Текст книги "Незапертая Дверь"

Автор книги: Роксолана Коваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Ракушка все болтала, помогая мне варить борщ.

– Тетя Надя! – дернув меня за штанину, окликнула она, вырвав из размышлений. – А моя мама никогда не кэадет в борщ огухцы.

– И правильно. Огурцам там делать нечего.

– А зачем ты их тогда кэадешь?

– Еб… кэ, лэ, мэ, нэ… – посмотрев на стреляющие в поджарке кружочки огурцов, высказала я свое удивление. Когда я их под шумок нарезала, когда бросила жарить – фиг знает.

– Тетя Надя! А ты суп уже посыпаа сойю.

– Правда? – бухнув ложку соли, не поверила я и, сняв пробу, перечислила и остальные буквы алфавита.

– У тебя появился воздыхатей?

– С чего ты взяла?

– Мама говоит, что когда Веэка становится ассеянной, значит, она снова вьюбиась. Ой, я возьму! Можно?

Ракушка умчалась в зал, отвечать на звонок.

– Тетя Надя! Там в теефоне баба Маша! Она оттуда говорит, чтобы я тебя позвала! Тетя Надя, я тебя зову!

Вытерев руки и увернув огонь, я пришла в зал и подняла болтающуюся на проводе трубку, свесившуюся до пола.

Марья Сергеевна, естественно интересовалась, все ли в порядке с ее любимчиком. Потом расспрашивала, как поживают мои родители. Вспомнила и о цветах, полить которые я забываю уже третий день. И еще долго рассказывала о своем скучном лечении. После мне пришлось выслушать заученные рекомендации по уходу за Пешкой. Что он любит, что не любит! Чем кормить, чем не кормить! Все это время я, закатив глаза, вымученно кивала и ждала развязки.

– Ну смотри, Денька, не дай бог, что случится с моим Пешкой, я тебя до самой смерти не прощу! – припугнула напоследок Марья Сергеевна.

Заверив, что у нас все просто чудесно, я поспешила закончить разговор. Вернувшись к борщу, горестно вздохнула при виде залитой плиты и решила ничего не переваривать. На это у меня уже не осталось сил.

Все. Больше ничто не стояло между мной и «Незапертой Дверью», как я за неимением названия, окрестила этот пухленький покет-бук. Строго-настрого наказав Ракушке не крутиться у плиты с кастрюлей кипятка, я забралась с ногами в кресло и с трепетом взяла книгу, отыскав момент, на котором мое чтение прервал Пешка. Или же явившийся из глубины зеркала зловещий образ Игоря Яковлевича – ныне Печкина?

И снова я была частицей иной вселенной! Ветром в пепельно-русых волосах странствующего рыцаря, его думами о другой, которую он не мог забыть. Да, она обрекла его на мучения, но я была в объятьях их воспоминаний – его страстью, ее стоном, дрожью влажных ресниц, оборванным вздохом. Я заигрывала с ним, ревновала, предавала и наслаждалась такими теплыми, солеными слезами его безликой, безнадежно влюбленной спутницы. И снова мои пряди подлетали, когда рыцарь несся на своем вороном коне, чувствовала удары копья в его щит. Мне в лицо летели брызги ихора побежденных его отвагой и мечом чудовищ. Я была вином, пьянящим души, горела пламенем свечей в темном коридоре, и я же была тьмой, борющейся со светом. Мне показалось, что я больше не дышу. Смутно понимаю, что сижу сейчас в кресле и в то же время осознаю, что меня там нет. И вот я нехотя возвращаюсь в себя, начинаю различать поверхность строк, буквы, знаки препинания, которые были только что движением, эмоциями, возгласами.

Всем тем, чем мне удалось побывать.

Я подняла голову и увидела сидящую напротив Ракушку. Она смотрела на меня с настороженностью, удивлением и робостью.

– Что с тобой, тетя Надя? – делая вид, что занята Пешкой, спросила она.

