Текст книги "Женщина Габриэля"

Автор книги: Робин Шоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Она словно попала обнаженной под летний проливной дождь.

Виктория всем своим существом инстинктивно потянулась к его теплу.

На расположенной в нише медной полке лежали кусок мыла и бутылочка – Виктория поднесла ее к себе – шампуня. Из-за пара она не смогла разобрать надпись на этикетке, зато мыло определила по запаху – это было его мыло. Его шампунь.

Мужчины, который обещал защитить ее. Если сможет.

Виктория сначала вымылась мылом Габриэля, затем – его шампунем.

Закончив мыться, она подняла лицо под струи летнего ливня и стояла так до тех пор, пока не кончилась вода в термостатическом смесителе.

В течение нескольких коротких мгновений она наслаждалась ощущением чистоты. Но и это, как все в ее жизни, вскоре ушло.

Ее наслаждение.

Ее чистота.

Виктория открыла глаза и устремила взгляд на меднокожую женщину с темными гладкими волосами.

Медные панели были покрыты капельками воды, словно окна после дождя.

Серебристая вода извилистыми ручейками медленно стекала по телу меднокожей женщины; ее очертания были размыты, сюрреалистичны, бесстыдно чувственны.

Женщина перед осуждением мужчиной.

Удивительно, но созерцание меднокожей женщины породило в Виктории чувство вседозволенности. Даже тогда, когда она вышла из медной пещеры, иллюзия силы не пропала.

Бледно-голубое полотенце, висевшее на деревянной вешалке рядом с ванной, было мягким, толстым, дорогим.

Виктория вытерлась полотенцем Габриэля.

Зеркало над мраморной раковиной было запотевшим, не способным изменить бледный образ с темными волосами на меднокожее отражение, как в душе.

Виктория Чайлдерс на несколько мгновений перестала существовать.

Несколько серебристых волосков застряли между зубьями гребня из слоновой кости.

Резкая боль пронзила ее грудь.

«Вы не хотите меня», – обвинила она Габриэля.

«Вы бы удивились, узнав, чего я хочу», – ответил он.

Виктория причесалась гребнем Габриэля. Ее потемневшие от воды пряди смешались с его серебристыми волосами.

Горячие слезы обожгли глаза.

Твердо решив сохранять иллюзию самообладания, Виктория открыла верхний ящик под мраморной раковиной. Ее внимание привлекла зубная щетка с рукоятью из слоновой кости.

Зубная щетка Габриэля.

Ее собственная деревянная зубная щетка была в ридикюле вместе с письмами и небольшим гребнем, зубья которого имели разную длину и размер.

Прошлой ночью на обеденном подносе стояли две чашки au chocolat. Возвращался ли Габриэль после того, как Виктория легла спать?

Выпил ли он вторую чашку au chocolati?

Что именно тот мужчина сделал с ним, из-за чего Габриэль не может прикоснуться к женщине?

Тщательно осмотрев ящик из атласного дерева, она нашла еще одну зубную щетку, точно такую же, как и у Габриэля. Было не похоже, чтобы ею кто-нибудь пользовался.

Виктория почистила ей зубы. Чтобы сполоснуть рот, она воспользовалась стаканом Габриэля, стоявшим рядом с мраморным умывальником.

Виктория была чистой, какой она не была уже многие месяцы. Это было возбуждающе.

Ее панталоны были все еще мокрыми. Оставалось только ждать, пока они высохнут. И надеть платье, которое было не таким уж чистым, не смотря на все ее попытки сохранить его таковым.

Дрожа от холода и ощущая прилипшие к спине и ягодицам влажные волосы, Виктория открыла дверь ванной комнаты.

За которой уже не было темноты.

Яркий электрический свет заливал спальню.

Маленькая женщина с огненно-рыжими волосами стояла около стула, на который Виктория положила свое платье прошлой ночью. На маленькой головке с элегантно завитыми волосами красовалась небольшая изящная голубая шляпка с пером павлина. Позади нее в зеркале-псише отражалась такая же изящная женщина с огненно-рыжими волосами, ее со вкусом подобранная голубая шляпка и перо павлина.

Обе женщины с презрительным выражением на лицах держали на расстоянии от себя шерстяное платье Виктории, будто боялись, что в нем водятся паразиты. Узкая спина гостьи была напряжена; ее румяное морщинистое лицо выражало крайнюю степень отвращения.

