Текст книги "Теория квантовых состояний (СИ)"

Автор книги: Роман Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Твои наблюдения, Нефертити, всегда были для меня важнее, чем все официальные визиты и договора моих военачальников и дипломатов, – ответил он. – Я бы хотел слышать их немедленно, а не спустя декаду.

– Я не сказала тебе ничего нового, Эхнатон. Ты заперся в Ахетатоне, возносишь молитвы единому Атону и чахнешь над своим непобедимым оружием. При этом почти каждый сепат севера имеет свою, неподвластную тебе армию. В Иуну возродили открытое поклонение Мневису и заключают независимые соглашения с Хеттами. В Но-Амоне жрецы Амона и Сэта не скрываясь проводят свои обряды, приносят человеческие жертвы.

Это противоречило информации, которую Аменхотеп получил утром от Сменкхары и Эйе.

– Наверное сейчас ты снова скажешь, что оружие твое непобедимо и ты можешь войти в Но-Амон в любой день. Сделать так, как ты уже поступал прежде – выпустить смерть и согнать умирающих в каменоломни. Только вспомни, что тот костер еще не погашен. Деревни вокруг Но-Амона вымерли, а люди с тех самых пор видят тебя карателем, а не освободителем.

Аменхотеп не мог этого слушать. Он вскричал:

– Ведь именно поэтому я нахожусь здесь, в Ахетатоне, Нефертити! Я отыщу спасение, я покажу, что не только лишь карающим бичом, но и живительным лекарством может быть благословение Атона. Знаешь ли ты, как продвинулся Имхотеп, знаешь ли ты, что добился он уже излечения крыс и совсем скоро сможем исцелять мы больных!

– Я знаю, что возобновил ты эксперименты над живыми людьми. Что "анубисы" твои сжигают на берегу Нила остатки бедняг, которых пожрала страшная гордыня Эхнатона. Ты не забыл еще что стало с нашей дочерью? Она тоже принесена была в жертву этой гордыне, – она перевела дух и вдруг взмолилась: – Убей ее, мой возлюбленный Эхнатон! Молю тебя, уничтожь следы всех своих опытов, вычисти страшную чуму из нашей столицы, и время сотрет эту язву с тела Та-кемет!

Нет, с горечью думал Аменхотеп, не смогут, никогда не смогут они вернуть того, что их связывало. Слишком много потерь пережили они вместе. Слишком на многое расходились их взгляды.

– Моя царица! – он схватился за голову. – Ведь мы хотим одного и того же. Славы Та-кемет. Благословения Атона. Почему не примешь ты необходимость создания лекарства? Оно спасет нас! Перед Атоном, перед нашей дочерью, перед землей. Мы будем прощены! Мы спасем жизни!

– Нет, мой небтауи, – снова тихо проговорила Нефертити, по ее щеке покатилась слеза. – мы не будем прощены. Ведь ты не лекарства ищешь. Ты ищешь сосуд с водой, который будет у тебя противовесом сосуду с горючим маслом. Наравне с мыслью о чудодейственном зелье, ты пестуешь мысли об устрашающей силе чумы, которую сможешь ты обратить на врагов своих. Урок мы выучили каждый по своему. Мой урок, которому не суждено было осуществиться, – это уничтожить чуму. Отдать Атону и пескам Та-кемет разобраться с остатками заразы. Ты же сосредоточил в этом лекарстве всю свою жизнь, забыв про Та-кемет. Атон не простит тебе этого. И люди не простят.

Почему-то, в тот самый момент, страшно захотелось Аменхотепу прижать гордую царицу к себе. Она стояла перед ним, такая близкая и далекая с горящими глазами, ее слова раскаленными стрелами вонзались в его сердце. Он слышал ее и отчетливо понимал, что она чувствует, почему она говорит то, что говорит. Но он не сделал движения, только молча смотрел на нее.

– Я люблю тебя, Нефертити. Но я сделаю, как задумал и как должен. Ибо в той силе вижу я наше будущее. Только с ней не будет нам страшен никакой враг.

– И я люблю тебя, Аменхотеп. Будущее наше видела я в нас с тобою, под дланями благословенного Атона, а не у покрытого пузырями скверны тела нашей малютки Макетатон.

