Текст книги "Антология мировой фантастики. Том 3. Волшебная страна"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Джон Рональд Руэл Толкин,Елена Хаецкая,Абрахам Грэйс Меррит,Дмитрий Володихин,Эдвард Дансени
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

КНИГА ЭВАЛИ

9. Обитатели миража

Зеленый свет, заполнявший Землю Теней, потускнел. Как зеленый лес в сумерках. Солнце опустилось за вершины гор, окружавших иллюзорную поверхность, которая служила небом Земли Теней. Но свет гас медленно, как будто не вполне зависел от солнца, как будто это место имело собственный источник освещения. Мы сидели возле шатра Эвали. Он размещался на вершине круглого холма недалеко от ее пещеры в утесе. Вдоль всей поверхности утеса виднелись пещерки малого народа, крошечные отверстия, которые могли пропустить только их; там находились их дома, их лаборатории, мастерские, склады и амбары, их неприступные крепости. Прошло несколько часов с тех пор, как мы прошли между кустами и сторожевой башней. Золотые пигмеи толпились со всех сторон, любопытные, как дети, щебеча и пища, расспрашивая Эвали, передавая ее ответы тем, кто стоял далеко. Даже теперь вокруг основания холма стояло живое кольцо, десятки маленьких мужчин и женщин смотрели на нас желтыми глазами, смеясь и напевая. На руках женщины держали детей, похожих на крошечных кукол, куклы большего размера жались к их коленям. Как и дети, они быстро утоляли свое любопытство и возвращались к своим занятиям и играм. Их место занимали другие, чье любопытство не было еще утолено. Я смотрел, как они танцуют на гладкой траве. Они танцевали в ритме своих барабанов. На равнине виднелись другие холмы, большие и меньшие, чем тот, на котором находились мы, все круглые и симметричные. И вокруг всех под барабанный бой танцевали золотые пигмеи. Они принесли нам маленькие хлебные лепешки и непривычно сладкие, но вкусные молоко и сыр, а также незнакомые отличные фрукты и дыни. Я устыдился количества опустошенных мною тарелок. Маленькие люди смотрели на меня и смеялись, а потом просили женщин принести еще. Джим со смехом сказал: – Ты ешь пищу юнви тсундси. Волшебная пища, Лейф! Ты больше никогда не сможешь есть пищу смертных. Я взглянул на Эвали, на ее винно-янтарную красоту. Да, можно поверить, что она выросла не просто на пище смертных. В сотый раз я принялся разглядывать равнину. Склон, на котором располагались сторожевые башни, образовывал гигантский полукруг. Он заканчивался у черных утесов. Я решил, что он охватывает не менее двадцати квадратных миль. За колючими зарослями виднелись гигантские папоротники; за ними, по другую сторону реки, я мог рассмотреть большие деревья. Есть ли лес на этой стороне, я не мог сказать. И есть ли здесь другие живые существа. Очевидно, от чего-то надо защищаться, иначе к чему все эти укрепления, вся эта защита? Как бы то ни было, защищенная страна малого народа представляла собой маленький земной рай, с его амбарами пшеницы, с его садами, виноградниками и зелеными полями. Я вспомнил, что рассказала нам Эвали о себе, тщательно и медленно переводя певучие звуки речи малого народа в доступные для нас слова. Она говорила на древнем языке – его корни уходили далеко в прошлое, дальше, чем в любом известном мне языке, за исключением, может быть, только уйгурского. С каждой минутой я овладевал им все больше и больше и уже мог говорить, правда, не так легко, как Джим. Он даже испустил несколько трелей, к великой радости пигмеев. И они понимали его. Каждый из нас лучше понимал язык Эвали, чем она наш. Откуда пришел малый народ в Землю Теней? Как они узнали древний язык? Я задавал себе эти вопросы и отвечал на них: а как