Едва Виктории осознала присутствие незваной гостьи, как женщина подняла глаза. Они уставились друг на друга в молчании: одна – шокировано, другая – критически.

Женщина с огненно-рыжими волосами рассматривала ее так же, как и те мужчины и женщины, что присутствовали на аукционе.

Шок уступил место возрастающему гневу.

Женщина не имела права судить Викторию – ни ее действия, ни ее одежду.

На шее гостьи блестело жемчужное ожерелье. На те деньги, что оно стоило, можно было бы накормить всех бездомных Лондона.

Виктория могла спрятаться в ванной или прикрыть себя руками.

Или забрать то, что принадлежит ей.

Гордость.

Чувство собственного достоинства.

Свое платье.

Она подошла к женщине и резко выдернула из ее несопротивляющихся рук коричневое шерстяное платье.

Женщина была небольшого роста, не выше пяти футов; Виктории пришлось наклонить голову, чтобы взглянуть на нее с высоты своих пяти футов и восьми дюймов.

Прижимая платье к груди так, чтобы коричневая шерсть прикрывала тело от плеч до щиколоток, Виктория отступила с вновь обретенным чувством собственного достоинства.

– Боюсь, вы попали не в ту спальню, мадам, – холодно сказала она.

– Madame, – властно поправила ее женщина. – Я мадам Рене.

Она говорила так, будто была как минимум членом французской королевской семьи или, по меньшей мере, ее имя должно было что-то значить для Виктории.

– Тем не менее, madame, – огрызнулась Виктория, – сейчас вы находитесь в моей спальне. Поэтому будьте так любезны, покиньте ее.

– Эта chambre de coucher, мадмуазель, принадлежит не вам, а месье Габриэлю. У меня нет такой привычки, ходить по домам. Vite… не будем терять время даром. У меня есть клиенты, которые ждут меня.

Клиенты… мужчины?… которые ждут ее?

Эта женщина – проститутка?

Более сильные, чем у Виктории, руки вырвали шерстяное платье.

На одно мгновение Виктории показалось, что это Габриэль незаметно подкрался к ней сзади и выхватил ее одежду. Но в комнате не было никого, кроме изящной женщины неопределенного возраста, элегантно одетой по последней моде, и тридцатичетырехлетней бывшей гувернантки, на которой не было ничего, кроме мокрых слипшихся волос.

Женщина, которая назвала себя мадам Рене, обошла вокруг Виктории.

Виктория неотрывно следила за ее перемещениями, полная решимости вернуть свое платье.

Внезапно теплые руки приподняли и сжали ее грудь.

– У вас сносная грудь, мадмуазель. – Мадам Рене отпустила грудь Виктории, чтобы достать из бокового кармана рулетку. Отмерив ленту необходимой длины, она натянула ее своими маленькими узкими руками. На указательном пальце ее правой руки сверкнул бриллиант размером с голубиное яйцо. – Но у вас нет бедер и ягодиц. Поэтому в первую очередь нам нужны платья, которые будут подчеркивать вашу грудь, oui? А затем мы добавим объем на бедра и ягодицы.

Виктория в немом изумлении уставилась на маленькую женщину. Мужчины тискают женскую грудь; женщины не тискают друг друга.

Шерстяное платье лежало на полу между ними.

Виктория забыла о гордости.

Да, она стояла обнаженной перед Габриэлем. Но сейчас она не собиралась выставлять напоказ свое обнаженное тело женщине, которая хватала ее за грудь.

Виктория нагнулась, чтобы поднять платье.

Маленькая нога в кожаном ботинке отбросила его в сторону. Виктория, не отрываясь, смотрела, как ее одежда скользит по натертому до зеркального блеска деревянному полу.

– Вы сейчас на моем попечении, мадмуазель. – Многолетняя уверенность в своем праве повелевать прозвучала в голосе старой женщины. – Я не потерплю, чтобы моя женщина ходила в лохмотьях.

На моем попечении… моя женщина.

Неужели Габриэль хочет, чтобы ее обучили работе проститутки?

