскогубцы и вырвала его, без лишних рассуждений, подошла к умывальнику, поплевалась кровью и забыла про этот зуб. Мне кажется, у них с отцом была настоящая любовь. Отец изворотливый и гибкий по общению, как болотная змейка, они дополнили друг друга. Дедушка с бабушкой клевали отца при каждой встрече, пока он не перестал к ним ездить, они объясняли, что он не так живет, не в ту сторону мыслит. Или я это все уже рассказывал?

Кажется, я начинаю рассказывать историю с самого начала. Говорят, наш город старинный – какого-то века. Все новостройки находятся за железной дорогой, а у нас двух и трехэтажные дома. Сейчас распишу в деталях первое детское воспоминание, и что-нибудь еще.

В мае случилась вторая паническая атака. Она пришла из тишины. В один момент стало поразительно тихо, затем проявился легкий звон, этот звон и перерос в панику. Паника вылезла из звона как цветы из стебля. Я старался глубоко дышать и думать о простом, как учил Эдуард Петрович. Через правильное дыхание можно войти в сон, и в нем паника растворится как в облаке.

Лучше сразу перенесусь в конец июня.

Мы сидели с дедушкой за столом, смотрели друг на друга. Заметил, что у нас одинаковые глаза и манера глядеть. Как будто он – это зеркало, только морщинистое и уставшее. Глаза проваленные в темные ямы. Он спросил, чем занимаюсь. Ответил, что студент, учусь в Москве. Выучусь – буду работать по специальности.

Дед – идейный и упертый, его нельзя переубедить ни в чем. Не видел ни разу, чтобы он улыбнулся или засмеялся. Смотришь на него, и сразу тянет оправдываться за что-то.

Представил, что это состаренный «я», вглядывающийся в совесть людей.

В первый же день, когда пошли с ним чинить сарай, он четко пояснил, что руки у меня выросли из жопы, и нужно было не так жить все это время, а отдавать себя труду. Вечером он завел рассказ на два часа про послевоенное время, колхозы, работу, коллективы.

Не могу сказать, что все это мне не нравилось, даже наоборот. Как новый странный мир. Слушал его как смотрел кино, про честных людей с постными лицами. Они вытащили трактор из озера, спасли лошадь, построили предприятие. Казалось, что они все как дедушка – грустные и справедливые.

Если его накормить маркой, ничего не изменится. Настолько прочный в нем психический стержень. Он так же посидит за столом, строго посмотрит, скажет, что голова чего-то закружилась, ляжет спать, проснется и пойдет работать.

Вспомнил, как Алик предлагал сходить в лес, там где собирают березовый сок, ставят банки, вбивают в березы хрень, чтобы сок стекал. Взять и бросить марку в какую-нибудь банку. В целях просвещения. Ну вот, если бы это случилось с моим дедом, он бы ничего и не заметил.

У бабушки больше гнева, эмоций, недовольства, но в целом они похожи с дедом. На второй день они с мамой наорали друг на друга, мама сказала, что мы уезжаем домой. Я ее убедил остаться. А что дома? Давай здесь побудем, раз приехали, интересно же. Дедушка еще не все рассказал про коллективный труд и рабочие зори.

В доме большая комната, разделенная тонкой полустенкой, металлические кровати, тяжелый телевизор, накрытый кружевной тряпкой, на стенах черно-белые портреты. Еще постоянно идущие щелчки от больших часов. Как общий звуковой фон. Все это же было и десять лет назад, ничего не поменялось, не передвинулось, не сломалось. Замороженное во времени место, с которого стирают пыль и проветривают.

В воскресенье мы пошли на кладбище. Молча. Идти минут сорок, сначала до села, затем на гору. И за всю дорогу никто ничего не сказал.

Кладбище не похоже на городское, все кривое, извилистое, с дорожками вверх-вниз, оградками, зарослями. Пришли на могилку, так же молча встали. Я даже не понял, кто там похоронен.

Мама с бабушкой стали очищать могилу от напавших веток и листьев. Тоже молча. Раньше даже не отмечал, насколько они похожи. Ясно было, что похожи, как иначе, но не настолько. По ритму, телу, лицу, движениям. Как один человек. И действуют настолько уверенно, не глядя друг на друга, как будто занимаются этим каждый день, много лет.

Дедушка неподвижно стоял и смотрел на надгробие. Интересно было бы залезть к нему в мысли. Наверняка там дичайшее движение памяти, блуждание по детству, юности, заботам, страхам. Он беседует с теми, кто здесь лежит, вряд ли спорит, скорее что-то рассказывает.

Бабушка и мама закончили прибирать и чистить, тоже встали и замерли. Простояли так минут пятнадцать, под конец уже стало не по себе. Стоят, молчат, даже не покачиваются, как воткнутые крепкие деревья.

