Текст книги "Незапертая Дверь"

Автор книги: Роксолана Коваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Мы все – лишь отраженье, мы – звезд погасших свет.

В оковах иль в сраженье отыщем ли ответ:

Кем был он в жизнях прежних, куда уйдет навек,

В двух параллелях смежных живущий человек?

ГЛАВА 1

Все началось с примитивного анекдота.

Нет, с Женьки, который его тогда рассказал.

Нет, с Лешки, что неприлично над ним хохотал.

Хотя, это началось тогда, когда я решила, что не желаю быть больше анекдотичной блондинкой, и купила в подземке краску. Черт возьми, я до сих пор не знаю точно, когда именно все началось!

Но это случилось: что-то начало меняться. Неуловимо, вскользь, исподтишка. Это был обычный июньский день, когда я надумала превратиться в брюнетку. Уж коль не имела возможности придушить Женьку. Тот, понимаешь ли, не мог простить моего отказа выйти за него замуж. Вот и мстил исподтишка.

Третье июня не было исключением.

– …между прочим, интеллектуальные способности у блондинов выше, – скороговоркой пробубнила в мою защиту моя подруга Верка. – Не хмыкай зря, это я тебе серьезно заявляю.

Я скромно промолчала. Ей лучше знать. Она же у нас детский психолог, применяющий свои неоспоримые знания в детсаду, где работает второй год, дослужившись до почетного звания генеральши горшков.

– Но бывают и исключения из правил, – лаконично подвела черту под защитой Верка. – Женька прав. Ты, Денька, дура. Такому пацану отказать! В твоем-то незавидном положении! Где логика?

– А как же любовь? – спросила я, спускаясь по лестнице в подземку. – Неужели в наше время она ничего не значит?

– Любовь – лишь прихоть гормонов, обычная химия и неподтвержденная теория вероятности. А вот квартира, мотоцикл и состоятельные пожилые родственники в Германии – это уже кое-что! Так сказать, основа для порождения сердечных чувств.

Проживая с родителями, бабкой, сестрой и племянницей в двухкомнатной квартире, дожидаться столь эфемерного чувства, как любовь, Верка конечно же не станет.

Мы долго стояли перед коробками с краской. Решали, в кого мне обратиться: в шатенку, брюнетку, рыжую? Словно от этого зависела вся дальнейшая жизнь. Впрочем, отчасти, наверное, так и было. Я решила рискнуть и стать брюнеткой, еще не представляя, как буду смотреться со своими сивыми бровями и бесцветными ресницами. Верка, с ее неиссякаемым оптимизмом заверила, что мне терять нечего. Дескать, хуже, чем есть, все равно не будет. Потому великодушно заплатила за тюбик с краской для ресниц и бровей.

Распрощавшись с ней, я свернула в переулок и поплелась к дому. Недавно я поселилась в квартире маминой подруги. Та оставила меня присматривать за владениями, пока она отдыхает в санатории, поддерживать чистоту, поливать цветы и ухаживать за ее пекинесом Пешкой. Ее отъезд оказался очень кстати, потому как добираться до работы с двумя пересадками мне было очень неудобно. Радовалась я этому недолго, так как вскоре ушла в отпуск. Ездить мне теперь никуда не надо! С друзьями могу видеться каждый день.

У подъезда с книжонкой в руках сидел сосед в своей любимой сиреневой рубашке, заляпанной коричневыми цветочками. Застать его не читающим мне не доводилось. И еще ни разу он не ответил на мое врожденно-вежливое приветствие. До сих пор не знаю, зачем вообще с ним здороваюсь. Просто не могу пройти молча, хоть этот неприятной наружности, пожилой соседушка меня порядком раздражает.

Замедлив шаг, я, как в далеком детстве, загадала: если и на этот раз промолчит, то быть мне завтра фальшивой брюнеткой. Видимо, я еще набиралась смелости кардинально изменить свою безликую внешность.

– Здравствуйте, – сказала я, проходя мимо недобро посмотревшего на меня мужика.

«Старый козел, – подумала следом, окунаясь в прохладу подъезда. – Эх, быть мне завтра крашенной».