Аменхотеп не мог больше выносить ее взгляда. Он повернулся и пошел к выходу. Воды бассейна были черны как пустое небо.

Фараон встретил утро в открытой молельне Атону, в своем дворце. Горький привкус остался у него после разговора с Нефертити. И не только из-за чумы. Этому их разногласию было несколько лет, к его горечи Эхнатон почти привык. Неприятно поразили его новости из сепатов севера и юга. Фараон задумался, что вся внутренняя политика последних месяцев сосредоточилась для него в нескольких приближенных – Сменхкаре, Эйе, Патонемхебе и еще паре знатных наместников крупных сепатов, частых гостей Ахетатона. Они отправлялись в Инбу-Хед, Иуну и Но-Амон, они доставляли важнейшие новости. Патонемхеб и сегодня был в Куше, на южной границе Та-кемет. Насколько заслуживали доверия их донесения? Все они были частью того, старого Та-кемет, с множеством культов, родственных связей и традиций. Удалось ли Атону поменять их, приняли ли они всею душой единого бога?

Когда небо над головой Аменхотепа начало светлеть, он покинул молельню и поднялся по лестнице на одну из крыш внутренних помещений дворца, чтобы встретить первые лучи владыки солнца-Атона. Только в нем одном видел он сейчас союзника, ему одному мог он довериться.

Эхнатон увидел его, величественный красно-желтый диск, выползающий из-за линии горизонта на востоке, как бы из-за дымки. Вместе с ним, на севере, там где горизонт скрывался за частоколом изгородей, обелисков и крыш, Аменхотеп увидел густые темные облака. Сердце его упало.

Когда фараон вернулся во дворец, ему сообщили, что аудиенции ожидает Аамес. Аменхотеп приказал впустить его без промедления.

– Как же долго не было тебя, мой возлюбленный брат! – он обнял Аамеса за плечи, едва только тот поднялся после поклона и традиционного приветствия. – Меритатон говорила мне что несешь ты слово Атона среди удаленных поселений наших на севере, и даже нашел себе жену там.

Аамес был одним из наиболее доверенных лиц Эхнатона. Выросший при дворе, образованный вровень с членами царской семьи он был верным соратником фараона, своего названного брата, во всех его начинаниях. Он исполнял роли дипломата, принимал участие в воинах и одерживал убедительные победы, благодаря своему уму и хитрости. Талантливый руководитель, в вверенном ему сепате Ахетатона, он устроил иерархию подчинения за ответственные зоны градоуправления таким образом, что и в его отсутствие поручения его выполнялись безукоснительно.

Как и Ахетатон, зараженный верой в единого бога Атона, он помогал в распространении новой веры в Та-кемет. Он искал, исследовал свою родословную, среди многочисленных поселений пустынных племен, а также пленных, наемных работников и рабов. При этом, будучи умелым оратором, он нес слово Атона всюду, где бывал, в чем немало способствовали дары и лекарства, которые имел в достатке, как облеченный властью.

Аамес рассказывал, как те простейшие лечебные процедуры, что в Ахетатоне вошли в привычку жителей – омовение, очищение желудка и живительные мази, облегчающие боль и очищающие зараженные раны, воспринимались среди простого необразованного люда как прикосновение бога. Аамес не разубеждал их в этом. Но вселял в их сердца веру в единого всепрощающего бога Атона, защитника угнетенных.

– Они так чисты и невинны, – говорил Аамес. – Гиксосы, хабири, хетты, плененные и заключенные в цепи. Обездоленные и калеки. Они столь открыты и в отличие от высокопарных и утомленных сложными обрядами и увещеваниями горожан, верят полностью, без остатка. Я сказал бы, что если суждено возникнуть новому Ахетатону, он возникнет среди них. И я с удовольствием жил бы в таком Ахетатоне. В нем нет места сомнениям и изощренным козням.