– А что со мной? – отозвалась я не своим голосом и спешно прокашлялась.

– Ты быа какая-то стэанная. Не шевеиа гэазами и стонаа.

– Стонала? – поперхнулась я и положила раскрытую книжку на столик, чувствуя, что начинаю краснеть. – А, так это у меня спина затекла. Я шевельнуться не могла от боли.

– Да? А почему ты тогда не мохщилась? И уыбаась, пока стонаа? Почти как Веэка, когда мама ей массаж деает. Или как моя подружка, когда ест морожено.

– Еб…! Пэ, рэ, сэ, тэ… – спохватилась я, глянув на часы. Начало пятого. – Ракушка! Я же тебя обедом не накормила! Что ж ты мне не напомнила? Твоя тетя меня придушит.

– Не бойся, тетя Надя! Я тебя зваа, зваа, а ты меня не сыышаа. Сказаа тока, чтобы я борщ поставиа гьется, а ты скоро пьедешь.

– Я так и сказала?

– Да. Ты что, забыа? Я не хотеа борщ. Я ела хэопья с мооком. Веэка пьинесла.

– Молоко холодное было? – убитым голосом спросила я, подумав, что Верка меня повесит, если Ракушка снова сляжет с ангиной.

– Неа. Я его на окно поставиа. На соонце греться.

– Какая же ты молодец! А руки после Пешки мыла?

– Ты как моя баба. Я уже бойшая. Мне скоро четыре. Ты подаришь мне подарок?

– Конечно! Когда я забывала о твоем дне рождении?

– Мама говоыт, что всегда! Тетя Надя, я хочу сок! Пойдем пить сок!

Я завела ее в ванную, где бежала в раковину струйка воды – почерк Ракушки, никогда не закрывавшей кран, и, подхватив ее подмышки, поставила на табурет. Не знаю почему, но мне всегда было неприятно прикасаться к детям. Их мягкая, чуть липкая кожа напоминала мне лягушачью шкуру. Ракушка, которую я знала с рождения, не стала исключением. Вначале она была для меня головастиком, теперь стала лягушонком.

– А где твои бойшие сеежки? – вдруг спросила она, ухватив меня за волосы и заглянув под них.

– Какие сережки? – удивилась я, потрогав торчащие в мочках крошечные золотые гвоздики. – Я всегда эти ношу.

– Не, эти маенькие, а те во-от такие! С жуткими змейками. Я их видеа, когда ты смотрела в книжку и стонаа.

– Не придумывай. У меня таких и серег-то нет.

– Я не вру! Они у тебя быи.

Понятия не имею, о чем она говорит. Ни за что не угадаешь, когда дети говорят правду, а когда выдумывают. А может, им иногда кажется то, чего нет на самом деле?

Мы пришли в кухню. Забравшись на стул, Ракушка уткнулась в стакан и, болтая ногами, высунулась из окна.

– А где почтайон Печкин? – снова спросила она.

И правда, где он? Без него скамейка выглядела пустой. Сегодня он еще ни разу не попался мне на глаза. Нет, меньше всего я бы хотела видеть этого заядлого чтеца. Особенно в отражении соседского зеркала!

– Веэка идет! – встрепенулась Ракушка, поспешно поставив стакан на стол. – Теть Надь! Там Веэка идет! Я открою?

Ну и попадет мне, если эта болтушка проговорится о том, как тут за ней присматривала бесплатная нянька.

– Привет! Как у вас дела? – начала с порога Верка.

– Есть хочешь? – в лоб спросила я, чтобы избежать ответа. – Я борщ сварила. Могу разогреть.

– Нет, спасибо. У меня еще полно дел. Ракушка, обувайся. Спасибо, День, выручила. Все, мы побежали, а то ателье закроют, не успею брюки забрать. Пошли! Все, пока!

– Пока, тетя Надя! Пока, Пешка! Я с ним еще погуяю?