Открывая дверь, я услышала тявканье Пешки, перебивавшее телефонные звонки. Бросив пакеты с покупками на бельевую тумбу, скинув туфли, я прошла в зал и подняла трубку. Звонила мама. И снова все темы вела к одному! Я скоро не выдержу и неблагопристойно взорвусь!

– …надумала умереть старой девой? Хочешь, чтобы мы с отцом состарились, так и не дождавшись внуков? С каждым годом тебе все труднее будет найти не разведенного, не обремененного алиментами мужика! Чего ты дожидаешься? Другие в твоем возрасте уже детей в сад водят! Какого принца в наше-то время ты ищешь? Вон Женя, такой славный парень, чем не жених? И крыша над головой есть, и зарабатывает неплохо, и женат не был. Да где ты еще такого найдешь? Да с твоей внешностью и талантами ничего не делать – радоваться бы, что хоть кто-то на тебя позарился! А этот дурак, в смысле, молодой человек, еще и замуж позвать осмелился!

– Мам, а я собираюсь перекраситься, – зачем-то не в тему ляпнула я.

– …тебе уже двадцать шесть скоро, а ты даже яичницу пожарить не можешь так, чтобы она у тебя не подгорела! И лень свою, что вперед тебя родилась, даже не пробуешь обуздать! Думаешь, целлюлит и морщины тебе не грозят? А рожать когда? Погоди, что ты там сказала? Сдурела? Еще чего не хватало! Знаешь ведь, как я не выношу этих брюнеток и шатенок! Не прощу, если единственная дочь станет похожей на одну из тех гадюк, что по молодости охаживал твой папаша! Я столько лет воевала с этими черными сучками…!

Ну конечно, как же я могла забыть? «Эта черная сука Г, крашенная стерва Н, синяя головешка Ю», вросшие в страницы дневников моей воительницы-завоевательницы. Все темноволосые дамы по ее мнению были отмечены дьяволом, в то время как на нее, платиновую блондинку, снизошел луч просветленности! Я так и положила трубку, не отыскав промежутка тишины, куда можно было бы вставить: «пока, мам».

Поставив греться чайник, чтобы залить кипятком брикет лапши-пятиминутки, я отправилась принимать душ. Несмотря на то, что подобные разговоры с матерью были делом обычным, систематически-обязательным, каждый раз у меня возникало ощущение… «несовместимости индивидуальной личности с прогрессирующим декадансом нашего мира». Примерно так однажды выразилась на мой счет подвыпившая Верка и добавила: «убежденность в несовместимости с реальностью навеяна многочисленными заверениями, заключенными в неопровержимую фразу: не от мира сего». Такого канцеляризма я от нее еще не слышала. Наверное, все дело в моей рассеянности?

И вот тому доказательство!

О гревшемся чайнике, свистевшем с полчаса, я, конечно же, забыла. Вода вся выкипела, потому я решила обойтись стаканом молока. Уставившись в окно, жевала черствый пирожок, купленный в той же подземке, когда в дверь позвонили. Озадачившись, кто бы это мог быть, я пошла открывать. Оказалось, соседка со второго этажа.

– А что вы хотели? – спросила я, когда ответила, что Марья Сергеевна еще отдыхает в санатории.

– Да хотела попросить об одолжении. К нам родственники приехали. В квартире теснота. Нельзя ли оставить у вас на пару недель кое-какие вещи?

– Ну, оставляйте, раз такое дело, – равнодушно пожав плечами, разрешила я и отогнала в зал визгливо брехавшего Пешку.

Минут через десять в узкой прихожей воцарились две квадратные коробки, клетчатая сумка фарцовщика и нечто полутораметровое, обмотанное грубой мешковиной.

«М-да, – подумала я, обозревая вытеснившие пространство элементы. – Дай людям волю!»

Под вечер, дважды споткнувшись о сумку и напоровшись на угол коробки, я решила расчистить прихожую. Не то и за две недели умудрюсь покончить с жизнью.

Пока мне так и так нужно было выждать время, за которое окрасятся волосы, я решительно ухватила сумку за веревки и затащила ее в зал, определив место у батареи. Одну коробку, обливаясь потом, кряхтя и задыхаясь, притолкала в кухню и задвинула под столик. Так, теперь осталось разобраться с полутораметровым Нечто.

Бросив взгляд на часы, я выругалась и побежала смывать краску. Руки после таскания тяжестей лихорадочно тряслись, а поясница противно ныла. Кое-как выстояв, согнувшись под краном, я обессиленная выползла в прохладу коридора. В зале бубнил телевизор, на кухне кипела преданная забытью картошка, а возле стоявшего в углу Нечто крутился Пешка. Вид у паршивца был хитрющий! И неспроста: на серой мешковине темнели мокрые разводы.

– Ах ты, вредитель! – притопнула я на него, припомнив, как этот курносый клоп пометил и мой чемодан, оставленный в коридоре в первый день приезда.

Вначале я бросилась выручать картофель, превратившийся в печеное пюре. Позже, собравшись с силами, думала замыть следы преступления Пешки, но…

С четверть часа я стояла напротив опоясанного веревкой предмета, гадая, что же это может быть. Дверца шкафа? Спинка кровати? И только после поймала себя на мысли, что не решаюсь приблизиться к свертку. Искала причины совершенно нелепой робости. Что меня останавливает? Высота в полтора метра? Зловещая мешковина, опутанная веревкой так, что в переплетениях угадываются странные рисунки? Темное пятнышко краски, в полумраке прихожей напоминающее кровавый мазок? Или все же черная дырка, обрамленная расползшимися нитками? Да, она напоминает бешеный глаз, слепо уставившийся в пол. Ну и что? Черт возьми, это засохшие подтеки злодеяний пекинеса! Так почему же мне они кажутся слезами дыры-глаза?

Бездумно расчесывая волосы, я смотрела в фальшивое око, а оно свирепо пялилось на мои трусливо подбирающиеся пальцы ног.

Я так и ушла в спальню, завалилась на кровать и уснула при включенном бра.

Среди ночи проснулась с дико колотящимся сердцем. Приподнявшись и замерев, прислушалась, усиленно вспоминая, заперла ли входную дверь. И вдруг полную тишину снова разорвал визгливый собачий лай, перешедший в отчаянное завывание.

Соскочив с кровати, я бросилась в прихожую и врезалась в коробку, оказавшуюся на пути к включателю. Зажгла свет и позвала Пешку, но тот не откликнулся. Не понимая, что происходит, зашла в зал и обнаружила пса забившимся под диван.

– Пешка, Пешка, – позвала я, похлопав себя по ноге.

Тот скалил клыки, тряс усатыми щеками и пятился от меня, готовый врасти в стену. Я знала этого паразита с первых месяцев его жизни. Марья Сергеевна везде таскала его с собой. Даже к нам с ним приходила, когда оставалась с ночевкой, дабы перетереть на пару с мамой в пыль, пух и прах героинь своих дневников. За три года мне еще не доводилось видеть этого наглого паразита испуганным. Сейчас же он то жалобно скулил, то отчаянно рычал и смотрел на меня расширенными до предела зрачками. Мне пекинесы и тойтерьеры всегда казались до неприличия несимпатичными, но я и представить не могла, какими они могут быть жуткими в своей отчаянной боязни!

Мне еще вчера было не по себе от этих соседских котомок, а после непонятного выпада Пешки все захолодело внутри. Стыдно признаться, но этим чувством был обыкновенный страх. Обматерив соседей, сто раз пожалев, что сочла неудобным отказать в просьбе, я рассмеялась в надежде на собственное ободрение. Ведь не маленькая девочка, чтобы во всякую чертовщину верить. Тем более что для этого нет ни малейших оснований. И все же, включив во всех комнатах свет, я согрела чайник и хлобыстнула чашку кофе. Затем поставила перед собой будильник и отсчитывала каждый час, нетерпеливо ожидая рассвета.

В первых лучах солнца, осыпавших кухню и прихожую, все вечерние и ночные вспышки необъяснимого страха выглядели смешными. Да что там, безобразно нелепыми!

Накинув спортивную куртку и шагнув в шлепанцы, я сняла с вешалки поводок и затрясла им, приглашая Пешку на прогулку. Обычно он на этот звук несся со всех лап, но в это утро я с трудом выманила его из-под дивана и даже с опаской надела ошейник. Мне показалось, что я совсем не знаю этого пса. Он больше не вилял мне хвостом и не норовил лизнуть в пятку. Что могло с ним случиться?

Выйдя из подъезда, я чуть не столкнулась с соседушкой, возвращавшимся домой с пустым ведром и книгой. Надо же, моя безмолвная критика подействовала! Он сменил сиреневую рубашку на лоснящийся синий пиджак и полосатую майку. Но брюкам с нечеткими стрелками и жирным пятном на коленке он остался верен.

Пешка, как обычно, приветствовал соседа лаем, готовый вывихнуть мне палец, обмотанный тоненьким поводком.

– Здравствуйте, Игорь Яковлевич! – дернув на себя пса, словно извиняясь за его намерения вцепиться ему в штанину, сказала я и взглянула в бесцветные жабьи глаза.

«Языком подавишься, если хоть раз ответишь?» – мысленно обратилась я к лоснящейся худой спине, так и не дождавшись ответа.

Пешка еще долго лаял в сторону подъезда, прежде чем сосредоточился на кустах. Проветрившись на свежем воздухе и приободрившись, я даже показала язык уже не кажущемуся таинственным свертку и решила поведать о вчерашнем Верке. Насыпав Пешке шариков корма, я с чистой совестью вооружилась бутербродом и завалилась в кресло.

– Ае! – услышала я, набрав номер Верки.

– Привет, Ракушка, – улыбнулась я в трубку, одним глазом уставившись в телевизор. – А ты почему не в саду?

– А я боею, тетя Надя! – жизнерадостно, но гундося отчиталась Ракушка. – Я в фонтане ыбак авила, а потом Веэка купиа мне моожено, и я вся застыа, аж глаза посинеи!

– Ну давай лечись и скорее поправляйся.

– Не, я не хочу в сад! Там нам дают гадкую кашу! А че ты кушаешь? А как Пешка? А ты мне дашь с ним погуять? Я его крепко буду держать! Не убежит! А когда? А чего?

Заверив Ракушку, что разрешу ей погулять с псом, едва она выздоровеет, я попросила позвать Веерку.

– Веэка! Веэка-а! Это тетя Надя в теефоне!

Послышался топот, бряканье посуды, звук льющейся воды, голос диктора и глухое бормотание. Верка всегда говорила так, будто держала во рту горячую картофелину, при этом выдавая триста слов в минуту.

– Приветик, Денька! – затарахтела с чавканьем и придыханием Верка. – Как провела вечер заслуженного отпуска? А я вчера, прикинь… – и еще с полчаса я угукала в подтверждение того, что слушаю о ночных похождениях всей неразлучной компании.

Только после всех пробубненных впечатлений поведала о своем времяпрепровождении заядлой домоседки. Как я и ожидала, Верка подняла меня на смех.

– И ты до сих пор не утолила любопытство? Ох уж твое извечное воздержание! Ты меня заинтриговала. Я через полчасика заскочу, и мы вместе вытряхнем «кота из мешка»!

Верка всегда держит слово. Ровно через полчаса мы уже стояли в прихожей напротив вечернего пугала. Верка, приложив палец к выпяченной губе, пребывала в задумчивости.

– Не понимаю, что тут могло разбудить твое сонное воображение? Какая-то доска, завернутая в старый мешок!

– Сейчас я и сама не нахожу в нем ничего странного, а вот вечером, когда с Пешкой случился припадок…

– Да все кобели с приветом! Может, сучка ему понадобилась? Вон у нашей соседки пес так выл и на дверь кидался, что весь дом на рога поставил. Ну? Готова, мисс Марпыл?

– Да стыдно как-то. Позорное мы дело затеяли. Не привыкла я рыться в чужих вещах. Совесть не позволяет.

– Да мы потом так же замотаем!

– Умеешь ты убедить, коварный психолог! Гипнос применила, признавайся?

Верка принялась развязывать узлы. Я стала ей помогать. В итоге, чуть не переломав все ногти, разрезали затянутые насмерть путы к чертовой матери и стянули грубое суровье. Несколько минут мы тупо смотрели на неполированную, закругленную сверху доску. В середине торчала стальная петля, напоминающая формой замочную скважину. Так и хотелось подобрать к ней ключик.