Взгляд Виктории поймал отражение свисающей груди на полированном деревянном полу. Остро осознавая всю уязвимость своего положения, Виктория разогнулась, ощущая, как тонкий ручеек холодной воды проложил себе дорогу между ее ягодиц.

Она сжала руки в кулаки.

– Мадам Рене, мне не нужна сводница.

Старая женщина выпрямилась во весь свой рост.

– Я – сouturiere, мадмуазель.

Модистка.

Габриэль сказал, что его дом не бордель. Тогда что здесь делает модистка?

– Madame, здесь явно какая-то ошибка, – ответила Виктория, ощущая при этом, как затвердели от холода ее соски. – Я не посылала за…сouturiere.

Задумавшись, гостья прикрыла свои желтовато-коричневые глаза.

– C’est vrai, – ответила она.

– Что правда? – резко спросила Виктория, подавляя в себе инстинктивное желание прикрыться руками.

– Месье Габриэль, он не может, – как вы англичане это говорите, – достигнуть эрекции с женщиной.

Перед мысленным взором Виктории возникла картина из недавнего прошлого: стоящий над ней Габриэль, его черные шелковые брюки, эхо ее слов, эхо его слов.

Ему было больно говорить ей правду. Но это его не остановило.

Как эта женщина смеет судить Габриэля?

За пронзительным взглядом гостьи угадывалось напряжение от едва сдерживаемого гнева.

Была лишь одна причина, по которой эта властная женщина пришла сюда. «Эта chamre de coucher…принадлежит месье Габриэлю».

– Месье Габриэль послал за вами, – проницательно заметила Виктория.

Женщина склонила свою голову на бок.

– Оui, он послал за одной из моих швей.

Но он не посылал именно за мадам Рене.

– А вы захотели лично удостовериться, что это за женщина, которую он купил, – высказала предположение Виктория.

– Весь Лондон хочет увидеть женщину, которую купил себе месье Габриэль, мадмуазель.

Чтобы они могли осудить его. Как он уже осудил себя сам.

– Вы достигли своей цели, мадам Рене, – резко ответила Виктория. – А теперь, пожалуйста, уйдите. Своим клиентам вы можете сообщить, что месье Габриэль не испытывает проблем с сексуальным влечением к женщине.

И то, что у Виктории сносная грудь, но нет бедер и ягодиц.

В глазах мадам Рене засветилось любопытство.

– Вы разозлились.

Виктория не видела смысла отрицать это.

– Я не люблю досужие сплетни, мадам.

Виктория лишилась работы из-за лжи. А сейчас это может стоить ей жизни.

– Сплетни не могут ранить того, у кого нет имени, мадмуазель, – спокойно возразила мадам Рене.

Виктория уже давно приучила себя к подобному снобизму.

– Но у месье Габриэля есть имя, – ответила она.

Внезапно модистка напомнила ей яркую любопытную птицу… хищную птицу.

– И вы думаете, что эти сплетни могут его ранить? – спросила с любопытством мадам Рене.

– Я думаю, мадам, – тон Виктории не предполагал дальнейшее обсуждение этого вопроса, – что любой человек чувствует себя нехорошо, когда его частная жизнь является предметом обсуждений.

– Mais месье Габриэль – не любой человек, est-il?

– Нет, не любой, – холодно согласилась Виктория, ощущая, как немеет от холода ее тело. – Если бы он был таким, как все, он бы не дожил до сегодняшнего дня.

Мадам Рене подняла свою голову; перо на ее шляпке согласно закачалось.

– Да, не дожил бы, – отрывисто сказала модистка.

Виктория удивленно моргнула.

На одну секунду глаза модистки загорелись одобрением, которое мгновенно сменилось самодовольным снисхождением.

– Вам повезло, мадмуазель. Месье Габриэль – très rich. Не каждый может позволить себе мои платья.

Платья…

Габриэль нанял швею, чтобы та сшила ей платья.

Перед глазами Виктории возник образ чего-то женственного, воздушного, сделанного из шелка и атласа.

Внезапное желание иметь новую одежду было сродни физической боли.

Реальность в виде лежащего на полу мятого коричневого платья вернула ее на землю.

Ей не нужна милостыня.

– Спасибо, но мне не нужны новые платья, – холодно сказала Виктория. – Если вы простите меня…

Желтовато-коричневые глаза хитровато блеснули.