Сегодня Аамес был запыхавшийся, усталый, и даже не выбритый начисто, как того требовали правила царского двора для высших вельмож и жрецов Атона, с темной курчавой порослью на щеках и шее. На Аамесе был белый нарамник-пончо, подвязанный добротным, но не драгоценным поясом. Воротник ускх на шее, опять же облегченный, дорожный. На голове – повязанный наспех платок-немес.

– Позволь мне сразу перейти к делу, о мой великий брат, – сказал Аамес, переводя дыхание. Видно было, что он торопился. – И начну я не с ответа на твой вопрос, а с дурных вестей с запада и юга.

Аменхотеп отдал быстрое указание собрать утреннюю трапезу. Видел он, что едва держится на ногах верный его вассал.

Аамес принес черную весть, которая как будто не удивила Аменхотепа. Ближайший советник фараона Хорехемб, взявший при Атоне имя Патонемхеб, собрал в Куше большую армию и возвращается с ней в Ахетатон, укрупняя ее число в каждом сепате, через который проходит. Воинство собрали Дома и сепаты Та-кемет не согласные с Эхнатоном и насаждаемым им единобожием. Несколько дней назад был Хорехемб у Но-Амона и там вся регулярная армия, что стояла в сепате, перешла на его сторону. Говорят, что собирает он их от имени Сменкхары, младшего брата Аменхотепа. Нельзя пока с уверенностью сказать, правда ли это. Сменкхара прибыл в Ахетатон с Эйе двумя днями ранее, но вчера днем отлучился. Может быть выехал на встречу приближающемуся войску

Лицо Аамеса было мрачнее тучи. Он прибыл в Ахетатон за полночь и уже успел побывать у Мерира, виделся с Меритатон, которая была ему словно младшая сестра, и даже разбудил Нефертити в северном дворце. Царица, как и Аменхотеп, совсем не удивилась этим вестям, лишь ярче загорелись ее глаза на бледном лице и немедленно отправила она его к Аменхотепу.

Кусочки собирались в единую картину. Заговор ближайших влиятельных вельмож и наместников фараона проступил явственно, как свежая надпись на папирусе. Права, как же права была Нефертити.

Как всегда в критические моменты, мысль Аменхотепа летела, как спицы колеса несущейся колесницы. Сколько у него по настоящему надежных телохранителей и войска? Каковы его шансы? Может ли он противопоставить что-то объединенному войску сепатов, кроме солнечной красоты белоснежного Ахетатона и гимнов, величественных гимнов солнцу? Тот ли это самый момент, когда требуется применить чудовищное по убийственной силе оружие, которое берег он как зеницу ока в подвалах Дома смерти?

Аменхотеп принял решение.

– Беги, Аамес, – уверенно сказал он, – Черные тучи возвращаются в Та-кемет. Они не пощадят ни тебя, ни Мерира, никого из истинных приверженцев Атона. Собери тех, кого можно собрать. Уходите, спасайтесь.

Нет, не мог, не собирался бежать Аамес, оставляя Аменхотепа одного перед мощью южной армии. Не было у Эхнатона ни единого шанса. Станет он плечом к плечу с братом своим и отдаст жизнь во славу единого Атона и царя. Не соглашался Аменхотеп. "Не передо мной долг твой, я простил тебе давно все долги, и прошлые, и будущие. Долг твой – сохранить учение Атона, если волна злобы, охватившая Та-кемет, смоет его величие с лица благодатной почвы Хапи." Только Аамес, наравне с верховными жрецами, владел необходимыми знаниями, полученными от Тийи, воспитавшей темноглазого сироту как сына Великого дома. Не должно исчезнуть, пропасть имя единого бога. В этом великая просьба Аменхотепа к брату своему Аамесу. И конечно спасти тех, кого можно еще спасти.

Выпроводив Аамеса, Эхнатон действовал без промедления. Прежде всего он отдал несколько распоряжений слугам, которым мог доверять. Потом собрал два десятка наиболее надежных своих телохранителей. Каждый из них мог по его приказу убить любого, на кого указал бы царь. Аменхотеп приказал немедленно нести его в южный Дом смерти, туда, где проводил Имхотеп-Ахенатен свои эксперименты, и где в глубоких криптах хранились плотно запечатанные канопы с культурой заразы.

