Текст книги "Порождения света и тьмы. Джек-из-Тени. Князь Света."

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Роджер Желязны
Порождения света и тьмы

Порождения света и тьмы
(Пер. В. Лапицкого)

ЧИПУ ДИЛЕНИ, ПРОСТО ТАК

Одни поколенья уходят, другие длятся

со времен своих предков.

И вот, они строили обиталища,

и даже места того больше нет.

Что же сделалось с ними?

Я слышал слова Имхотепа и Хардедефа,

реченья которых повторяют так часто люди.

Где же теперь они?

Разрушились стены,

даже места им нет,

словно не было никогда.

Никто не приходит оттуда,

чтобы рассказать, что там,

чтобы поведать, как там,

чтобы упокоить наши сердца,

покуда и сами не пойдем мы за ними следом.

Так празднуй и не томись!

Смотри, не дано человеку

забрать с собой достоянье,

смотри, никто из умерших назад не может вернуться.

Харрис 500, 6:2–9

Входит Комуо с Волшебной Палочкой в одной руке, Бокалом в другой; вместе с ним орава Монстров с головами многовидных диких Зверей. С буйным, разгульным шумом входят они; в руках у них Факелы.

Мильтон

Платье людское подобно железу,

Стать человечья – пламени горна,

Лик человечий – запечатанной печи,

А сердце людское – что голодное горло!

Блейк

Прелюдия в Доме Мертвых

В Канун своего Тысячелетия в Доме Мертвых проходит по нему человек. Ежели удалось бы тебе взглянуть на огромную ту залу, по которой проходит он, ничего бы это не дало. Так темно тут, что глазу не сыскать для себя работы.

В темную эту пору звать мы его будем просто: человек.

На то есть две причины.

Во-первых, он вполне подпадает под общепринятое, устоявшееся описание человекоподобного существа (мужского пола, без модификаций) – прямоходящий, с противостоящим большим пальцем и прочими типовыми характеристиками этой профессии; во-вторых, имя его от него отнято.

И нет сейчас причин распространяться об этом далее.

В правой руке несет человек жезл своего Хозяина, и ведет его жезл этот сквозь тьму. Тянет то туда, то сюда. Обжигает руку, пальцы, противостоящий большой – в первую очередь, стоит хоть на шаг отступить ему от предначертанного пути.

Добравшись до некого места посреди темноты, начинает человек подниматься по ступеням и через семь шагов оказывается на каменном возвышении. Трижды ударяет он по нему жезлом.

Вспыхивает свет, тусклый и оранжевый, дрожит по углам. Из конца в конец видны теперь стены огромной, пустой залы.

Он переворачивает жезл и ввинчивает его в гнездо в поверхности камня.

Будь у тебя в зале той уши, услышали бы они некий звук, словно гудит летучая мелюзга, кружится-вертится над головой мошкара.

Но слышен звук этот лишь нашему человеку. Остальные – а числом их там поболее двух тысяч – мертвы.

Они поднимаются теперь из появляющихся на полу прозрачных прямоугольников, поднимаются бездыханными, с немигающими очами, возлежат в паре футов над землей, покоятся на незримых катафалках; и всех цветов их одежды, всех оттенков кожа, всех возрастов тела. И есть у одних из них крылья, у других – хвост, у третьих – рога или же длиннющие когти. Кое у кого найдется и весь этот набор; одним в тело встроены какие-то механизмы, другим – нет. Многие же выглядят как наш человек – без модификаций.

Он же облачен в желтые брюки и того же цвета рубашку без рукавов. Черны его ремень и плащ. Он стоит рядом со светящимся жезлом своего Хозяина и разглядывает мертвецов перед собою.

– Встать! – восклицает он. – Всем встать!

И смешиваются слова его с разлитым в воздухе гудением, и повторяются снова и снова, не как эхо, угасая, но настойчиво возвращаясь, с навязчивостью электрического зуммера.

Воздух наполняется движением. Разносятся стоны, раздается похрустывание суставов, потом возникает движение.

С шорохом и шуршанием, покряхтывая и растирая свои затекшие члены, они садятся, они встают.

И вот, затихают звуки и движения, и, словно незажженные свечи, застывают мертвецы у своих отверстых могил.

