Текст книги "Теория квантовых состояний (СИ)"

Я проснулся от звонка механического будильника. На автоматизме отключил я назойливое дребезжание и некоторое время неподвижно лежал в кровати, пытаясь удержать легкое равновесное ощущение дремы. Но сон неумолимо отступал. Возвращались воспоминания о вчерашнем вечере, о библиотеке, Азаре, милиции и Марии. Мария! Я сбросил упакованное в сатиновый пододеяльник байковое одеяло и открыл глаза.

За бытовыми утренними ритуалами: умыванием и завтраком, Шагина Маша полностью оккупировала мои мысли. Азар, как некоторый случайный, непрогнозируемый фактор, совсем не занимал меня. Вечер завершился нелепо, скомкано, однако маховик следствия завертелся, злодеяние было зафиксировано, запротоколировано и не могло теперь исчезнуть, пропасть. Должны были последовать обязательные формальные шаги: повестки, приглашения на освидетельствование. Дальше, скорее всего, будет суд, потому что дело явно уголовное. Я являюсь профаном во всем, что касается юридической казуистики, однако же наверняка, не удастся избежать разности в показаниях Маши и гопников, что пристали к ней вчера. Помощь моя с изложение картины происшествия, может сыграть решающую роль в разбирательстве. Совсем не отложилось у меня в голове то, что насвидетельствовал Азар. Дурачествами остались в памяти его колкости в отношении стражей правопорядка, да и всех остальных, его сарказмические комментарии, бутылка коньяку, с которой преследовал он капитана Филинова. Задумался я на секунду о том, что если фиксировала милиция всех причастных к делу, то и Азар каким-то образом должен был отметиться в официальных бумагах. Неплохая получалась зацепка к выяснению личностей загадочных моих знакомцев. Мысль эту однако я немедленно отмел, потому что совсем не главным было сейчас дознаваться об Азаре, а вот Маша, с ее состоянием и переживаниями, волновала меня крайне. Хотелось помочь ей, поддержать. По правде сказать, желал бы я и ее сторону истории услышать, особенно касательно роли долговязого Азара.

Завтракаю я обыкновенно молотой овсянкой, залитой кипятком. Заразил меня в свое время отец этой полезной привычкой и не самая плохая это из моих привычек.

Предавшись размышлениям, я задумчиво ковырял серую с отметинами жижу, размазывая ее по покатым стенкам глубокой чашки. Овсяная масса медленно сползала на дно, оставляя вязкий след. Часть каши застревала и держалась за белую поверхность, чтобы потом тоже обвалиться, присоединиться к общей массе. Я заинтересовался этим процессом, будто бы некоторое правило заметил в бытовой шалости. Я снова натолкнул кашу на стенку. Вот сходит первая, жидкая волна. Более твердый слой задерживается, подвисает, склоняясь над пропастью, крепится. И если вовремя подтащить к нему новую порцию каши, то с той, нависшей кручи что-то унесется вниз, но другое зацементируется, уцепится посерьезнее. Я сидел и возил по тарелке ложкой, морща лоб и пытаясь ухватить ускользающее правило, закономерность. Забыл я уже обо всем на свете, и об Азаре, и о Маше, и даже о том, что веду я сегодня первую пару в восемь пятнадцать, какой-то лучик понимания протянулся ко мне, не совсем еще понятный, отдельный от остальных моих мыслей. Уловил я неприметную связь с задачей поиска границы вероятности в квантовой сети, когда нельзя обойтись лишь стандартной формулой и статическим значением границы, как в распределении Гаусса. Никакого не имели смысла наши с Толей опыты по перебору вероятностей, основываясь на коэффициенте масштаба "сигма". Требовался другой расчет, скорее даже перерасчет с учетом предыдущих состояний сети.

Я так увлекся, что потерял всякий счет времени. Разбудила меня каша, которая остыла настолько, что не сползала со стенок посуды совсем, закрепляясь там в причудливых формах и чашка моя в какой-то момент приняла вид серо-желтого цветка с рваными искалеченными лепестками. В вытянувшемся хоботе увиделся мне профиль человеческой фигуры – худой, высокой, в кепи, как бы насмешливо наклонившейся вперед. Бывает так, словно случайная линия выхватывает характерную черту – Азар отпечатался в моих овсяных разводах. Я спохватился и охнул, глянув на часы. Торопливо забросав кашу в рот и залив сверху сладким чаем, я в скором времени уже шагал на работу, думая лишь о том, как поскорее добраться до места.