Когда фараона несли по широким людным улицам Ахетатона, он отодвинул балдахин и увидел, что тучи на севере становятся больше, чернее, вытягивают к Ахетатону узловатые конечности. Народ на улицах останавливался и смотрел на то, чего не видело небо Та-кемет долгие годы.

Аменхотеп задвинул штору и задумался о том, сколько человек отдали свои жизни за то, чтобы сначала усмирить, законсервировать чуму в герметичной канопе, потом убедиться, что заключенная в глиняную посудину, смерть не утратила своей эффективности, а теперь, чтобы попытаться вылечить, исцелить зараженных. Только молодых эскулапов погибло за два десятка. Числа погибших рабов и пленных Аменхотеп не знал. Ему снова вспомнился страшный сон с Анубисом.

По приказу Аменхотепа, жрецы-пастофоры, ведущие эскулапы Ахенатена и Меритатон собрались во внутреннем дворе главного Дома смерти. Этот саркофагоподобное строение, ничем не примечательное, если глядеть с улицы, представляло собой сложный многоэтажный комплекс, спроектированный Аменхотепом, Бактом и Ахенатеном вместе. Он вмещал в себя множество помещений, хранилищ, загонов для крыс и крипт для содержания больных. Сложной системой вентиляции были пронизаны тяжелые каменные перекрытия, местами даже принудительной, для специальных помещений с опытами над чумой. Часть помещений периодически выжигалась дотла, исключая дальнейшее распространение инфекции. Для этого на складах хранились большие запасы горючего масла. Коридоры постоянно окуривали обеззараживающими травами. Прямую функцию Дома смерти, которой являлись подготовка к погребению, бальзамирование, мумифицирование, уложение в саркофаг и оформление обязательных даров для загробной жизни, лаборатория Ахенатена не исполняла.

Фараон попросил охрану встать у ворот, чтобы никто их не побеспокоил.

Слезы стояли в глазах его, когда он говорил с собравшимися. О предательстве и о том, что только вера в единого Атона поможет Та-кемет противостоять напастям, внутренним и внешним. Что сила Та-кемет – в знании, в почитании бога, в справедливости и воздаянии по заслугам, независимо от ранга. Подчеркнул Аменхотеп какой честью было для него общаться с Имхотепом, великим врачевателем, которого открыл он случайно. Но главное, что подчеркнул Аменхотеп, это та истина, которая открылась ему лишь вчера. Что иногда, обладая страшнейшим из оружий, данных богом сынам своим, важнее отказаться от него, обезопасив тем самым невинных. Чтобы даже тень страшного знания не досталась тому, кто использует ее во вред и страх. Молодые жрецы с умными ясными глазами слушали Аменхотепа и кивали ему, не понимая еще, к чему он ведет.

После чего Аменхотеп повернулся к своим телохранителям и отдал приказ убить всех, кроме Меритатон.

Взгляд фараона словно застыл, остеклянел пока мелькали серповидные мечи-хопеши. Он дождался, когда истерика молодой царевны утихнет, после чего подступил к ней близко-близко, и так, чтобы только она слышала, сказал важные, последние свои обращенные к дочери слова.

Эхнатон поведал Меритатон о горе. О глубоком горе, осознать которое смог он только вчера, когда вместе с матерью ее, Нефертити, вспоминал маленькую Макетатон и смерть ее от чумы. Ахетатон говорил о горе, в сравнении с которым могут показаться пустыми все жертвы принесенные его семьей и им лично, погубившим лучших своих эскулапов. Если только попадет знание о пестовании чумы, консервировании чумы и войны с использованием чумы в неправильные, амбициозные руки Сменкхары, то полягут не только те армии, на которые направит Сменкхара гнев бога, но и сам Та-кемет сгинет в пламени заразы. Поэтому единственным решением, рваной раной, клокочущей в его груди было умертвить каждого, участвовавшего в этих экспериментах и обладающих знаниями, сжечь и уничтожить все записи и сыворотки, которые делали методичные эскулапы. Он поклялся именем Атона, что если бы он сам, она, Нефертити, да и кто угодно, знали о таинстве чумы, они также лежали бы здесь зарубленные мечами-хопешами.