Человек спускается с возвышения, на секунду замирает перед ними, затем говорит: «За мной» – и идет назад тем же путем, что и пришел, оставив жезл своего Хозяина вибрировать в мутном воздухе.

По пути подходит он к женщине – высокой, златокожей самоубийце. Он заглядывает в ее невидящие глаза и говорит «Ты знаешь меня?», – и оранжевые губы, мертвые губы, сухие губы движутся, шепчут: «Нет», но он вглядывается еще пристальнее и говорит: «Ты знала меня?», и воздух гудит от его слов – пока она не произносит «Нет» еще раз, и он проходит мимо.

Он спрашивает еще двоих: мужчину, который был в свое время старцем, в его левое запястье встроены часы, и черного карлика с рогами, копытами и хвостом козла. Но оба говорят «Нёт», и он проходит мимо них, и они следуют за ним из огромной этой залы в другую, где лежит много других, в общем-то не ожидая, что их призовут на его Тысячелетний Канун в Доме Мертвых.

* * *

Человек ведет их. Он ведет вызванных им обратно если не к жизни, то к движению мертвецов, и они идут следом за ним. Они следуют за ним по коридорам и галереям, по залам, поднимаются по широким, прямым лестницам и по лестницам узким, кривым спускаются, и приходят они наконец в Тронный Зал Дома Мертвых, где устраивает приемы его Хозяин.

Сидит Хозяин на черном троне из полированного камня, и металлические чаши с огнем стоят слева и справа от него. На каждой из двух сотен колонн, что выстроились в ряд в высоком его Зале, сверкает, мерцает факел, искрясь и постреливая кольцами дыма, который клубами поднимается кверху, сливаясь там в серое, беспокойное облако, полностью закрывающее весь потолок.

Неподвижен Хозяин, но пристально смотрит он, как проходит по залу человек, а за спиной у него – пять тысяч мертвецов; красные глаза не отрываясь следят за его приближением.

Человек простирается у его ног и не движется, пока Хозяин не обращается к нему;

– Ты можешь приветствовать меня и встать, – раздаются слова, каждое из них – резкий всплеск среда шумного придыхания.

– Славься, Анубис, Хозяин Дома Мертвых, – говорит человек и встает.

Анубис едва заметно кивает своей черной мордой, внутри нее сверкают белоснежные клыки. Алая молния, язык, выстреливает вперед, возвращается в пасть. Тогда встает псоглавец, и соскальзывают тени с его обнаженного мужского тела.

Он поднимает левую руку, и в Зал проникает гудящий звук и разносит его слова сквозь мерцающий свет и дым.

– Вы, мертвые, – говорит он, – будете сегодня развлекаться, дабы доставить мне удовольствие. Пища и вино проникнут сквозь ваши мертвые губы, хотя вы и не почувствуете их вкус. Ими наполнятся ваши мертвые желудки, ваши мертвые ноги пустятся в пляс. Ваши мертвые уста будут произносить слова, в которых для вас не будет никакого смысла, и вы будете сжимать друг друга в объятиях безо всякого удовольствия. Вы споете для меня, если я захочу. И вы уляжетесь обратно в могилы, когда я того пожелаю.

Он поднимает правую руку.

– Пусть же празднества начнется, – говорит он и хлопает в ладоши.

И тут же между колонн проскальзывают столы, уставленные яствами и напитками, а в воздухе разливается музыка.

И, подчиняясь его приказу, шевелятся мертвые.

– Ты можешь присоединиться к ним, – говорит Анубис человеку и садится обратно на трон.

Человек подходит к ближайшему столу, что-то съедает и выпивает бокал вина. Мертвецы танцуют вокруг него, но он с ними не танцует. Они шумят, но лишены слова их всякого смысла, и он в них не вслушивается. Он наливает себе еще один бокал вина, и Анубис не отрываясь следит, как он его выпивает. Он наливает себе и в третий раз; он медленно тянет вино, уставившись внутрь бокала.

Он не знает, сколько прошло времени, когда Анубис говорит:

– Слуга!

Он встает, поворачивается.

– Подойди! – говорит Анубис, и он послушно подходит.

– Можешь стоять. Ты знаешь, что сегодня за ночь?

– Да, Хозяин. Канун Тысячелетия.

– Твоего Тысячелетия. Сегодня мы празднуем годовщину. Ты отслужил мне полновесную тысячу лет здесь, в Доме Мертвых. Ты доволен?

– Да, Хозяин...

– Помнишь ли ты мое обещание?

– Да. Ты сказал, что если я верой и правдой отслужу тебе тысячу лет, ты вернешь мне мое имя. Скажешь мне, кем был я в Срединных Мирах Жизни.

– Извини, но я этого не говорил.

– Ты?

– Я сказал, что дам тебе имя – какое-то имя; это же совсем не то.

– Но я думал..

– Какое мне дело, что ты думал. Ты хочешь имя?

– Да, Хозяин…

– Но ты бы предпочел прежнее? К этому ты клонишь?

– Да.

– Неужто ты в самом деле думаешь, что кто-то, быть может, помнит твое имя спустя десять столетий? Полагаешь, что был достаточно важной фигурой в Срединных Мирах, чтобы кто-то записал твое имя; что оно для кого-то что-то значит?

– Не знаю.

– И все же ты хочешь его назад?

– Если дозволено будет мне получить его, Хозяин.

– Почему же? Почему ты его хочешь?

– Потому что я ничего не помню о Мирах Жизни. Мне хотелось бы узнать, кем я был, когда обитал там.

– Зачем? С какой целью?

– Мне нечего ответить, ибо я не знаю.

– Ты же знаешь, – говорит Анубис, – что из всех мертвых я полностью вернул сознание, чтобы взять на службу, только тебе. Ты, наверно, думаешь, что за этим что-то кроется?

– Я часто спрашивал себя, почему ты так поступил.

– Ну так позволь, я тебя успокою: ты – ничто. Ты был ничем. Тебя никто не помнит. Твое смертное имя ничего не значит.

Человек опускает глаза.

– Ты сомневаешься в моих словах?

– Нет, Хозяин...

– А почему?

– Потому что ты не лжешь.

– Ну так я покажу тебе это. Я стер твои воспоминания о жизни только потому, что среди мертвых они причиняли бы тебе боль. А теперь я покажу тебе, насколько ты безвестен. Здесь, в этом зале, больше пяти тысяч мертвецов – из всевозможных эпох и мест.

Анубис встает, и его голос доносится до всех присутствующих в Зале.

– Слушайте меня, слизни. Поглядите на этого человека, что стоит пред моим троном. – А ты обернись-ка к ним лицом.

Человек оборачивается.

– Знай, человек, что сегодня на тебе не то тело, в котором спал ты прошлую ночь. Сейчас ты выглядишь точно так же, как и тысячу лет назад, когда вступил в Дом Мертвых.

– Мои верные мертвые, найдется ли здесь среди вас кто-нибудь, кто, глядя на этого человека, узнает его?

Золотая девушка делает шаг вперед.

– Я знаю этого человека, – говорит она, едва шевеля оранжевыми губами, – ведь это он говорил со мной в другом зале.

– Об этом мне известно, – говорит Анубис, – но кто он?

– Он тот, кто заговорил со мной.

– Это не ответ. Ступай трахаться вон с той фиолетовой ящерицей. – Ну а ты, старик?

– Он говорил и со мной.

– Знаю. Можешь ли ты назвать его?

– Не могу.

– Тогда ступай плясать на том столе и не забудь полить вином себе голову. – Ну а ты, черныш?

– Этот человек говорил и со мной тоже.

– Ты знаешь его имя?

– Не знал, когда он спросил меня..

– Так сгори! – кричит Анубис, и пламя падает с потолка, плещет из стен, и от черного карлика остается лишь горсточка пепла, которая легким облачком рассеивается над полом, лаская щиколотки замерших танцоров, перед тем как пасть прахом.

– Видишь? – говорит Анубис. – Некому назвать тебя твоим прежним именем.

– Вижу, – говорит человек. – Но последний вроде бы собирался сказать еще что-то…

– Вздор! Тебя никто не знает и знать не желает. Кроме меня – поскольку сведущ ты в многообразном искусстве бальзамирования и слагаешь подчас недурные эпитафии.

– Спасибо, Хозяин.

– Какой тебе здесь прок от имени и воспоминаний?

– Никакого, наверное.

– И все же ты желаешь имя – ну так я его тебе дам. Вынь свой кинжал.

Человек обнажает лезвие висящего у него на левом боку кинжала.

– Отрежь теперь себе большой палец.

– Который, Хозяин?

