Текст книги "Женщина Габриэля"

Автор книги: Робин Шоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

…а затем Виктория оказалась на свободе.

Модистка сделала последнюю запись, быстро черкнув карандашом по бумаге.

Серебристые глаза в зеркале удерживали взгляд Виктории.

– А когда нет уважения… – Виктория сглотнула, ощущая сухость в горле, – …или расположения?

– Тогда это насилие над чувствами.

Мадам Рене сделала шаг назад.

– В то время как обольщение, мадмуазель, это искушение чувств. Это создание обнаженных образов словами. Это пробуждение в человеке предвкушения un baiser – поцелуя, une caresse – ласки, un embrassement – объятий… Вот что такое искусство обольщение, n’est-il pas, месье Габриэль?

– Oui, мадам Рене, – безразличным голосом согласился Габриэль.

За холодностью его глаз скрывались мысли, которые модистка осознанно ему внушила. Un baiser – о поцелуях. Une caresse – о ласках. Un embrassement – об объятиях.

Виктория представила себе мужскую плоть Габриэля – его bite – целующую ее, ласкающую ее, проникающую в нее. На восемь дюймов, девять дюймов… Габриэль представил себе женскую плоть Виктории, окружающую дюйм за дюймом его плоть.

Модистка искусно заставила их встать лицом к лицу с их желаниями.

– Я пришлю одежду для мадмуазель immidiatement, месье, – с удовлетворением в голосе сказала мадам Рене. – Au revoir, мадмуазель.

Виктория наблюдала в зеркале, как украшенная бахромой юбка мадам Рене с драпированным турнюром, вызывающе покачиваясь, направилась к выходу.

Внезапно Габриэль пропал из ее поля зрения. Француженка исчезла в дверном проеме, оставив за собой полностью одетого мужчину, который отвергал свои желания, и обнаженную женщину, которая откровенно продемонстрировала собственное распутство.

Виктория опустила руки. Холодные, мокрые волосы упали ей на спину.

Она повернулась, ощущая, как волосы укрыли ее голые плечи.

Габриэль стоял рядом с дверью. Его щетина оказалась той тенью, что скрывала лицо в зеркале. Она была того же темного цвета, что и его брови.

Он был одет в ту же белую шелковую рубашку, что и прошлой ночью. На ней не было воротничка. И манжет. И запонок.

Рубашка была помята, словно он спал в ней. Волоски того же цвета, что брови и щетина, выглядывали из ее v-образного выреза.

Виктория уставилась на завитки его темных волос. Их прикосновение, наверняка, щекотало бы женскую грудь.

Без всякого предупреждения перед ее глазами возник образ ванны-душа. Она вспомнила о двух форсунках, которые располагались под углом вниз на уровне ее бедер. Если бы она их подняла и повернула нужный кран, тогда вода из них била бы прямо между ее ног.

Виктория ощутила, как запульсировал ее клитор во внезапном понимании.

Она резко подняла голову.

Серебристые глаза наблюдали за ней.

– «Душ для печени»… Он нужен не для того, чтобы массировать печень? – спросила она, понимая всю глупость собственных слов.

Габриэль не сделал вид, будто не понял ее.

– Нет.

Виктория подумала о степенных, респектабельных людях, которые рассматривали ванну-душ в Кристалл Пэлас. Знали ли они, что тот душ, названный душем для массажа печени, на самом деле используется для мастурбации?

Она инстинктивно устремила взгляд на бедра Габриэля.

– Этот душ возбуждает мужчин?

Черный шелк пульсировал в такт пульсации ее тела.

– Не в такой степени, как женщин.

Его голос был холодным и спокойным.

Виктория резко подняла глаза и встретилась с серебристым взглядом.

– Но все же у вас есть «Душ для печени».

– Ванна-душ была доставлена сюда, уже оснащенная им.

– Это Майкл был тем мужчиной, чью цену вы перебили?

Волосы Виктории встали дыбом от электрического напряжения, излучаемого Габриэлем.

– Нет, – вежливо ответил он, – Майкл не был тем мужчиной, который предлагал за вас цену.

– Но Майкл был в зале, – не унималась Виктория.

– Майкл был в зале, – легко согласился Габриэль.

Но взгляд его серебристых глаз ни на минуту не давал обмануться легкостью его тона.