Еще он сказал дочери об учении Атона. О том, что оно и есть то главнейшее что требовалось сохранить, укрыть от тысяч мечей и копий, которые ведет сейчас ее муж Сменкхара. О благоволении Атона к каждой земной твари и равенстве всех перед ним.

Свою последнюю просьбу он изложил ей коротко. Взять две канопы с чумой. Только для того, чтобы в крайнем случае, дорого продать свою жизнь. И бежать, вместе с Аамесом и Мерира. Бежать к племенам гиксосов, к хабири, укрываться вместе с рабами там, где можно сохранить имя Атона, пронести его сквозь черные годы Та-кемет.

Меритатон взяла две канопы с чумой и еще две с подготовленной сывороткой крысиной крови. Лицо ее было мокрым от слез. Краска подведенных век смазалась, но она прижалась на прощанье к изнеможенному отцу. После чего покинула Дом Смерти с двумя верными воинами Аменхотепа.

Когда Сменкхара во главе отряда колесниц подъехал к Дому Смерти, облаченный как царь Та-кемет, в синюю боевую корону-хепреш, изо всех прорех строения валил черный дым. Таким же дымом в другой части города были окутаны библиотека, кладовые школы и Дома Жизни при главном храме Атона. Каждая комната в Доме Смерти была вычищена, выжжена, папирусные свитки, растворы и лекарства, которые хранились здесь и при храме Атона – уничтожены. Все крысы были умертвлены. Рабов, даже тех, которых не успели еще заразить, убили. Аменхотеп ничего не оставил приемнику, ничего из того знания, которому принес в жертву всего себя. Как же права была Нефертити. К тому времени Ахетатон был на три четверти накрыт пеленой черных бездождевых туч, наползающих тяжелым одеялом с севера.

В первую очередь, наемники Сменкхары убили всех до одного телохранителей фараона. Им не предложили даже выбрать сторону, зная, что преданные воины шерданы плохо умеют менять господина. Сменкхара попросил брата снять с голову платок-немес в царском окрасе и диадему с уреем, символом объединенного Та-кемет. После чего предложил пройти внутрь задымленных помещений. От Сменкхары не оставали двое огромных темнокожих наемников-телохранителей, по-видимому из Куша. Сменкхара сам нес горящий факел.

Укрываясь от черного, стелящегося по потолку едкого дыма, братья прошли по коридору и спустились на самый нижний этаж, где в глубоких подвальных помещениях располагались герметичные каменные загоны для крыс и рабов. Миновав два лестничных пролета, они вышли в просторное подвальное помещение с низким потолком. Четыре грубо вырубленные колонны держали на себе тяжесть плит верхних этажей. Здесь, в глубине Дома Смерти, не требовалось красоты и ровности штукатурки. Пляшущий свет факела бросал причудливые тени на шершавые, черные от копоти стены и колонны.

Сменкхара не без содрогания заглянул в узкую дыру в полу, жерло каменного мешка, куда с трудом мог пролезть человек. Там сейчас тлели угли.

– Здесь и творил ты свое черное дело, прикрываясь именем Атона, брат, – сказал Сменкхара и так тверды были его слова, что не усомнился Аменхотеп, что говорит их молодой фараон от чистого сердца.

Вот как выглядел Эхнатон из-за стен Ахетатона, для всех остальных областей-сепатов Та-кемет.

– Гордыня твоя не позволила даже воспользоваться результатами чародейства во славу Та-кемет, – безапелляционно продолжил Сменкхара.

– Я не успел завершить приготовление противоядия, – ответил Аменхотеп. – Я посчитал, что негоже оставлять в доступности смерть, которую не умеем мы остановить.

Сменкхара зло усмехнулся и посмотрел по сторонам. Стены были покрыты копотью, стоял смрадный горелый запах.

– Раздевайся и полезай! – приказал он. – Это будет твоим саркофагом.

Некуда было отступать и не на что надеяться. Великолепные гробницы, заготовленные для него, его жен и детей в недавно выстроенном некрополе Ахетатона, испещренные словами, славящими Атона, останутся теперь нетронутыми.

Он сполз в черную дыру, ободрав плечо. Каменный мешок встречал Аменхотепа теплом пепелища и тишиной. Ударившись о пол, оказавшийся гораздо ниже ожидаемого, он подскользнулся и упал навзничь в какую-то теплую липкую жижу. Были это остатки умерших, или копоть сгоревшего масла, он не знал. Он смотрел вверх, над собой, где в узкой горловине, в двух человеческих ростах над ним еще прыгали всполохи и тени факела.

Над дырой показалась голова и плечи Сменкхары. Он удерживал что-то в руке.

– Вот тебе последний подарок, брат, – сказал он. – Я сохранил ее со времен восстания рабов.

Он размахнулся и швырнул вниз узкодонную канопу. Глиняные стенки хруснули, капопа раскололась, высвобождая медленную мучительную смерть.

– Двигайте эту каменную тумбу сюда, – приказал Сменкхары.

Раздалось кряхтение и сопение могучих телохранителей Сменкхары. Потом дыра над головой ополовинилась, стала еще меньше и вот Аменхотеп остался в полной темноте. И сразу пропали все звуки. Тяжелая каменная тумба, оставленная на нижних этажах храма еще во время строительства, используемая эскулапами как рабочий стол, плотно закупорила горловину крипты.

Следующие несколько часов Аменхотеп почти не шевелился. Он только чувствовал, что становится труднее дышать. То ли из-за окружавшего его горелого смрада. То ли пробка крипты совсем не пропускала воздуха.

Он хотел только поскорее умереть. Он просил Атона о смерти. Монотонно, отчаянно. Как вдруг услышал шорох.

– Кто здесь? – спросил он и не узнал своего голоса. – Есть здесь кто-то?

Тишина. Показалось.

– Будь здрав, Эхнатон, – услышал он низкий женский голос.

Он оторвал затылок от жижи и завертел головой в полной темноте.

– Кто здесь? Нефертити? Это ты? Неужели и тебя они бросили сюда?

– Нет, Эхнатон. Это не Нефертити. Называй меня Маат. Хотя и до обидного короткой будет наша встреча.

– Маат? – фараон осекся. До Атона, Маат почиталась богиней божественной справедливости, ей возносила молитвы еще мать Аменхотепа Тийа. – Я умираю, Маат?

– Да, Эхнатон, ты умираешь, – тяжесть вечности была в ее ответе. Затлевшая было надежда погасла. – Но я чуть облегчу твою участь. Хотя Ахетатону грозят казни, опустошение и забвение, вера в единого бога не исчезнет. Аамес, Мерира и Меритатон далеко унесут ее.

– Нефертити, моя царица, что с ней?

– Твоя царица не погибнет. Она не покинула Ахетатон, но Сменкхара пощадит ее, ведь она всегда была добра к нему. Однако твою смерть Нефертити ему не простит. Царство Сменкхары будет недолгим.

Снова повисла страшная тишина. Аменхотеп ждал долго, потом задохнулся, закашлялся, возя затылком и плечами по жиже. Дышать становилось все тяжелее.

– Оцени великодушие своего брата, – раздался голос Маат, – если ты не умрешь от удушья или жажды, через два дня тебя съест чума. Я не буду мучить тебя. Прощай, небтауи Аменхотеп-Эхнатон.

Больше Аменхотеп ничего не чувствовал.

***

– Вы знаете, когда-то я имел честь вещать перед достаточно обширной аудиторией. И скажу вам без ложной скромности, меня заслушивались! – бархатистый голос Азар вывел меня из небытия.

Он удерживал в длинных пальцах наполненный наполовину бокал белого вина.

Я сидел за столом, навалившись плечом на Анатолия, который подпирал подбородок рукой и то ли задумчиво смотрел ли на Азара, то ли дремал. Следующим за Толей, откинув голову назад на мягкую спинку дивана, спал Коля. Кати с нами не было.

Перед глазами моими еще стоял проем каменного мешка, я слышал скрежет, визг каменной плиты, наползающей на единственный выход. Вот он ополовинен, вот уже осталась только узкая полоска скачущего света. Я встряхнул головой, отгоняя наваждение и ловя лукавый взгляд Азара.