– Если вы прогоните меня, мадмуазель, то лишь увеличите число догадок о способностях месье Габриэля.

Виктория сопротивлялась попытке мадам Рене манипулировать ею.

Шантаж – это цена греха. Слова Габриэля.

– Вы шантажируете меня, мадам Рене?

– Вы все еще девственница, мадмуазель, – заявила в ответ модистка.

Виктория почувствовала, как сжались мышцы ее влагалища.

– Вы ошибаетесь, madame.

– Мадмуазель, если бы месье Габриэль занимался с вами любовью, у вас бы глаза сияли от удовлетворения, ваши груди, рот и половые губы были бы опухшими. Смею вас уверить, он не прикасался к вам.

«Половые губы», – прозвучало внутри Виктории. Она почувствовала, как набухла промежность между ее бедрами.

Виктория обняла себя руками, инстинктивно сжав ноги.

– А вы, естественно, не сможете умолчать об этом, – язвительно сказала она.

– Он был un prostituee, мадмуазель. – Ей не нужно было уточнять о том, кому Габриэль предоставлял свои услуги.

– Я знаю, кем раньше был месье Габриэль, – холодно возразила Виктория.

– Да, но знаете ли вы, кем он является сейчас? – спросила модистка.

Как долго она должна стоять обнаженной перед этой женщиной, когда каждый недостаток ее тела столь отчетливо виден в ярком электрическом свете?

– Он хозяин этого дома, – сухо ответила Виктория.

– Он – неприкасаемый ангел, мадмуазель, – поправила ее мадам Рене. – И он нанимает людей, подобных нам. Но не всем из нас так везет.

Подобных нам.

Виктория инстинктивно устремила свой взгляд к жемчужному ожерелью на шее женщины.

– Но вам повезло, – импульсивно сказала она.

– Oui, я достигла très успеха. Большинство проституток, мадмуазель, умирают из-за болезней или нищеты. Вы знаете, что такое нищета; я вижу это в ваших глазах. Очень немногие мужчины – или женщины – способны заплатить ту сумму, что была заплачена за вас прошлой ночью.

Но Габриэль заплатил две тысячи фунтов не за то, чтобы заниматься с ней любовью.

Холод, что внезапно пронзил Викторию, не имел никакого отношения к отсутствию огня в камине и к мокрым волосам, прилипшим к спине.

Мужчине, который предложил сначала сто пять, а затем одну тысячу фунтов, нужна была ее девственность… или ее жизнь?

– А женщины покупали… услуги месье Габриэля? – спросила Виктория, испытывая непреодолимое желание узнать правду.

Не в состоянии остановить рвущиеся с губ вопросы.

– Oui. – Глаза мадам Рене подернулись пеленой воспоминаний. – Он и месье Мишель были знамениты на весь Лондон. Les deux anges.

Два ангела.

По-английски «Мишель» – это Майкл.

«Габриэль был Божим посланником», – сказала Виктория.

«Майкл был его избранником», – ответил Габриэль.

Неужели это он был тем человеком, который заставил Габриэля страдать?

Неужели Майкл был тем мужчиной, который сначала предложил сто пять, а затем одну тысячу фунтов?

– Этот месье Майкл… он и Габриэль… они были соперниками?

– Они были друзьями.

– А сейчас?

– Есть узы, мадмуазель, – загадочно ответила модистка, – которые невозможно разорвать.

За исключением смерти.

Виктория отпрянула от мадам Рене.

– Вы увидели меня, madame, – едкая ирония прозвучала в голосе Виктории. – Теперь вы можете уходить.

Иначе она окоченеет от холода или загнется от усилий держать собственные руки по швам, пытаясь не поддаться инстинктивному желанию прикрыться ими.

Мадам Рене не шелохнулась.

– Вы разочаровываете меня, мадмуазель.

Грудь Виктории ныла – от давления ее рук. Не было ни одной причины, почему ее должно волновать, что там себе думает эта couturiere.

– Приношу свои извинения, – жестко ответила Виктория.

– Я думала, что вы храбрая женщина.

– В истории часто путают безрассудство и героизм.

– Нужно обладать немалым мужеством, чтобы любить такого мужчину, как Габриэль.

«Что, если я хочу больше, чем ваша девственность?»