Les deux anges. Два ангела.

«Они соперники», – сказала Виктория.

«Они друзья», – поправила ее мадам Рене.

– Мужчина, чью цену вы перебили… Он – тот человек, который, как вы думали, послал меня к вам?

– Да.

«Если бы я не предложил цену за вас, мадемуазель, вы умерли бы намного худшей смертью, чем любая смерть от сулемы».

Часто поднимающаяся и опускающаяся грудь Виктории не давала обмануться ее показным спокойствием.

– Он тот человек, который, как вы думаете, убьет меня? – спокойно спросила она.

– Если я не буду защищать вас, – да.

Но Габриэль не знал, сможет ли он защитить ее.

– Как долго вы подслушивали? – спросила Виктория, прежде чем ощутила, что ее тело раскололось на множество осколков, не выдержав напряжения страха и желания.

– Достаточно долго, мадмуазель.

Достаточно долго для чего?

– Мужчины хотят, чтобы их любили?

– Я никогда не задумывался над этим, мадмуазель, – вежливо уклонился он от ответа.

Как не задумывалась и Виктория.

– Вы называете ваш… член… bite?

Электрический свет был слишком ярким.

– Нет, мадмуазель. – Габриэль никоим образом не показал, что она переступает границы дозволенного, лишь прикрытые на секунду глаза были ответом на ее дерзость. – Я называю его cock.[17]17
  Собственно, другое название «члена». В том числе это слово означает «кран, вентиль; петух».


[Закрыть]

– Вы достигаете эрекции с женщинами?

– Я не был с женщиной более четырнадцати лет, – прямо ответил он.

– Я не невежда, сэр. – Ногти Виктории впились в ладони. Удовольствие. Боль. – Я прекрасно понимаю, что для того, чтобы достичь эрекции, мужчине необязательно вступать в половые отношения с женщинами.

– Возможно, вам, мадмуазель, было бы лучше спросить, – сказал Габриэль неожиданно опасным, провокационным голосом, – достигал ли я эрекции с мужчинами.

Виктория почувствовала, что задыхается от холода в его глазах.

Она понимала, что рискует собственной жизнью.

– Достигали?

Габриэль двинулся к ней.

Сердце Виктории подпрыгнуло к горлу.

Габриэль остановился перед камином из атласного дерева.

Присев на корточки, он взял стоявший рядом с бронзовой кочергой совок из темно-серого чугуна и убрал в сторону золу, оставшуюся от огня, горевшего там прошлой ночью. Наклонившись вперед, он начал поочередно доставать кругляши дров из деревянного ведра: первый, второй, третий, – его рубашка то натягивалась, обрисовывая игру мускулов на его спине, то собиралась складками.

Он прятался.

Виктория знала это, потому что всю свою жизнь она только и делала, что пряталась.

– Почему вы говорите, что испытать оргазм, значит пережить la petite mort, а мадам Рене – значит voir les anges?

Габриэль внезапно поднялся и дотянулся до обсидиановой урны, стоявшей на каминной полке. Потом снова сел на корточки, широко раздвинув колени.

Черные шелковые брюки отчетливо обрисовывали упругие полушария его ягодиц.

Виктория почувствовала запах серы от зажженной спички. Крошечный желтый огонек разгорелся на полене, превратившись через несколько мгновений в оранжево-голубое пламя.

Виктория твердо решила для себя, сколько ей еще стоять сейчас перед ним обнаженной. И сколько ей придется это делать потом.

Она не будет стоять перед ним обнаженной ни секундой дольше.

Чувствуя, как примерзли к деревянному полу пальцы, Виктория развернулась. Восстановив равновесие, она сделала шаг в сторону коричневого шерстяного платья.

– Если вы поднимите эти жалкие обноски, мадмуазель, я заберу их у вас.

Виктория остановилась, чувствуя, как напряглись ее ягодицы.

Серебристые глаза в зеркале смотрели на нее сверху вниз. Она не слышала, как он поднялся.

– Вы хотели узнать, достигал ли я эрекции с мужчинами.

В его голосе не было и намека на какие-либо эмоции, но почему тогда внезапная боль сжала ее легкие?

– Да, – выдохнула она.

– Повернитесь, мадмуазель, и посмотрите мне в лицо, если хотите узнать правду.

