Текст книги "Теория квантовых состояний (СИ)"

Аменхотеп Четвертый Эхнатон видел сон.

Он медленно шел по пустынному переулку столицы Ахетатона. Небо было заволочено однотонным серым одеялом облаков так, что нельзя было понять, где скрывается солнце. Аменхотеп знал своей город в деталях, вместе со старшим зодчим Бактом он провел над планом новой столицы долгие дни и ночи, однако сейчас не мог узнать улицу. Определенно это не был квартал рабов, здесь стояли и дорогие дома вельмож, и простые кубического вида жилища ремесленников. За штукатуренными стенами оград он видел прямоугольные крыши часовен и жилых строений. В дверных проемах хижин – простую утварь бедняков. Стены из песчаника обыкновенно белые, искрящиеся под лучами жаркого светила, стояли понуро, серо, словно неприветливые стражники, встречающие незнакомого гостя. Пустые глазницы окон зияли сумраком и Аменхотепу казалось, что оттуда, из тихой темноты, кто-то наблюдает за ним.

Улица была пуста, при этом выглядела так, будто мгновение назад здесь были люди. Аменхотеп замечал посуду, вязанки дров, остатки еды. Но ни звука, ни шороха, ни шелеста, никого. Даже пыли не слышал он, тонкого задорного свиста поземки неизменно присутствующего на аллеях и площадях городов Та-кемет. Сандалии Аменхотепа не поднимали пыли, они глухо вгрызались в утрамбованную поверхность дороги, не проваливаясь, не хлопая, не пыля. Аменхотеп отчетливо ощущал нереальность происходящего.

Аменхотеп вышел на базарную площадь, плотно окруженную строениями. Он прошел мимо прилавков прячущихся в тени пальмовых навесов, среди разбросанных плетеных корзин с фруктами, посуды, рулонов ткани.

У одного из прилавков на земле внимание его привлекла брошенная статуэтка быка. Каменная фигурка представляла собой коренастого треугольногрудого быка с увесистыми рогами полумесяцем и вытянутой, прижатой к груди мордой. Величиной фигурка была с кулак. Аменхотеп узнал ее. В прежней столице Но-Амоне так неизменно изображали Мневиса, бога плодородия, одно из воплощений бога Ра. Такие фигурки запрещены были в Ахетатоне. Бог был един, вездесущ и имя было ему Атон. Старым богам и их изображениям не место было в Ахетатоне, столице обновленного Та-кемет. Атон не имел воплощений и изображений иных, кроме лучезарного солнца, простирающего длани к благодарным верующим.

Долгие годы Аменхотеп избавлялся от старых суеверных представлений о богах, прячущихся в темных углах хижин и камышовых зарослях болот. Потом и кровью выкорчевывал он древнюю традицию, когда каждый Дом, город и область-сепат возвышали собственных богов, приносили жертвы своим воплощениям Геба, Анкера, Нут и их многочисленным потомкам. Аменхотеп запретил изображать старых богов, по его приказу соскабливались старые рельефы и фрески. Он изменил обряды, теперь проходили они не в пугающей глубине храмов, доступных лишь избранным, с кровавыми жертвами, а на свежем воздухе, под лучами ласкового солнца Атона, даруя ему цветы и фрукты. Возводились храмы единому богу, жрецы Атона просвещали людей.

Были однако те, кто сопротивлялся, не соглашался. Аменхотеп хорошо знал о происках знати и жречества, засевших в старейших сепатах Та-кемет, что лгали, плели интриги и втайне поклонялись старым богам. Но здесь, в своей новой столице Ахетатоне, где карал он ослушавшихся без жалости, мог ли он ожидать найти посреди рыночной площади фигурку Мневиса? Так ли далеко, как он думал, простирается по земле Та-кемет его власть, а также слава и почитание единого бога Атона? Аменхотеп поднял лицо к небу, ища поддержки. Серая пелена все также безжизненно тянулась между крышами пустого города насколько хватало глаз.