Но у Виктории, кроме невинности, не было ничего, что она могла бы предложить мужчине.

– Месье Габриэль купил меня не для того, чтобы я любила его, – возразила Виктория.

Глаза мадам Рене неодобрительно сузились; бриллиант на указательном пальце, вторя ей, сверкнул с осуждением.

– Месье Мишеля прозвали так из-за его способности доставлять наслаждение женщине.

Виктория почувствовала, как замерло ее сердце.

– И как можно назвать мужчину с учетом его способности доставлять наслаждение женщине? – вежливо спросила она.

– Он известен под именем Michel des Anges.

Ангел Мишель.

– Ангелы не оказывают интимных услуг, madame.

Мадам Рене не задел цинизм в словах Виктории.

– Мы, французы, говорим, что испытать оргазм – значит voir leas anges – увидеть ангелов.

Габриэль говорил, что оргазм – значит la petite mort – маленькая смерть.

Пристальный взгляд модистки, как и глаз на пере павлина, не отрываясь, следили за ней. Они как будто что-то искали…

– Некоторые женщины, мадмуазель, – намеренно сказала мадам Рене, – утверждают, что месье Габриэль искусней в этом деле, чем его друг.

Холод, что окутал Викторию с головы до ног, исчез в поглотившем ее тело пламени.

– Madame, простите меня, но я не нахожу возможным продолжать нашу беседу до тех пор, пока я не буду одета.

Мадам Рене пожала плечами.

– Мы женщины, мадмуазель. А месье Габриэля не задевает вид обнаженного женского тела.

– Месье Габриэль какое-то время не был с женщиной.

Зачем она это сказала?

– Out.

– Я не знаю, как соблазнить мужчину.

«Я не знаю, как соблазнить мужчину», – эхом отразилось от стен холодной спальни.

Глаза мадам Рене удовлетворенно заблестели.

– Tournez autour, мадмуазель, et je vous montrerai comment seduire un home.

Виктория автоматически перевела слова модистки: «Повернитесь… и я покажу вам, как соблазнить мужчину».

Ее живот сжался в странном предчувствии.

Пристальный взгляд мадам Рене молчаливо предлагал Виктории быть женщиной.

Любить мужчину, который отвергает любовь.

Виктория повернулась и посмотрела на себя в зеркале-псише.

Из глубины отражения на нее пристально смотрели серебристые глаза.

Глава 9

Виктория не слышала, как Габриэль вошел в спальню. Но он был там.

Раньше Виктория не ощущала его присутствия. А сейчас она всем телом чувствовала Габриэля: своей сносной грудью, своими бедрами и ягодицами, которых нет…

Трое наблюдали за Викторией: мадам Рене – женщина, одетая в синее платье с огненно-рыжими волосами, чей блеск изящно оттеняла маленькая шляпка с качающимся пером павлина; сама Виктория – обнаженная женщина, тело которой облепили почерневшие от воды волосы; и Габриэль – мужчина со скрытым в тени лицом, алебастровая кожа которого сливалась с белизной рубашки, расстегнутой возле горла.

Мадам Рене ждала, чтобы увидеть, насколько храброй была Виктория.

Виктория ждала, что сейчас она провалится сквозь землю от стыда.

А чего ждал Габриэль?

– Поднимите руки, мадмуазель, чтобы я могла снять ваши мерки.

Голос мадам Рене звучал так, словно он шел откуда-то издалека. Ее намерения были абсолютно прозрачны.

Она хотела, чтобы Виктория позировала перед Габриэлем.

Она хотела, чтобы Виктория соблазнила мужчину, который получил известность благодаря своему умению обольщать; мужчину, который не прикасался к женщине уже четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней.

Виктория подумала обо всех тех годах, когда она жила в чужих домах, заботилась о чужих детях, получала деньги из рук чужих мужей.

У нее не было ни дома, ни детей, ни мужа.

Дом Габриэля был публичным заведением; он нанимал проституток, которым повезло меньше, чем ему, и не было никого, кто бы мог обнять его.

Темноволосая женщина в зеркале-псише подняла свои руки. Виктория почувствовала, как поднялась ее грудь и затвердели соски.

«Сносная грудь», – как сказала модистка.

Серебристые глаза в зеркале смотрели на грудь Виктории, оценивая ее форму, полноту.

Соблазнительность.

Находит ли и он, как мадам Рене, ее грудь сносной?

Мадам Рене сделала шаг вперед. Она развела руки и обхватила грудную клетку Виктории.

Опоясывая ее.

Прикасаясь к ней.

Чувствуя, как мерная лента сжимает грудь, Виктория наблюдала за игрой света на своей коже. Она чувствовала, как ее тело бросает то в жар, то в холод.

Острое осознание Викторией своего положения отражалось в глазах Габриэля.

«Как долго он стоял в дверном проеме, слушая, наблюдая?» – с замиранием сердца подумала Виктория.

Почему не сообщил о своем присутствии?

Почему не запретил говорить о нем?

Виктория перевела дыхание.

Она никогда не была храброй.

Возможно, с этим мужчиной она может позволить себе быть той, кем никогда не была до сих пор.

– Мадам Рене, вы сказали, что если бы месье Габриэль занимался со мной любовью, то мой рот, моя грудь и мои… – Виктория запнулась в нерешительности. Она заглянула в серебристые глаза, внезапное спокойствие в которых придало ей необходимой смелости. – И мои половые губы набухли бы.

Освободившись от давления мерной ленты, соски Виктории вернулись в исходное положение. Отчетливый скрип грифеля карандаша по бумаге неприятно отозвался в ее позвоночнике.

– Вы видели… женщин… таких… обнаженных… после того, как они провели с ним ночь?

Виктория почувствовала, как в кожу левой подмышки впился металлический наконечник сантиметра, немного теплый от рук мадам Рене.

Пристальный взгляд серебристых глаз остановился на ее левой подмышке.

– Видела, мадмуазель.

Пригладив сантиметр искусными пальцами, мадам Рене измерила расстояние между подмышкой и запястьем Виктории.

Пристальный взгляд серебристых глаз, не отрываясь, следил за руками модистки.

Грудь обнаженной женщины в зеркале поднималась и опускалась; легкие Виктории поочередно наполнялись воздухом и выпускали его.

– Он… он был… нежен с женщинами? – спросила Виктория.

Она не узнала собственный голос.

Он был хриплым от желания.

Или, возможно, от страха.

Мадам Рене убрала сантиметр.

Серебристые глаза поймали выжидающий взгляд Виктории.

– Un prostitute, мадмуазель, – ответила мадам Рене; ее голос был неестественно деловитым для такой в наивысшей степени не располагающей к деловитости ситуации, – ведет себя нежно или грубо в зависимости от пожеланий клиента.

Непрерывный скрип карандаша.

Виктория скорей почувствовала, чем увидела, как мадам Рене обошла ее сзади и остановилась справа; все ее внимание было сосредоточено на пристальном взгляде серебристых глаз.

Твердый металлический наконечник впился в правую подмышку.

Серебристый взгляд впился в нежную кожу и растущие там волоски.

Виктория облизнула губы, ощущая, какие они шершавые и потрескивавшиеся.

Чувство реальности неприятно задело ее.

Что она делает?..

– Конечно, женщина… женщина не получает удовольствия, когда мужчина груб с ней, – произнесла Виктория со сбившимся дыханием.

– Когда мы возбуждены, мадмуазель, нам не нужна нежность. – Одно мгновение Виктория все еще ощущала болезненное покалывание металлического наконечника на коже, секундой позже – оно исчезло, оставив за собой лишь прикосновение холодного воздуха. – Опытный мужчина – или женщина – знают, когда une petite боль усилит наслаждение.

Боль. Наслаждение.

«Во всяком удовольствии всегда есть боль, мадемуазель».

– А месье Габриэль… он знает, когда небольшая боль усилит… наслаждение женщины? – спросила Виктория.

– Знает, мадмуазель.

Во взгляде серебристых взгляд не было ни подтверждения, ни отрицания слов мадам Рене.

Горло Виктории необъяснимо сжалось.

Мужчина, который насиловал Габриэля, тоже знал, когда боль может принести удовольствие?

– Вы можете опустить руки, мадмуазель.

Виктория опустила руки.

Серебристые глаза в зеркале оценивающе смотрели, как опускается ее грудь.

Внезапно мадам Рене возникла между Викторией и ее отражением. А затем – элегантно одетая модистка с огненно рыжими волосами исчезла.