Обратная дорога прошла в полной тишине. Заговорили только когда вернулись домой, как ни в чем не бывало.

Вечером я копался в своих вещах. Достал книги, положил на стол. Дедушка проходил мимо, заметил книги, подошел, взял одну из них, полистал, потом другую.

– Хорошие книжки. Ты их с собой возишь? Понравились, значит. Когда ты родился, я их привез, чтобы ты рос и читал.

Это прозвучало совсем неожиданно. Спросил его, почему он именно эти книги выбрал, чтобы мне привезти. Он ответил, что у него было несколько книг, они ему сильно нравились, решил подарить внуку. От сердца к сердцу. Под окном лежали еще две книги, аккуратно, явно на своих местах, он взял их, открыл на странице с рисунком.

– Меня когда-то удивили рисунки в этих книгах. Вот человек. Вроде как ничего особого. А он как капля воды похож на моего товарища по совхозу. У него все рвалось, вся одежда. Куда ни пойдет, разорвет штаны или куртку. Случайно. Зацепится за что-то. И в книге он видишь какой? Весь в лохмотьях. Ему жена купит бывало новую рубашку, на следующий день вся в дырках, шел мимо остановки, зацепился за столб, разорвал. Или вот, рассказ про подвиг разведчика. А я знал этого разведчика, пятьдесят лет назад сколько дрязг вместе преодолели. Читал эти книжки и думал, как это так вышло, что они про моих знакомых.

Ну а что тут скажешь? Я сидел и слушал, задержав дыхание, боясь пошевелиться.

Дедушка листал книги, показывал картинки, рассказывал о своих товарищах. Этот мог засыпать только стоя, как только ложился, его охватывал ужас, ему казалось, что его похоронили, он сразу вскакивал, и вот, на картинке он стоит с закрытыми глазами – спит.

Как только дедушка вышел из комнаты, я бросился перелистывать книги дрожащими пальцами. Сразу же нашел там Толика и дядю Сережу. Они руководили большим строительством, стояли рядом и смотрели, как работают экскаваторы. Всего три книги. Одна про строительство новых городов, вторая о войне, третья – сборник сказок. Третью испугался сразу открыть. Явно там полно знакомых, а может есть и я сам. Наверное, зря я боялся листать книги на той хате, они обычные, в них нет никаких ключей, а в этих есть.

Представил лицо Эдуарда Петровича, как он вглядывается и докапывается, просит еще раз рассказать. И у этого человека все время рвалась одежда? Да. Так-так. И в книге он нарисован в лохмотьях? Да. Так-так.

Ночью в доме все шелестит, в стенах кишат какие-то жуки, их движение создает жутковатый шум. Если выйти на улицу, все будет звенеть и чуть-чуть стонать. Как будто природа спит вместе с людьми и видит не очень приятный сон, хочет закричать, а не получается. Выходит только легкий стон.

Встал в шесть утра. Поздно, по местным меркам. За столом сидел скрюченный человек. Он меня увидел и тихо похохотал. Дедушка сразу его представил. Яша Пружина. Когда-то его переехал трактор, после чего тело стало вот таким. Он скомканный и съежившийся, а в моменты распрямляется как пружина, так и существует. Нервы передавлены и переделаны, как механизмы.

Яша сразу спросил меня, что слышно о политике. Ответил, что не особо вникаю, но знаком с депутатом. Он обрадовался. Надо его сюда везти. Привози депутата. Поговорим. Представил, что приехали Толик и Мазай, сели за стол с дедом и Яшей. Вполне бы они сговорились, кстати.

Яша переливался в эмоциях и теле, как тело перекатывалось, так и состояния, он то хохотал, то грустил. Спросил, вышел ли папка на свободу. Уже давно. Хорошо. Как там сейчас в тюрьме? Не знаю, не был. Наверное, в тюрьме, как в стране вообще. Хорошо. Быт налажен, почта, кони по стенкам бегают. Ответил еще, что знаю одного помощника депутата, он и про политику, и про тюрьму многое знает. Если приедет, расскажет.

Голос Яши хриплый, перемешанный с кашлем. От кашля из глаз идут слезы, получается, что он плачет.

Дедушка взял длинный ремень, подошел к Яше, перевязал его плечи, со всей силы, дальше сжал пальцами его шею сзади. Яша закряхтел, сказал, что только дед лечит боли. Иногда в шее как будто током бьет, ничего не поделать. Врачи в городе несут чепуху, говорят, что с таким телом жить невозможно, все органы перемешаны.

