Текст книги "Теория квантовых состояний (СИ)"
Автор книги: Роман Фомин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Итого, кассир наш Галя, игнорируя очередь, принесла Анатолию восемь его чебуреков, завернутых в салфетки и упакованных в целлофановый пакет, и, махнув рукой, мол, потом рассчитаемся, поспешила назад на свое главное, кассирское место.
Произошло это так быстро, что мы не сообразили сразу, что стоять нам в очереди более незачем и можем мы вернуть на место подносы. Ведь и взяли-то мы их исключительно для проформы, чтобы стоять в очереди с легитимным удостоверением – подносом.
Анатолий отправил Гале воздушное рукопожатие, мы вернули подносы в стопку и походя подхватив дополнительных салфеток, отправились восвояси, с удовольствием шикая на горячущий полиэтилен. Меня кольнула мысль что вот де я, ратующий за порядок и качество в столовой, только что сам поучаствовал в некотором попирании порядка и правил, будучи обслуженным вне очереди, но я как-то сразу об этом позабыл. Что же сам я никогда не делал скидок знакомцам и близким?
Мы прошли через холл, где встречался я сегодня с Никанор Никанорычем, и совсем другое было это фойе с Толей и чебуреками. Вышли из университета и пошли по улице к скверу рядом с нашим зданием.
Сквер был небольшой, этакий прямоугольник травы с парой перекрещивающихся дорожек, скамеек и деревьев, которые осыпались уже желтыми и коричневыми пухлыми листьями. Мы выбрали свободную скамейку, уселись на нее, разложили салфетки с чебуреками и принялись ждать Катю. Потом Анатолий, спохватившись, убежал в киоск за чаем. Без чая жирные чебуреки есть было тяжеловато.
Катя и Анатолий появились одновременно, с разных сторон сквера. Катя была в бежевой длинной куртке и шерстяной юбке, а может и платье, непонятно было из-под куртки. Волосы она красила в желто-белый цвет видимо по какой-то моде. Волосы у Кати вились и она их особенно не укладывала, свободно отпуская на плечи. У Кати была очень белая кожа и сегодня она показалась мне даже бледнее обычного. Косметики на лице у нее было совсем чуть-чуть, на работу по обыкновению она почти не красилась.
Катя помахала нам обоим рукой. Анатолий в ответ помахал бутылкой с чаем.
День к тому моменту уже играл для меня новыми красками. Отпечаток утра ушел, смыли его чебуреки с Толей и Катнй, а может еще и вычисления мои, в которые углубился я, тоже свое дело сделали. Сделалось мне хорошо, легко и свободно.
Мы радостно поздоровались с Катей. Она была бледная, но при виде нас зарумянилась.
– Ух, какой у вас пир! – сказала она.
– Да. Обслужили нас в столовке сегодня по высшему классу. Без очереди, – засмеялся Анатолий.
– И даже без денег, – добавил я. – Но я уверен, за Толей скоро придут.
– Снова неистовые поклонники Толи из столовой? – лукаво спросила Катя. – О, да. Эти придут.
Так продолжали мы стоять, дурачиться, после чего набросились на сочные, масляные чебуреки. Мы держали их на вытянутых руках, чтобы не испортить рукава и одежду, кусали пупырчатое жареное тесто и улыбались.
Историю моего знакомства с Катей, как и обещал, я буду рассказывать подробно в одной из будущих автобиографических глав. С Катей мы были дружны, виделись довольно часто, и в общем-то все друг о друге знали. Катя жила со своей мамой, которую я тоже знал лично. Как и она мою.
Восемь чебуреков мы поделили следующим образом: по два мне и Кате и четыре нашему большому Анатолию. Он очень живенько с ними расправлялся. Я не успел еще доесть первый, а Толя затолкал в рот уже два и довольный примерялся к третьему.
За дожевыванием второго чебурека я вспомнил о Никанор Никанорыче. Где-то здесь совсем неподалеку случилась авария и история с портфелем и Созоновым Григорием. Перекресток этот даже можно было разглядеть из сквера.