– Обязательно.

Закрыв за ними дверь, я переступила через визжащую гордость и позвонила родителям. Как я и ожидала, мама холодно отчеканила, что у них все хорошо, что отец поправляется, и положила трубку. Мой белый флаг, поднятый капитуляцией, снесло ветром перемен настроения моей грозной воительницы. Глянув на зеркало, я вспомнила о замоченной мешковине, которую пора бы и отполоскать. В общем, нашелся весомый предлог не дать себе уткнуться в книгу.

Когда я была на балконе, развешивая драное полотно, позвонила Либра. Усиленно звала составить ей компанию. Хотела познакомить с дружком своего нового воздыхателя. Я думала только о рыцаре, о его блестящем шлеме, о забрале, на котором играют блики солнца. Сидеть в каком-нибудь кафе, болтаться по городу или кормить комаров на чьей-нибудь даче мне совсем не хотелось. Все это мне порядком надоело. Либра, конечно же, разобиделась.

– Тебе просто лень, да? Привести себя в порядок неохота. Готова все лето ходить в одних и тех же джинсах, лишь бы не утруждать себя эпиляцией!

– Я вовсе не ленивая. Мне просто неохота.

– Вот поэтому у тебя до сих пор нет парня!

– И что? – начав злиться, подтвердила я очевидное. – Это мое личное дело, не находишь? Мне для проповедей подобного характера хватает родичей, чтобы еще и от тебя нотации выслушивать.

– Как хочешь, – спешно попрощалась Либра.

Я тут же пожалела, что отказалась. Стоило представить крадущийся на цыпочках вечер и по спине побежали мурашки. Опять до ночи буду сидеть одна!

Вернувшись в кухню, я принялась мыть тарелку из-под недоеденных Ракушкой хлопьев. Когда открыла навесной шкафчик, поняла, что девчонка даже с табурета не достала бы до расставленной в сушилке посуды! И только сейчас разглядела, что вымытая тарелка – чужая. Такие же я видела в коробке, оставленной соседями. Деловитая Ракушка, не достав до шкафа, вышла из положения, расковыряв стоявший под столом короб. В прошлый раз я не обратила внимания на цветочный мотив, украшавший кайму посуды. Теперь же узнала волчью ягоду, принятую поначалу за смородину. Черные бусины в оправе сорняков, перевитых с листиками полыни. Ничего себе! Шутником, однако, был расписывавший этот набор мастер. Кто знает эти растения, тому подобная роспись вряд ли улучшит аппетит.

Перевернув тарелку вверх дном, я ожидала найти на нем печать рисунка с почти традиционной надписью «made in China» или кругляк с иероглифами. Дно было чистым и белым, как нетронутый снег. Его не запятнала никакая отметка. Я смотрела в нее и крутила, почти уверенная в том, что вижу едва заметное движение листиков, блеск росы на пузатых ягодах, гусеницу, ползущую по вьюну. Игра света? бликов? отражений? Или я уже грежу наяву, не спав две ночи? Чувствуя, что у меня закружилась голова, я отложила тарелку и вытащила чайное блюдце. На нем сидела бабочкой белена черная, распустившаяся во имя смерти. Странный юмор. Только мне почему-то не смешно. Я усиленно размышляла, как все эти вещи могут быть связаны. Зеркало, посуда, сосед, Пешка. Нет, не тот порядок построения. Пешка, книга, Печкин, тарелки.

И в самом конце – тронувшаяся умом я.

– Так, все, пора с этим завязывать, – сказала я самой себе, положила на место тарелки и заклеила коробку скотчем.

Если я и дальше буду обо всем этом думать, то проведу остаток жизни в психиатрической больнице. Как говорится, если долго всматриваться в бездну, то она начнет всматриваться в тебя. Этого нельзя допустить.

Взяв Пешку, я отправилась с ним на прогулку с целью проветрить дымящиеся мозги.