Верка ощупала неопознанный объект и развернула его другой стороной. Котом в мешке оказалось настенное зеркало, вправленное в украшенную резьбой раму. Впору рассмеяться. Допотопное зеркало с несколькими веснушками подпорченной амальгамы. И из-за этого соседского барахла я не спала всю ночь, дав вволю разгуляться своей фантазии.

Стерев пыль и засохшие следы Пешкиных преступлений, мы оттащили зеркало в зал и приставили его к свободной стене. С интерьером Марьи Сергеевны эта старинная вещица абсолютно не сочеталась, выделяясь на фоне ковра черным овалом. Ничего, пусть постоит здесь, а я тем временем выстираю и высушу мешковину.

Если бы Верка не обмолвилась о запланированной на вечер гулянке, то я бы и не вспомнила. Может, и не пошла бы, но сдуру пообещала Либре принести причитавшийся с меня торт. Распрощавшись с Веркой, я лишь к полудню опомнилась, увидев в ведре перчатки. Окрасилась, а результата еще не видела! Сняв кепку, я встала перед зеркалом и долго приходила в себя. Вначале ужаснулась, потом рассмеялась, а после чуть не всплакнула. Смоляные лохмы спадали на плечи, и на их фоне лицо выглядело бледным. Даже веснушки обиженно померкли. Почти невидимыми стали брови и серые ресницы.

Какого труда мне стоило стереть со своего лица прежнюю Деньку! Ту рохлю, беспамятную «старую деву», что жила на свете еще вчера, уверяя всех в том, что она не от мира сего. Я смотрела на себя и не узнавала, с горьким сожалением думая, что распрощалась с той смехотворной блондинкой навсегда. Похоронила и даже не оплакала.

Нечто подобное я ощутила лишь раз, когда рассталась с девственностью. Такое же чувство невозвратной потери и осознание того, что плата не стоила товара. Из глубины зеркала на меня смотрела зеленоглазая черноголовка Ю, крашенная сука Н, отмеченная дьяволом – Г. Кто угодно, но только не я!

«Мать мне этого не простит, – подумала я, ухмыльнувшись. – Я перебралась на вражескую территорию. Отныне я предатель и перебежчик, и не имею права на жизнь».

Завешав голову папильотками, которыми с год не пользовалась, я влезла в свои традиционные джинсы и футболку. Покрутившись перед зеркалом, обнаружила, что любимые вещички неприлично грязные. Уж кто бы подтрунивал над неряшливым соседушкой!

Отыскав в чемодане джинсовую юбку и топик, я наспех их выгладила и примерила. Решила, что для нашей компании сойдет и, расчесав завившиеся локоны, вышла из дома.

На скамейке, как стало привычным, сидел со своей книжечкой Игорь Яковлевич, игнорирующий бегавшую рядом малышню. На этот раз соседушка ощупал меня долгим изучающим взглядом, прежде чем перевернул страницу. Я заметила на его руке татуировку: будто случайно отпечатавшийся крест. Синее кольцо, пресловутое женское имя и то было бы уместнее на его сожженных солнцем руках, но только не этот опрокинутый крест.

«Может, по молодости бесовскими делишками баловались? – принялась я про себя издеваться над соседом в отместку за его стойкое нежелание со мной здороваться. – И вас припалила крестом какая-нибудь бравая воительница из святого ордена Потомственных Блондинок, вроде моей матери? Попроси у такой, Мария Магдалина, помиловать!»

Либру я встретила у магазина и долго махала ей, не понимая, почему она меня игнорирует. Обиделась, что пришлось долго ждать? Со зрением стало плохо?

– Либра! – подойдя вплотную, окликнула я. – Привет.

– Денька? – изумилась та, осмотрев меня с ног до головы. – Я тебя не узнала! Думаю, что за идиотка стоит там и руками машет? Ну-ка, повернись!

Либра, с которой я дружила лет с пяти, посмотрела на меня с завистью. Чему она могла позавидовать? Тому, что я отважилась кардинально изменить внешность? Ей, конечно, есть на что пожаловаться Афродите, но на ее фоне я всегда была не больше чем тенью.

Мы на двоих несли огромный торт, дабы хватило на всю нашу ораву, и впервые надолго и без причины замолкали. Между нами росла стена обоюдного недоумения. Либра напомнила мне враз охладевшего Пешку: она тоже словно не узнавала меня. Я уже начала жалеть о своем первом и последнем выпаде против собственной природы.