Потом я обнаружил, что Катя и Толя увлеченно беседуют и мысли мои о Никанор Никанорыче снова отступили. Я постарался включиться в разговор.
– Ты наверное знаешь уже – у нас снова заладилось со стендом. Борис предложил хитрую штуку с результатами, мы теперь их считываем в самом конце, и кладем сервер с "out of memory", – гоготнул Анатолий. После чего продолжил гордо: – Но теперь можем вполне серьезно говорить о эмуляторе многомерной квантовой нейронной сети. Звучит!
– Еще как! – ответила Катя. – Меня эта тема с сетью вашей, очень интересует. Это ведь шире можно рассматривать, чем типовое распознавание образов. В медицине, к работе целого головного мозга применить, к тому, как память работает...
Потом стала Катя рассказывать, как у них на кафедре, в медицинском, она пытается в фармацевтику привнести некоторые знания, полученные у нас. Там было все по-другому, конечно, царила наука химия и Катя заканчивала сейчас второе свое профильное образование, фармакологическое. Математические модели проходили по касательной, больше синтез, влияние на нервную систему, клинические испытания, плацебо.
Она говорила, а Анатолий заинтересованно слушал, изредка вставляя что-то впопад и невпопад. На меня порой в таких случаях находит некоторое смущение. Как будто лишним становлюсь я что ли на товарищеской посиделке, хотя и знакомые-то оба мои, и знаю я глубоко о чем речь. Но вот налетит глупое чувство и смотрю я на обоих своих приятелей и не особенно их слушаю, а думаю о своем.
– Тут видишь в чем дело, – пыхтел Анатолий, дожевывая последний чебурек. – Если брать за основу квантовые состояния, то речь не идет о конкретике, а только о вероятностях. Вот здесь мы и уперлись в то, что если все эти множественные вероятности хранить, как весомые в вычислениях, ничего не отбрасывать, то мы получаем в итоге гигантскую результирующую матрицу, хранить которую становится невозможно уже физически. Вот теперь пытаемся математически обосновать этот порог – какие вероятности нам отбрасывать, а какие оставлять.
В общем-то правильно все рассказывал Анатолий. Про вероятности, про пороги. Проблемой было еще и то, что изначально низкие вероятности в сложных многошаговых процессах могли значительно вырасти впоследствии. И выходило, что целая вычислительная цепочка пропадала, если мы посчитали ее вероятность низкой на начальном этапе.
Катя, чуть зардевшаяся от такого пристального внимания Анатолия, искоса глянула на меня.
– Борь, а ты с нами еще?
– Да, да, с вами конечно, – с некоторой поспешностью сказал я. – Думаю вот, на черта мы все время про вероятности? Тем что ли других нет? В театр вон "Сивильский цирюльник" приехал. Может, махнем?
Анатолий что-то неопределенно пробурчал в ответ, а потом, ловко забросив смятые салфетки в покосившуюся переполненную урну, посмотрел на часы.
– О, ребята, – он сокрушенно качнул головой. – У меня пара начинается уже. Побегу. Я на прошлой неделе опоздал, буквально на две минуты и смотрю – Палыч идет, и смотрит на меня ехидно. Думал, сегодня на заседании припомнит мне. Но придержал видимо для более подходящего случая.
Палычем мы называли Олег Палыча Круглова, нашего заведующего кафедрой.
– Медленно вы как-то едите, – сказал Анатолий свою ставшую уже привычной шутку. – ну хорошо, оставляю тебя, Борь, в надежных руках, – он кивнул Кате и зашагал в направлении к университету.
После прощания с Анатолием, мы с Катей сели на скамейку и какое-то время молча дожевывали наши вторые чебуреки, запивая их кисловатым желтым чаем из пластиковых бутылок.
– Ты знаешь, сегодня утром случилась здесь неподалеку удивительная история, – сказал я. – Студент украл портфель у одного гражданина, у нас в университете, а потом вон там на перекрестке умудрился врезаться в светофор.
- Бывает, – отстраненно сказала Катя. – Поделом ему, наверное.