Виктория медленно повернулась, преодолевая внезапную тяжесть в ногах. Распрямив плечи, она встретила его взгляд.

В котором не отразилось ровным счетом ничего.

– Мужчине, мадмуазель, не нужно испытывать желание, чтобы заниматься сексом. Все, что ему нужно, это твердый стержень.

Bite. Член. Стержень.

– Я, – она демонстративно вздернула подбородок, – не понимаю.

– Вас возбуждали прикосновения мадам Рене.

Виктория втянула воздух. – Как вы смеете…

– …потому что вы представляли, что это я прикасаюсь к вам.

Да.

Но она не произнесла это вслух.

– Половые органы, мадмуазель, это аппараты. – Цинизм в его глазах лишил их серебристого блеска. – Как мои ванна и душ. Если вы повернете кран, – он на секунду замолчал, давая возможность вникнуть в его слова… кран… пенис, – то потечет вода. И не имеет никакого значения, кто его повернул, мужчина или женщина.

Если все обстоит именно так, то почему в его глазах застыл такой холод?

– Вы хотите сказать, что мужчине не нужно испытывать какие-то чувства, чтобы… – Виктория запнулась, пытаясь найти нужные слова; работая гувернанткой, она ни разу не слышала, чтобы мужской член называли «cock», – …чтобы совершить половой акт.

– Правильно.

– И что… совокупление – это просто ответный рефлекс, реакция на внешние раздражители.

– Да.

Ничто не заставит ее отвести взгляд от серебристых глаз.

– Другими словами вы хотите сказать, что не испытывали оргазм, когда были с… клиентом.

– Нет, мадмуазель, я не это имел в виду, – откровенно ответил он.

«А когда нет уважения… или расположения?

– Тогда это насилие над чувствами».

– Вы не получаете удовольствия от секса, – сказала Виктория.

Габриэль не возразил ей.

– Если бы ваш член, сэр, был механическим аппаратом, вы бы не боялись прикасаться к женщине. Но вы боитесь.

В его взгляде замерцала тьма.

Была лишь одна причина, из-за которой потемнели его глаза.

Если Виктория продолжит, то пути назад уже не будет.

Он может убить ее за ее слова. Виктория не могла винить его за это.

Но есть гораздо худшие вещи, чем смерть.

Жизнь, в которой нет радости прикосновений, намного, намного хуже смерти.

Виктория знала это, потому что прожила больше восемнадцати лет, лишив себя этой простой радости жизни.

Ее слова – это то, что должно было быть сказано.

– Мужчина, который насиловал вас, – предостережение в пристальном взгляде Габриэля резануло ножом по сердцу Виктории, но не смогло остановить ее, – подарил вам наслаждение.

Краешком сознания Виктория удивленно отметила, что потрескивающий в камине огонь не замерз от холода, заполонившего комнату.

– Он знал, как сделать так, чтобы боль приносила удовольствие.

Тьма полностью поглотила мерцание серебра в глазах Габриэля.

– Он заставил вас наслаждаться сексом.

Глава 10

– И вы никогда не простите себе этого.

В голосе Виктории прозвучала убежденность в собственных словах.

Jamais. Никогда.

Наблюдать за тем, как дышит Виктория, как поднимается и опускается ее грудь, было гораздо приятнее вызванных ее словами воспоминаний.

Он мог убить ее. И она это знала.

Или он мог позволить второму мужчине убить ее. И об этом она тоже знала.

Она была напугана. Но не пряталась за собственным страхом.

Она была единственной женщиной, которая осмелилась встать лицом к лицу с его прошлым.

Как второй мужчина нашел ее?

Габриэль, бесшумно ступая, целенаправленно направился к Виктории. Она не отпрянула от него.

Он обошел вокруг неё.

Прошлой ночью волосы Виктории выглядели тусклыми и безжизненными, как её плащ. Сейчас же они блестели в электрическом свете гладким, холодным, влажным щитом.

Виктория повернулась за Габриэлем.

Он мог ощущать тепло ее нагого тела. Видеть собственное отражение в ее голубых глазах, которые то затуманивались страхом, то блестели от желания. Он мог чувствовать запахи своего мыла и шампуня на ее коже и волосах, мужские запахи, которые стали ощутимо женскими, смешавшись с её собственным ароматом.