Я примчался в университет за десять минут до начала занятия, заляпав грязью брюки и ботинки.

Вдобавок к тому, что опаздывал я на лекцию, в голове моей конфликтовали мысли, ни на одной из которых не мог я сосредоточиться: о том, чтобы помочь Маше Шагиной, ну и конечно наметившаяся подвижка в научной моей теме. Курс "Теории Автоматов" я вел уже четвертый год, материал знал назубок и не очень переживал, что не готовился к лекции специально.

В первую очередь, я почистил штанины брюк, прямо в университетском фойе. Для этих целей водилась в моем портфеле деревянная щетка, которую применял я до обидного часто, не сумев победить свою дурацкую привычку растопыривать носки при ходьбе так, что грязь летела во все стороны.

Кое-как оттеснив в голове мысли о нейронных сетях и овсяной каше, я сосредоточился на Шагиной Марии. Сходил к расписанию студентов дневного отделения, чтобы найти ее группу, отметив про себя, что это превращалось уже в некоторую привычку. Совсем недавно я точно также выяснял, в какой аудитории будет у нее занятие.

Группа Шагиной в тот день начинала учебу в старейшем университетском здании под номером один. Можно было отправиться туда пешком, что составило бы минут тридцать-сорок, но с моей надвигающейся лекцией, об этом нечего было и думать. Я поразмышлял еще с минуту глядя на строчки распечатки за стеклом, отмечающие занятия, аудитории и специальности. В обед группа Марии должна была вернуться сюда, в седьмое здание. Я решил, что оптимальным будет встретиться в это время. Тогда и предложить помощь. Оставались считанные минуты до лекции и я поспешил в преподавательскую, чтобы бросить там верхнюю одежду.

Занятие мое прошло нервически. И виной этому была вовсе не моя задумчивость или отвлеченность. Начал я стандартно. Минут сорок разъяснял аудитории теоретическую часть, рисовал на доске таблицы переходов конечного автомата, студенты послушно записывали. Тема лекция была мне близка, потому что опосредовано связана была с моими исследованиями. Я давал триггеры и их применение в качестве элементов памяти автомата, что исторически служило далекой предтечей искусственных нейронов. Затем вдруг заявились два опоздавших студента. Видел я эту парочку всего в третий раз, но и этого хватило мне, чтобы отнести их в наиболее неприятную часть собственной шкалы градации студентов – двоечников-скандалистов. Удивляюсь, как вообще доковыляли они до третьего курса. Я отчитал их за опоздание и отправил было с лекции, но они ни в какую не желали уходить. Стояли в дверях, вертели в руках папки с тетрадками и шерстяные шапки. Обещали исправиться, и видел я, что нисколько они не исправятся, а говорят только, чтобы остаться и отметиться. Затягивалась эта пауза, в которой я уже только ждал, чтобы они удалились, они же стояли потупившись, переглядываясь и прыская от смеха от такой неопределенности. Потом вдруг один из них перешел в наступление, став бубнить, что не имею я права прогонять их с лекции за опоздание. Дурной была эта ситуация, потому что хотя в действительности и присутствовали зафиксированные правила внутреннего распорядка ВУЗа, регламентирующие недопустимость опоздания без уважительной причины, заниматься сейчас разбирательствами означало бы окончательно сорвать лекцию. В конце концов, я сдался, отправил их в последний ряд, а сам продолжил занятие. Остаток пары был, конечно, загублен. То и дело отвлекался я на них, возящихся, замечал что не делают они ни черта, не слушают, а только перешептываются. Стоял я, кипятился безо всякого толку, жалея, что одна из важных моих лекционных тем проваливается. Собирался я закончить занятие небольшой затравкой об искусственных нейронных сетях и потенциальном их применение в качестве памяти, предваряя дисциплину следующего семестра. Вместо этого я скомкано свернулся: выдал пару замечаний аудитории и пожурил по поводу приближающейся сессии.