– Левый вполне сгодится.

Человек закусывает нижнюю губу и чуть жмурится, с усилием прижимая острие к суставу своего большого пальца. Кровь течет на пол. Она стекает по лезвию кинжала и тонюсенькой струйкой льется с его острия. Человек падает на колени и продолжает резать, слезы катятся у него по щекам и, падая вниз, смешиваются с кровью. Он судорожно глотает воздух широко открытым ртом, а один раз у него вырывается всхлипывание.

Но вот,

– Готово, – говорит он. – Вот!

Он бросает кинжал и протягивает Анубису свой палец.

– Мне он ни к чему! Брось его в огонь!

Правой рукой бросает человек свой палец в жаровню. Пламя трещит, шипит, ярко вспыхивает.

– Теперь собери в левую пригоршню свою кровь.

Человек так и поступает.

– Теперь подними руку над головой и окропи себя.

Он поднимает руку, и кровь стекает ему на лоб.

– Теперь повторяй за мной: «Я нарекаю себя…»

– «Я нарекаю себя…»

– «Вэйкимом из Дома Мертвых…»

– «Вэйкимом из Дома Мертвых…»

– «Во имя Анубиса…»

– «Во имя Анубиса…»

– «Вэйкимом…»

– «Вэйкимом…»

– «Посланником Анубиса в Срединные Миры…»

– «Посланником Анубиса в Срединные Миры…»

– «…и за их пределы…»

– «…и за их пределы…

– Слушайте же меня теперь, о мертвые: я нарекаю этого человека – Вэйким. Повторите его имя!

– Вэйким, – произносят мертвые губы.

– Да будет так! Теперь ты наречен, Вэйким, – говорит Анубис. – И стало быть, надлежит, дабы прочувствовал ты свое рождение в мире имен, чтобы ушел иным, чем прежде, о мой новоназванный!

Анубис поднимает руки над головой и опускает их вниз.

– Продолжайте танцевать! – приказывает он мертвым.

И они опять принимаются двигаться в такт музыке.

В зал вкатывается членорезка, за ней следует автопротезист.

Вэйким отворачивается от них, но они подъезжают к нему вплотную и останавливаются.

Первая машина выпускает наружу держатели и захватывает ими Вэйкима.

– Слабы руки людские, – говорит Анубис. – Да будут они отняты.

Человек кричит, когда пила впивается в его тело. Потом он теряет сознание Мертвые продолжают танцевать.

Когда Вэйким приходит в себя, по бокам у него свешиваются две гладкие серебряные руки, холодные и бесчувственные. Он сгибает пальцы.

– А ноги людские медлительны – во веем, кроме усталости. Сменить их ему на металлические, устали не знающие.

Когда Вэйким вторично приходит в себя, он стоит на серебряных ходулях. Он переступает с ноги на ногу. Язык Анубиса выстреливает из пасти наружу.

– Положи правую руку в огонь, – говорит он, – и жди, пока не раскалится она добела.

Стихает вокруг музыка, и пламя ласкает его руку, пока они не становятся одного цвета. Мертвые ведут свои мертвые разговоры и пьют вино, вкуса которого не ощущают. Они обнимаются безо всякого удовольствия Рука начинает отсвечивать белым.

– Теперь, – говорит Анубис, – сожми десницей свою мужественность, дабы выжечь ее.

Вэйким облизывает пересохшие губы.

– Хозяин... – говорит он.

– Исполняй!

И он исполняет и, не закончив, падает без сознания.

Когда он приходит в себя и смотрит вниз на свое тело, оно уже все из блестящего серебра, бесполое и могучее. Он прикасается рукой ко лбу, и раздается звяканье металла о металл.

– Как ты чувствуешь себя, Вэйким? – спрашивает Анубис.

– Не знаю, – отвечает тот, и голос его звучит странно и резко.

Анубис подает рукой знак, и ближайший бок режущей машины становится зеркальным.

– Полюбуйся на себя.

Вэйким смотрит на сверкающее яйцо, это его голова, на желтые линзы, это глаза, на блестящую бочку, свою грудь.

– По-разному могут люди начинать и заканчивать свою жизнь, – говорит Анубис. – Одни могут начинать в виде машины и медленно завоевывают себе человечность. Другие же могут кончить как машины, теряя понемногу свою человечность по ходу жизни. Потерянное всегда может быть обретено вновь, добытое – утеряно. Что ты такое, Вэйким, человек или машина?