С подпорченным настроением я вошла во двор Лешкиного дома. В толпе приглашенных гостей увидела Верку, цедящую шампанское, огненно-рыжую Лариску, кувыркающую в пальцах зажигалку, и любителя химичить – Али. Он первым подошел к нам и, поправив очки, протянул руку и представился. Таким я его видела впервые. Раньше и не замечала, какие у него большие черные глаза, и этот блеск в них – что-то новое.

– Кончай чудить, Алик! – сказала я и рассмеялась, увидев, как вытянулась его физиономия. Он так и не донес до губ мою руку, которую хотел поцеловать с вышедшей из долгой летаргии обходительностью.

– Денька? – выдохнул, наконец, когда я уж подумала, что он задохнется от переизбытка непосильного удивления.

Передо мной снова стоял превратившийся в близорукого крота Алик, морщившийся от света и заученным жестом поправляющий очки, съезжающие с горбинки носа. Куда делись его только что сиявшие, широко раскрытые глаза? Куда втянулись и без того маленькие губы? Неужели он и вправду меня не узнал? Принял за новую подружку Либры? Судя по всему, так оно и было.

– Кибелая? – неспешно подошла к нам похожая на манекен Лариска. – Сменила имидж? А мозги заменить не пробовала?

– Эх, завидую я тебе, Лара Фобия. Тебя-то никакие проблемы с мозгами не беспокоят: у кукол же их нет.

– Да пошла ты, фригидная дура!

– Только после тебя, – ласково улыбнулась я, хотя так и хотелось дать пинка под тощий зад этой Барби.

Выпустив в мою сторону струйку дыма, мастерски катая между пальцами потертую зажигалку, она отошла к дружкам Лешки. Встретилась бы такая рыжая ведьма на пути моей матери! Волос бы не смела, ногтей бы не склеила, костей бы не собрала.

В течение часа я была предметом обсуждений, чувствуя себя блохой под микроскопом. Еще и удостоилась пристального внимания Алика, сопровождавшего меня всюду. Он помогал мне резать торт и раскладывать его по блюдцам, перетаскивал чашки с кипятком, высыпал в вазы конфеты из принесенных коробок. Словом, был готов на все, лишь бы отираться поблизости. Небывалый случай!

– Слышь, День, я тут хотел спросить… – начал было он, расставляя в третий раз блюдца на столе.

– Дуреха, – услышала я за спиной Женькин голос.

– Привет, – мельком оглянулась я и продолжила сервировать стол. – Ты чем-то огорчен, мой любезный друг?

– Конечно, он теперь в полной жопе! – протарахтела подошедшая Верка и толкнула Женьку бедром. – Плакали теперь его блондинки!

– Накапаю анекдотов про брюнеток! – пригрозил Женька.

– Эй, парни, ну скоро там шашлык будет? Костя, неси шампанское! Где-где! Холодильник на кухне, как зайдешь – налево! Леха, ну ты чего? Двигай сюда! Затерся среди винограда! Нечего его обжирать! Ну и что, что дикий!

– Глядя на Алика, даже не верится, что у мужиков не бывает критических дней, – подошла сзади и прошептала мне на ухо Либра.

– Если судить по Алику, то еще как бывают. Причем не дни, а критические месяцы и кретинические года.

Давно отказалась от спиртных напитков. Никогда не ела шашлык, опасаясь выломить продымленным, резиновым мясом зубы. В этот вечер я изменила своим принципам. Женька заявил, что я дважды остолопка, так как ему нравилась сивая размазня, а не эта стерва, в которую я превратилась. В подтверждение тому, что я и не хочу ему нравиться, делала все, на что была неспособна стертая с лица Денька.

Лезущая из бутылок пена, с хлопком улетающие пробки шампанского, темнеющее в стаканах вино, поблескивающая в рюмках водка. Запах духов, дыма, еды, сладостей и вечера – все так знакомо и странно чуждо. Вьющиеся в воздухе комары, грохочущая на всю улицу музыка и пытающиеся переорать друг друга гости. Все стандартно, кроме фейерверка, устроенного Лешкой в честь грядущего Нового года. Я уже и не различала, что мне подливали в фужер: то ли шампанское, то ли морс, то ли пиво. Какой-то парень, выделявшийся в сумраке ослепительно белой рубашкой и черным галстуком, заключил меня в объятья, когда я, наступив на пробку, вознамерилась распластаться.