Несмотря на то, что жара еще не спала, и осколок солнца осыпал округу золотом лучей, город просто кипел жизнью. Он впервые увлек меня, затянул в свою колоритную круговерть. Обычно, выгуливая Пешку, я не отходила далеко от дома. В этот раз и сама не заметила, как оказалась на площади. У играющего струями фонтана бегали визжащие дети. Взрослые застолбили все скамейки, а молодежь сидела на бордюрах клумб. На остановке ждали своих автобусов неместные, толпилась очередь за мороженным и газировкой.

Я медленно шла по аллее, намотав на мизинец поводок Пешки, игнорирующего своих курносых приятелей. Случайно увидела у газетного ларька кузена Ваньку. Не ожидая его здесь встретить, тотчас решила подойти.

Сократив довольно внушительное расстояние, я наткнулась на Алика, увидевшего меня чуть раньше и вставшего на пути. Привет-привет, как дела и все такое. Оказалось, что Ванька приехал к нему, а я и не знала, что они знакомы! Алик почему-то сконфузился, словно не хотел, чтобы я была в курсе их дел. Удивил всех сам Ванька, попросив Алика нас представить. Пока тот недоуменно щурился и поправлял очки, я протянула руку и назвалась Надей. Заверила в ответ, что тоже рада познакомиться. Я хотела подшутить над ним, с трудом сдерживая улыбку, но вскоре начала сомневаться, что он меня узнает. Сказал, конечно, между делом, что его кузину тоже зовут Надей. Заметил, что ему знаком мой голос, поинтересовался, не встречались ли мы раньше, но на том и успокоился.

Алик снова плелся сзади и смущенно помалкивал.

Ванька был такой же отбившейся от отары овцой, как и я. Подрабатывал то тут, то там, с натягом закончив восемь классов. Что его могло связывать с Аликом? Исподволь поинтересовалась и чуть не лопнула от смеха. Ванька такого наплел, что бедный Алик залился краской. Так за болтовней и куражом мы забрели в обжитый подвал, облюбованный нашим кротом. Попутно купили по две бутылки пива на каждого, не считая Пешки, и внушительных размеров пиццу. Алик принес пластиковые стаканы и расчистил захламленный столик.

Я все с нетерпением ждала Ванькиного прозрения, хотела увидеть его вытянутую физию. Вот уж сядет прямо в лужу, когда я выведу его на чистую воду! Впредь подумает, прежде чем брехать направо и налево. Очкарик же старательно пытался скрыть не свойственную ему нервозность. Он сто раз переложил с места на место чертежи и схемы, подвигал во всех направлениях пирамидку на занятом раскуроченным компьютером столе. Когда же Ванька, подсев ко мне, обнял за талию, Алик пролил свое безалкогольное пиво, опрокинув трясущимися пальцами мятый стаканчик. Не пойму, то ли в нем завелась ревность, то ли опасения, что я случайно узнаю об их тайных делишках. Я же нагло испытывала его терпение: мне понравилось их обоих поддразнивать. Несколько раз, конечно, порывалась раскрыть карты, но игра меня не на шутку увлекла.

Я начала прогуливаться по подвальным раздольям, мимоходом заглядывая во все укромные места, выискивая компромат на сверхсекретные деяния Алика. Когда взяла с полки стопку журналов, продолжая подыгрывать Ваньке, Алик подошел ко мне и отнял свое глянцевое имущество. Поднял на меня снова ставшие большими глаза и заявил, что мне пора домой. Я, походя, погладила его по гладковыбритому подбородку, сделав вид, что не расслышала. Тогда он ухватил меня за руки, отвел в сторону и почти взмолился:

– Надя, прошу тебя! Иди домой, пожалуйста! Это просто не… – он не договорил, хотя мне показалось, что такого запала, с каким он начал вступительную речь, хватило бы на то, чтобы на одном дыхании пересказать всю Лениниану.