Она очевидно думала о чем-то своем, и не мог взять я в толк, пропустил ли я это, когда разговаривала она с Анатолием, или новое что-то, о чем не решалась она заговорить.
– Как мама? – спросил я, подумав, что личный вопрос выведет ее из задумчивости.
Катя отозвалась:
– Хорошо, в общем. Ходит на какие-то вечера с подругами. На прошлой неделе я так засиживалась на втором образовании, что не видела ее практически. Возвращалась, когда она уже спит, а утром убегала засветло.
– Как у тебя по учебе, двигается?
Катя кивнула:
– Мне в какой-то степени легко. Я по работе многое уже знаю и понимаю. Поэтому больше "отсиживаюсь". Вот для некоторых студентов получается забавно. Они перевелись с дневного отделения на вечернее, а там, понимаешь, их же преподаватель вместе с ними учится.
– А знаешь, – прервала она сама себя. – У вас с Толей похоже какое-то по настоящему серьезное исследование выходит. Мне даже слушать очень интересно, не говоря уж о вашем энтузиазме.
Опять про исследование. Покою нигде от него нет, хотя результатов по большому счету мы и не добились пока.
– Да тут условно все, – ответил я. – Толя конечно бодрый, возбужденный. Но вот с Олег Палычем мы говорили на прошлой неделе, там все несколько в ином свете. Исследование интересное, самое главное оно сквозное, мы с "Технической Физикой" работаем близко и кафедрой "Вычислительных Систем". Но с другой стороны, с финансовой точки зрения сейчас совсем нехорошее время для чисто научных исследований. Кафедра бегает за хозподрядами. Пытаемся работать с разными большими и мелкими фирмами, с остатками заводов. Олег Палыч все просит подумать как бы монетизировать наши исследования. А я тут полный профан.
– Ну это сейчас везде. У нас любые исследования теперь должны либо быть финансированы какой-нибудь фармацевтической сетью, либо другими заинтересованными. Капитализм у нас теперь. Но я думаю, лукавит малость Палыч. Гордится он очень твоей работой. Не много сейчас таких в ВУЗе ведется, по настоящему инновационных.
Тут Катя посмотрела на меня пристально.
– А про Толю что скажешь, Борь? – задала она вопрос несколько неожиданный. – он в каком формате участвует в твоих экспериментах?
Я смутился даже в какой-то степени от такого вопроса. Наверное дополнительно еще потому, что знал корни этого вопроса, и о чем меня Катя спрашивала. Анатолий был неотъемлемой частью моей работы, из-под его рук вышел весь стенд. Он боролся с сервером, с выделением памяти, с проблемами свопирования, когда результат вычислений становился так велик, что оперативной памяти оказывалось недостаточно. Анатолий хорошо разбирался в проблематике искусственных нейронных сетей, без этого он не смог бы переложить математическую модель на язык программного кода. Однако же роль его заключалась исключительно в этой инженерной составляющей. Научного вклада в наше исследование со стороны Анатолия не было.
– Ну-у, – протянул я. – Я тебе рассказывал ведь уже. Толя – замечательный. Надежный, старательный и головастый. Без него совсем было бы мало шансов у меня поднять эту тему. Так и оставалась бы в моих толстых тетрадках, про которые я бы постепенно забывал и терял. – я попробовал пошутить. – Ты же знаешь меня. Я витаю все время в облаках и мне нужен тот, кто будет периодически дергать за веревочку, чтобы я не улетел совсем. Вот в нашем тандеме с Толей, он исполняет как раз эту роль.
Катя опустила глаза, теребя в руках салфетки.
– Это ты очень точно сказал – дергать тебя за веревочку. – она как-то вымученно улыбнулась. – У меня на этот счет, на счет твоего витания в облаках, тоже выработалась некоторая теория. Я думаю теперь, что эти твои "зависания", в них и есть секрет того, как глубоко ты погружаешься в свою тему. Помнишь, ты рассказывал, что у тебя были с физикой проблемы в школе, когда ты мог сказать решение, но не мог объяснить, как его получил. Вот здесь наверное так же, ты в том "другом" своем режиме выполняешь эти расчеты, а потом уже записываешь результат.