Когда Аменхотеп опустил взгляд вместо статуэтки быка он увидел развалившегося на прилавке человека. Человек был дороден, хотя и не отчаянно толст. Он носил плотный нарамник-пончо серого, дымчатого цвета, оставлявший открытыми пухлые руки и подмышки. Бедра были перехвачены небедренной повязкой синдоном. Одна нога его произвольно свисала с прилавка, другую он поставил на него, подтянув колено. Человек был лыс, лицо его, с пухлыми губами, носом и маленькими острыми глазками смотрело прямо, дружелюбно и чуть насмешливо. Падать ниц перед царем Те-Кемет, как того требовал обычай, он похоже не собирался.

Аменхотеп вгляделся в его лицо. Загаром человек походил на местного, однако же черты лица были скорее хеттскими. Несколько неуютно почувствовал себя сухой среднего роста фараон-небтауи в присутствии крупного незнакомца.

– Я встречал уже тебя, не так ли? – спросил он.

– Будь жив, невредим и здрав, владыка Аменхотеп, – надломленно ответствовал человек, – Мы и вправду встречались Но, скорее, это я встречал тебя. Один раз во время шествия по дороге Первого жреца, я громче всех кричал тебе славу. И еще раз на обряде в честь начала сезона Перет, в Большом храме Атона. Такая внимательность делает тебе честь, о владыка Верхнего и Нижнего Та-кемет.

– Нет, не то, – нахмурил брови Аменхотеп. – раньше, гораздо раньше. – припоминаю лицо твое из далекой молодости. В Но-Амоне может быть. Или еще раньше, в Митанни, в Хошкани, – он задумался. – Помню, словно в тумане. Как зовут тебя?

Радостно улыбнулся незнакомец.

– Прекрасная память, владыка Аменхотеп! В Хошкани, в храме Митры состоялась первая наша встреча. Равно, как представился я тогда – зови меня Баалом. А если имя это тебе непривычно, так как пришло оно из другой страны, можно и Мневисом, в честь которого сделал эту славную работу резчик из Иуну, – Баал повертел в пальцах каменную фигурку быка. – Хоть и не желаю я именоваться чересчур вычурно, туры, быки и тельцы всегда были моей слабостью.

Аменхотеп огляделся неуверенно по сторонам.

– Ты послушник храма Атона? – спросил он зная почти наверняка, что такого жреца у Атона нет.

– К сожалению, нет, – сказал Баал, – Не того совсем склада я, чтобы быть смиренным послушником. Сам видишь, прямолинеен, дерзок, сложности у меня с чинопочитанием. Правильнее считать меня посланником от дружественных сил, желают которые помочь тебе.

Фараон-небтауи замолчал, внутренне напрягшись. Взгляд его скользнул по собственной белоснежной рубашке-клазирис и юбке-схенти, перехваченной поясом с вышитыми золотом знаками Великого Дома. Никакого оружия, только голые руки, и ни души вокруг. Но ведь это сон, всего лишь сон.

– Ох, владыка Аменхотеп, – протянул Баал, – стар становишься ты и подозрителен. Не желаю причинить я тебе никакого зла, желал бы – давно уж причинил.

Отказать в логике незнакомцу из туманного прошлого было нельзя.

– Перейду-ка я к делу, – Баал сделал серьезное лицо, – Прошу, выслушай меня. Великое и правильное дело задумал ты, небтауи. Одним усилием царской воли вытащить Та-кемет из жреческих междуусобиц. Исполнить мечту великой своей матери, воцарив над величайшей из стран единого бога-солнце – Атона. Поднять на уровень знати безродных, но талантливых ремесленников и лекарей. Добиться высочайших успехов в зодчестве, ирригации и медицине.

Аменхотеп сосредоточенно слушал.