Я была несколько растеряна. Он никогда не называл меня Надей. Никогда так не трясся и не выражал нежелание меня видеть с таким страдальчески-возмущенным видом.

– Хватит, – продолжил он спокойнее, но еще задыхаясь. Отвел взгляд от моего озадаченного лица. – По-моему, ты заходишь слишком далеко. Он ведь тебя клеит!

– Ну и что с того? – улыбнулась я, с трудом веря, что это и впрямь говорит Денька. Не я ли захлебнулась чайком, когда подумала, что Либра закрутила роман с Лешкой?

– Ты позволила ему себя обслюнявить, – процедил сквозь стиснутые зубы Алик, все так же глядя в сторону.

– Какая грубая интерпретация! Подумаешь, поцеловал разок.

– Что ты сделала с Денькой? Я ее не узнаю.

– Вы чего это уединились, братцы? – спросил подошедший Ванька, с чувством собственника притянув меня к себе, отчего Алик вновь принялся лихорадочно наводить порядок на полке. – Как водится, больше двух – говорят вслух.

– Уже поздно. Наде пора домой.

– Жаль-жаль. Я тебя провожу, а то и впрямь темно, а собака у тебя – обхохочешься.

– Я с вами! – мигом отреагировал очкарик, похоже, панически боясь оставить нас наедине.

«Вот сейчас, перед тем как распрощаться, я шокирую бедного Ваньку», – злорадно думала я, пока мы петляли по освещенным переулкам. В предвкушении собственного разоблачения была навеселе, словно и не я вовсе. Мне не хотелось оказаться одной в темной квартире, потому до последнего оттягивала момент расставания.

«Что за ящичек привез Ванька своему дружку?» – попутно вертелось у меня в голове. Уж не в контрабанде ли какой замешаны эти обалдуи, умело прикидывающиеся простачками-неудачниками? И вообще, что нас всех объединяет? Мы такие разные! Почему я этого раньше не замечала?

Я так ни в чем и не призналась, намереваясь добить оставшегося у подъезда крота, дрожащей рукой подносившего к губам сигарету. Еще и дала под дых, ответив на Ванькин поцелуй, на четверть часа задержавшись на лестнице. После просто не осмелилась сказать, кто я, иначе бы и Ваньку хватил удар. И лишь войдя в квартиру, оставшись наедине с собой, ошарашенная не свойственными мне действиями, плюхнулась в кресло и забарабанила пальцами по коленке. И правда, что со мной случилось?

Что-то блеснуло, привлекло мое рассеянное внимание. Я посмотрела на свое отражение – на прыгающую по коленке руку. На безымянном пальце блестело обручальное кольцо. Я замерла, не доверяя своим глазам. Всматриваясь, медленно подалась вперед. На обвившей шею веревочке висел серебристый ключик, а над плечами покачивались массивные серьги – два пучка извивающихся змеек, рассыпающих лучики граненых глаз. Я с ужасом посмотрела на свое лицо. Мои губы… Боже! Мои губы застыли в надменной, полной превосходства ухмылке! И только после этого я осознала, что смотрюсь в соседское зеркало, на котором больше не висело полотенце. Оно, скомканное, валялось на полу.

Через миг я уже была в прихожей. Стараясь отдышаться, трогала свои безобидные «гвоздики». Но ведь я только что ощущала этих змеек, шевелящихся над плечами! Их видела сегодня и Ракушка, но вовсе не в старом зеркале. И обручальное кольцо… Оно жгло мне палец! И ключика, что только что висел на груди, у меня никогда не было!