За приглушенным стуком послышалось шуршание шелка.

Виктория опустила взгляд.

Мадам Рене встала на колени перед Викторией. Ее лицо оказалось напротив туго завитых волос, которые обрамляли то место, где соединяются бедра.

Перо павлина раскачивалось из стороны в сторону.

– Раздвиньте ноги, мадмуазель.

Виктория заглянула в серебристые глаза и нашла в них столь необходимую ей смелость. Она раздвинула ноги.

Ледяной воздух ворвался в нее.

Что-то более материальное, чем воздух, прикоснулось к ее животу – перо павлина. В то же время в основание ее правого бедра впечатался металлический наконечник… близко, слишком близко к женской плоти, которая вдруг болезненно набухла.

Виктория невольно вздрогнула.

Теплые пальцы прочно удерживали металлический наконечник на одном месте. Или это серебристые глаза в зеркале не позволяли ему сдвинуться.

Пристальный взгляд Габриэля обжигал… рот Виктории, грудь Виктории, половые губы Виктории.

– Какой тип… – Виктория с силой заставила себя сосредоточиться на предложении, а не тонуть во взгляде серебристых глаз и расслабляющем жаре, который они вызывали. – …женщин предпочитал месье Габриэль? – спросила она, зажатая между мужчиной, который застыл позади нее, и женщиной, которая встала на колени на полу перед ней.

– Месье Габриэль предпочитает, – проворные пальцы, слегка прикасаясь, откладывали сантиметр по внутренней стороне бедра – Виктория втянула холодный воздух – минули изгиб икры, остановились на лодыжке, – то, что нравится любому мужчине, мадмуазель, – ответила модистка обманчиво отсутствующим голосом.

Но мадам Рене не отвлекали ни снятие мерок, ни разговор, который она вела. Она точно знала, что она делает. Для Виктории.

Для Габриэля.

Внезапно ощущение присутствия чужих пальцев пропало… с основания бедра Виктории… с ее лодыжки. Скрип карандаша по бумаге неприятно отдавался на коже.

Серебристые глаза в зеркале подстрекали Викторию продолжить.

«Как далеко вы намерены зайти в этой игре, мадмуазель?» – спросил он.

«Дальше, чем зашла сейчас», – подумала Виктория.

– И что же нравится мужчинам, мадам Рене? – неуверенно спросила она.

Скрип карандаша пропал, но его эхо все еще отдавалось где-то в ее ушах.

Металлический наконечник впился в основание ее левого бедра. Виктория ощутила его холодное прикосновение.

– Мужчины хотят, чтобы их желали. – Серебристые глаза в зеркале, не отрываясь, следили за пальцами мадам Рене, которые измеряли внутреннюю поверхность бедра Виктории, изгиб ее икры. – Не только ради секса с ними, но и за то, какие они есть. Мужчины, мадмуазель, хотят, чтобы их любили. Так же, как и мы, женщины, хотим, чтобы нас любили, oui?

Мадам Рене поднялась столь же стремительно, как и опустилась.

– Maintenant, уберите, s’il vous plait, волосы со спины.

Виктория медленно подняла руки, все выше и выше, завела их за спину и собрала волосы на голове.

Они были холодными, мокрыми и тяжелыми.

Ее грудь была холодной, тяжелой и набухшей.

Взгляд, наблюдающих за ней серебристых глаз, был холодным, суровым и напряженным.

«Он – хозяин», – говорили они. «Он – шлюха», – предупреждали они. «Он – убийца», – угрожали они.

Она смотрела на неприкасаемого ангела.

– Как женщина любит мужчину, madame?

Сантиметр соединил лопатки Виктории.

– Она должна целовать его, чтобы показать, что хочет его?

В воздухе заискрились электрические разряды.

– Она должна ласкать его соски, чтобы доставить ему удовольствие? – Пальцы мадам Рене зажали один конец сантиметра на левом плече Виктории, а другой – на правом.

– Она должна принимать его в свое тело, чтобы показать, что ни ему, ни ей больше нет нужды быть одинокими?

Мадам Рене убрала свои руки.

– Мужское тело не сильно отличается от женского, мадмуазель. Им нужно то же внимание, что и нам, женщинам.

Долгий скрип карандаша. Нехватка кислорода.