– Однако знаешь ли ты, что против тебя в этой войне не только старый Та-кемет, с его старыми жрецами и знатью, но также и цари Куша, Вавилона и Тира? Ты теряешь союзников быстрее, чем слуги твои соскабливают со стен изображения старых богов. Границы твоей власти неумолимо сужаются.

– Зачем ты повторяешь мне то, что мне известно? – вспыхнул фараон, – Неужто думаешь ты, что не прислушиваюсь я к вернейшим моим советникам – Эйе, Сменкхаре и Патонемхебу? Не вижу я пока той опасности, о которой говоришь ты. Так, горстка мышей, задравших хвосты, пока отвернулась кошка, – он скривил лицо. – Если потребуется, есть у меня беспощадное средство погасить эти трусливые попытки укусить Та-кемет для тех, кого кормили мы с ладони!

– О, да, Аменхотеп, – напрямую, по имени обратился Баал к фараону. – Только не чересчур ли страшно эти средство, как если бы пытался ты погасить маслом лампад разбушевавшийся в сухом тростнике пожар.

– Если не оставят мне выбора... – горячо выпалил Аменхотеп.

– Выбор есть всегда, небтауи! – Баал повысил голос и зыркнул на фараона так, что тот замолк. – Однажды был уже сделан выбор и до сих пор пожинаешь ты плоды его в виде оставленной на поколения земли вокруг Но-Амона.

Фараон молчал, переваривая сказанное Баалом.

– Я здесь не чтобы порицать тебя, – продолжил Баал миролюбиво, – У тебя есть для этого царица Нефертити, которой не вернул ты еще долга. Хочу лишь дать тебе совет, что иногда правильный выбор – отступить. Порой отступить означает победить.

Но Аменхотеп думал о другом. Слишком хорошо знал Баал все, что копилось на его сердце. Слишком много для случайного встречного много лет назад. Аменхотеп сосредоточился и вспомнил. Вспомнил этого отшельника. Много лет назад, когда прятала его мать царица Тийа от конфликта Домов жречества в Хошкани, столице Миттани, изучал он практики храма Митры, с их ритуалами, утробными пениями и окуриваниями. Тогда впервые почувствовал молодой принц, что скрывается за песнопениями и богатыми подношениями нечто большее чем древняя традиция. В сладковатом и горьком дыму тесных храмовых крипт, провалился он в пустоту, потерял ощущение пространства и увидел его, этого самого Баала, такого же дородного, пухлого, разве только халат тогда был на нем иной, расшитый на хеттский манер. Не удержались в памяти Аменхотепа детали того разговора, помнил он только, что высмеивал Баал жречество, едко и справедливо и осталось тогда у Аменхотепа стойкая уверенность, в том, что нет бога кроме страха, в старых культах, поклоняющихся каждой живности, обитающей на топких берегах реки Хапи. Как учила его мать Тийа, есть лишь солнце Атон, настоящий источник жизни и плодородия, и вера в него спасет утопающий в междуусобицах Та-кемет.

Лицо Баала расплылось в улыбке.

– Вспомнил меня, небтауи. Хорошо, тогда нет больше сомнений у тебя, что дружеский это совет, и не имею я никакого подвоха.

– К-кто ты? – прошептал смущенный Аменхотеп.

– Ах, у меня столько имен. Не хотелось бы перечислять их все. К тому же это лишь сон, немного странный, немного вещий, но сон. Лови!

С этими словами он бросил фигурку быка-Мневиса в лицо фараону. Аменхотеп дернулся, попытавшись закрыться руками, и... проснулся в своей просторной опочивальне, в Большом дворце.

Большой дворец Анхетатона являл собой образец выдающегося строительного мастерства зодчего Бакта. Выстроенный в виде четких прямоугольных линий с разумно разместившимися залами, приемными, садами, купальнями и молельнями, а также целым городком для прислуги. Облицованный снаружи дорогим белым камнем, доставлявшимся в Ахетатон из далеких каментоломен Та-сэмау (верхнего Та-кемет), он сверкал в лучах солнца, и всякий паломник удивлялся этим словно светящимся белым чертогам, достойным сына богов.