Остановившись, Габриэль наклонился, чтобы поднять платье.

Его взгляд очутился на уровне ее таза.

Лобковые волосы Виктории были темными и курчавыми. Половые губы – темно-розовыми, как и соски.

Они были влажными от возбуждения. Набухшими – от желания.

И это притом, что он даже не прикасался к ней.

Будь проклята эта мадам Рене!

В Виктории зародилось любопытство. Как и в Габриэле.

Она желала знать, каково это – брать мужчину дюйм за дюймом. Он желал знать, что Виктория будет чувствовать, когда ее скользкая влажная плоть растянется на один дюйм… два… три… семь дюймов… девять дюймов…

Он желал знать, как она будет кричать сначала от боли, когда потеряет свою девственность, затем от удовольствия, когда познает свой первый оргазм с мужчиной.

Он желал знать, что нужно сделать, чтобы заставить Викторию умолять.

Габриэль выпрямился.

– Да, мадмуазель Чайлдерс, он заставлял меня наслаждаться насилием, – медленно сказал он холодным голосом. – Так же как и вы наслаждались, читая письма человека, который терроризирует вас.

Габриэль повернулся к ней спиной – он не мог вспомнить последний раз, когда он поворачивался спиной хоть к кому-нибудь, не важно, мужчине или женщине, – и бросил платье в камин.

Черный дым заклубился в дымоходе.

Габриэль застыл в напряжении.

Если Виктория попытается спасти своё шерстяное платье, он остановит ее.

Он не хотел причинять ей боль. Но ему придется.

– Вы не имели права уничтожать мою одежду, – бесстрастно заявила Виктория.

Она не пыталась спасти платье. Она тоже знала, что он причинит ей боль, если она вмешается.

Право.

У шлюхи нет прав.

Голубое пламя, охватившее коричневый шерстяной рукав, умерло.

– Вы прожили на улицах достаточно долго, чтобы знать, что сила дает право, – прямо ответил он.

– И вы сильнее, чем я.

Ее голос окрасился гневом.

Виктории не нравилось, что ей приходилось зависеть от мужчины.

Габриэль слишком хорошо знал, каково это – быть беспомощным.

– Да, мадмуазель Чайлдерс, – он повернулся к ней, – я сильнее, чем вы.

Зловоние тлеющей шерсти заполнило спальню.

В голубых глазах Виктории искрилось пламя.

– У меня больше нет никакой одежды.

Этого Габриэль мог ей дать сколько угодно.

– Мадам Рене скоро пришлет вам одежду.

Бархат. Шелк. Атлас.

Одежда столь же красивая, как и удобная.

Габриэль сделает все, что в его силах, чтобы подарить ей такую жизнь, в которой она могла бы носить это.

Виктория вздернула подбородок. Ее губы были потрескавшимися, скулы – слишком заостренными, а изгиб рта – слишком ранимым.

– Мне не нужна ваша милостыня.

Нет, такая женщина, как она, не захочет милостыни.

– А чего вы хотите? – тихо спросил Габриэль. Зная ответ.

Ей нужно наслаждение, которое мог принести ангел. Voir les anges. Но нужна ли ей боль, которую мог принести ангел? La petite mort?

– Вы сказали, что поможете мне получить место гувернантки, – твердо сказала Виктория.

Габриэль не ответил.

Он не хотел видеть, как она работает в доме другого мужчины, как ею командует жена другого человека, как она заботится о чужих детях.

Напряжение свернулось кольцом вокруг них.

Страх. Желание.

Сохнущая прядь темных волос блестела золотисто-каштановым цветом в электрическом свете.

– Я не думаю, что гувернантка может себе позволить носить одежду, которую шьет мадам Рене.

Габриэль хотел протянуть руку и прикоснуться к волосам Виктории, ощутить твердость подбородка и тепло ее кожи.

Она не выживет, если останется на улицах, и тем более не выживет, если попадет в руки второго мужчины.

Переживет ли она Габриэля?

Пришло время это узнать.

– Но вы не гувернантка, мадмуазель Чайлдерс, – Габриэль не отпускал взгляд Виктории, – не так ли?

Виктория прочитала правду в его глазах.

Она выпрямила плечи; Габриэль ощутил мимолетное сожаление о том, что ее соски перестали быть твердыми.