Либра обвивала руками и своей женственностью шею Женьки, плавно двигаясь с ним в танце. Тут же бегала с поросячьим визгом Верка, закрываясь от летящего в нее конфетти. Кто-то плескал друг в друга шампанским. И среди беспокойного роя прыгающих, кружащихся, выплясывающих силуэтов я различила стоявшего в стороне совершенно трезвого Алика. Единственное в чем была уверена – он смотрел именно на меня.

– Де… Денька! – окликнул меня Лешка, и я повернулась, увидев, что он протягивает мне вазочку с конфетами. – Бери, по… пока «птичье молоко» не… не утекло, а то ведь не надоим больше. Ра… райские птицы все на… на фиг разлетелись.

Я кивнула вместо благодарности, чтобы не перебивать рыданий вечного страдальца Иглесиаса, ноющего в огромных колонках. Во время его затянувшихся страданий Верка споткнулась о провода и чудом не оставила всю улицу в ожидаемой соседями тишине.

Лешка от испуга чуть не перестал заикаться.

А я ли это? – не раз за вечер задавалась я вопросом. Кокетничаю с Женькой, танцую с «белой рубашкой – черным галстуком» и при этом запиваю шоколад водкой? Или я водку закусываю шоколадом? Да, подруга, ты и надралась! Зачем? Чтобы спрятаться, стыдливо сбежать от второй раз преданной Деньки? От этой уже с год праведной трезвенницы, терпеливой и всепрощающей блондинки. Как тогда, когда перешагнула через нее, отдавшись парню лишь потому, что сочла неприличным и дальше оставаться девственницей? Позор! И точно так же на следующий день налакалась, горькими слезами оплакивая расставание с детством, оставшимся невероятно далеко. Где-то среди кукол и наборов пластмассовой посуды, подаренной родственниками, среди паровозиков и машинок, купленных папой. Та Денька, которой я была еще совсем недавно, отделилась, отслоилась, оторвалась и медленно вросла в прошлое. Она осталась там, где пахнет пасхальными куличами, где до сих пор витает запах ели и новогодней мишуры, вытащенной из старой коробки.

А сейчас я расправилась и с обликом той Деньки.

Теперь я оторвалась от нее.

Отделилась, отслоилась и вросла в чужой образ.

Подойдя к столу, я не нашла среди прочих фужеров свой и налила водки в первую попавшуюся рюмку. Ну что у меня за дурная привычка смеяться и плакать одновременно? Наверное, не зря частенько мама подмечала мою двойственность натуры. Собравшись с духом, я намеревалась выпить, наплевав на все приличия. Но помедлила, снова глянув на вставшего в нескольких шагах Алика.

Стрельнув у кого-то сигарету, он поднес к лицу горящую спичку, и ее свет выхватил из тьмы его огромные неподвижные глаза. Они пугающе поблескивали за полыхающими костерками линзами и в упор смотрели на меня. Я поставила на место рюмку, еще раз напомнив себе, что впредь не стоит смотреть фильмы о вампирах и оборотнях. Вечно Верка таскает меня на каждую премьеру в кинотеатр, обожая выискивать кино-ляпы! Ну и зачем я, спрашивается, все же выпила эту чертову рюмку водки? Ага, для храбрости! Чтобы не морозило от пугающего взгляда Алика! И с чего он мне показался сегодня странным? Да мы же с ним лет пять знакомы! Я знаю его как облупленного и уверяю, что безобиднее существа не сыскать. Типичный близорукий крот. Все, я абсолютно спокойна!

А может, он всю жизнь притворялся? Что-то не похож он сейчас на флегматичного очкарика, пропитанного душком канифоли с примесью пластилина. Сейчас это – замерший на паутине терпеливый паук, наблюдающий из темноты за порхающими поблизости мухами.

Да что я в самом-то деле?! Немедля подойду к нему и развею свои долбаные страхи! Только этого мне еще не хватало!