Неужели я схожу с ума? Или все это действительно происходит? Если дело не во мне, и если отмести всю чертовщину, то остается одно. Нечто, вызывающее галлюцинации. Какой-то не имеющий запаха, испаряющийся состав, витающий в воздухе? Возможно, стоит сузить круг «подозреваемых»? Откинуть кажущееся зловещим зеркало, тарелки с ядовитыми растениями в узорах и оставить только книгу. Очевидно, что она – очаг, подогревающий мистицизм. Лежит себе скромненько, испуская ядовитые пары, сказывающиеся на нервной системе! Но как тогда быть с заверениями Ракушки? Или она, сидевшая рядом, тоже надышалась? Могут быть видения одними и теми же и направленными на один объект?

В общем, я уже не знала, что и думать. Пятилась, пятилась, пока не оказалась в спальне. Повернувшись к балкону, вскрикнула, остолбенев от страха. На веревке раскачивалось отстиранное полотно, а чья-то волосатая рука держалась за переплетения решетки, ограждавшей балкон. Вторая такая же лапа ухватила висящую мешковину и стянула ее вниз, начав усиленно протаскивать между витыми прутьями. Следом мелькнул серый кончик, и мешковина исчезла в темноте, оставив испуганно дрожащую веревку.

Я скакнула к включателю, зажгла люстру и выбежала на балкон, увидев улепетывающего вдоль дома бомжа, часто слонявшегося у мусорных баков. Снова, второй раз за сутки, я воззвала к гордости моего матерщинника деда и на подкашивающихся ногах дошла до кухни. Вынесло этого убогого бомжа! И надо было ему стащить именно эту тряпку! Что подумают соседи? Зачем я разрезала веревки, сняла с зеркала мешок? Не буду же я им объяснять, что его пометил пес, а потом стащил бомж? Насплетничают Марье Сергеевне, нажалуются на домовничавшую у нее особу, больную нездоровым любопытством, беспардонно ковырявшуюся в чужих вещах! Больше не представится возможности пожить отдельно от родителей! Стыдоба.

Добив оставшуюся валерьянку, подтянув трясущиеся поджилки, я вернулась в зал и поспешно включила свет. Потом смело подошла к зеркалу, взяла полотенце и снова накрыла соседское пугало. Посмотрев на притаившуюся книжку, сгребла ее и заперлась в спальне. Я вовсе не собиралась читать! Вру, это я и намеревалась сделать, боясь в том признаться.

Она может окончательно свести меня с ума, – уверяла я себя, протягивая к ней руку. – Она разрушит до основания мою пошатнувшуюся психику! Я становлюсь зависимой! От нее не закодируешься! Все, ничего не могу с собой поделать! Нет сил устоять. Хотя бы одну страничку. На пять минут. Я сумею остановиться. Всего один раз, последний, а завтра выкину ее в мусорный бак, сожгу, изорву, утоплю в унитазе. Но сейчас…

Я поставила будильник, что запиликает через пять минут, перевернула книжку…

… и меня не стало.

Странствующий рыцарь бился с соперником на ристалище за возможность повидать знатную даму, тайно присутствующую среди зрителей. Удар копья в треугольный щит, и копье с треском сломано. На белом единороге, нарисованном на щите, – маленькая трещинка, похожая на вертлявую змейку.

Тайная встреча под покровом ночи. Зеленые глаза под сеткой вуали, черные кольца вьющихся волос, завлекающая улыбка. Нерешительное, заманивающее прикосновение рук. Ярко-красный гривилат куки, приколотый к кайме бархатного платья. Два фужера с бордовым вином в белых пальцах. Рыцарь, не зная, что грудь дамы таит в себе его смерть, бросает взгляд на вырез ее наряда. Женщина отворачивается и незаметно вытаскивает из корсета хрустальный сосуд. Роняет из него несколько капель в один фужер и, медленно поворачиваясь, протягивает его рыцарю.

Его безликая спутница, предчувствуя беду, бежит по разветвлениям коридоров, путается, не знает, где искать попавшего в западню возлюбленного. На каменных стенах полотна: на белом фоне изогнувший тулово черный лев. Худшее, что может быть!