– Как вы узнали о моем отце?

– Библиотеки – замечательные заведения, мадмуазель, – вежливо ответил Габриэль. – Даты рождения и смерти членов высшего общества тщательно записываются, что представляет некоторое удобство для широкой публики.

Виктория, решительно ступая, направилась к нему; ее груди слегка подпрыгивали с каждым шагом. Она прошла мимо него той же уверенной походкой, мягко покачивая бедрами.

Габриэль, сузив глаза, наблюдал за ней.

Виктория сдернула с кровати светло-голубое шелковое покрывало и неловко обернула его вокруг себя.

Она пряталась от прошлого, которое не хотела признавать.

Габриэль вслушивался в шелест шелка, в треск углей в камине, ожидая, пока она вернет себе свою смелость.

Это не заняло у нее много времени.

Светло-голубой шелк был медленно завязан в узел над грудью; Виктория Чайлдерс – дочь сэра Реджинальда Фитцджеральда, одного из богатейших людей Англии, – повернулась к нему лицом.

– Мой отец не заплатит за то, чтобы вернуть меня, – сказала она с едва заметным достоинством в голосе.

Габриэль поверил ей.

– Я не собираюсь возвращать вас ему, – правдиво ответил он.

– И не заплатит за то, чтобы вы молчали о моем… о моем моральном падении.

Небольшая жилка пульсировала в основании шеи Виктории.

Красивой шеи. Длинной. Тонкой.

Которую так легко повредить.

– Мне не нужны деньги.

У Габриэля денег было больше, чем он мог потратить за две жизни.

Виктория не поверила ему.

– Тогда зачем вы прилагали усилия, чтобы разузнать о моем происхождении, если не собираетесь шантажировать меня? – бесстрастно спросила она. – Шантаж – это ведь цена греха, не так ли?

Произнесенные ею его собственные циничные слова на мгновение вывели Габриэля из себя. Но не остановили.

– А вы согрешили, мадмуазель? – спросил он с легкой насмешкой в голосе.

Виктория посмотрела ему прямо в глаза.

– Пока еще нет.

Габриэль почувствовал, как сжались его яички.

От гнева. От желания.

Он не мог прикоснуться к ней. Он не позволит другому мужчине прикоснуться к ней.

Пока она находится под его защитой.

– Ваш отец мог быть косвенно связан с тем мужчиной, который прислал вас сюда, – предположил Габриэль.

Резкий вдох был его ответом на ее поспешное отрицание.

– Вы не верите в это.

– Разве?

Габриэль больше не знал, чему он верит.

«Я думаю, что ты намного уязвимей, чем тебе кажется, – сказал ему Майкл. – И да, я полагаю, что мой дядя знал это».

Но знал ли об этом второй мужчина?

– Да, вы не верите в это, – твердо ответила Виктория.

Страх, желание и гнев, пульсирующие в венах Габриэля, нашли выход.

Он не хотел желать эту женщину. Но он ее желал.

И да, это желание делало его уязвимым.

– Тогда скажите мне, мадмуазель, – жестко сказал Габриэль, – что я должен думать о человеке – богатом человеке, человеке с репутацией, – который позволяет своей единственной дочери продавать себя, чтобы иметь кров и еду.

Который и пальцем не пошевелит, если ее убьют или заставят страдать.

Волнение Виктории мерцало в ее голубых глазах. В глазах, которые видели слишком многое, чувствовали слишком многое, хотели слишком многого.

– Он не знает, что я здесь.

– Вы уверены в этом? – кратко спросил Габриэль.

– Да, я уверена в этом. – Суставы ее пальцев, сжимающих бледно-голубое шелковое одеяние над грудью, побелели. – Моему отцу не нужна дочь.

Кроме дочери архивариус также зарегистрировал сына, Дэниела Чайлдерса. У Виктории есть брат, на четыре года моложе ее.

Для общества, в котором состояние и титул переходили к потомку по мужской линии, не было редким событием, когда мужчина благоволил больше к сыновьям, чем дочерям.

Габриэль хотел пожалеть Викторию; но не мог.

Тайны убивают.

Мужчин. Женщин.

Шлюх.

– Почему, мадмуазель Чайлдерс? – подталкивал ее Габриэль. Зловоние горящей шерсти щипало его ноздри. – Почему вдруг отец позволяет свой дочери стать проституткой?

Боль пронзила Габриэля – она шла от Виктории.

Виктория не отвела взгляд.

– Потому что мой отец считает всех женщин шлюхами, сэр.

Виктория сказала, что работала восемнадцать лет. Значит, гувернанткой она стала в шестнадцать.

Либо из-за того, что ее выгнал отец, либо потому, что Виктория, чтобы избежать его давления, предпочла жизнь прислуги, а не леди, которой она была рождена.

Была еще и другая причина: Габриэль не хотел думать об этом.

Но ему нужно думать об этом.

– Он был женат на женщине, мадмуазель, – продолжил Габриэль.

– И его жена была шлюхой, – ответила Виктория, сжав потрескавшиеся губы и приподняв подбородок.

Архивариусы кроме имен и титулов ни о чем больше не упоминали.

– Ваша мать принадлежит к нетитулованной аристократии, – прямо сказал Габриэль.

– Мой отец считает, что все женщины рождены в грехе. – Уныние, омрачившее взгляд Виктории, давило на плечи Габриэля. – И он был прав. Моя мать бросила его, когда мне было одиннадцать. Ради другого мужчины. Я такая же, как и моя мать. Я – шлюха.

Чувства убивают. Так почему он не может отгородиться от чувств этой женщины?

Габриэль мог предложить Виктории единственное утешение.

– Вы – не шлюха, мадмуазель.

– Если я – не шлюха, тогда почему, – Виктория сглотнула, держась за последний из ее секретов, имя последнего работодателя, – почему он уволил меня? Почему он писал мне эти письма? Почему я читала их? Раз за разом. Почему?

Второй мужчина звал Габриэля.

Он был снаружи, ожидая, пока Габриэль найдет его.

Впервые он оставил след, по которому его можно выследить.

Габриэль не мог оставить Викторию одну. Не таким образом.

– У нас у всех есть желания, Виктория.

Габриэль буквально вырвал из себя эти слова.

Виктория неподвижно стояла, завернутая в бледно-голубой шелк.

Его женщина, посланная ему вторым мужчиной.

– Когда я был мальчиком, я хотел спать в кровати.

Мадам дала ему это.

– Когда я стал шлюхой, я захотел добиться успеха.

Чтобы ему больше никогда не пришлось голодать.

Мадам сделала это возможным.

– Когда я стал мужчиной, я захотел познать женскую страсть. И лишь однажды я захотел почувствовать то удовольствие, которое дарил.

Время ускорило свой бег.

Габриэль помнил нежную мокрую плоть, истекающую влагой в предвкушении оргазма.

Он помнил вкус женщины; он помнил ее запах.

Шелест шелка тут же развеял воспоминания о других женщинах. Но не память о его желании.

После всех этих лет оно все еще жило в нем.

Габриэль сосредоточился на глазах Виктории, на ее теле. На ее аромате, что заполнял собою всю комнату, несмотря на зловоние горящей шерсти.

– Почувствовали? – тихо спросила она.

– Нет.

Правда.

Габриэль никогда не терял себя, доставляя удовольствие женщине.

Правда не должна была больше причинять боль, так почему же ему больно?

– Вы спрашивали мадам Рене, как соблазнить мужчину, – сказал Габриэль глухим голосом. – Я отвечу вам. Когда он голоден – накормите его. Когда он страдает – подарите ему надежду. Когда ему некуда идти – предложите ему спать в вашей кровати. Чтобы соблазнять, человек должен суметь создать иллюзию доверия.

– Мужчина, писавший письма, сделал вас зависящей от него. Когда вы голодали, он говорил, что накормит вас. Когда вы были напуганы, он обещал успокоить вас. Когда вам негде было спать, он писал, что разделит свою кровать с вами.

– Вы – не шлюха. Когда человеку нечего терять и он способен на все, Виктория, очень легко поддаться соблазну секса.

От резкого запаха горящей шерсти на глазах Виктории выступили слезы.

Он не должен был сжигать ее платье.

Он не должен был пытаться утешать ее; человек, который убивал и который будет убивать снова, не приносит утешения.

Габриэль повернулся спиной к Виктории – дважды за один день, дважды за последнее время, – и направился в ванную. Он тихо закрыл за собой дверь, создав столь необходимую ему преграду, способную укрепить внутренний защитный барьер, который на мгновение начал ускользать от него.

Серая дымка все еще клубилась в воздухе.

Виктория пользовалась его туалетом; Габриэль поднял деревянную крышку унитаза.

Поношенные панталоны и старые чулки были аккуратно развешаны на вешалке для полотенец.

Полная боли мольба Виктория раздалась внутри него. «Я такая же чистая, как и вы».

Вода капала, ударяясь о мрамор раковины.

Габриэль устремил взгляд в зеркало.

Тусклые серые глаза смотрели на него сквозь исчезающие разводы пара.

Одно короткое мгновение Габриэль смотрел в глаза надежды.

А потом она начала таять и исчезла словно мираж, которым изначально и являлась.

Виктория уставилась на закрытую дверь, не способная дышать.

Слабый плеск воды проник сквозь атласное дерево.

Ее щеки стали пунцовыми, когда до нее дошло, что это за звук.

Даже ангелу нужно справлять нужду.

Вызванное его признанием чувство нереальности рассеялось. И она снова смогла вдохнуть.

Виктория посильней подоткнула шелк на груди. Приподняв подол, чтобы не запутаться в нем ногами, она отошла, предоставив Габриэлю уединение.

Серебряный поднос блестел на столешнице из черного мрамора. Запахи ветчины, яиц и кофе витали в воздухе.

В животе Виктории громко заурчало.

«Когда он голоден – накормите его. Когда он страдает – подарите ему надежду. Когда ему некуда идти – предложите ему спать в вашей кровати», – звенело у нее в ушах.

Габриэль накормил ее и уступил свою кровать, чтобы она могла спать в ней.

Он не предложил ей надежду, но попытался утешить ее.

Обольщение.

Иллюзия доверия.

На подносе стояла лишь одна чашка.

Виктория не хотела есть в одиночестве.

Она налила в чашку кофе и вдохнула его приятный аромат. На вкус он был – чистый нектар.

Сумрачный дневной свет проник в библиотеку. Позолоченные надписи книг заманчиво заблестели в его приглушенном сиянии.

Виктория знала книги; они были ее жизнью столько, сколько она себя помнила. Она только не знала, как утешить ангела.

Виктория безучастно рассматривала стеллажи переплетенных в кожу книг. Она вся обратилась в слух, пытаясь услышать… движение воздуха. Шаги.

Габриэля.

Надпись с рельефным тиснением привлекла ее внимание; «Жюль Верн», – прочитала она.

«Путешествие к центру земли»; «Voyage au centre de la terre»; «Двадцать тысяч лье под водой»; «Vingt mille lieues sous les mers»; «Таинственный остров»; «L’Ile mysterieuse»; «Вокруг света за восемьдесят дней»; «Le Tour du monde en quatre-vingts jours»…

У Габриэля была много книг Жюля Верна как на английском, так и на французском языках.

Она более внимательно изучила надписи на других книгах: Виктор Гюго, Жорж Санд… Шекспир, английский писатель…

Каждое издание было представлено в двух вариантах – английском и французском.

Забыв про кофе, Виктория вытащила «L’Ile mysterieuse», французское издание «Таинственного острова» Жюль Верна, и подошла к единственному окну.

Английская версия была гораздо тоньше французской.

«На каком языке Габриэль предпочитает читать? – задалась она вопросом… На английском или французском?»

Над головой вспыхнул ослепительный свет.

Виктория сощурилась.

Даже не видя Габриэля, она знала, что это он включил люстру. Она чувствовала это всем телом.

Он стоял у голубой кожаной кушетки, в обрамлении бликов солнечного заката и мерцания синего океана, изображенных на картине у него за спиной. Его лицо было слегка порозовевшим и чисто выбритым. С правой руки свисало черное шерстяное пальто и серый шерстяной сюртук в тонкую полоску. Темно-красный шелковый галстук повязан поверх накрахмаленного белого воротничка. Серые, в тонкую полоску жилет и брюки скроены идеально по фигуре. В левой руке он держал серебряную трость, в правой – черный котелок.

В нём не было ничего от небритого человека, поделившегося с ней своими желаниями. Его место занял элегантный, свежевыбритый мужчина.

Еще сутки назад она приняла бы его за изнеженного джентльмена.