Налив в два фужера уже прилично выдохшегося шампанского, я неспешно, боясь кого-нибудь облить, подплыла к объекту моих пьяных подозрений. И почувствовала, как трепет моих мушиных крылышек побеспокоил натянутые нити насторожившегося четырехглазого паука.

– Составишь компанию? – спросила я, кивнув на бокалы.

– Спасибо, я пью пиво, – взяв стоявшую на заборе банку, отозвался Алик и легонько стукнул жестянкой мой фужер.

– Раньше никогда не видела тебя с сигаретой, – сделав глоток, заметила я, глянув на задрожавший в пальцах уголек. А ведь Алик был за здоровый образ жизни! – Начал курить?

– Никогда не видел тебя пьяной. Начала выпивать?

Нет, меня больше не проведет твой елейный голосок. И улыбочки твои смущенные не прокатят. И можешь не щуриться робко и не нагонять на веки «гусиных лапок». Наверняка именно такие незаметные тихони чаще всего оказываются у истоков разрушений. Может, ты подпольно изготавливаешь какие-нибудь химикаты? Или взрывные устройства, блеща своим гением злодея? А при нас всегда скромненько стоишь в сторонке и… наблюдаешь своими паучьими глазами. Ух, кажись, круто меня занесло на повороте. Пора домой!

Я рассмеялась и допила шампанское, не сразу сообразив, что это за скрежет возник в пробеле между двумя песнями. Оказалось, это с таким стоном сжалась и скривилась пивная банка в руке Алика.

Пожалуй, мне и впрямь пора.

Не помню, как так вышло, но с гулянки я сбежала с Женькой. Ему приходилось меня поддерживать, поскольку я порывалась свернуть с намеченной траектории. Не могу сказать точно, но, кажется, с нами шел и опять отошедший на задний план Алик. Он всегда болтался в хвосте компании, и его было принято не замечать.

– Ну и наклюкалась же ты, – своевольно остановив у двери, развернул меня к себе Женька. – Зачем ты ее убила?

– Кого? – упрямо выискивая ключом скважину замка, между делом удивилась я, торопясь по мелкой нужде в туалет.

– Ее. Деньку.

– Это ты ее убил, мой любезный друг.

Наконец я справилась с дверью и вошла, споткнувшись о коробку и поморщившись от визгливого лая Пешки. Точно, Алик был с нами: его Женька вытолкнул в подъезд, прежде чем зажал меня в углу прихожей.

– Почему, Денька? – хрипло спросил он, все сильнее сжимая мои не знавшие тяжелого труда плечи. – Почему ты меня кинула? Я до сих пор ломаю голову, что сделал не так, чем тебя обидел! Ответь же мне.

Я внимательно посмотрела на него, вдруг поняв, что уже очень давно его не видела. Так близко, так серьезно. Ответа ждали ореховые глаза, брови цвета серебра и даже выпирающий кадык. Ему никогда не понять, почему я смывалась после каждой проведенной вместе ночи. Им всем, от кого я сбежала, этого не понять.

Мне хотелось, чтобы он меня обнял, поцеловал и остался до утра. Но знала, что после снова буду от него бегать и делать вид, что мы мало знакомы. Потому вежливо попросила его уйти. А когда закрыла за ним дверь, то вошла в ванную и долго смывала вместе с тушью пьяные слезы. После даже не заметила, как уснула на коврике, свернувшись между ванной и раковиной.

Под утро меня разбудил Пешка. Пока я соображала, где нахожусь, и что происходит, он перестал скрестись в дверь. Но спустя пару минут завыл так, что у меня мурашки побежали по спине. Я вышла в коридор и увидела пса топчущимся напротив соседской сумки. Он смотрел на нее и рычал, иногда лаял и подвывал.

Я цыкнула на него, попробовала выманить мячиком, но он продолжал с таким сосредоточенным видом смотреть на сумку, что мне стало жутко. Что может быть в этом проклятом бауле? Чего боится Пешка? Чего боюсь я? Наверное, я и впрямь дура, но мне захотелось уйти. Утром же поднимусь к соседям и попрошу забрать эти вещи!

Силой вытянув Пешку за поводок, я закрыла в зал дверь и просидела до рассвета, опохмеляясь чашкой кофе. Дернуло же меня оказывать услуги соседям! Не так я намеревалась провести первые дни отпуска. Хотела для начала отоспаться.