Второй парой значилась у меня практика, которую провел я насупленно и неотзывчиво. Студенты подходили ко мне с вопросами, а я отправлял их читать методическое пособие и злился сам на себя за то, что переношу дурную эмоцию с предыдущей пары. Так я и принимал работы, угрюмо, немногословно, делая в журнале пометки со скидкой на отрешенного, расстроенного себя.

В преподавательской, куда явился я нервный и неудовлетворенный после занятия, было людно. На переменах между парами преподаватели обыкновенно забегали сюда передохнуть и сновали как муравьи, и толкались, и извинялись. Третьей парой было у меня окно, я присоединился к чаевничающему пожилому преподавательскому составу и напился с ними горького черного чая с печеньем, которые покупали мы в складчину. Собеседник из меня получился как всегда никчемный. На типовой вопрос "как дела", подразумевающий, естественно, нейтральный, ни к чему не обязывающий ответ, либо же, напротив, что поделюсь я маленькими вычислительными радостями из мира нейронный сетей, я мрачно ответил об отвратительнейшей первой лекции, испортившей начало моего дня, и о том, как глупо гипотетическому студенту гнуть свою линию и спорить с преподавателем. Хотя в моем-то случае студенты были совершенно не гипотетические, а конкретные, и поставил я себе жирную отметку, что на зачете обстоятельно обсудим мы с ними и RS-триггер, и посещаемость. Мой меланхоличный бубнеж выслушан был с вежливым сочувствием, меня подбодрили и немедленно перескочили на более важную тему – визит ректора в начале декабря, который меня в данный момент интересовал мало.

Я вернулся за свой стол. После обеда выпадал наш с Анатолием плановый визит на кафедру "Технической Физики", где собирались мы дважды в месяц с тамошними коллегами поговорить о модели сети и программном стенде. Перед этим, кровь из носу, я должен был встретиться с Машей Шагиной. У меня оставалось около полутора часов свободного времени.

На моем столе высилась гора распечаток результатов работы нашего стенда. Я решил ею заняться. Правильнее конечно было бы разбирать результаты за монитором рабочей станции, в лаборатории, однако я, по старинке, после каждой большой итерации тестов, распечатывал выдержку на бумаге. Зарывшись в испещренные цифрами листы формата А4, я попытался вручную проследить за квантовым состоянием с незначительной вероятностью, которая превращалась в итоге в весомую. Учитывая объем распечатки, выходило у меня скверно и намного разумнее было поставить задачу Толе, чтобы вывел он на печать определенный набор состояний сети. Исчеркав с десяток страниц и окончательно запутавшись, я бросил это дело, окончательно убежденный, что день сегодня не мой.

Когда пришла пора идти к Маше Шагиной, я убей не мог вспомнить, в какой аудитории будет занятие у ее группы. Совсем дизорганизовался я со своей испорченной лекцией.

Я спустился на первый этаж и во второй раз за сегодня прошел по длинному сквозному коридору к деканату. У самого деканата коридор расширялся в просторную нишу со скамейками и парой окон во внутренний двор, на стенах которой были развешаны стеклянные стенды с факультетским расписанием. На скамейках копошились студенты, были разложены куртки, сумки, кто-то сидел щурясь переписывал расписание. Это во второй-то половине семестра!

Интересующий меня стенд четверокурсников оказался конечно-же самым популярным, его загораживала плотная массовка. Я решил не лезть в самую гущу и встал покамест за их спинами, ожидая, пока народ рассосется. Выбеленный затылок девушки в фиолетовой шерстяной блузке показался мне знакомым, но я не обратил на нее внимания. Она повернулась и я почувствовал на себе жгучий взгляд. Глаза наши встретились. Это была "Оленька", которую несколько дней назад Никанор Никанорыч публично прижучил перед Марией.

Смешался во мне немедленно рой конкурирующих мыслей о том, что совестно мне перед нею, ведь не умею я происшествия в фойе ни толком объяснить, ни повиниться, а может и не нужно вовсе виниться, ведь какая-никакая правда раскрылась, и последней уже пришла мысль о том, что Оля учится в одной группе с Машей, и вопросы свои могу я обратить не к расписанию, а к ней.