Надо было немедленно прийти в себя, восстановить картину вечера. "Чайка", гардероб, Геннадь Андреич, хозяин "Чайки" Иннокентий Валерьевич.

Да, вспомнил! Азар рассказывал какую-то историю про индийского раджу и его супругу. Потом мы с ним вошли в галдящую залу и я все недоумевал, почему история Азара произвела такое сильное впечатление на Иннокентия Валерьевича. Видя мое замешательство, Азар вызвался объясниться, остановившись прямо посреди залы, игнорируя снующих с подносами официантов.

В полушутливой своей манере, Азар разъяснил, что карьерой своей ресторатора, обязан был Иннокентий Валерьевич высокому чину в городском исполкоме, обеспечивающему "Чайку" непрошибаемой протекцией – Вадим Вадимычу Захарову. Омрачали славную эту подельничью дружбу лишь слухи об адюльтере между Иннокентием Валерьевичем и супругой Вадим Вадимыча – Софьей Сергевной. Склада Вадим Вадимыч был вспыльчивого, благоговея при этом перед супругою, и если вдруг отыщутся под слухами основания, Иннокентию Валерьевичу придется несладко, так как имея Вадим Вадимыча супостатом, шансов у него и впредь радовать состоятельных гостей блюдами русской кулинарии не останется совсем. Так и осталось для меня загадкой, как в неявной аналогии с конфликтом индийского князя и неприкасаемого, сумел Иннокентий Валерьевич услышать строгий наказ.

Потом было скомканное представление Азара перед Катей, Толей и Николаем. Азар представился пространно, некой абстрактной номенклатурой высшей инстанции, имеющей отношение к министерству образования, а потому вовлеченным в процесс подготовки визита комиссии на нашу кафедру. Сказать по правде, представление его вполне удалось. Внешность его, хотя и несколько особенная, была явно чиновничьей, высокого ранга. Он был в дорогом черном костюме по худой фигуре, с блестяще белыми манжетами, воротником сорочки и зубами. Лысый и глазастый, он производил несколько подозрительное впечатление при первой встрече, но постепенно оно рассеивалось, в облаке обильного и искрометного словоизвержения.

– Я не ошибусь, если обращусь ко всем нам, здесь присутствующим – педагоги! – говорил Азар, – Вы обучаете студентов, я в отдаленном прошлом, тоже имел честь этим заниматься. Мне, правда, близка больше историческая и философская наука, нежели техническая или даже физико-математическая.

Он извинялся за то, что вслед за Геннадь Андреичем, осмелился нарушить приватную встречу старых товарищей и сетовал, что редко стали встречаться старые друзья и все больше теперь случаются спорадические встречи на лету. Что и сам он страдает этими болезнями, встречает старых знакомцев неожиданнейше, не могучи позволить себе расслабиться, и повспоминать, поворошить былое.

Незаметно при этом оказался в комнате официант, и безо всякого смущения и даже прерывания, речь Азара, направленная на пояснение своего здесь присутствия, перетекла в затрапезную.

– Я позволю себе зарекомендоваться гурманом, – говорил он, – так как немало попутешествовал и попробовал всякого. Поэтому с вашего позволения, возьму на себя смелость предложить основные блюда для сегодняшнего ужина. Нисколько, конечно, не навязывая своей рекомендации.

Он незаметно заказал еще вина. Того самого Шардоне, которое выбрал Николай, назвав его одним из отличнейших выборов "Чайки". После этого Азар принялся перелистывать меню, давая весьма развернутую оценку тому, что видел. "Грузди со сметаной и зеленью", "Гороховый суп с бараньими ребрышками". Помню, как замечал я, что товарищи мои, поначалу недоверчивые, постепенно включаются в разговор с Азаром. Вот уже Толя с Катей заулыбались на саркастические замечания Азара в отношении оригинальных наименований русской кухни и вот уже дают даже некоторые комментарии ему в ответ.

Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг решил, что важным будет признаться, что золотая карта "Чайки", благодаря которой все мы здесь собрались, в действительности подарена мне Азаром. Я сказал также, что до сих пор не представляю, благодаря какому достижению был я так облагодетельствован, но Азар, в свойственной ему манере, проигнорировал мой комментарий, ответствовав шутливо, что иногда, науке требуется придать некоторого непрямого ускорения, чтобы правильным образом укрепить мотивационную составляющую.

Под продолжающиеся разговоры о прелестях "Свиных купатов из печи", которые особенным образом вывариваются а потом запекаются, отчего приобретают нежнейшую мармеладную консистенцию, нам принесли и разлили вина. Наступило время заказа основного блюда и официант принял угодливую выжидательную позу. Мы конечно не стали состязаться с Азаром в гастрономических познаниях и отдали заказ ему на откуп, и, надо отметить, совершенно не прогадали. Азар с видом важным и даже профессиональным, выполнил поручение, уточнив у официанта некоторые подробности о способах жарки чеснока, сортах картофеля в гарнире и способах обработки свиной вырезки, о которых, с моей дилетантской точки зрения, знать мог либо непосредственно изобретатель яства, либо крайне изощренный повар. Смущенный официант, не ответивший и на треть вопросов взыскательного гостя, ретировался с нашим заказом и списком неотвеченных вопросов.

В возникшую паузу, когда остались мы на короткое время без внимания юркого официанта, Азар длинно извинился за ситуацию с Геннадь Андреичем, в чем признал он свою вину, как вовлекшего Геннадь Андреича в определенной роли в министерский визит. Он посоветовал не обижаться на эмоционального пожилого коллегу и не сбрасывать со счетов возможность привлечения его к кафедральному выступлению, как весьма опытного докладчика. Я собственно и сам об этом подумывал, хотя по-прежнему отмечал доскональную осведомленность Азара, которая судя по всему удивляла только меня.

Азар, вспомнив о заказанной для Кати "стерлядки "Астраханской" запеченной", тут же переключился на воспоминания о кухне крайнего севера, о разложенных на раскаленных каменных пластинах срезах муксуна и оленины.

Когда принесли горячее, мы заслушавшись Азара, хорошенько подчистили закуски и прикончили еще одну бутылку вина. Стол наш заполонили четырежды повторенные свиные купаты и красивая печеная стерлядь, выложенная во всю длину продолговатой тарелки, украшенная половинками молодого картофеля и рисунком икорного соуса. Анатолию по наказу Азара вдобавок принесли грибную похлебку. Официант вновь наполнил наши бокалы.

– Прошу простить мне мою говорливость, – вновь заговорил Азар, после смыкания искристых чаш и короткой передышки выделенной на трапезу, – Ведь привело меня к вам сюда отчасти любопытство. Как человека давно вовлеченного в околонаучные проблемы, меня занимает вопрос о роли науки в истории. Простите мне некоторую абстрактность изложения, но думаю вы не станете спорить, что наука во многом строила, перекраивала историю на свой лад. Зачастую она и наукой-то не звалась, а именовалась прозорливостью, смекалкой, здравым смыслом, однако отрицать того факта, что выигрывала она воины, битвы, брала города, нельзя. Начиная с лука, катапульты баллисты, даже банальнейшее перекидывание через осажденные стены чумного трупа. Все это – наука.

– Я тут добавил бы, – благодушно отвечал повеселевший Анатолий, – что был и обратный эффект. Ведь война ускоряла значительно научную мысль. Чтобы ответить на наступление врага нужно было действовать, изобретать быстро.

– Вы-выживать, – поддакнул Коля.

– Я бы поспорил об эффекте такого реактивного научного исследования, – ответствовал Азар, пригубляя бокал, – Скажем, в первую мировую англичане вошли с танками, помните, знаменитую серию Марки, – мы конечно, ни черта не помнили, – Немцы предприняли попытку ускоренно разработать альтернативу. Что было сделано в достаточно короткие сроки. Но эффекта не принесло. Сравните только десятки немецких "А-семь-В" с тысячами английских и французских танков! – ну что мы могли сравнить, – Но разве не удивительно, что наряду с развивающей, созидательной ролью науки, присутствует также роль хирургическая – скальпеля, выжигателя, уничтожителя.