Я не мог тут с Катей не согласиться. Самыми эффективными своими решениями я обязан был именно такому отвлеченному своему состоянию. Все мои знакомые и сослуживцы давно знали, что меня в этом состоянии нет никакого смысла вовлекать в другие дела и активности. Бесполезно это, да и даже чревато порой наткнуться на меня угрюмого, злого и грубого.
– Я как раз про Толю сказать хотела, – продолжала Катя. – он конечно не чета тебе с точки зрения исследовательской ценности. Я вижу, как он вспыхивает и переживает, что помочь тебе в настоящем исследовании не очень может. А программистскими его проблемами ты не особенно интересуешься, он их со студентами обсуждает на лабораторках. Но все-таки ты держись за него. Он надежный, и он тебе нужен не меньше чем ты ему, как этот самый, дергающий за веревочку, а также ответственный и исполнительный инженер. Я вижу что он очень по-дружески к тебе относится, хотя ты его близко особенно не подпускаешь, по сложившейся привычке.
Здесь я согласиться с Катей мог только частично:
– Ну с чего ты, Кать, взяла, что я его не подпускаю? С Толей у меня самые близкие на кафедре отношения. Очень хорошо я к нему отношусь, нравится мне Толя, и я совершенно никого не рассматриваю в его роли в нашем исследовании. Могу даже больше сказать, если бы был со мной здесь такой же как я, то ничего бы не вышло. А с Толей мне совершенно свободно, отвечаем за смежные ограниченно пересекающиеся области, – я тут вдруг подумал, что все то, что говорила мне Катя, не могло быть обусловлено одними только нашими редкими встречами на троих. – А ты с Толей встречалась что ли? Он тебя попросил поговорить со мной?
Я увидел, что Катя смутилась от этого моего вопроса. Она снова зарумянилась, после бледности, в которую вернулась после ухода Анатолия.
– Да, он меня после работы проводил недавно. Толя переживает сильно, не всегда, говорит, понимает, где можно тебе помощь предложить, а где нельзя. На тех физике говорит какой-то инцидент был у вас, где он опозорился что ли.
Я помнил эту историю. Мы с Анатолием ходили на кафедру "Технической Физики" и разбирали там наши математические модели с коллегами. Ну и Толя перепутал там классический детерминированный подход и квантовый, вероятностный. Но я не заметил тогда, чтобы особенно он переживал, так, посмеялись все вместе и продолжили. А, оказывается, даже поделился с Катей при встрече. Как много все-таки человек носит внутри, пряча от остальных.
– Да ничего там серьезного не было, – сказал я. – Так, спутал формулу одну.
– Тебе может и ничего, а он переживает сильно. Кажется ему иногда, что не воспринимаешь ты его как равного себе, со снисхождением каким-то относишься. Я тебя хорошо знаю, никакое это не снисхождение, это манера твоя такая, черта характера дурацкая, в которой вот есть ты и твои мысли, а там, отдельно, все остальные. А то, что остальные переживают, не могут к тебе подступиться и отчаиваются порой – тебе незаметно это.
Она перевела дух. В разговорах, мы с Катей иногда забредали на территорию, которая осталась неприятным тягостным воспоминанием для нас обоих. Договорились мы этого не делать, но вот время от времени проскальзывало.
Я молчал и Катя продолжила:
– Я только хочу сказать, чтобы ты был повнимательнее что ли к нему. Вы друг другу очень нужны, и Толя тебе нужен не меньше, чем ты ему. Я уверена вас двоих ждет успех, – она вдохнула воздух, и улыбнулась, как бы сбрасывая тяжелый дух разговора. – А там может и я подтянусь со своей фармакологией. Так и знай, Борька, что первым применением после кибернетики, должна обязательно стать медицина! Прямо чувствую, что вы к памяти человеческой подбираетесь со своими исследованиями.
Она встала и по-женски изящно положила свои салфетки в урну. Я тоже поднялся. Порывистый ветер гонял по дорожкам листья.