– Здравствуйте, Борис Петрович, – сказала Ольга, прерывая неловкую паузу.

– Да-да, здравствуйте, – стушевался я.

Язык мой отказывался ворочаться и никак не мог я правильно скомпоновать фразу.

– Шагину ищете? – вдруг спросила она.

После такого вопроса, я сконфузился еще больше. Хотя и не услышал я в голосе Ольги никакого подтекста, однако сам вопрос содержал в себе некоторую двусмысленность.

– С-с чего вы взяли? – занял я заикающуюся оборонительную позицию.

Теперь уже увидел я на Ольгином лице с густо накрашенными ресницами тень улыбки.

– Да так, в голову пришло. Общежитием нашим интересуетесь и на лекцию к нам приходили.

Я и вправду приходил к ним на занятие, чтобы извиниться перед Машей за выходку в фойе.

– Прямо небезразлична стала вам Шагина, Борис Петрович, – голос Ольги повысился, в нем появилась нотка ехидства, и я обратил внимание, что обернулись на нас несколько студентов, Ольгиной группы. Очевидно добрались они уже из первого здания.

К этому времени я уже совладал с собой. Есть у меня в голове определенный тумблер, который переключается, когда студент опасно приближается к грани, где заканчиваются отношения преподаватель-учащийся.

– Я прошу прощения, Ольга, – сказал я голосом с металлическими нотками. – Я действительно хотел узнать, пришла ли Мария сегодня на занятия и не требуется ли ей помощь.

Я запнулся, подумав, что Маша возможно не хотела бы распространяться про вчерашний случай.

За спиной я услышал отчетливый звук расправляемой газеты.

– Борис Петрович, вы причудливо тактичны, – раздался знакомый бархатистый голос.

Я обернулся, чтобы увидеть Азара, восседающего на скамейке, напротив расписания, наполовину загороженного огромной бульварной газетой с цветными отворотами и кричащими заголовками. Он тряс газетой, пытаясь заставить ее принять вертикальную форму, но у него не выходило. Огромный угол свешивался вниз, как ухо у собаки. На загнутой первой странице мелькали барышни с голыми ногами.

Удивительно не к месту выглядел лысый Азар, восседающий между студентов, с броской желтой газетой наперевес, в черном как смоль выглаженном костюме, закинувши ногу на ногу, в остроносых ботинках "Оксфорд", над которыми уходили в черные раструбы брюк темно-серые носки.

– Здравствуйте, Азар, – сказал я автоматически.

– О да, здравствуйте, конечно, – он снова встряхнул газетой и бумажное прямоугольное "ухо" снова поднялось и опало. – я вот тут решил ознакомиться с современными нравами, дожидаясь, когда вы на "Физику" пойдете. Презабавное чтиво, знаете ли, откровенно пошлое, с похотливенькими письмами читателей, штампуемыми парочкой журналистиков. А тиражи между тем огромные. Волшебно!

Теперь, конечно, центром внимания пятачка перед расписанием стал Азар. Говорил он громко, низко, нисколько не тушуясь, и как-то автоматически притягивал, перетягивал внимание. У меня возникло впечатление дежавю, потому что в очень похожей ситуации несколько дней назад встретил я Никанор Никанорыча.

Азар коротким рывком сложил газету вдвое и поднялся. Ничего кроме газеты у него с собой не было.

– Я предлагаю прогуляться, Борис Петрович. Анатолий Саныч заждался уже, – сказал Азар. – Ольга Владимировна, скажу я вам по секрету, не имеет ни малейшего понятия о том, требуется ли Марии помощь. Тот нелепейший случай с комнатой в общежитии расстроил хрупкую девичью дружбу и Ольга проживает теперь в помещении одна, ожидая подселения.

Ольга стояла рядом со мной, смотрела на Азара и хлопала глазами с неестественно длинными накрашенными ресницами.

– Не беспокойтесь, уважаемая Ольга. Подселение прибудет скоро. Эта брешь, успешно монетизируемая комендантом, в ближайшее время будет заделана. Чего не скажешь о дружбе, которую вы, извиняюсь, прохлопали.

Глаза Ольги стали как будто стеклянными после этих слов.