– Не знаю.

– Тогда я еще усугублю неразбериху в твоей голове.

Анубис делает знак, и у Вэйкима отваливаются руки и ноги. Его металлический торс, звякнув о каменные плиты пола, откатывается к подножию трона.

– Ты лишен подвижности, – говорит Анубис.

Он вытягивает вперед ногу и касается ею крохотного выключателя у Вэйкима на затылке.

– Теперь ты лишен всех чувств, кроме слуха.

– Да, – отвечает Вэйким.

– Ну а сейчас я произвожу подключение. Ты ничего не чувствуешь, но голова твоя открыта, и ты вот-вот станешь частью машины, которая контролирует и поддерживает на ходу весь этот мир. Смотри же, вот он весь!

– Смотрю, – отвечает Вэйким и осознает сразу каждую комнату, каждый чертог, коридор и зал в этом извечно мертвом – никогда не жившем – мире, миром, собственно, никогда и не бывшем; мир этот изготовлен – не порожден пламенем творения из сгустившегося звездного вещества, но отчеканен и смонтирован, склепан и сплавлен, отделан и украшен; не моря, земли, воздух и жизнь царят здесь, но смазка» металл, камень и энергетические барьеры, и подвешено все это вместе среди ледяной пустоты, где не сверкает ни одно солнце; и осознает Вэйким сразу все расстояния, напряжения, массы, материалы, давления – и тайные числа мертвых. Он не ощущает своего тела, своего отключенного механического тела. Ведомы ему только волны подпитывающих энергий, струящиеся через Дом Мертвых. Он растекается вместе с ними, и ему известны бесцветные цвета воспринимаемых величин.

И снова говорит Анубис.

– Тебе ведома каждая тень в Доме Мертвых. Даже самыми сокровенными глазами созерцал ты его.

– Да.

– Ну а теперь посмотри, что лежит за его пределами.

Это звезды, звезды., россыпи звезд среди бездонного мрака. По ним пробегает рябь, они вспучиваются, изгибаются, они мчатся Вэйкиму навстречу, едва не налетают на него. Цвета их ослепительны и чисты, как очи ангелов, и они проносятся рядом, проносятся вдалеке – в вечности, сквозь которую он, кажется, движется. Не ощущается ни реальное время, ни движение, меняется лишь поле. В какой-то миг рядом с ним словно парит огромная голубая геенна солнца, потом опять приходит мрак, все вокруг него черным-черно, лишь крохотные огоньки поблескивают где-то вдалеке.

И наконец, приближается к нему мир, который и не мир вовсе, – лимонно-лазурный, зеленый, зеленый, зеленый. Короной венчает его земное же кольцо, втрое превышающее его в поперечнике; и кажется, что пульсирует оно в приятном ритме.

– Взгляни на Дом Жизни, – говорит откуда-то Анубис.

И Вэйким глядит. Дом этот теплый, сияющий, живой. От него исходит ощущение живительной силы.

– В доме Жизни правит Озирис, – говорит Анубис.

И Вэйкиму видна большущая птичья голова, водруженная на человеческие плечи, живы – о, до чего живы ее светлые желтые глаза; и стоит существо это перед ним на бескрайней равнине живой зелени, наложившейся на изображение этого мира; и в одной руке у него Жезл Жизни, а в другой – Книга Жизни. И кажется, что от него исходят лучи тепла.

Опять слышится голос Анубиса.

– Дом Жизни и Дом Мертвых сдерживают Срединные Миры.

И Вэйкима охватывает ощущение головокружительного падения, и опять смотрит он на звезды, но эти звезды отделены и удерживаются в стороне от прочих путами силы; они то видны, то невидимы, то вновь видны – затухая, появляясь, уходя, – эти светящиеся, колеблющиеся белые линии.

– Теперь видишь ты Срединные Миры Жизни, – говорит Анубис.

И десятки миров прокатываются мимо, словно экзотические мраморные шары – в пунктире линий, откалиброванные, отполированные, раскаленные добела.

– Сдерживаемые, – говорит Анубис. – Они содержатся внутри поля, перекинутого между двумя единственно значимыми полюсами.

– Полюсами? – переспрашивает металлическая голова по имени Вэйким.