– Ты хрустальный как будто, Борь, – Катя снова заговорила серьезно. – Не знаю даже как объяснить. Есть в тебе таинственность и безразмерная глубина. Если честно, боязно даже прикасаться к тебе иногда, заговаривать с тобой. Но долго вот так, не прикасаясь, – тяжело.
Мне показалось в ее глазах блеснули слезы. Я захотел что-то сказать, но вязко было у меня во рту, не знал я, что в таких случаях говорят. Неправильный какой-то завязался у нас с Катей разговор.
– Я тебя услышал, Кать, – сказал я. – Повторю, что Толя мне в моей работе важен и я обращу внимание, если где-то ненамеренно мог его задеть.
Я взял ее за руку повыше локтя. Сквозь мягкий шерстяной рукав ее пальто я почувствовал тепло ее предплечья.
– Не переживай, – продолжил я. – Все будет хорошо. Память – отличная подходящая тема.
Она накрыла мою ладонь своей, узкой. Потом кивнула прощательно и зашагала прочь, к своему университету.
Я постоял еще какое-то время смотря ей вслед. Потом посмотрел на часы. Выходной неумолимо заканчивался. Я вздохнул и пошел по направлению к входу в здание университета. А потом, передумав, свернул и потопал к автобусной остановке, домой.
–
Глава 4. Никанор Никанорыч на кафедре
Вторник мой промчался стремительно. У меня были две подряд учебные пары, по час двадцать, перерыв, а потом я принимал студентов в аудитории с их курсовыми и вопросами. Статистика показывает, что октябрь по-прежнему остается одним из наименее популярных студенческих месяцев. Студент любит оттянуть все, связанное с ответственной работой, к концу семестра, чтобы потом в едином слаженном порыве успешно отстреляться по всем долгам сразу. На практике срабатывает только первая часть бестолкового этого плана, а именно собирание хвостов по учебе в большой, неподъемный клубок. Дальнейшее же, связанное с могучим волевым порывом – проваливается. Так и торчат задолженики в коридорах днями и ночами, начиная с последних недель семестра до окончания сессии. Ищут, объясняют, выклянчивают снисхождения. Где ж вы были, ребята, в октябре, в ноябре, когда погода стояла отвратительная и словно бы сама природа упрашивала вас сосредоточиться на учебе, на курсовых, на пропущенных лабораторных работах.
Я закончил с занятиями, вернулся в преподавательскую и засел за вычисления. Задачка была интересной, с вызовом. Я даже просыпался пару раз ночью, размышляя о том, как можно рассчитать вероятность, которой только еще предстоит вырасти. Как не отбросить ее на начальном этапе расчета. Был конечно самый простой путь – не пренебрегать ничем. Все состояния сети считать весомыми. И отсекать их только в самом конце. Но это перегружало наш стенд настолько, что последние несколько итераций мы по часу ждали мизерного результата. Ну и проблема нехватки памяти никуда не девалась, мы ломали голову над тем, как с нею быть. Требовалось отыскать другое решение, менее очевидное и более эффективное.
Часа три я просидел за расчетами. Вокруг бегали люди, периодически заговаривая со мной. Анатолий рассказывал какие-то смешные случаи на лабораторках. Я при этом иногда кивал, делал какие-то лица подходящие, но сам конечно целиком был погружен в вычисления. Раз только вывел меня из раздумий громко крякнувший под Толей стул, когда он, возбужденно разглагольствуя, как-то особенно приналег на него. Улыбка с Толиного лица слетела мгновенно.
Я вспомнил, что завтра у меня проверочная работа по лабораторной практике, а я еще не проверил и не оценил результаты прошлой недели. Чертыхнувшись, я неохотно собрал свои бумаги, заложил тетрадь свою любимую в месте, где остановился, достал студенческие работы и занялся проверкой.
До позднего вечера ревизовал я работы студентов, и все это время Анатолий бегал вокруг своего стула. В этот раз стул подкачал всерьез – деревянная ножка лопнула вдоль. Уж сколько раз предлагали Анатолию заменить свой стул, выбрать какой-нибудь получше и, самое главное, покрепче, в аудиториях, да только не слушал Анатолий никого. Точно упрямый ребенок, он возился с этим своим стулом, крутился вокруг него с инструментами – этакий здоровенный детина, под два метра ростом, – никак не желая признать очевидный факт старения, как ни крути, казенного имущества.
За окном стемнело, кафедра опустела. Я знал, что пару аудиторий занимают группы вечернего факультета, но преподаватели их не показывались в преподавательской. Только Анатолий суетился, периодически исчезал, прибегал, снова исчезал, отыскивая в удаленных лабораториях и кафедрах шурупы и отвертки. Я настолько привык к хлопаньям двери, что совсем уже не обращал внимания на беготню большого друга и его рассказы о состоянии дел на этажах.
От бумаг меня отвлек громкий хруст. Я нехотя поднял глаза, примерно уже предполагая, что произошло. Анатолий наверняка решил опробовать свой заново отстроенный стул и тот снова подвел его. В последний, я надеялся, раз.
Я поднял глаза и обнаружил, вместо Анатолия, Никанор Никанорыча, сидящего на полу у поломанного стула, потирающего ушибленный бок.
– Вот тебе на! – недоуменно бормотал он. – Хотел ведь только по-вежливому, по-культурному, устроить.
Он принялся неуклюже подниматься, ухватившись за угол близстоящего стола. Cтол тоже принадлежал Анатолию. Как на грех Никанор Никанорыч двинул толстенную зашнурованную папку, та, в свою очередь, кипу бумаг, которые не преминули разом ухнуть с Толиного стола, припорошив частично сломанный стул.
Никанор Никанорыч поднялся и принялся чесать затылок. Наверное таким образом ему легче соображалось, да только вряд ли Анатолию стало бы оттого радостнее. Стул его бедный, многократно сверленный и колоченный, подобно Трое пал, бумаги рассыпались.
– Я ведь только обождать хотел, Борис Петрович, пока вы с делами завершите, – оправдывался Никанор Никанорыч. – Ничего ведь подобного и в мыслях не было.
Я подлил масла в огонь:
– Что же вы, Никанор Никанорыч, не видели что ли? Стул стоит посреди прохода, инструменты вокруг лежат. Обязательно на него было садиться? Человек ведь ремонтировал, мучался.
Никанор Никанорыч пылко схватился за грудь.
– Ведь я ж, Борис Петрович, не по злому умыслу. Исключительно по рассеянности, по неуклюжести, единственно. Бумаги-то мы собрать сможем, – он нескладно согнулся и принялся подбирать бумаги. -Бумаги-то они ерунда на постном масле. Со стулом вот неурядица вышла. Некрасиво как-то со стулом получилось, а? – он бросил собирать бумаги и просительно поглядел на меня. – Делать-то чего теперь, Борис Петрович?
Я огляделся по сторонам, словно пытаясь отыскать ответ в старых стенах. На стенах преподавательской висело что угодно, только не инструкции по восстановлению поломанных стульев. Вдоль большой стены висела большая коричневая доска, частично исписанная, с размашистыми разводами от тряпки. Дальше, ближе к входной двери стояла пара стульев, а над ними висел календарь за прошлый год. Почему-то календарь на стене неизменно оказывается за прошлый год. Со стороны шкафа для верхней одежды приколотыми висели несколько фотографий, какое-то стихотворение, потом у самой нашей миниатюрной кухонки висело старое расписание занятости лабораторий, написанное от руки на разлинованном ватмане. Потом шли преподавательские столы и тут уж каждый, кто сидел вдоль стены, оформлял ее на свой лад: примерами вычислений, распечатками программного кода, фотографиями, наклейками-напоминалками. Короче говоря, черт знает что висело на стенах преподавательской, не имеющее ни малейшего отношения к нашей с Никанор Никанорычем беде.
В моей голове к тому же вертелось еще решение задачки из студенческой контрольной, мешающее сосредоточиться.
– Заменить! – осенило меня.
Ведь это так просто. Как я сразу не сообразил. Анатолий никогда не сделает этого сам. А тут мы еще и услугу ему окажем.