– Сумасшедший дом какой-то! – с вызовом крикнула она то ли себе, то ли нам, и, нервически продравшись сквозь студентов, исчезла в коридоре.

Переживала по-видимому Ольга ссору с Марией, и не очень удачно выходило у нее это скрыть, прячась за напускной гордостью и юношеским максимализмом.

Молодой человек, которого я не разглядел за спиной у Ольги подошел ко мне и сказал:

– Борис Петрович, Шагина звонила сегодня и сказала, что не придет. Постарается прийти завтра на лабораторные занятия.

Я поблагодарил студента и проследовал за Азаром в университетское фойе, с которым связано было уже несколько эпизодов моей истории. Пока мы шли по коридору Азар молчал, только скрутил газету в трубу. Шел Азар размеренно, выбрасывая вперед ноги. В спортзальных размеров вестибюле он встал как вкопанный у прямоугольной колонны. Тубусом газеты он похлопал себя по свободной ладони.

– Прежде всего, Борис Петрович, – заговорил он, – я хотел бы, чтобы вы не беспокоились по поводу милиции и Марии. Могу вас уверить, что наш вчерашний знакомец капитан Филинов обладает в настоящее время всей полнотой информации по происшествию, и наше с вами дальнейшее участие в разбирательстве не потребуется. Мария отделалась синяком и ссадинами, пребывает сейчас по месту прописки, в своей новой общежитской комнате, как положено, с медицинской справкой и освобождением от занятий. Ее также не станут побеспокоить...

Я протестующе замотал головой.

– Подождите, Азар, это вовсе не шутки. Это милиция, это обвиняемые, это суд. Есть процессуальная часть. Будет представление в деканат, повестка для дачи показаний.

Азар невозмутимым тоном воспитателя в детском саду продолжал пояснение:

– Все формальные процедуры будут исполнены в кратчайшие сроки, в полном соответствии и со всей строгостью. Однако из них максимально исключены участники потерпевшей стороны и свидетели. Ах, что это был за коньяк! – вдруг переключился он расплываясь в улыбке. – Стыдно признаваться, ведь я, ради чистоты следственного эксперимента, разбил таки бутылку и продемонстрировал правохранителям благоухающую "розочку".

– Так не бывает, – упорствовал я, отказываясь его слушать, – ведь это студенты. Тут уголовная ответственность, родители начнут бегать, уговаривать, может и угрожать.

Азар прервался в своих мечтательных воспоминаниях.

– Ах да, Борис Петрович. Я забываю о вашем некотором опыте, связанном с криминальными компаниями, наподобие той, с которой мы столкнулись вчера. Родители побегут, конечно. Уже побежали, ведь местные же студенты, не приезжие. Уже сидят уговаривают капитана Филинова. Но тот – кремень!

Фраза "компания, с которой мы столкнулись" запустила тревожный вычислительный процесс в моей голове. Случайно ли столкнулись мы с пьяной компанией вчера? Я вспомнил множественные саркастические замечания, что отвешивал Азар. "Общей знакомой", с которой должны были мы встретиться, несомненно была Маша Шагина. Вот и встретились. Я почувствовал, что начинаю краснеть и злиться. Серьезно, не на шутку.

Из этого состояния меня вывел голос моего собеседника, усилившийся в разы.

– Я повторяю, Борис Петрович, – Азар с нажимом чеканил слова, – Вчерашняя ситуация никоим образом вас не побеспокоит.

Он словно бы вдруг вырос и навис надо мной, или это только тень, которая должна была прятаться под его пятками от оконного света и негасимых люминесцентных ламп университетского фойе, внушительно вытянулась к самым турникетам. Мне показалось, что глаза Азара обратились черными впадинами, а лицо побелело, треснуло и разбежалось брызгами морщин по скулам, подбородку и вверх, по лбу на лысину. Как будто античная мраморная статуя одномоментно пробежала свой жизненный цикл, тлея, тускнея и обращаясь в прах на моих глазах.

Я ошарашенно вздрогнул, мгновенно посерев и покрывшись испариной, а когда сморгнул, Азар стоял передо мной как ни в чем не бывало, прежний, чуть насмешливый, с газетой. Из за внезапно возникшей моей глухоты доносился его голос: