Текст книги "Миры Роджера Желязны. Том 2"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Он взглянул на большие настенные часы.

– Отлично, Зиг. Едем.

Они спустились вниз и, выйдя через дверь слева от главного подъезда, поспешили к машине. Мотор еще потихоньку работал.

Рендер открыл дверцу для пассажиров, и Зигмунд скользнул внутрь. Он последовал за псом и собирался было сесть за штурвал, но собака уже тыкала лапой, набирая координаты на табло.

«Невольно почувствуешь себя не на своем месте», – мелькнуло у Рендера. Он закурил.

Машина свернула в подземную развязку, выехав на противоположную боковую полосу, притормозила и плавно влилась в поток бегущих мимо машин. Собака перевела автомобиль на полосу скоростного движения.

– Уф! – выдохнул Зигмунд.

Рендеру захотелось потрепать его по мохнатой голове, но, взглянув на оскаленные клыки, решил воздержаться.

– Когда ты заметил, что с ней неладно?

– Пришла с работы. Не ела. Я спрашивал – что, молчала. Сидела молча.

– А раньше она когда-нибудь так себя вела?

– Нет.

«Что могло повлиять, ускорить процесс? Может, просто выдался тяжелый день, неприятности на работе? В конце концов Зиг всего лишь собака – ну, вроде. Нет. Он не ошибся. Но почему?»

– А как она вела себя вчера? И когда сегодня ушла из дома?

– Как всегда.

Рендер снова набрал ее номер. Ответа не было.

– Ты. Из-за тебя, – сказал пес.

– Что именно?

– Глаза. Видеть. Ты. Машина. Плохо.

– Нет, – сказал Рендер, и его рука нащупала в кармане газовый баллончик.

– Да, – сказал пес, снова поворачиваясь к нему. – Ты, ее, вылечишь?..

– Конечно, – ответил Рендер. Зигмунд опять уставился вперед, на дорогу.

Рендер чувствовал физическое возбуждение, но мысль работала вяло. Он думал о том, что могло нарушить процесс. Предчувствие не покидало его еще со времени первого сеанса. В том облике Эйлин Шеллот, который у него сложился, всегда было что-то тревожное: сочетание высокоразвитого интеллекта и беспомощности, решительности и ранимости, чувствительности и жесткости.

«А может быть, именно этим она так привлекает меня? Нет! Тут всего лишь обратное воздействие, черт возьми!»

– Пахнешь страхом, – сказала собака.

– Тогда раскрась меня страхом, – ответил Рендер, – и берись за следующую картинку.

Машина то притормаживала на поворотах, то снова набирала скорость, снова притормаживала и снова разгонялась. Наконец они оказались на узком участке хайвея, в одном из малозастроенных районов города.

В глубине пульта раздался мягкий щелчок, и машина въехала в парковочный бункер у высокого кирпичного дома. Щелчок произвел скорее всего специальный сервомеханизм, взявший контроль над машиной после монитора. Он медленно провел автомобиль в его прозрачный парковочный отсек и затормозил. Рендер выключил зажигание.

Зигмунд тем временем успел открыть боковую дверцу. Рендер прошел вслед за ним в дом, и лифт доставил их на пятидесятый этаж.

Пес быстро перебежал через холл, нажал носом металлическую, вделанную в дверь дощечку и уселся, выжидая. Дверь слегка приоткрылась внутрь. Он толкнул ее плечом и вошел. Рендер вошел тоже, прикрыв за собой дверь.

Стены просторной комнаты были практически голы – никаких украшений, окрашены в мягкие, успокаивающие тона. В одном углу высилась настоящая пирамида кассет с записями; перед ней располагался устрашающего вида аудиокомбайн. У окна стоял широкий стол на изогнутых ножках, а справа, вдоль стены, – низкий диван. За диваном была запертая дверь, а сводчатый коридор вел, очевидно, в другие комнаты.

Эйлин сидела в кресле с пушистой обивкой в дальнем углу, у окна. Зигмунд стал рядом с креслом.

Рендер пересек комнату, извлек из пачки сигарету. Щелкнув зажигалкой, он не закрывал ее, пока Эйлин не повернула голову в сторону пламени.

– Сигарету? – спросил Рендер.

– Чарльз?

– Угадали.

– Да, спасибо. Пожалуй, тоже закурю.

Эйлин взяла сигарету из рук Рендера, поднесла ее к губам.

– Спасибо. А что вы здесь делаете?

– Вызов по соседству.

– Я не слышала ни звонка, ни стука.

– Вздремнули, наверное. Зиг меня впустил.

– Да, наверное, задремала, – она потянулась. – А сколько времени?

– Около половины пятого.

– Значит, я уже два часа как дома… Наверное, слишком устала…

– Как вы себя чувствуете?

– Прекрасно. Сделать вам чашку кофе?

– Давайте я сам.

– Что-нибудь перекусите?

– Нет, спасибо.

– А если немного баккарди к кофе?

– Вот это неплохо.

– Тогда подождите минутку, пожалуйста.

Она вышла в дверь рядом с диваном, и Рендер успел заметить большую, блистающую чистотой автоматизированную кухню.

– По-моему, ничего? – шепнул он псу. Зигмунд покачал головой.

– Обычно другая.

Рендер в свою очередь покачал головой. Он положил пальто на диван, накрыв им аптечку, сел и задумался.

«Не слишком ли я нагрузил ее зрительными впечатлениями? А может, сказались побочные депрессивные эффекты, скажем, подавленные воспоминания, нервное переутомление? Или я как-то повлиял на процесс сенсорной адаптации, вызвал обострение синдрома? К чему было так торопиться? Никаких поводов для спешки нет. Неужели, черт возьми, мне так уж не терпится описать этот случай? Или это она подгоняет меня? Достаточно ли она сильна – сознательно или бессознательно – для этого? Или это я оказался в чем-то уязвим?»

Эйлин позвала его помочь ей принести поднос. Рендер поставил поднос на стол и сел напротив своей пациентки.

– Хороший кофе, – сказал он, глотая обжигающую жидкость.

– Автомат хорошо варит, – отозвалась она, оборачиваясь на звук его голоса. Зигмунд лег, вытянувшись, на ковре у стола, положил морду между передних лап, зевнул и закрыл глаза.

– Я все думаю, – начал Рендер, – о возможных последствиях последнего сеанса, ну, скажем, о возросшей синестезии, о появлении новых форм сновидений или о галлюцинациях…

– Да, – вяло согласилась Эйлин, – новые сны.

– Какого рода?

– Последний сеанс Он снится мне снова и снова.

– Весь целиком?

– Нет, Строгой связи между эпизодами нет. Скорее – вспышками: то мы едем по городу, то переезжаем через мост, сидим за столиком в клубе или идем к машине. Яркие вспышки.

– А какие чувства вызывают эти… вспышки?

– Не знаю. Очень запутанные.

– А что вы чувствуете сейчас, когда говорите о них?

– То же самое. Все перепутано.

– Испытываете страх?

– Н-нет. Я бы так не сказала.

– Может быть, сделаем небольшую передышку? Вам не кажется, что мы продвигаемся слишком быстро?

– Дело совсем не в этом. Как бы вам объяснить… Словно ты учишься плавать: вот ты наконец научился и плаваешь, плаваешь, плаваешь, пока хватает сил. А потом лежишь, еле дышишь, а приятели не отстают, подначивают: «Пошли опять!» И это здорово, хотя тебя и колотит от холода, и мышцы свело… В конечном счете я всегда веду себя именно так. Так я вела себя с первого до последнего сеанса. Первый раз – это всегда что-то особенное… Мышцы уже не сводит, я согрелась и отдохнула. Нет, Бога ради, я не хочу никаких передышек! Я чувствую себя отлично.

– Вы привыкли спать днем?

Эйлин потянулась, и ее лежащие на столе руки сжались и разжались, выпустив десять ярко-красных ногтей.

– …Нет, просто устала. – Она улыбнулась, подавляя зевок. – Половина нашего персонала в отпуске или болеет, вот мне и приходится отдуваться за всех. После работы я едва волочу ноги. Но теперь я передохнула, и все в порядке.

Она взяла свою чашку обеими руками и сделала большой глоток.

– Уф! Хорошо. Я немного беспокоилась за вас. Слава Богу, страхи были пустые.

– Беспокоились? А вы читали заметки доктора Рискома о моем анализе, спрашивали у МНУ? И после всего этого вы говорите, что беспокоились обо мне! У меня имплантированный доброкачественный невроз, гарантирующий психику от распада. Он помогает мне концентрировать энергию, координирует мои усилия, направленные к достижению определенной цели. Чувство адекватности и целостности…

– Дьявольская у вас память, – заметила Эйлин. – Почти слово в слово.

– Конечно. Кстати, и Зигмунд сегодня обо мне беспокоился.

– Зиг? Что это значит?

Пес беспокойно зашевелился и приоткрыл один глаз.

– Да, – проворчал он, глядя на Рендера тускло горящим взглядом. – Надо. Его. Подвезти.

– Ты что, опять водил машину?

– Да.

– И это после того, как я тебе запретила?

– Да.

– Зачем?

– Я ис-пу-гал-ся. Ты не отвечала. Когда я. Спрашивал.

– Я просто очень, очень устала. А если ты еще раз возьмешь машину, я запру дверь, так что ты не сможешь выйти, и тогда делай, что хочешь.

– Прости.

– Со мной все в порядке, ясно?

– Я. Вижу.

– Никогда больше не делай этого.

– Прости. – Полыхающий зрачок собаки следил за Рендером. Рендер отвел взгляд.

– Не ругайте так беднягу, – вступился он. – Просто Зиг решил, что вы заболели, и поехал за доктором. Разве он не прав? Вам его благодарить, а не ругать нужно.

Не смирившись, Зигмунд еще раз пронзил взглядом Рендера и закрыл глаза.

– Когда он ведет себя плохо, я всегда даю ему понять, – наставительно закончила Эйлин.

– Допустим, – сказал Рендер, делая глоток кофе. – И раз уж я здесь, давайте побеседуем на профессиональные темы. Я тут кое-что сочиняю, хотелось бы услышать квалифицированный отзыв.

– Отлично. Жду пояснений.

– Сейчас поясню. Во-первых, как вы считаете: отличаются ли друг от друга основные мотивы самоубийств в разных странах?

– Мое веское мнение – нет, не отличаются, – сказала Эйлин. – Психические расстройства могут приводить либо к депрессиям, либо к буйному помешательству; если они выражены достаточно сильно, то они могут спровоцировать акт самоуничтожения. Вы спрашиваете о мотивах, – продолжала она, – и я полагаю, что в основном они одинаковы. В моем понимании это один из основных атрибутов человеческого бытия, и здесь – точка пересечения всех культур и всех эпох. Я думаю, что, не изменив самой сути человека, тут ничего не изменить.

– О'кей. Принято. Что же является побуждающим фактором? Пусть человек неизменен, но ведь его окружение меняется. И если мы возьмем ситуацию, в которой человек сверхзащищен, то как, по-вашему, – в большей или меньшей степени он сумеет противиться факторам, толкающим его к умопомешательству?

– Хм. Желательно, чтобы вы конкретизировали свой пример, однако в любом случае, полагаю, все зависит от самого человека. Но теперь я вижу, куда вы клоните: массовая предрасположенность людей прыгать в окна ни с того ни с сего, тем более что окно само распахивается перед вами по вашему приказу, – восстание изнывающих от скуки масс… Я не разделяю эту концепцию. Мне она не нравится.

– Я тоже, хотя я имел в виду, так сказать, символические самоубийства – функциональные расстройства, вызванные неадекватными, ничтожными поводами.

– А, да-да. Ваша последняя лекция: автопсихомимесис. У меня сохранилась запись. Красиво, но не слишком убедительно.

– Теперь и я это чувствую. Поэтому хочу переработать целиком главу, которую для себя называю «Танатос в стране чокнутых ангелов». Да, инстинкт саморазрушения дает знать о себе все сильнее.

– Хорошо, допустим, я вам дам скальпель и предоставлю в ваше распоряжение труп – вы сможете вырезать этот инстинкт и показать его мне?

– Сомневаюсь, – произнес Рендер притворно-ироничным тоном. – Думаю, у трупа он уже весь израсходован. А вот если найдется доброволец, то уже одним своим поступком он докажет мою правоту.

– Неопровержимая логика, – улыбнулась Эйлин. – Принесите еще кофе, ладно?

На кухне Рендер налил кофе, добавил баккарди, выпил стакан воды и вернулся в комнату. Эйлин сидела в той же позе; Зигмунд тоже лежал, не шевелясь.

– А чем занимается Ваятель в свободное от Ваяния время? – спросила Эйлин.

– Тем же, чем и все простые смертные: ест, пьет, спит, разговаривает, встречается с друзьями, и не только с друзьями, путешествует, читает…

– А вы умеете прощать?

– Не всегда. Почему вы спросили?

– Простите меня. Я сегодня слишком резко обошлась с одной женщиной, ее фамилия де Виль.

– О чем же вы говорили?

– О вас. Она мне наговорила такого, что, кажется, право, лучше бы мне и не рождаться на свет. Вы собираетесь на ней жениться?

– Нет, брак – это нечто из области алхимии. Когда-то эта идея мне очень помогла, но теперь в ней нет необходимости.

– Хорошо.

– И что вы ей сказали?

– Выдала ее карту с результатами обследования. Диагноз: сука. Рекомендации: физиотерапия и хороший намордник.

– Вот как. – протянул Рендер.

– Она порвала ее и швырнула мне в лицо.

– Интересно, почему бы это?

Эйлин улыбнулась и пожала плечами, чертя пальцем на скатерти квадратный узор.

– «Вы, старики и молодые, ответьте, – что такое ад?» – вздохнул Рендер.

– Думаю, ад – это страдание от неспособности любить, – подытожила Эйлин. – Разве Достоевский не прав?

– Сомневаюсь. Я бы порекомендовал ему групповую терапию. Вот это бы для него было настоящим адом. В одной компании со своими вдруг ожившими персонажами.

Рендер поставил чашку на стол, отодвинул кресло.

– Уже собираетесь уходить?

– Мне действительно надо.

– Могу ли я соблазнить вас обедом?

– Да нет. Она встала.

– Сейчас, только накину пальто.

– Я могу добраться и сам, а потом отправлю машину по обратному монитору.

– Нет! Когда я слышу о том, что по городу разъезжают пустые машины, мне становится страшно. Последние две недели только об этом и говорят. К тому же, – добавила Эйлин, выходя в сводчатую дверь, – вы обещали мне Винчестерский собор.

– Хотите прямо сегодня?

– Если удастся вас уговорить.

Рендер остановился в нерешительности. Зигмунд поднялся и встал напротив, глядя прямо в глаза человеку. Он несколько раз открывал и закрывал пасть, но не издал ни звука. Потом пес повернулся и вышел из комнаты.

– Нет, – донесся голос Эйлин. – Побудь здесь, пока я не вернусь.

Рендер поднял пальто, надел, спрятав аптечку в карман.

Когда они шли через холл к лифту, Рендеру показалось, что он слышит очень слабый, доносящийся откуда-то издалека вой.

Это было единственное место, где Рендер точно знал: он – повелитель всего.

Он не был чужим в этих чуждых мирах, где время застыло, в мирах, где обитают цветы-любовники, а светила воюют друг с другом в небесах и, расколовшись на тысячи осколков, истекая пурпурной кровью, падают на землю, как разбитые кубки, где моря уходят вглубь, ища тайных подземных ходов, и где руки подымаются из пещер, размахивая факелами, пламя которых похоже на зыбкие призрачные лица, – долгий кошмар в зимнюю глухую ночь, когда лето ушло побираться по дорогам; все это было хорошо знакомо Рендеру, ведь он не раз, выбрав подходящий момент, отправлялся в эти миры в научные командировки и провел в них немало прекрасных минут. Одним движением пальца он мог пленять злых волшебников, вершить над ними суд по обвинению в государственной измене, казнить их и назначать им преемников. Ах!..

Но на сей раз, по счастью, это был скорее визит вежливости…

Он шел по лесной прогалине в поисках Эйлин. Он чувствовал ее присутствие повсюду и с каждой минутой все сильнее.

Раздвинув ветви, Рендер вышел на берег озера. Озеро лежало перед ним, холодное, голубое, бездонное, и маленькая стройная ива, в ветвях которой обычно появлялась Эйлин, отражалась в его поверхности.

– Эйлин!

Деревце качнулось ему навстречу.

– Эйлин! Явись!

Ива обронила несколько листьев, и, упав на зеркальную гладь воды, они разрушили мирно застывшее отражение.

– Эйлин?

Все листья, разом пожелтев, облетели, заколыхались на воде. Деревце застыло. Странный звук раздался в темнеющем небе – словно провода высоковольтной линии загудели в холодный осенний день.

Внезапно двойной ряд лун протянулся по небу. Рендер выбрал одну, дотянулся до нее, нажал. Как только он сделал это, другие луны поблекли, и кругом стало светлее; гул в воздухе смолк.

Рендер обошел озеро кругом, чтобы выгадать для себя небольшую передышку и предупредить обратное воздействие. Потом двинулся между сосен к тому месту, где должен был возникнуть собор.

В ветвях деревьев теперь было слышно птичье пение. Мягко повеял ветер. Присутствие Эйлин ощущалось достаточно сильно.

– Сюда, Эйлин. Сюда.

Она прошла рядом: зеленый шелк платья, отливающие бронзой волосы, глаза как расплавленный изумруд; на лбу у нее тоже было изумрудное украшение.

Мягко ступая по ковру хвои ногами в зеленых туфельках, она спросила:

– Что случилось?

– Ты испугалась.

– Чего?

– Может быть, собора. А ты не ведьма? – Рендер улыбнулся.

– Вообще да, но сегодня у меня выходной.

Он рассмеялся. Взял ее за руку, и они пошли вокруг острова пышной зелени, и там, в глубине, на поросшем шелковистой травой холме, увидели собор – тот рос, раздвигая ветви, тянулся вверх, вот уже показался в небе над вершинами деревьев, гулко вздыхая органными трубами, отражая снопы солнечных лучей.

– Держись крепче, теснее контакт, – сказал Рендер. – Экскурсия начинается.

Они приблизились и вошли.

«…Ряды мощных, как древесные стволы, колонн строго упорядочивают внутреннее пространство», – начал Рендер. – Цитирую по путеводителю. «Взгляните на северный трансепт…»

– «Зеленые рукава», – прервала Эйлин. – Орган играет «Зеленые рукава».

– Верно. Но только я тут ни при чем. «Обратите внимание на зубчатые капители…»

– Подойдем поближе. Мне нравится эта музыка.

– Хорошо. Тогда вот сюда.

Рендер чувствовал, что что-то не так, хотя никак не мог определить, что именно.

Мир кругом по-прежнему казался устойчивым, прочным…

И вдруг что-то гулко ухнуло в небе над собором. Рендер улыбнулся – теперь он наконец понял: произошло нечто вроде оговорки – на мгновение он спутал Эйлин с Джилл, да, вот в чем было дело. Но тогда почему…

Алтарь казался вспышкой ослепительной белизны. Однако раньше его здесь вообще не было. От темных стен, смыкавшихся в вышине, веяло холодом. Свечи мерцали по углам и в высоких нишах. Орган стройно гремел под руками невидимого органиста.

Но Рендер не мог не чувствовать: что-то не так.

Он обернулся к Эйлин: зеленый конус высился у нее на голове, зеленая вуаль ниспадала на волосы тонкими складками. А на шее, плохо различимое в полутьме, было…

– Откуда это ожерелье? Откуда оно?

– Я не знаю, – улыбнулась Эйлин.

Кубок в ее руках мерцал, лучился розовым светом. Пучок отраженного света падал на кубок от лучистого изумруда, словно омывал его волнами прохладного ветра.

– Выпьете? – спросила Эйлин, протягивая кубок.

– Не двигайся, – приказал Рендер.

Он пожелал, чтобы стены рухнули, и они заколыхались в темноте.

– Не двигайся! – повторил Рендер еще более резким тоном. – Стой на месте. Попробуй не думать.

– Падите! – крикнул он.

Обломки стен разлетелись в разные стороны, кровлю сорвало и унесло в небо.

Эйлин и Рендер стояли посреди развалин, освещаемых слабым светом единственной тоненькой свечи. Ночь кругом была черной, как смола.

– Почему ты сделал это? – спросила Эйлин, все еще протягивая Рендеру кубок.

– Не думай. Постарайся ни о чем не думать, – сказал он. – Расслабься. Ты слишком устала. Твое сознание еле мерцает сейчас, как эта свеча. Ты едва борешься со сном. Едва стоишь на ногах. Твои глаза закрываются. Здесь мы уже все посмотрели, смотреть больше нечего.

Он приказал свече погаснуть. Свеча продолжала гореть.

– Я не устала. Пожалуйста, выпей.

Звуки органа донеслись сквозь ночную тьму. Но строй был уже иным. Рендер слышал его впервые.

– Мне нужна твоя помощь.

– Я готова сделать все, что угодно.

– Взгляни, луна! – Рендер указал на небо. Эйлин взглянула вверх. Из-за чернильно-черной тучи показалась луна.

– А вот еще и еще…

Луны выплывали одна за другой в темном небе, как нанизанные на нитку жемчужины.

– Последняя будет красной, – уверенно сказал Рендер.

В небе показалась красная луна. Тогда, протянув правую руку с вытянутым указательным пальцем так далеко, как только мог, Рендер попытался достать красный кружок.

Боль ожога заставила его отдернуть руку. Она безвольно повисла.

– Проснись! – закричал он изо всех сил. Красная луна исчезла, и белые исчезли вслед за ней.

– Пожалуйста, выпей.

Рендер выбил кубок из ее рук и отвернулся. Но Эйлин вновь стояла перед ним, по-прежнему протягивая ему кубок.

– Выпей.

Повернувшись, Рендер стремглав бросился в обступившую его тьму.

Это было похоже на бег по глубокому снегу. Решение было неправильное. Он допустил ошибку – бег лишь истощал его силы и увеличивал силы Эйлин. Бег истощал силы, отбирал энергию…

Рендер остановился. Кругом была тьма.

– Мир вокруг меня движется, – произнес он. – И я – его центр.

– Пожалуйста, выпей, – сказала Эйлин, и Рендер увидел, что он вновь стоит перед столиком на берегу озера.

Поверхность озера была черной, а луна отливала серебром, высокая и недосягаемая. В слабом пламени свечи, мерцавшей на столе, волосы и платье Эйлин тоже казались серебряными. На лбу у нее сияла маленькая луна.

На белой скатерти стояла бутылка «Романи-Конти» и широкий бокал. Он был полон, этот бокал, и ожерелье розовой пены вскипало до краев.

Рендера мучила жажда, а Эйлин была прекрасней, чем всегда, – изумруд на ее груди сиял, с озера повеяло прохладой, и было что-то во всем этом… что-то такое знакомое…

Он шагнул к ней, и сталь доспехов тихонько звякнула. Рендер потянулся к бокалу, но боль в правой руке была слишком сильной.

– Ты ранен!

Рендер медленно опустил взгляд.

Кровь текла из открытой раны на плече, стекала, капала с кончиков пальцев. Латы, закрывавшие плечо, были рассечены.

Он заставил себя отвести взгляд.

– Выпей это, любовь моя. Этот напиток излечит тебя. – Эйлин встала. – Я подержу бокал.

Рендер пристально следил, как она подносит бокал к его губам.

– Кто я? – спросил он.

Эйлин молчала, но что-то – легкий всплеск, донесшийся с озера, – ответило ему:

– Ты – Рендер, Ваятель.

– Да, помню, – сказал Рендер, и, как за соломинку, цепляясь за ту ложь, которая одна могла разрушить иллюзию, заставил себя выговорить: – Эйлин Шеллот, я ненавижу тебя.

Мир вокруг содрогнулся, словно сотрясаемый судорожными рыданиями.

– Чарльз! – вскрикнула Эйлин, и тьма мгновенно обступила обоих. – Проснись!

– Проснись! – кричал он, снова чувствуя жгучую боль от кровоточащей раны.

Теперь он стоял один посередине белой равнины – безмолвной, бескрайней. Она полого уходила к горизонту – туда, где кончался мир. Поверхность ее светилась, а вместо неба над головой было ничто. Ничто. Он был один. И эхо его собственного голоса донесло от пределов мира: «…ненавижу, ненавижу…»

Он упал на колени. Он знал теперь, что он – Рендер. И ему хотелось плакать.

Красная луна взошла над равниной, заливая бледным, мертвенно-бледным светом все пространство. Скалы отвесной стеной поднимались справа и слева.

Рендер поднял правую руку. Поддерживая больную кисть левой рукой, он вытянул указательный палец и дотянулся до луны.

И тогда из-за скал донесся скорбный вопль – нечеловеческий, полный угрозы, и одинокой тоски, и боли.

Рендер увидел, как, ступая по вершинам скал, сметая с них снежные лавины своим хвостом, бежал, объятый яростью, последний человек-волк, последний великий оборотень Севера – Фенрир, сын Локи.

Взметнувшись в небо, он проглотил луну – и опустился рядом с Рендером.

Его огромные глаза горели желтым огнем. Бесшумно ступая, он крался по равнине, по морозным белым полям, окружавшим скалы; и Рендер обратился в бегство: он бежал то вверх, то вниз по склонам холмов, по расщелинам и ущельям гор, пересекал долины, преодолевая леса сталагмитов и горные пики, – бежал через ледники и по руслам замерзших рек, все вниз и вниз, пока не почувствовал сзади горячего дыхания и не увидел, как разверзлась над ним огромная хохочущая пасть.

Тогда ноги его стали двумя светящимися реками, уносящими его прочь. Одним рывком он оставил весь мир позади и теперь скользил вниз по склону – все вниз и вниз, все быстрее и быстрее…

Прочь…

Он оглянулся.

Серый призрак прыжками несся за ним.

Рендер почувствовал, что он может в любой момент сократить разделяющее их расстояние. Надо было двигаться быстрее.

Все мелькало и кружилось вокруг. Начал падать снег.

Он мчался вперед. Впереди ломаным контуром обрисовалось темное пятно.

Он мчался вперед, разрывая снежную завесу, – казалось, что снежинки теперь падают не сверху вниз, а наоборот, снизу вверх, как поднимающиеся в воде пузырьки.

Он приближался к обломкам. Он приближался к ним, подобно ныряльщику, который не может крикнуть, чтобы не захлебнуться, – ведь тогда он уже не узнает, никогда не узнает…

Движение вперед стало неконтролируемым, неподвластным ему, словно на волне прилива. Наконец он приблизился и остановился.

Есть вещи, которые не меняются. Вещи, которые давно перестали существовать в вещном мире и одиноко стоят среди не внесенных ни в один календарь событий, выпав из потока, именуемого Время.

Рендер стоял перед обломками, и ему было уже все равно, даже если бы Фенрир прыгнул сейчас ему на плечи и выгрыз его мозг. Он закрыл глаза, но и это сейчас не могло помешать ему видеть. Не могло заставить его думать о чем-то другом.

Перед ним лежала умершая, и большая, часть его самого.

Раздался вой. Серая тень взметнулась в воздух. Сумрачно блеснули глаза, и окровавленные клыки впились в обломки машины, сминая сталь, дробя стекло…

– Нет! Чудовище! Пожиратель трупов! – крикнул Рендер. – Мертвые – это святыня! Мои мертвые для меня – святыня!

В руках его оказался скальпель, и он яростно и умело впился стальным острием в жилистую плоть, в напрягшиеся мускулистые плечи, в мягкое брюхо, рассекая прочные, как канаты, артерии.

Пот и слезы, мешаясь, текли по его лицу, пока он пластовал тушу чудовища, расчленяя ее, и кровь текла потоками, заливая искореженный остов и мертвые тела в нем, сочились адские животные соки, и вот уже вся равнина кругом корчилась, окрасившись в зловещий красный цвет.

Рендер упал ничком на смятый капот, и тот показался ему мягким, теплым и сухим. Он лежал, тихо всхлипывая.

– Не плачь, – сказала она.

И Рендер увидел, что он стоит, опершись на ее плечо, крепко обняв ее, на берегу черного, как смола, озера, а луна в небе словно сошла с росписи веджвудского фарфора.

Пламя свечи слабо колыхалось над столом. Она поднесла бокал к его губам.

– Пожалуйста, выпей!

– Да, я хочу пить!

Он одним залпом осушил бокал, и вино мягким струящимся светом растеклось по его телу. Оно согревало, и Рендер ощутил, как силы возвращаются к нему.

– Я…

– Ты – Рендер, Ваятель, – всплеском отозвалось озеро.

– Нет!

Он снова повернулся и бросился прочь, ища взглядом разбитый остов машины. Он должен был быть там, он должен был вернуться…

– Ты не можешь.

– Могу! – крикнул он. – Могу, если попытаюсь… Желтые языки пламени прошили душный воздух.

Как желтые змеи, они обвивались вокруг его ног.

И вот, колыхаясь в сумрачном мареве, показалась огромная, как башня, двухголовая фигура Врага.

Осыпь мелких камней прошуршала сзади. Невыносимый запах впился в его ноздри, ударил в голову.

– Ваятель! – прорычала одна из голов.

– Ты вернулся, чтобы рассчитаться со мной! – проревела другая.

Рендер глядел, вспоминая.

– Мне ничего от тебя не нужно, Таумиель, – сказал он. – Я уже победил тебя и сковал цепями для… для Ротмана, да, это был Ротман, каббалист.

Он начертал в воздухе пентаграмму.

– Возвращайся в Клипот. Я изгоняю тебя.

– Клипот – здесь!

– …Именем Хамаэля, ангела крови, именем Элохима Гебора, всеми силами небесными заклинаю тебя и приказываю тебе исчезнуть!

– На этот раз не выйдет! – Обе головы захохотали. Чудовище двинулось на Рендера.

Он отступал шаг за шагом, и желтые змеи обвивались вокруг его ног, а за спиной разверзлась бездна. Мир был похож на загадочную мозаику, рассыпающуюся по частям. Рендер видел, как они смешиваются в беспорядке.

– Сгинь!

Ревущий хохот двух голов был ему ответом. Рендер запнулся.

– Сюда, любовь моя!

Она стояла у входа в небольшую пещеру справа от него.

Рендер покачал головой и продолжал отступать к разверзшейся сзади бездне.

Таумиель ринулся вперед. Рендер покачнулся на краю.

– Чарльз! – раздался пронзительный женский крик, и мир распался на куски от рыданий.

– Что ж. Значит, Vernichtung, – откликнулся Рендер, уже падая. – Я спешу к тебе, во тьму.

Все оборвалось.

– Я хочу видеть доктора Чарльза Рендера.

– Очень жаль, но это невозможно.

– Я просто с ног сбился, пока его искал. Хотел его поблагодарить. Он сделал из меня другого человека, понимаете! Он изменил мою жизнь!

– Очень жаль, мистер Эриксон, но я еще утром, когда вы звонили, сказал – это невозможно.

– Сэр, я – Представитель Эриксон, когда-то Рендер оказал мне огромную услугу.

– А теперь ваша очередь. Поезжайте домой.

– Вы не имеете права так со мной разговаривать!

– Имею. Пожалуйста, оставьте его в покое. Может быть, через год…

– Всего несколько слов могут сделать настоящее чудо…

– Вот и поберегите их!

– Что ж… извините…

Это было красиво: море, как влага, выплеснувшаяся из огромного кубка, дымилось и розово переливалось в лучах зари, – но он знал, что скоро это должно кончиться. А следовательно…

Он спустился по узкой лестнице башни и вошел во двор. Подойдя к увитой розами беседке, заглянул внутрь, где посередине на грубом соломенном ложе лежал царь, и сказал:

– Приветствую вас, милорд.

– Приветствую тебя, – отозвался рыцарь. Кровь сочилась у него из раны и, блестя на латах, стекала и капала с кончиков пальцев. Кровь пропитала землю, забрызгала цветы и траву.

– Как ваше здравие, милорд? Рыцарь покачал головой.

– Моя надежда истекает кровью.

– Но близок ожиданию конец.

– Что ты хочешь этим сказать? – Рыцарь приподнялся и сел.

– Корабль. Там, в море, показались паруса. Рыцарь встал, прислонившись к обомшелому стволу.

Голос слуги, широкоплечего, бородатого, звучал хрипло, по-варварски грубо.

– Как черный лебедь перед бурей, он стремится назад – в свое гнездо.

– Черный, ты сказал? Черный?

– Паруса его черны, лорд Тристан!

– Ты лжешь!

– Желаете взглянуть? Взгляните сами! Слуга указал в сторону моря.

Земля под ногами вздрогнула, мир пошатнулся. Пыль взвилась и осела. С того места, где они стояли, был виден корабль, спешивший к пристани под черными, как ночь, парусами.

– Нет! Ты солгал! Смотри – они белые!

Свет зари плясал на водной ряби. Тени бежали, рассекаемые парусами.

– Что за чушь! Черные! Они должны быть черными!

– Белые! Они белые!.. Изольда, ты верна мне! Ты вернулась!

И рыцарь бегом бросился к пристани.

– Вернитесь!.. Ваша рана!

Корабль под белыми парусами приближался к берегу в лучах солнца, похожего на красную кнопку. Слуга быстро нажал ее.

И пала тьма.