Да и сам город был удивительно гармоничен. Ему не было и пятнадцати лет от роду, но строился он с учетом всех ошибок прошлого, превративших в запутанные муравейники большие города Иону и Но-Амон. Улица Первого жреца пронизывала город с юга на север, в параллель величественно несущему воду Хапи. Восточный квартал рабов был вынесен подальше от города, на восток. Но и его Аменхотеп с Бектом разбили с умом, в виде ровной сетки улиц с единообразными хижинами и площадями. В самом же Ахетатоне, помимо величественных дворцов для владык Аменхотепа и Нефертити, помимо циклопического Большого храма Атону, не менее скрупулезно и ответственно подошел зодчий и к жилым кварталам. Дома вельмож и сановников разумеется отличались от домов торговцев и ремесленников, однако все они следовали одному плану, общему архитектурному видению, выделяясь лишь размерами, часовнями Атону и помещениями прислуги там, где это было необходимо. Город блистал, подставляя белые, светло серые бока и крыши отцу Амону. Утрамбованные дороги ортогонально разбегающиеся от широченного проспекта Первого жреца, островерхие стелы, прямоугольные арки над улицами, с окнами-бойницами и воинами в белоснежных рубахах-калазирис, все было подобрано, подогнано чтобы соответствовать значимости новой столицы и новой вехи в истории Та-кемет.

Аменхотеп принимал живейшее участие в решениях, деталях орнамента и даже архитектуры. С одинаковой въедливостью и ответственностью подходил фараон ко всякому делу, касающемуся нового Та-кемет. Вокруг себя собрал он талантливейших людей, лучших со всей страны. И не только среди знати, высокопоставленных придворных и жрецов выбирал фараон. Часть их, настоящих мастеров своего дела, возвеличил Аменхотеп из немху, как называли в Та-кемет выходцев из свободного незнатного населения. Взять хотя бы Бекта, старшего зодчего, которого отыскал фараон среди простых ремесленников в Но-Амоне. Или второго верховного жреца Атона, вслед за первым, самим Аменхотепом, выдающегося оратора Мерира, не раз одерживающего победы в словесных баталиях с опытнейшими жрецами Амона и Сэта. Будущего известного богослова в быстро схватывающем юноше фараон приметил в одном из малых Домов сепата Инбу-Хед. Не мог не вспомнить он и Аамеса, своего названного брата, выросшего при дворе в Но-Амоне.

С появлением Аамеса в семье Великого Дома связана была целая история. В бытность свою фараоном, отец Аменхотепа Четвертого, Аменхотеп Третий жестоко подавил восстание племен гиксосов, остатков иноземных династий, захвативших когда-то Та-меху (Нижний Та-кемет). Опасаясь повторения ошибок прошлого, Аменхотеп Третий безжалостно и кроваво уничтожил несколько их малых городов и деревень. В то самое время, дочери фараона, с позволения царицы Тийи, приютили во дворце подкидыша. Судя по чертам лица, Аамес был гиксовского племени, однако же отстояла его Тийа перед мужем и принят был он в многочисленную царскую семью. Аамес вырос и получил образование при дворе в Иуну, превратившись в виртуозного царедворца, дипломата, управляющего и разумного военачальника. Аменхотеп Четвертый, относившийся к Аамесу как к названному брату, отдавал должное мудрейшей матери своей, почившей царице Тийе. Ведь сама она, не царского рода, помогла увидеть, донести важность возвеличивания людей не по происхождению, а по заслугам и талантам.

Аменхотеп кряхтя поднялся с просторной кровати, представлявшую собой богато расписанную деревянную раму установленную на четыре опоры в форме лап льва. Среднего роста, худой, он был еще не стар, однако уже продолжительное время спал в одиночестве. По положению, Аменхотеп имел несколько жен, одна из которых называлась старшей. Однако лишь одну женщину желал он видеть рядом с собою, и эта женщина велением злой судьбы не была с ним. Она не была далеко, при желании он мог видеть ее ежедневно и даже, если бы всерьез захотел, обладать ею. Но она не принадлежала ему, слишком много утекло воды, и многое потеряли они со времен юношеской своей любви, будто бы несоответствующей их высокому сану. Остальных своих жен Аменхотеп жаловал настолько, насколько удовлетворяли они его потребностям.

В обязанности слуг фараона-небтауи входило немедленно замечать время сна и бодрствования сына Атона, чтобы тотчас предложить обязательные услуги. Порой это раздражало Аменхотепа, но не сегодня. Он позволил помочь себе умыться, подвести глаза и нарядиться в расшитый золотом шарф-синдон, тяжелый пояс с драгоценными камнями и длинную до пят рубашку-калазирис. Следом, на голову монарха водрузили тяжелый парик. Не предвидя сегодня путешествий и визитов, Аменхотеп отказался от короны, заставив молчаливых слуг, носить ее за собой на деревянной подставке – ковчеге.

Дурной сон отступил, оставив некоторое послевкусие. Аменхотеп не думал о нем. Их было много, разных снов. Он помнил лишь самый страшный свой сон, случившийся много лет назад, и никакие последующие грезы не могли сравниться с ним. О том сне Аменхотеп старался не вспоминать, однако забыть его он тоже не мог. Только задвигал подальше, поглубже внутрь себя.

Утреннюю трапезу фараон-небтауи великодушно позволил разделить с ближайшими советниками. Сменкхара, младший брат и приемник Аменхотепа и Эйе, старший советник-чати фараона, были препровождены в просторную столовую.

Сменкхара носил полагавшуюся брату фараона белую тунику-калазирис с вышитыми золотом символами Атона, парик и платок-немес. Он был молод, только обрел мужественные формы, манеры его были порывисты, решения и суждения чересчур резки. Лишь недавно стал он представлять в сепатах Великий Дом. Аменхотеп приставил к нему мудрого и осторожного Эйе, чтобы в поручениях своих не натворил чего Сменкхара. Эйе хорошо справлялся с ролью. Слава его как судьи, писца правосудия, гремела и в Верхнем и Нижнем Та-кемете. Эйе носил желтую юбку-схенти, кожанный пояс и длинноволосый парик с диадемой Атона. Если бы мог выбирать Аменхотеп, он одного Эйе отправлял бы с дипломатическими поручениями, однако Сменкхара был ему братом, а также и соправителем по праву крови.

Аменхотеп ждал от советников новостей из крупнейших сепатов. Ему было известно, что старое жречество и знать плетут против него интриги, и важно было знать, сумели ли договориться Эйе и Сменкхара с наместниками сепатов и владетельными пророками домов Ра, Сэта и Маат, от которых зависело многое не только во внутренней, но и во внешней политике Та-кемета.

Сменкахара и Эйе поклонились и длинно поприветствовали Аменхотепа, как того требовал обычай, и он ответил им ритуальным приветствием с благодарностью Атону.

После этого Сменкхара порывисто подошел к столу Аменхотепа и уселся на ладьеобразную скамью, а Эйе задержался в портале двери, дождавшись повелительного кивка Аменхотепа. Сменкхара так жадно смотрел на яства, расставленные на столе Аменхотепа слугами, что фараон рассмеявшись махнул рукой:

– Ты как будто не ел неделю, Сменкхара. Угощайся.

Сменкхара схватил фрукт и немедленно впился в сочную мякоть.

– Так какие новости из Та-сэмау? – спросил Аменхотеп выждав паузу.