Теперь Виктория не сделала бы такой ошибки.

Габриэль был изящным. Красивым.

Опасным.

– Не стойте напротив окна, – коротко скомандовал он. – И держите занавески закрытыми.

Виктория не сдвинулась с места.

– Никто не может меня увидеть.

– Вы не увидите человека, который навел на вас пистолет, мадмуазель, – шелковым голосом произнес Габриэль. – Возможно, вы заметите вспышку света, когда он нажмет курок, а возможно, и нет. Но одно я могу сказать точно: вы не услышите выстрела, поскольку будете уже мертвы.

Опасность быть убитой кем-то, кого она никогда не видела, казалась нереальной. В отличие от мужчины напротив.

– Вы идете на улицу, – ровно сказала Виктория. – Кто позаботиться о том, чтобы не застрелили вас?

Габриэль бросил одежду, трость и котелок на голубую кожаную кушетку, на которой он спал всего несколько часов назад.

Наклонившись, он достал кожаную кобуру. Поднял подушку и вытащил из-под нее пистолет.

– Он не станет в меня стрелять.

Дуло пистолета было матово-черным.

Во рту она ощутила привкус ветчины и яиц.

Виктория узнала пистолет: его Габриэль прятал прошлой ночью под белой шелковой салфеткой. Этим пистолетом он собирался её застрелить.

Виктория отошла от окна. Ноги дрожали. Желудок дрожал.

Черный кофе подступил к горлу.

– Вы идёте на улицу, чтобы найти его.

И убить.

Непроизнесенные слова повисли между ними.

– Да. – Габриэль легко надел кобуру поверх правой руки и застегнул ремень на ребрах.

– Та…. – на глазах Виктории выступили слёзы, она не хотела бояться – ни за себя, ни за Габриэля, – та проститутка говорила, что раньше был еще один дом Габриэля. Она сказала, что прежний дом сгорел. Его сжег тот, кого вы ищете?

– Нет. – Габриэль подтянул кожаный наплечный ремень перед тем, как опустить пистолет в кобуру. Его движения были уверенными, автоматическими, будто он делал это уже тысячи раз. Он взял с кушетки серый шерстяной сюртук в полоску и повернулся к Виктории. – Его сжег я.

Виктория глубоко вздохнула, завязанный на груди шелковый узел ослаб.

Серебряные глаза Габриэля подстрекали её задать крутившийся в голове вопрос – зачем?

– Ваши книги – у вас есть и английские, и французские издания, – вместо этого произнесла она, – на каком языке вы предпочитаете читать?

– Я научился читать по-английски. – Он не лгал. – Надеюсь, что когда-нибудь смогу так же хорошо читать по-французски.

Его пальцы сжали мягкую кожу.

– Кто научил вас читать по-английски?

– Майкл.

– Майкл – англичанин.

– Да.

Неожиданно вырвался вопрос.

– Мой отец никогда не посещал ваш дом, так ведь?

В мыслях еще были сильны отголоски потрясения, которое Виктория испытала прошлой ночью, когда увидела уважаемых мужчин и женщин – людей того же круга, к которому принадлежал и её отец.

– Нет. Ваш отец никогда не посещал мой дом.

Виктория верила Габриэлю.

– Отец не причинил бы мне боли, – твёрдо сказала она.

Чтобы убедить кого? Себя?

Или Габриэля?

– Даже чтобы защитить свою репутацию? – мягко спросил Габриэль.

– Думаю, даже в том факте, что я здесь, он бы нашел, чем себя оправдать, – сухо сказала она.

На сей раз правда не принесла боли.

В шестнадцать лет она узнала цену, которую пришлось заплатить, отказавшись от его защиты. Но всё равно Виктория никогда бы не вернулась домой, даже если бы он принял её обратно.

– А ваш брат?

Вопрос Габриэля выбил воздух из легких Виктории. Пальцы вцепились в кожаную обивку, не сознавая, что могут повредить ее.

– Откуда вы знаете, что у меня есть брат?

Глупый, глупый вопрос.

Регистрация в библиотеке…

– Я знаю, что ему тридцать. – В его глазах, без сомнения, была насмешка. – Знаю, что он тот мужчина, мадмуазель, который мог бы позаботиться о своей сестре. Но он этого не сделал.