«Она ведьма, – шепчет встревоженное пламя свечей. – Тебе ее не одолеть. Что ты есть по сравнению с ней? Она убьет вас обоих».

«Я найду тебя, – обещает несчастная спутница рыцаря. – Я не дам тебя погубить. Вино! Оно отравлено! Остановись!»

Она поспешно врывается в потайную залу, вызывая на себя поворот головы рыцаря, собирается крикнуть, но…

Твою мать! Долбанный, распроклятый будильник! Очнувшись от жужжания и громкого пиликанья, я с трудом сдержалась, чтобы не швырнуть его об стену. Вот, блин, на самом интересном месте! Мне хотелось наплевать на собственную установку лимита, но я все же не дала себе сорваться. Толкнув между страницами обертку от жвачки, я бросила книгу на прикроватную тумбочку и едва не раздавила кнопку, отключая бьющийся будильник. Какое-то время меня одолевала одышка. Словно сама носилась по коридорам! И ревность такая забурлила в жилах! Так хотелось охаять отравительницу!

– Олух! – высказалась я вслух, адресуя негодование рыцарю. – Идиот! Кому ты поверил? Ну кому? Она же Черная Львица! В их планы не входит твоя жизнь!

Разрази меня гром! Я уже говорю сама с собой. И злюсь, возмущаюсь, будто все это происходит наяву. Я вру себе, как безнадежный наркоман. У меня не хватит воли, чтобы избавиться от этой заразы. Может, все прекратится, когда я дочитаю книгу до последней точки? Или я ищу предлог продолжить это, что никак не назовешь чтением?

Вспомнив, что не поставила в холодильник свое кулинарное новшество, не накормила Пешку и до сих пор не полила цветы, я решила не откладывать дела на потом. К тому же, от валерьянки потянуло в сон, а спать еще рано. Опять проснусь среди ночи, и все мысли будут ТАМ.

Пока проводила несложные манипуляции, решила завтра наведаться к Алику. Отнесу ему эту чертову книгу. Возможно, он поможет мне разобраться в происходящем. Да, он не особо тактично выпер меня и дал понять, что я лезу не в свое дело. Да, он явно разочарован и обескуражен моим поведением, но я переступлю через эти мелочи. Сделаю вид, что ничего и не было. Будто он и не представал передо мной пауком-наблюдателем, а я даже мысли не допускала, что он мог быть замешан в темных делишках.

Он вроде бы учился на фармацевта? Проходил практику на каком-то заводе? Кто-то говорил, что он немного разбирается в живописи. Или в составах красок? Или в растворителях? С чем он там обычно химичит-то? Как же я, оказывается, мало о нем знаю. Все настолько поверхностно и окутано туманом. Раньше меня совершенно не интересовало, где он бывал и что делал. Всегда давала понять, что мне скучны разговоры о паяльниках, каких-то там платах, сплавах, клеммах. Пресекала в зародыше все его начинающиеся в этом направлении разговоры. А еще туда же – знаю его как облупленного!

Едва не заснув со щеткой во рту, я, наконец, покончила с наведением лоска и, шагнув в коридор, собралась отправиться в спальню. Остановилась возле зала, и сонливость с меня разом слетела. Я увидела полотенце, снова лежащее на полу. Знаю, что прижала его к стене рамой зеркала, и оно не могло упасть само. Или мне это мерещится? Я все еще под действием прочитанного? Нужно подойти и потрогать. Если это – очередное видение, то я ощупаю голый пол.

Я включила ночник и минут пять преодолевала несчастные два метра. Добралась, опустилась на корточки и потянулась к полотенцу, наблюдая за своим отражением. Полотенце действительно лежало на полу и казалось неестественно холодным. Ну не может зеркало само оголяться! Тогда как объяснить, что полотенце оказалось на полу второй раз?

Снова как следует приткнув края, подергав и удостоверившись, что ничего само не свалится, я отправилась в спальню и вскоре заснула.