– Домом Жизни и Домом Мертвых. Срединные Миры движутся вокруг своих светил, и все вместе следуют они путем Жизни и Смерти.

– Не понимаю, – говорит Вэйким.

– Еще бы ты понимал. Что во всей вселенной является одновременно и величайшей благодатью, и величайшим проклятием?

– Не знаю.

– Жизнь) – говорит Анубис, – или смерть.

– Не понимаю, – говорит Вэйким. – Ты употребил превосходную степень. Ты потребовал одного ответа. И однако назвал сразу две вещи.

– Да? – спрашивает Анубис. – В самом деле? Разве из одного того факта, что употребил я два слова, следует, что назвал я две разные, отличные друг от друга вещи? Разве не может что-нибудь иметь более одного имени? Возьми к примеру себя. Что ты такое?

– Не знаю.

– Ну что ж, в общем-то подходящая почва, чтобы на ней произросла мудрость. Ты можешь в равной степени быть и машиной, которую я решил на время воплотить в виде человека, а сейчас вернул в металлическую оболочку, и человеком, которого я захотел воплотить в машину.

– Так какая же разница?

– Никакой. Совсем никакой. Ты-то не можешь отличить одно от другого. Ты не в состоянии припомнить. Скажи мне, ты жив?

– Да.

– Почему?

– Я мыслю. Я слышу твой голос. У меня есть что вспомнить. Я могу говорить.

– Да? Ну и что же из этого – жизнь? Вспомни, что ты не дышишь, что вместо нервной системы у тебя путаница металлических проводников, а сердце твое я сжег. И вспомни еще, что у меня есть машины, которые могут лучше тебя думать, крепче тебя помнить, красноречивее говорить. Ну и каше же остаются у тебя доводы, что ты жив? Ты говоришь, что слышишь мой голос и «слышание» – явление субъективное? Отлично. Я отключу и твой слух. Присмотрись повнимательнее, не перестанешь ли ты существовать.

…Невесомо, неощутимо падает одинокая снежинка в колодец, колодец без воды, без стенок, без дна, без крышки. А теперь уберите прочь снежинку и оставьте лишь невесомое, неощутимое падение…

Проходит время безвременья, и вновь раздается голос Анубиса:

– Известна ли тебе разница между жизнью и смертью?

– «Я» – это жизнь, – говорит Вэйким. – Что бы ты ни давал или отнимал, если остается «я», остается и жизнь.

– Спи, – говорит Анубис, и ничто больше не слышит его там, в Доме Мертвых.

* * *

Когда Вэйким просыпается, оказывается, что он опять может видеть, и с ближайшего к трону стола смотрит он на танцы мертвых и слышит музыку, под которую они танцуют.

– Ты был мертв? – спрашивает Анубис.

– Нет, – говорит Вэйким. – Я спал.

– А в чем разница?

– «Я» еще было там, хотя я и не знал об этом.

Анубис смеется.

– Ну а если бы я никогда не разбудил тебя?

– Это была бы, пожалуй, смерть.

– Смерть? Если бы я не воспользовался своей способностью пробудить тебя? И даже несмотря на то, что всегда в наличии оставалась бы эта способность – и всегда же доступно для нее было твое застывшее в потенциале «я»?

– Если бы этого не произошло, если бы я навсегда остался лишь в потенциале, тогда это была бы смерть.

– Но ты только что сказал, что смерть и сон – две совершенно разные вещи. Так что же, вся разница только в длительности?

– Нет, – говорит Вэйким, – дело в существовании. За сном приходит бодрствование, и жизнь опять тут как тут. Когда я существую, я знаю об этом. Когда нет, все мое знание – ничто.

– Жизнь, выходит, это просто ничто?

– Нет.

– Жизнь, значит, это просто то, что существует? Как эти мертвецы?

– Нет, – говорит Вэйким. – Это знание о том, что существуешь – по крайней мере, время от времени.

– Ну а кто же это знает?

– «Я», – говорит Вэйким.

– А что это такое, «я»? Кто ты такой?

– Я – Вэйким.

– Но ведь я же только-только успел дать тебе это имя! Чем был ты до этого?

– Не Вэйкимом.

– Мертвым?

– Нет! Живым! – кричит Вэйким.