шумеры, чей великий город библия называет Уром халдеев, могли говорить на монгольском языке? Шумеры тоже были карликовым народом, они владели странным колдовством, изучали звезды. И никто не знает, откуда они пришли в Месопотамию, уже обладая расцветшей наукой. Азия – Древняя Мать, и никто не знает, скольким народам дала она жизнь и следила, как они обращаются в пыль. Мне казалось, я понимаю, как древний язык преобразовался в птичьи трели малого народа. Очевидно, чем меньше гортань, тем выше производимые ею звуки. Разве только по капризу природы можно встретить ребенка с басом. Самые рослые пигмеи не выше шестилетнего ребенка. Поэтому они не могут произносить гуттуральные и более низкие звуки; им приходится заменять их другими. Естественно, если вы не можете взять ноту в низкой октаве, вы переводите ее в более высокую. Так они и поступали, и со временем выработался язык из птичьих трелей и щебета, но грамматическая структура осталась прежней. Эвали рассказала нам, что помнит большой каменный дом. Ей кажется, что она помнит большую воду. Помнит землю, поросшую деревьями; эта земля становилась «холодной и белой». Там были мужчина и женщина… потом остался только мужчина… потом все затянулось как туманом. По-настоящему она помнит только малый народ… она забыла, что есть что-то еще… пока не появились мы. Она помнит время, когда сама была не больше пигмеев… и как она испугалась, когда стала перерастать их. Маленькие люди – рррллия – так наиболее близко звучит это слово на их языке – любили ее; они поступали так, как она им говорила. Они кормили, одевали и учили ее, особенно мать Шри, чью жизнь я спас от цветов смерти. Чему учили? Она странно посмотрела на нас и повторила только: «Учили меня». Иногда она танцевала с ними, а иногда – для них; и снова уклончивый, странный взгляд. Вот и все. Давно ли она была такой маленькой, как пигмеи? Она не знает – очень, очень давно. Кто назвал ее Эвали? Она не знает. Я украдкой рассматривал ее. Ничто в ее внешности не выдавало ее расовой принадлежности. Я сам найденыш и понимал, что и она тоже, и что те мужчина и женщина, которых она смутно помнит, ее отец и мать. Но откуда они, из какой страны? Ни ее глаза, ни губы, ни волосы, ни очертания тела, ни покрой одежды не могли дать ответ. Она больше подмененный ребенок, чем я. Подмененное дитя миража! Вскормленное на пище гоблинов! Интересно, если я уведу ее из земли теней, превратится ли она в обычную женщину?.. Я почувствовал, как ледяное кольцо сжало мою грудь. Уведу ее! Сначала придется встретиться с Калкру – и с ведьмой! Зеленые сумерки сгустились; среди деревьев замелькали огоньки больших светляков; легкий ветерок прокрался среди папоротников, полный ароматов далекого леса. Эвали вздохнула. – Ты не оставишь меня, Тсантаву? Если он и слышал ее, то не ответил. Она повернулась ко мне. – А ты… Лейф? – Нет! – Ответил я и, казалось, услышал гром барабанов Калкру, заглушивший барабанные трели малого народа далеким насмешливым хохотом. Зеленые сумерки перешли в тьму, светящуюся темноту, как будто за затянутым облаками небом светит полная луна. Барабаны золотых пигмеев стихли. Малый народ перебрался в свои пещеры. С далеких башен доносились негромкие звуки барабанов стражи, они перешептывались над затянутыми колючим кустарником склонами. Огоньки светляков теперь напоминали фонари гоблинов. Большие бабочки, как самолеты эльфов, плыли на блестящих крыльях. – Эвали, – заговорил Джим, – юнви тсундcи… малый народ – давно ли он живет здесь? – Он всегда здесь жил, Тсантаву… так они утверждают. – А те, другие, рыжеволосые женщины? Мы спрашивали об этих женщинах и раньше, но она не отвечала, спокойно игнорировала наши вопросы; теперь же она без колебаний ответила. – Они из народа айжиров; в волчьей шкуре была Люр, колдунья. Она правит айжирами вместе с верховным жрецом Йодином и Тибуром – Тибуром-Смехом, Тибуром-Кузнецом. Он не так высок, как ты, Лейф, но шире в плечах и в груди, и он силен – очень силен! Я расскажу вам об айжирах. Раньше как будто рука зажимала мне рот – или сердце? Но теперь рука исчезла. Малый народ рассказывает, что давным-давно айжиры появились верхом на лошадях. Тогда рррллия владели землей по обе стороны реки. Айжиров было много. Гораздо больше, чем теперь, много мужчин и женщин, а сейчас в основном женщины, а мужчин мало. Они бежали издалека, так рассказывали отцам рррллия их отцы. Их вело… у меня нет слова. Оно имеет имя, но я не стану его произносить… нет, даже про себя не стану! Но у него есть форма… Я видела его изображение на знаменах, которые вывешивают в Караке… и на груди Люр и Тибура, когда они… Она задрожала и смолкла. Среброкрылый мотылек опустился ей на ладонь, поднимая и опуская сверкающие крылья; она мягко поднесла его к губам и осторожно сдула. – Все это рррллия – вы их зовете малым народом – тогда не знали. Айжиры отдохнули. Начали строить Карак, вырубать в скале храм того… кто привел их сюда. Вначале они строили быстро, будто боялись преследования; но никто их не преследовал, и строительство пошло медленнее. Они хотели превратить малый народ в своих слуг, рабов. Но рррллия не захотели этого. Началась война. Малый народ осадил Карак; когда айжиры выходили, их убивали; потому что рррллия знали все вокруг – жизнь растений, они знали, как сделать так, чтобы их копья и стрелы убивали при одном прикосновении. И так погибло множество айжиров. Наконец был заключен мир, и не потому что малый народ был побежден, он не был побежден. По другим причинам. Айжиры хитры; они устраивали ловушки и поймали много рррллия. И вот что они сделали – отвели их в храм и принесли в жертву… тому, кто привел их сюда. Они отводили их в храм по семь человек, и один из семерки видел жертвоприношение, потом его отпускали, и он рассказывал рррллия, что видел. Вначале они не верили, настолько ужасен был рассказ о жертвоприношении, но потом пришел второй, и третий, и четвертый все с тем же рассказом. Страх и отвращение охватили малый народ. И был заключен договор. Рррллия живут по эту сторону реки, айжиры – по другую. В ответ айжиры поклялись тем, кто привел их, что больше никогда ни один рррллия не будет принесен в жертву… ему. Если рррллия захватят по ту сторону реки, он будет убит, но не принесен в жертву. И если кто-то из айжиров покинет Карак, будет искать убежища у малого народа, он тоже будет убит. И рррллия согласились на все это, потому что испытывали ужас. Разобрали Нансур, чтобы никто не мог пересечь… Нансур – это мост через белую реку Нанбу. Все лодки и на стороне рррллия, и на стороне айжиров были уничтожены и больше не должны были строиться. В качестве еще одной меры предосторожности рррллия взяли далануза и пустили и в Нанбу, так что никто не сможет перебраться по воде. Так и было – долго, долго, долго. – Далануза, Эвали, это змеи? – Тланузи… пиявки, – ответил Джим. – Змеи безвредны. А вот если бы ты увидел одну из далануза, я думаю, Лейф, ты не стал бы задерживаться, чтобы поговорить с Люр, – насмешливо сказала Эвали. Я отложил эту загадку, чтобы подумать над ней потом. – А эти двое, которых мы нашли под цветами смерти. Они нарушили договор? – Нет. Они знали, что их ждет, если они будут пойманы, и были готовы платить. На дальнем берегу белой Нанбу растут некоторые травы… и другие растения; они нужны малому народу, а по эту сторону их не найдешь. Поэтому они переплывают Нанбу, чтобы найти их… далануза их друзья… и не часто их там ловят. Но в этот день Люр охотилась за беженкой, которая стремилась уйти в Сирк, она пересекла их след, догнала их и уложила под цветами смерти. – Но что сделала эта девушка? Разве она не одна из них? – Ее избрали для жертвоприношения. Разве ты не видел… она была талули… ждала ребенка… готова была… Голос ее смолк. Меня коснулся холод. – Конечно, ты ничего этого не знаешь, – сказала она. – И я больше не буду об этом говорить… пока. Если бы Шри и Шра нашли девушку до того, как их самих обнаружили, они бы провели ее через далануза – как провели вас; и тут бы она жила, пока не смогла бы уйти… уйти от себя. Она ушла бы во сне, в мире… без боли… и, проснувшись, была бы далеко отсюда… и ничего бы не помнила… была бы свободна. Потому что малый народ любит жизнь и отсылает тех… кого можно отослать. Она сидела спокойно, глаза ее были безмятежны. – И многих… отсылают? – Нет. Мало кто может миновать далануза, хотя многие пытаются. – И мужчины, и женщины, Эвали? – Разве мужчины могут приносить детей? – Что ты этим хочешь сказать? – грубо спросил я. Что-то в ее словах задело меня. – Не сейчас, – ответила она. – К тому же мужчин мало в Караке, я говорила тебе. Среди новорожденных один из двадцати мальчик. Не спрашивай, почему: я сама не знаю. Она встала и сонно посмотрела на нас. – На сегодня хватит. Вы будете спать в моей палатке. Утром вам поставят палатку, а малый народ вырубит для вас пещеру рядом с моей. И увидите Карак, стоя на сломанном мосту Нансур, увидите Тибура-Смех, потому что он всегда приходит на Нансур, когда я там… Вы все увидите… завтра… или послезавтра… или еще позже. Какая разница? У нас ведь много завтра впереди. Разве не так? И опять ответил Джим. – Так, Эвали. Она сонно улыбнулась. Повернулась и поплыла к темной тени, к утесу, к входу в свою пещеру. Растаяла в тени, исчезла.

10. Если бы человек мог использовать весь свой разум

Барабаны часовых карликов негромко разговаривали друг с другом на всем протяжении колючей изгороди. Неожиданно мне отчаянно захотелось в Гоби. Не знаю почему, но ее пустынное обожженное ветром и песком тело было мне желаннее женского. Меня охватила ностальгия. Я попытался стряхнуть ее. И наконец в отчаянии заговорил: – Ты очень странно вел себя, индеец. – Тси тсалаги – я говорил тебе – я чероки. – Тсантаву, это я, Дегатага, говорю с тобой сейчас. Я перешел на чероки; он ответил: «Что желает знать мой брат?» – Что сказали тебе предки, когда мы спали под елями? Что ты узнал по данным им трем знакам? Я сам не слышал их голоса, брат, но по кровному обряду они мои предки, как и твои; я имею право знать их слова. Он ответил: «Разве не лучше предоставить будущему развертываться самому, не обращая внимания на тихие голоса мертвых? Кто может утверждать, что призраки говорят правду? – Тсантаву направил стрелу в одном направлении, а глаза его устремлены в другом. – Однажды он назвал меня псом, бредущим за хозяином. Он по-прежнему так думает, поэтому…» – Нет, нет, Лейф, – прервал он меня, оставив язык своего племени. – Я только хотел сказать, что не знаю, правда ли это. Я знаю, как определил бы это Барр, – естественные предчувствия, выраженные подсознательно в терминах расовых суеверий. Голоса – будем так назвать их – сказали, что на севера меня ждет большая опасность. Дух, живущий на севере, уничтожит моих предков навсегда, если я попаду ему в руки. И они, и я будем, «как будто нас никогда не было». Существует какая-то глубокая разница между обычной смертью и этой странной смертью, но я этого не понял. По трем знакам я узнаю, что они говорят правду: по Атагахи, по Усунхию и по юнви тсундcи. Когда я встречу первых два знака, я смогу повернуть назад. Но когда встречу третий, будет уже поздно. Они просили меня не допустить – это особенно интересно, Лейф, – чтобы они были растворены. – Растворены! – воскликнул я. – Но именно это слово употребил я. И это было много часов спустя! – Да, поэтому у меня мурашки побежали по коже, когда я услышал тебя. Ты не можешь винить меня в том, что я был несколько рассеян, когда мы встретили каменную равнину, похожую на Атагахи, и потом, когда увидели Землю Теней, которая и есть Усунхию, Земля Тьмы. Поэтому я и сказал, когда мы встретили третий знак – юнви тсундcи, – что теперь предпочитаю твое толкование интерпретации Барра. Мы встретили юнви тсундcи. И если ты считаешь, что этого недостаточно, чтобы вести себя странно, – какую же причину ты счел бы достаточной? Джим в золотых цепях… Щупальце Темной Силы ползет, ползет к нему… мои губы пересохли и окоченели… – Почему ты мне не сказал все это? Я никогда не позволил бы тебе идти дальше! – Я это знал. Но ведь сам ты не повернул бы назад, старина? Я не ответил; он рассмеялся. – Да и как я мог быть уверен, пока не увидел знаки? – Но ведь они не утверждали, что ты будешь… растворен, – ухватился я за соломинку. – Они только говорили, что есть опасность. – Да, и это все. Что же мне делать? Джим, я скорее убью тебя собственными руками, чем увижу, что с тобой происходит то, что я видел в Гоби. – Если сможешь, – ответил он, и я увидел, что он тут же пожалел о своих словах. – Если смогу? А что они сказали обо мне, эти проклятые предки? – Ничего, – жизнерадостно ответил он. – Я и не говорил, что они что-то сказали о тебе. Я просто решил, что если я окажусь в опасности, то ты тоже. Вот и все. – Джим, это не все. Что ты скрываешь от меня? Он встал и остановился надо мной. – Ну, ладно. Они сказали, что если даже Дух не возьмет меня, я все равно не выберусь отсюда. Теперь ты все знаешь. – Что ж, – сказал я, чувствуя, как с моей души спадает тяжесть. – Не так плохо. А что касается того, чтобы выбраться, пусть будет, что будет. Одно ясно: если останешься ты, то и я тоже. Он с отсутствующим видом кивнул. А я перешел к другому интересовавшему меня вопросу. – Юнви тсундcи, Джим, кто они? Я не помню, чтобы ты мне о них рассказывал. Что это за легенда? – А, малый народ, – он со смешком присел рядом со мной, оторвавшись от своих мыслей. – Они жили в земле чероки до чероки. Раса пигмеев, как те, что сейчас живут в Африке и Австралии. Только они не черные. Эти маленькие люди точно соответствуют описанию. Конечно, происходило и скрещивание. В легенде говорится, что у них кожа цвета меди и рост в два фута. Эти же с кожей цвета золота и ростом в среднем в три фута. Значит, здесь они немного посветлели и выросли. А все остальное совпадает – длинные волосы, прекрасные фигуры, барабаны и все прочее. Он продолжал рассказывать о малом народе. Они жили в пещерах, в основном в районе Теннеси и Кентукки. Земной народ, поклонники жизни, неистово раблезианский. К чероки они относились по-дружески, но держались изолированно, и их редко можно было увидеть. Они часто помогали заблудившимся в горах, особенно детям. Если они помогали кому-то, отводили в свои пещеры, то предупреждали, что он никому не должен рассказывать, где эти пещеры, иначе он умрет. И, продолжает легенда, если он рассказывал, то действительно умирал. Если кто-то ел их пищу, он должен был быть очень осторожен, вернувшись в свое племя, и медленно привыкать к обычной пище, иначе он тоже умрет. Малый народ был очень обидчив. Если кто-то следовал за ними в лесу, они заклинали его, так что он на несколько дней утрачивал чувство направления. Они прекрасно знали лес, хорошо обрабатывали металл, и если охотник находил в лесу нож, острие копья или вообще какую-нибудь безделушку, он должен был сказать: «Малый народ, я хочу взять это». Если он этого не делал, удача отворачивалась от него, и ему больше никогда не удавалось добыть дичь. Да и другие неприятности происходили с ним. Такие, из-за которых расстраивалась его жена. Они были веселым народом, эти маленькие люди, и большую часть времени проводили в танцах под бой барабанов. У них были самые разные барабаны – барабаны, от звука которых падали деревья, барабаны, вызывавшие сон, барабаны, которые сводили с ума, и такие, которые разговаривали, и барабаны грома. Барабаны грома звучали как настоящий гром, и когда малый народ бил в них, поблизости собирались грозовые тучи; услышав знакомые голоса, они решали поговорить с заблудившимся членом семьи… Я вспомнил рокот барабанов, сменивший пение; может, это малый народ выражал так свое неприятие Калкру… – У меня есть к тебе один-два вопроса, Лейф. – Давай, индеец. – А что ты помнишь… о Двайану? Я ответил не сразу. Я сам боялся этого вопроса с тех пор, как закричал на женщину-волчицу на берегу реки. – Если ты считаешь, что с ним все кончено, ладно. Но если ты хочешь увильнуть от ответа, плохо. Я задал прямой вопрос. – Ты думаешь, что во мне возрождается древний уйгур? Если это так, то может, ты объяснишь, где я был все эти тысячи лет между ним и мною? – О, значит, тебя беспокоит та же мысль? Нет, я не имел в виду перевоплощение. Хотя мы о нем знаем так мало, что я не стал бы совсем отвергать эту идею. Но может быть более естественное объяснение. Поэтому я и спрашиваю – что ты помнишь о Двайану? Я решил выложить все начистоту. – Ладно, Джим, – ответил я, – этот же вопрос не давал мне покоя все три года после Калкру. И если я не найду ответа здесь, я отправлюсь за ним в Гоби… Конечно, если смогу выбраться отсюда. Когда в комнате в оазисе я ждал призыва старого жреца, я помню отчетливо, что это был Двайану. Я узнал кровать, узнал доспехи и оружие. Я смотрел на металлический шлем и вспомнил, как Двайану… или я… получил ужасный удар палицей, когда носил его. Я снял шлем: на нем была вмятина именно в том месте, которое я помнил. Я вспомнил, что Двайану – или я – имел привычку держать в левой руке более тяжелый меч, и один из мечей был тяжелее другого. К тому же в драке я охотнее пользуюсь левой рукой, чем правой. Воспоминания приходили ко мне вспышками. На мгновение я был Двайану плюс я сам, с интересом я рассматривал знакомые вещи, в следующий момент я был только я с беспокойством думал, что все это значит. – Ну, а что еще? – Что ж, я не был вполне откровенен в рассказе о ритуале, – подавленно признался я. – Я говорил тебе, что кто-то другой контролировал мой мозг. Это правда, в каком-то смысле – но, Боже, прости меня, я все время знал, что этот кто-то другой тоже я, я сам! Как будто двое стали одним. Трудно объяснить… Ты знаешь, иногда говоришь одно, а думаешь другое. Ну, а если говоришь одно, а думаешь в это время о двух разных вещах одновременно. Похоже на это. Одна часть меня восставала, испытывала отвращение и ужас. Другая – ничего подобного; она знала, что обладает властью, и наслаждалась этой властью; и именно эта часть контролировала мою волю. Но обе эти части были – я. Недвусмысленно, несомненно – я. Дьявол, парень, если бы я действительно поверил, что кто-то другой командовал мной, разве я испытывал бы такие угрызения совести? Нет, я знал, что это я; и та часть меня, которая узнала шлем и мечи, с тех пор преследует меня кошмарами. – Есть еще что-то? – Да. Сны. Он склонился ко мне и резко спросил: – Какие сны? – Сны о битвах… сны о пирах… сны о войне против желтокожих людей, о поле битвы на берегу реки, о стрелах, тучами летящих над головой… о рукопашной, в которой я сражался большим молотом с человеком, похожим на меня… сны о городах с башнями, по которым я проезжал, и о белых голубоглазых женщинах, которые бросали под ноги моего коня гирлянды цветов… Когда я просыпаюсь, сны быстро забываются. Но я всегда знаю, что когда я их вижу, они ясные, четкие, реальные, как сама жизнь… – Ты по снам узнал, что женщина-волчица ведьма? – Если это и так, то я не помню. Я только знаю, что вдруг узнал ее, – вернее, та моя часть узнала. Джим некоторое время сидел молча. – Лейф, – спросил он, – в этих снах ты принимал участие в службе Калкру? Имел какое-нибудь отношение к поклонению ему? – Уверен, что нет. Клянусь Богом, я бы помнил! Мне не снился даже храм в Гоби. Он кивнул, как будто я подтвердил какую-то его мысль; потом молчал так долго, что я занервничал. – Ну, старый лекарь Тсалаги, каков диагноз? Перевоплощение, одержимость демонами, или я просто спятил? – Лейф, а до Гоби тебе снились эти сны? – Нет. – Ну… я пытался рассуждать, как Барр, и добавил кое-что из своего серого вещества. Вот результат. Я думаю, что причина всего, что ты испытал, старый жрец. Он взял тебя под контроль, когда ты увидел, как едешь к храму Калкру, но не стал входить в него. Ты не знаешь, что еще он мог внушить тебе тогда и потом заставил забыть, когда ты придешь в себя. Это просто для гипнотизера. Но у него была и другая возможность. Когда ты спал той ночью. Откуда ты знаешь, что он не пришел к тебе и не начал внушение? Очевидно, он хотел, чтобы ты поверил, что ты – Двайану. хотел, чтобы ты «вспомнил» – но в его распоряжении был лишь один урок, и он не хотел, чтобы ты помнил о Калкру. Это объясняет, почему тебе снятся великолепие, и слава, и вообще приятные вещи. Но ничего неприятного. Старик был умен, ты сам об этом говорил. Он достаточно разобрался в твоей психологии, чтобы понять, что на определенном этапе ритуала ты запротестуешь, поэтому он крепко связал тебя. Немедленно начало действовать постгипнотическое внушение. Ты не мог ничего сделать. Хотя твое сознание бодрствовало, оно не контролировало твою волю. Я думаю, так бы рассудил Барр. Дьявол, да ведь это же можно было проделать с помощью наркотиков. Вовсе не нужно обращаться к переселению душ или к демонам и к прочей средневековой чепухе для объяснений. – Да, – с надеждой, но и с сомнением сказал я. – А как же ведьма? – Ты видел похожую в своих снах, но забыл. Я думаю, что мое объяснение верно. И это, Лейф, беспокоит меня. – Я тебя не понимаю. – Не понимаешь? Подумай. Если все загадки объясняются внушением старого жреца, что еще он внушил тебе? Ясно, что он что-то знал об этом месте. Предположим, он предвидел, что ты его отыщешь. Что ты тут станешь делать? Что бы это ни было, готов поклясться, что он поместил его глубоко в твое подсознание. Ну, и что же ты станешь делать, когда ближе познакомишься с рыжеволосой ведьмой и теми несколькими счастливыми джентльменами, которые разделяют с ней этот земной рай? У меня нет ни малейшего представления, и у тебя тоже. И если тут не о чем беспокоиться, скажи, о чем же есть. Пошли, пора спать. Мы пошли в палатку. Мы уже заходили в нее с Эвали. Тогда тут было пусто, только у стены лежала груда шкур и шелка. Теперь таких груд стало две. Мы в полутьме разделись и легли. Я посмотрел на часы. – Десять часов, – сказал я. – Сколько месяцев прошло с утра? – Не меньше шести. Если будешь мешать спать, я тебя убью. Я устал. Я тоже устал; тем не менее я долго лежал, рассуждая. Я не был убежден разъяснениями Джима, какими правдоподобными они бы ни казались. И не верил, что проспал много столетий в каком-то внепространственном аду. Не верил я и в то, что был когда-то древним Двайану. Существовало и третье объяснение, которое нравилось мне не больше первых двух. У него тоже масса неприятных последствий. Недавно знаменитый американский физик и психолог объявил о своем открытии: средний человек использует только десятую часть своего мозга; ученые в целом согласились, что это так. Самые глубокие мыслители, разносторонние гении, как Леонардо да Винчи или Микеланджело, могли использовать чуть больше. Всякий человек, который сумел бы воспользоваться всем своим мозгом, правил бы миром, – но, вероятно, он не захотел бы. В человеческом черепе располагается вселенная, исследованная едва на одну пятую часть. И что же находится в этой terra incognita – неисследованных восьми десятых? Там, например, может находиться склад памяти предков, памяти, уходящей в прошлое вплоть до покрытых шерстью обезьяноподобных первобытных людей, и даже дальше, до тех созданий с плавниками, которые выбрались из древних морей и начали свой путь к человеку, и еще дальше, к тем, что сражались и размножались в парящих океанах, когда рождались континенты. Миллионы и миллионы лет памяти! Какой резервуар знаний, если бы человек смог зачерпнуть из него! В этом нет ничего невероятного: физическая память расы может содержаться всего в двух клетках, с которых начинается цикл рождения. В них заключена вся информация о человеческом теле – о мозге и нервах, о мышцах, костях и крови. В них и те особенности, которые мы называем наследственными, – семейное сходство, сходство не только лица и тела, но и мысли, привычки, эмоции, реакции на окружающее: нос дедушки, глаза прадедушки, вспыльчивость прапрадедушки, скверный или, наоборот, хороший характер. Если все это могут передать сорок семь или сорок восемь крошечных стерженьков в первичных клетках, которых биологи называют хромосомами, этих загадочных богах рождения, которые определяют с самого начала, каким гибридом предков станет мальчик или девочка, почему же они не могут содержать и аккумулированный опыт и память этих предков? Где-то в человеческом мозге может находиться секция записей, аккуратно выгравированные дорожки воспоминаний, ждущие только, чтобы их коснулась игла сознания, пробежала по ним и оживила бы. Может, сознание время от времени касается этих дорожек и читает их. Может, существуют люди, которые по случайности обладают способностью черпать эти знания. Если это правда, объясняются многие загадки. Голоса предков Джима, например. Моя собственная необычная способность к языкам. Предположим, я происхожу прямо от этого Двайану. И что в неведомом мире моего мозга, в моем сознании, которое сегодня есть я, могут храниться воспоминания этого Двайану. Может, эти воспоминания сами оживают и входят в мое сознание. Когда это произойдет, Двайану проснется и будет жив. И будут ли тогда жить рядом Двайану и Лейф Ленгдон? Не знал ли об этом старый жрец? Словами и ритуалами, а может, и внушением, как предполагал Джим, он вторгся в эту terra incognita и пробудил воспоминания, которые были – Двайану? Они сильны, эти воспоминания. Они спали не полностью; иначе я не изучил бы так быстро уйгурский… и не испытывал бы эти странные, мгновенные приступы узнавания еще до встречи со старым жрецом… Да, Двайану силен. И я каким-то образом знал, что он безжалостен. Я боялся Двайану, боялся тех воспоминаний, которые когда-то были Двайану. Я не мог вызывать их и не мог контролировать. Дважды они перехватили мою волю, отодвинув меня в сторону. Что если они станут сильнее? Что если они станут… мною?