– Женщина, мадмуазель, не боится исследовать тело мужчины, когда хочет узнать, что приносит ему удовольствие.

Майкл и Габриэль были друзьями.

«Ключ к пониманию Габриэля, – подумала Виктория, – лежит в этой дружбе».

– А месье Мишель столь же одарен, как и Габриэль? – опрометчиво спросила она.

Ощущение опасности проникло сквозь эротическое напряжение.

«Ты зашла слишком далеко», – говорили ей серебристые глаза.

Каждый нерв в теле Виктории кричал ей об этом.

Металлический наконечник впился в кожу ее правого плеча.

– Они оба имеют репутацию des etalons, – сантиметр, твердо прижатый одним концом, прошел через спину Виктории до ее талии, – жеребцов.

Тепло пальцев мадам Рене исчезло; вместо него появился скрип карандаша.

Грудь Виктории поднималась и опускалась в такт биению ее сердца.

Ее поза ничего не скрывала от Габриэля, все было на виду: полнота ее груди, беззащитные подмышки, отчетливо выступающие ребра и подвздошные кости, темный треугольник волос.

Выглядывающие снизу темно-розовые губы.

То, что раньше бездействовало, сейчас набухло от желания.

Он видел это?

Модистка заметила это?

– Мужчине необходимо иметь большое достоинство, чтобы удовлетворить женщину? – спросила Виктория, ощущая биение сердца где-то у себя в горле.

– Non. Но того, кто работает un prostituee, сложно назвать обычным мужчиной. Женщины не хотят платить за un bite, который не длиннее их собственных пальцев, мадмуазель.

Un bite.

У Виктории не было проблем с пониманием французской речи модистки.

Называл ли Габриэль свой член un bite?

На каком языке он разговаривал с женщинами, которые его покупали: французском… или английском?

– Насколько большим должно быть у мужчины его достоинство, madame, чтобы его прозвали… жеребцом?

Металлический наконечник впился в кожу на левом плече Виктории. Мадам Рене, считая вслух, стала отмерять необходимые ей дюймы, отмечая их ногтями на сантиметре.

– Один дюйм… два дюйма… три дюйма… пять дюймов… – Острые ногти измерили расстояние между лопатками Виктории. Ей казалось, что нечто проникает в ее влагалище с каждый дюймом все глубже и глубже. – Шесть дюймов… семь дюймов… восемь дюймов… девять дюймов…

Виктория не могла дышать. Серебристые глаза в зеркале сменились видением мужского члена – члена Габриэля – восемь дюймов длиной, девять дюймов длиной…

– Мужчина должен иметь член, длиною как минимум девять дюймов, чтобы его прозвали жеребцом, мадмуазель, – твердо сказала мадам Рене. Внезапно пальцы модистки заскользили по спине Виктории и остановились на ее талии, где зафиксировали сантиметр. А затем все исчезло: видение мужского увеличивающегося органа, пальцы модистки, сантиметр.

Кроме серебристых глаз в зеркале.

Манипуляции мадам Рене отражались в его пристальном взгляде.

Габриэль сказал, что длина его члена больше девяти дюймов.

«Насколько больше?» – заинтересовалась Виктория.

– Мужчина когда-нибудь умолял вас о разрядке, madame? – спросила Виктория, ощущая себя такой хрупкой, что казалось, хватит лишь небольшого усилия, чтобы ее тело раскололось на множество осколков.

Жар во взгляде Габриэля превратился в серебристый лед.

– Это то, что делает un prostituee, мадмуазель, – дарит наслаждение. – Модистка записала мерки с непроницаемым лицом. – Le plus наслаждения – тем лучше, oui?

Чем больше наслаждения – тем лучше. Да.

– А… клиент когда-нибудь заставлял вас умолять, madame?

Гаррота сомкнулась вокруг ее шеи.

– Non, non, не двигайтесь, мадмуазель. Мне нужно снять эти последние мерки. Voila.

Виктория застыла.

Сантиметр сжал ее горло…

– Когда есть взаимное уважение и расположение друг к другу, – Виктория почувствовала, как ее спину щекочет теплое дыхание, – существуют тысячи способов, с помощью которых мужчина и женщина могут довести друг друга до такого состояния, когда кричишь в порыве страсти.