– Не возвышай голос в моих покоях, – говорит Анубис. – Ты не знаешь, что ты такое или кто ты такой; тебе не известна разница между существующим и несуществующим – и ты, тем не менее, осмеливаешься спорить со мной в том, что касается жизни и смерти! Довольно тебя спрашивать, теперь буду говорить я сам. Я расскажу тебе о жизни и смерти.

– Жизни слишком много – и жизни недостает, – начинает он свой рассказ, – и точно так же обстоит дело и со смертью. Но оставим в стороне парадоксы.

– Так удален отсюда Дом Жизни, что луч света, покинувший его в тот день, когда ты вступил в эту обитель, не прошел еще и сотой части пути между нашими Домами. И расположены там, между ними, Срединные Миры. Они движутся сквозь приливные волны Жизни-Смерти, которые плещут между моим Домом и Домом Озириса. Когда я говорю «плещут», то подразумеваю, что движутся они не черепашьим шагом, как тот самый жалкий луч света, а похожи на волны в океане о двух берегах. И можем мы взъярить волны, когда и где пожелаем, не баламутя при этом все море. Что же это за волны, что несут они?

– В некоторых мирах жизнь – в преизбытке, – говорит он. – Жизнь – копошащаяся, кишащая, плодящаяся, удушающая сама себя; миры слишком милосердные, напичканные науками, сохраняющими человека в живых, миры, которые, не ровен час, потопят сами себя в собственном семени, миры, которые, того и гляди, заполонят все свои земли ордами брюхатых баб, – миры, которые гнет собственной плодовитости приводит на край гибели. А есть и суровые, бесплодные, хмурые миры, перемалывающие жизнь, словно жерновами. Даже после машинной их переделки и усовершенствования тел лишь несколько сот миров пригодно для обитания шести разумных рас. В худших мирах жизнь – донельзя нужная штука, в лучших она может стать смертельно опасной благодатью. Когда я говорю, что где-то нужна или не нужна жизнь, то относится все это, конечно, и к смерти, – я же говорю не о двух разных предметах, но об одном и том же. Мы с Озирисом – бухгалтеры, мы подводим дебет и кредит. Мы поднимаем волны – или же гасим ненужное волнение и насылаем на океан штиль. Можно ли рассчитывать на жизнь – что она ограничит сама себя? Нет, Она – бессмысленное стремление двойки стать бесконечностью. Можно ли рассчитывать на смерть – что она ограничит сама себя? Никогда. Она – столь же бессмысленное усилие нуля поглотить бесконечность.

– Но и жизнь, и смерть нужно контролировать, – говорит он, – иначе за подъемом плодородных миров будет следовать упадок, за подъемом – упадок, чередуя империи и анархию, пока не придут они, наконец, к окончательному разрушению. Суровые миры будут низведены до нуля. Жизнь не может сдерживать себя в рамках, рекомендуемых статистикой. Следовательно, ее нужно сдерживать, что на самом деле и делается. Мы с Озирисом поддерживаем Срединные Миры. Они лежат внутри контролируемого нами поля, и мы по своему разумению направляем их в ту или иную сторону. Теперь тебе ясно, Вэйким? Ты хоть что-то понимаешь?

– Вы ограничиваете жизнь?

– Мы можем поразить бесплодием – полностью или частично – любую или же любые из шести рас в любом мире на любой срок, какой нам только понадобится. Можем мы влиять и на продолжительность жизни, прорежать население.

– Как?

– Огнем. Мечом. Голодом. Чумой.

– Ну а миры бесплодные, пустынные? Что с ними?

– Можно повысить рождаемость и не ограничивать искусственно продолжительность жизни. Свежеумершие посылаются в Дом Жизни, а не сюда. Там их восстанавливают или используют их органы и части тела для построения новых существ, отнюдь не всегда снабженных человеческой ментальностью.

– А что происходит с остальными мертвыми?

– Дом Мертвых – кладбище всех шести рас. Ни в одном из Срединных Миров нет законного места для захоронений. Не раз и не два посылал Дом Жизни к нам за мертвецами или запасными частями. А бывало, что и они отгружали нам свои излишки.

– Все это с трудом укладывается в голове. Кажется, что все это так жестоко, сурово...

– Такова жизнь и такова смерть. Это величайшая благодать и величайшее проклятие во вселенной. Тебе нет нужды понимать все это. Поймешь ты или нет, одобришь или нет – от этого ровным счетом ничего не изменится.