– Да какие там новости, – Сменкхара утер залитый соком бритый подбородок льняным полотенцем-салфеткой. – Старые Дома прячутся, официально все жрецы посещают храмы Атона и их регулярно видят на церемониях. Но правда состоит в том, что старые службы, даже самые темные – Сэту, Апопу, Анубису, исправно проводятся, и некоторые в тех же самых храмах что и раньше.

– Требуется время, чтобы люди, особенно знать, уверовали в единого великого нашего бога Атона, – осторожно добавил Эйе.

Аменхотеп поднялся со скамьи и к нему тут же подскочил слуга с короной.

– Послушайте. Не надо рассказывать то, что мы итак знаем. Давайте по-существу, что со жречеством Амона-Ра? Мы закрываем глаза на их обряды, несмотря на закон о едином Атоне. Что мы имеем взамен?

Убедившись, что Сменкхара молчит, ответил Эйе:

– Мы встречались с главами десяти Домов, владыка Эхнатон, – обратился Эйе к фараону по его новому имени, "сын Атона", – Дома богов смерти в большой обиде на тебя за разрушение храмов и уничтожение обелисков. Они не открывали своих лиц при встрече с нами, опасаясь преследования. Их жрецы пугают людей чумой, которая до сих пор свирепствует в каменоломнях. Те кто помнит еще черные небеса, могут противопоставить им историю как великий Атон руками своими развел облака и озарил землю Та-кемет. Однако есть и те, кто этого уже не помнит, не хочет помнить, но прекрасно помнит как подавил ты восстание рабов, и страшные отметины кары богов, что язвой смердят у стен Но-амона.

Аменхотеп молча кивнул.

– Дома воплощений Амона-Ра более открыты, – продолжал Эйе, – они поддержат тебя против Куша и Хеттов, однако во внутренних делах предпочитают сохранять нейтралитет. В то же время мы не обнаружили слухов или доказательств тому, будто готовится бунт. Даже враждебные Дома подтвердили, неизвестно, насколько этому можно верить, что они не поднимут руку на сына бога, что боги... кхм... лже-боги, сами покарают Эхнатона.

– Кстати говоря, – ввернул Сменкхара, – я тоже не застал черные небеса над Та-кемет. Мать рассказывала мне, будто трясся Та-кемет в лихорадке и наползали с севера черные тучи и стояла одна лишь ночь до самого Куша. Народ вышел в страхе и рабы выли, и по очереди Дома приносили жертвы своим богам.

– Я был еще ребенком в то время, о Сменкхара, но своими глазами видел черные небеса и как жгли жрецы Апопа быков и рабов, пытаясь умилостивить своего грозного лже-бога.

Задумчив оставался Аменхотеп-Эхнатон слушая, как рассказывал Эйе историю его юности. Пухлые тучи, клубящиеся, черные, пришли с севера, и накрыли сначала дельту реки Хапи, потом Иуну и весь Та-сэмау. Говорили что сама земля под морем Уад-ур разверзлась и выпустила из подземного мира Аментес черный дым, состоящий из душ мертвых. Вода отступила на многие шемы, обнажив берег Уад-ур. Это был тот переломный момент, когда молитва Атону-солнцу, как источнику блага и жизни на земле Та-кемет, поставила точку в споре о первенстве богов, их могуществе. После долгой многодневной молитвы, тьма расступилась и владыка Атон-солнце вновь показался на небосводе. В те дни неокрепший еще Дом Атона заронил зерно истинной веры в сердца знати, бедняков и рабов Но-Амона, убедительно показав что лишь солнце, лик Атона, есть единственный источник жизни и блага, и нет большей милости, чем возвращение его в прозрачное, чистое небо над Та-кемет.

– Полгода назад, Эйе, мне доносили, что в сепате Иуну собирают армию, – сказал Аменхотеп. – Они якобы хотели возводить на царство давнего потомка дочери Тутмоса третьего из Дома Мневиса, – фараон произнес это имя и вспомнил недавний сон.