Яша выпрямился, вскочил, переместился в комнату, включил телевизор, плюхнулся на кровать, снова сжался в клубок. Дедушка объяснил, что у него нет своего телевизора, он здесь смотрит. Любит всякие политические передачи, дебаты, экономическую аналитику.

Так он просидел-пролежал целый день, подбегая к черно-бело-зеленому телевизору, переключая каналы с помощью тяжелой ручки, прыгая обратно на кровать как в мягкое озеро.

Спросил деда, знает ли, что такое панические атаки. Он ответил, что никогда не слышал о таком. Рассказал, что это. Так это же обычная болтанка. С этим легко справиться.

Вечером мы вышли из дома и направились в сторону реки. У дедушки был топор, он им резво помахивал, как будто ждал, что сейчас появится враг и начнется сражение. Низкое солнце стояло над полем и красило золотистой краской. Закрыл глаза прямо на ходу. Все внутреннее зрение утонуло в бирюзовой густоте. Как будто бирюзовый – тайный цвет солнца. Обычно когда смотришь на что-то яркое, закрываешь глаза, эта яркость и остается, понемногу растворяется, и здесь так же, только с резкой сменой цвета.

Поле гудело от своей скрытой жизни. Здесь хорошо умирать, ложиться и отдаваться земле и солнцу. Земля притянет, а солнце укроет.

Там, где река, заросли. Редкие деревья. Дедушка ловко обработал одно из них топором, примерил по толщине, обтесал. Мы пошли обратно. В мастерской он пару часов что-то вырезал и обтачивал.

Он вручил мне дудку и сказал, чтоб я попробовал поиграть, любую мелодию. Попробовал, ничего не вышло, только тупой и зажатый звук. Это дело времени. Каждый день можно выходить вечером в поле и тренироваться. Однажды звучание станет настолько красивым, что птицы повернут головы. И когда почувствую, что начинается болтанка, надо просто взять и начать играть. Болтанка обойдет стороной, она не любит эти деревья и их пение.

Раньше реально думал, что старики болтаются внутри своей памяти и галлюцинаций, беспомощно ожидая, когда уснут. А за эти дни стало ясно, что у деда гораздо больше силы, чем у многих, но он ее пускает не на власть, а на проживание. Представил очередной раз, что он – я в старости, и это показалось вполне неплохим итогом. Жить так, чтобы под старость забуриться в глушь, ходить по светящимся полям, нюхать землю, лечить соседей от неясных недугов.

Днями я помогал деду, возился в сарае, чинил то, на что он указывал. Под ночь настолько уставал, что доползал до кровати, утыкался носом в пышную подушку, и проваливался в бессюжетную пропасть. Утром, в шесть, как обычно, дед приходил и будил словами «ну, что лежишь».

Мама со своими родителями почти не общалась, бродила по округе и вспоминала детство. Один раз мы вместе прошлись, она рассказала, как тонула в реке, как боялась ходить в рощу, казалось, что там необычные звуки. Здесь есть ужас, но не такой, как в городе. Он живой, подвижный, и невредный, ценит своих.

В воскресенье утром мы молча вышли из дома, пошли на кладбище. То, что было неделю назад, повторилось в деталях, даже погода. Я шел в растянутом дежавю. За всю дорогу не сказали ни слова, постояли, посмотрели на могилку, а мама с бабушкой убрали налетевшие за неделю ветки и листья.

Когда вернулись домой, дедушка спросил, есть ли у меня невеста. Есть. Надо привезти сюда. Обязательно привезу, поговорю с ней. Представил, как мы приехали и остались здесь жить. Витя с чертями нас выследил, приехал вслед, дед спрятал в заколдованной роще, Витя пошел, услышал гул деревьев, стреманулся, поехал обратно. А мы остались и сплелись телами, как местные ящерки, упали в траву, так и остались лежать, и ночь, и еще день, пока земля нас не поглотила. Я захотел этого очень-очень, и даже не заметил, как из глаз потекли слезы. Дедушка заметил, непонятно, что подумал, потрепал по голове, приговаривая «да, сладко у нас тут».

Спросил, могу ли я взять эти три книги с собой, дедушка впервые улыбнулся и ответил «конечно».

– Конечно. Эти книги когда-то удалось спасти. Горела городская библиотека. Дым стоял до неба, на окраине было видно. Причем не черный дым, как обычно при пожаре, а зеленоватый. Как северное сияние. Кто-то даже стоял и любовался. Когда потушили, я зашел, увидел эти книги, они лежали отдельно от остальных. Сразу подумал, что интересные.

Под вечер приполз Яша, плюхнулся в кровать, включил телевизор, сказал, что мечтает встретить в жизни хоть одного человека, которого видел на экране, чтобы спросить, что будет со страной. Она дальше посыпется или уже застынет? Скорее застынет, как дышащий океан.