Никанор Никанорыч прямо подскочил от радости.
– Правильно, Борис Петрович! Заменить – это мы в миг! Заменить – это мы в секунду!
Он очень бодро рванулся к двери. Бумаги, понятное дело остались лежать на полу. То есть собирать их придется мне.
– Подождите, Никанор Никанорыч! – крикнул я вослед. – Обломки не забудьте! А-то заменим мы, на свою голову.
Никанор Никанорыч послушно развернулся, вернулся, сгреб в охапку все что было и даже по-моему лишнего, и опять понесся к двери. Я дождался, пока за ним закроется дверь, после чего поднялся из-за стола и неспешно направился к россыпи бумаг.
Никогда не жаловался я на чувство времени. Конечно, оно подводило меня, не без этого, однако скорость его, времени, течения, по крайней мере приблизительно, я мог определить всегда. Я успел только наклониться к бумагам Анатолия, когда дверь распахнулась и Никанор Никанорыч торжественно внес в преподавательскую новехонький стул.
– Вот, Борис Петрович! Новехонький! Самый, что ни на есть!
Он медленно, смакуя каждый шаг, пронес стул между рядами столов, нарочно выбирая так, чтобы удлинить путь и гордо установил его на место за Анатольиным столом. Я обратил внимание на схожесть этого нового стула, с прежним. Он не только был аналогичной конструкции, даже рисунок на тканевой обшивке седалища и спинки совпадал со старым. Только был он новым, ярким, словно только что с фабричного конвейера. Да что говорить об обшивке. Невероятное мизерное время потребовалось Никанору Никанорычу, чтобы отыскать в огромном здании подходящий идентичный стул. Старые подозрения полезли в мою голову.
– С таким стулом хоть диссертацию пиши, – сказал довольный Никанор Никанорыч.
– Еще бумаги собрать нужно, – буркнул я.
Что еще я мог сказать?
Мы с Никанор Никанорычем принялись собирать бумаги. Это оказалось не таким простым занятием. Словно нарочно, бумаги Анатолия оказывались в самых дальних углах. Два каких-то невообразимых бланка отыскал я даже у вешалки. Зачем Анатолию куча бланков на столе? Его ли это бланки?
Пока мы с Никанор Никанорычем на четвереньках бороздили просторы преподавательской, входная дверь снова отворилась. Это Анатолий вернулся после очередного рейда за инструментальной базой к стулу. Я в это время находился под столом у окна, то есть в самом дальнем углу преподавательской. Никанор Никанорыч, насколько мог я предположить, обретался где-то в районе входной двери.
Я поспешно вскочил.
– Знаешь, что, Борь? – сказал Анатолий, завидев меня. – На кафедре "Производства и Конструирования" давно решили проблему с инструментами и подручным материалом. Со склада выписывают и все тут. Давно уж и нам пора, а мы все канителимся. Обыкновенный стул починить – и то проблема!
– Именно, Анатоль Саныч, именно!
Никанор Никанорыч поднялся с пола совсем не там, где я его ожидал. Вставши, он оказался как раз между мной и Анатолием. За спиной Никанор Никанорыч прятал еще несколько злополучных бумаг.
– Это вы совершеннейше верно подметили, Анатоль Саныч! Со складу выписывать инструменты надобно. Со складу, больше ж неоткуда. Однако вы вот в своем примере кафедру "Конструирования и Производства" упомянули, так, скажу я вам, не все тут так просто, как невооруженным глазом видится. Завсклада, тот еще стервец, не хочет казенное имущество раздавать кому ни попадя. Мнется, бюрократ, жмется, скупердяйничает. А самое-то пренаглейшее, что хоть ты ему про сломанный стул расскажи, хоть про шифоньер с полками уроненными и зеркалом треснувшим – все одно для него, стервеца эдакого. Не аргумент. Скажет тебе – не заложено в план по этом году. Заказывайте, скажет, на следующий, с обоснованием. Мало того – уже именно так и ответствовал на заявку достойнейшего Олег Палыча.