– Это пока не подтверждается, владыка Эхнатон, – учтиво поклонился Эйе. Наши шпионы следят за всеми домами Иуну. Настроения там плохие, но обусловлены они в основном нашими промахами на дипломатическом фронте между Эблой и Вавилонии и угрозой войны с Хеттами. Когда запланируем мы объезд номов Та-кемет, туда бы я рекомендовал направить стопы сына Атона в первую очередь.

– Я думаю, великий Эхнатон, – заговорил Сменкхара, – нам не помешала бы сейчас небольшая война, а вернее демонстрация силы. Может быть самим нам стоит напасть на Хеттов, не дожидаясь пока соберутся они с силами.

– Ты молод Сменкхара, и грезишь подвигами. А война это сотни и тысячи смертей, раненых, калек.

– И рабов, и слуг, и земель, и трофеев! – подхватил Сменкхара. – К тому же есть в наших закромах средство, с которым нипочем нам вражеская армия. Демонстрация такой силы уничтожит сомнения наших соседей в мощи Та-кемет. Равно как и внутренний враг сунет в песок голову.

Эхнатон покачал головой.

– Это обоюдоострый меч, Сменкхара. Вынув его, не так просто спрятать обратно. Вспомни Но-Амон и вымершие кварталы. Не умеют пока наши Дома жизни и смерти остановить нашей силы. Внимательно слежу я за их успехами. Торопятся они, теряют талантливых молодых эскулапов. Но не могут пока остановить чумы. Выживают лишь мерзкие крысы.

– А представь, владыка брат, – воодушевленно продолжал Сменкхара, – сколько новых рабов, на которых смогут отточить свое мастерство твои эскулапы. Война определенно решила бы многие наши задачи. Добр ты, великий Эхнатон, может быть жестче надо порой.

– Надеюсь, что я выучил прошлый урок, – ответил Аменхотеп и сделал знак, что аудиенция окончена.

Следующие часы Аменхотеп потратил на утренние ритуалы, молитвы Атону, навестил жен в их внутренних покоях. Провел время с советниками над экономическими докладами. Разлившийся прошлогодний Хапи принес богатые урожаи льна и тростника, хорошо шла торговля с Кушем, несмотря на донесения о волнениях и готовящемся бунте. Удалось встретиться с Бектом и обсудить строительство южной части города, где должны были раскинуться еще два малых храма Атона. Подвоз песчаника с берегов восточного моря Вази-ур возобновился после улаживание ситуации с рабами. Уступки на которые пошел Аменхотеп по совету Аамеса дали о себе знать, рабы успокоились.

Весь долгий день, равно как и вчера, Аменхотеп ожидал новостей из Дома жизни, от Имхотепа, старшего эскулапа Ахетатона. Когда день пошел на убыль, а Имхотеп не появился, фараон решил навестить его сам. Он отдал распоряжения и вскоре крытые носилки фараона, под расшитым золотыми картушами балдахином с карнизом, в окружении группы телохранителей, вынесли из восточного входа дворца. Царский паланкин по диагонали пересек улицу Первого Жреца, мимо пилона и высокой ограды Большого Храма Атона. Там, к северу от монументальной постройки, разместились несколько усеченных пирамид с прямоугольными рукавами вспомогательных помещений – прихрамовая школа и Дом жизни.

Носилки Аменхотепа въехали в портал высотой в четыре человеческих роста, мимо падающих ниц младших жрецов. На стенах его встречали живописные рельефы Дома жизни – жрецы-врачи, помогающие раненым воинам и калекам, под лучами всезрящего Атона. Как отличались они от прежних Домов жизни, угрюмых, внушающих трепет, с пугающими росписями, посвященными мрачным Анубису, Сэту и Сехмет.

В просторном заднем дворе под открытым небом Аменхотеп спешился, отмечая малое число больных-херидес. Люд, замечавший фараона опускался на колени как тростник под порывом ветра. Здесь их, в порядке живой очереди, принимали студенты-медики, молодые жрецы Атона.