– А откуда явились вы, Анубис и Озирис, чтобы заправлять всем этим?

– Кое-что тебе незачем знать, Вэйким.

– А как относятся к вашему контролю Срединные Миры?

– Они с ним живут и с ним умирают. Он недоступен каким-либо возражениям, ибо необходим просто для продолжения их существования. Контроль стал законом природы и в этом качестве совершенно беспристрастен, поскольку в равной степени приложим ко всем, кто ему подчинен.

– А что, есть и неподчинившиеся?

– Об этом ты узнаешь подробнее, когда я решу, что наступил подходящий момент, и, стало быть, не сейчас. Итак, Вэйким, я превратил тебя в машину. Теперь я сделаю из тебя человека. Кому под силу сказать, с чего начинал ты, где начинал ты? Стоит мне стереть все твои предыдущие воспоминания и воплотить тебя в тело, и ты будешь считать, что был исходно машиной.

– Ты собираешься так поступить?

– Нет. Я хочу, чтобы ты сохранил все накопленные воспоминания, когда – и если – я возложу на тебя новые твои обязанности.

И поднимает Анубис руки вверх и хлопает в ладоши.

Машина снимает Вэйкима со стола и, опуская его на пол, отключает ему все чувства. Музыка пульсирует и затихает среди танцоров, две сотни факелов сверкают на колоннах, словно бессмертные мысли. Анубис пристально смотрит на почерневший участок пола в Тронном Зале, и над головой его, подчиняясь собственному ритму, колышется балдахин дыма.

* * *

Вэйким открывает глаза, и взгляд его тонет в сером мареве. Он лежит навзничь и глядит в потолок. Спину ему леденят холодные плиты пола, справа вроде бы падают отблески света. Вдруг он судорожно сжимает левую руку в кулак и, обнаружив, что большой палец на месте, расслабляется.

– Да, – говорит Анубис.

Он садится перед троном, смотрит вниз – на свое тело, смотрит вверх – на Анубиса.

– Ты был крещен и ныне возродился во плоти.

– Благодарю.

– Пустое. Здесь полно сырья. Встань. Ты помнишь, чему выучился?

Вэйким встает.

– Ты помнишь преподанные мной уроки?

– Какие?

– Футу времен. Заставить время следовать за умом, а не за телом.

– Да.

– А убийство?

– Да.

– Ну а их в паре?

– Да.

Анубис встает, он на целую голову выше Вэйкима, а ростом новое тело слуги его, пожалуй, за два метра.

– Ну так покажи мне это! Хватит музыки! – кричит он. – Пусть предстанет передо мной тот, кого звали при жизни Дарготом.

Мертвые перестают танцевать. Они замирают на месте, широко раскрытые глаза их не мигая уставились в пространство. На несколько секунд воцаряется тишина, не слышно ни слова, ни шага, ни вздоха.

Потом среди стоящих мертвецов появляется Даргот, он пересекает полосы тени, полосы света. Завидев его, Вэйким выпрямляется еще сильнее, ибо напрягаются мышцы его спины, плеч, живота.

Металлическая полоса цвета меди пересекает по меридиану голову Даргота, прикрывает его скулы, исчезает под подбородком, заросшим серой от седины щетиной. Полоса-тропик проходит по лбу над висками, замыкается на затылке. Широко открыты глаза его, желты их белки, зрачки окружены алыми кольцами. Нижняя челюсть, пока он выкатывается вперед, ни на миг не перестает совершать жевательные движения, а длинные зубы тонут в тени. Голова раскачивается из стороны в сторону на двадцатидюймовой шее. Ширина его плеч – три фута, и это придает ему вид перевернутого треугольника, поскольку резко устремляются внизу навстречу друг другу его бока, но встретиться не успевают, ибо там кончается плоть и начинаются сегменты членистого шасси. Медленно вращаются его колеса, левое заднее скрежещет при каждом обороте. Четырехсполовинойфутовые руки свисают по бокам и кончиками пальцев чуть касаются пола. Четыре короткие, острые металлические ноги закинуты наверх, прижаты к плоским бокам. На спине торчком стоят бритвы – расходятся веером, опадают по ходу движения. Восьмифутовый хлыст хвоста разворачивается сзади, когда останавливается он у самого трона.