Никанор Никанорыч обличительно потряс ладонью выпростав руку из-за спины. Пыл Анатолия заметно поугас, особенно, заметил я, остро воспринял он пассаж Никанор Никанорыча про шифоньер с полками.
Воспользовавшись его замешательством, Никанор Никанорыч ловко перебросил бумаги на место.
– Позвольте представиться, Анатоль Саныч. Никанор Никанорыч, с позволения вашего, знакомец Бориса Петровича, – он подскочил к Толе и протянул ему руку. – Пересеклись мы с Борис Петровичем на теме одной занимательной, университетской.
Анатолий пожимая руку Никанор Никанорыча, вместо него посмотрел на меня.
– Нейронные сети что ли?
Как-то вымученно прозвучал этот вопрос. Вспомнил я немедленно разговор с Катей о переживаниях его, что опять он не у дел остается в научных дискуссиях и хотел уже встрять в разговор, но Никанор Никанорыч меня опередил:
– Да какие там нейронные сети, дорогой мой Анатоль Саныч, – он махнул рукой, – Дел будто других нету, кроме сетей этих ваших, – он повернулся ко мне и отвратительно заговорщицки подмингул. – Я знаете ли по-административной части сам-то, по чиновничьей. Мне подавай распорядок, план; мне, понимаешь, чтобы график выполнялся, вот чего нужно. А ежели не выполняется, то вот он я, как есть, блюду, так сказать порядок. Вот скажем, кафедра "Конструирования и Производства", о которой мы говорили. Думаете кафедра вовремя подсуетилась и завскладом, э-э, гражданин Коробов, так вот по порядку отреагировал? Не мне вас, коллеги, учить, да только без приличествующих дивидендов у нас, извиняюсь, только в сортире дела делаются. Совлек, завсклада, с них, за такое свое бескорыстие. Совлек, подлюка, и разрешенья не спросил.
Пока Никанор Никанорыч говорил, он переместился между рядами и вернулся к столу Анатолия.
– А про шифоньер откуда знаете? – понуро спросил Анатолий, по-прежнему стоя в дверях. – Борис рассказал?
Никанор Никанорыч соболезнывающе закивал и опустился на новехонький Анатольин стул. Я, признаться, понятия не имел ни про какой шифоньер.
– А что, – грянул вдруг Анатолий, – возбраняется что ли? Нельзя что ли отремонтировать шифоньер? Убудет что ли от инструментов казенных? Или же прикажете мне новый покупать на зарплату преподавательскую?
– Не кипятитесь вы, голубчик, – миролюбиво сказал Никанор Никанорыч. – Полнейшее имеете право и никто его у вас не отнимет. Ни я, ни завскладом, ни Борис Петрович, даже. Только и вы поразмыслите: право, оно конечно хорошо, только вот с одним только правом, каши не сваришь. Что с ним с правом? Шифоньер что ли отстроишь? Стул что ли отремонтируешь? Другое дело – матерьяльное представление. Инструменты там или другая какая утварь. С ними-то все как раз очень удобопонятно. Вот тебе шифоньер, а вот каша. А с правом, тут ведь не все так просто, Анатолий Саныч. С правом, тут поосторожней надо.
Анатолий после этих слов совсем повесил голову. Сумбурно доносил Никанор Никанорыч, однако догадался я, что пользовался Толя университетским инструментом для починки домашнего своего шифоньера. Сконфузился Толя, выходило будто он и за инструментами бегал, и пытался через Олег Палыча проталкивать заявку только ради личных своих нужд, не кафедральных. Чушь конечно это была. Ну пользовался и пользовался, кто же не пользуется рабочим инструментом в личных целях. Я Толю знаю не первый день, и то, что кафедрой нашей живет он, и болеет за университет было для меня непреложно. Анатолий расстроился всерьез, задело его открытие это за живое. Он тяжело вздохнул.
– Да черт с ним, с инструментом, – сказал Анатолий. – Жили без него и дальше проживем. Мне за державу обидно, поймите вы.
– Как же не понять, Анатоль Саныч. Мы все понимаем. Неправильно все это, негоже так-то.
