Текст книги "Синьора да Винчи"

Автор книги: Робин Максвелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 8

Оставив позади сутолоку моста, я с удивлением обнаружила, что на городских улицах и переулках царит тишина и на них почти не видно людей. Меж тем я рассмотрела, что дома во Флоренции выстроены из серого и золотисто-бурого песчаника и соединены друг с другом. Заметила я и то, что четвертые и пятые этажи в них выдаются наружу, по сравнению с нижними, и нависают над мостовой. Почти все окна и лоджии верхних этажей были празднично украшены многоцветными флагами и хоругвями, шпалерами и семейными гербами, длинными цветочными гирляндами и даже нитями серебряной и золотой тесьмы. Однако, вопреки папенькиным рассказам, я не увидела на крытых балконах молодых прелестниц, кокетничавших, по флорентийскому обычаю, с проходящими внизу благородными юношами.

Пока мой мул цокал копытами по булыжникам улицы Борго Оньиссанти, мимо церкви Санта-Тринита и по дороге вдоль реки, отдаленный вначале шум становился яснее и различимее. Ксенофонт, заслышав его, все неувереннее переступал копытцами, я же, напротив, с бьющимся от волнения сердцем хотела поскорее приблизить его источник. Ни разу в жизни я еще не слышала такого гомона, вызванного, судя по всему, восклицаниями и криками огромной толпы, помноженными на клацанье сотен копыт по мостовой.

Мы подошли совсем близко, и тут глаза моего мула полезли из орбит, а сам он, в неловкой попытке взвиться на дыбы, окончательно осел на задние ноги, давая понять, что с него довольно. Я была в двух шагах от площади, и мне не терпелось пополнить ряды зевак, но вывести напуганное животное из ступора мне было, судя по всему, совершенно не по силам. Мое главное достояние представляла собой повозка. Имела ли я право рисковать, оставляя ее без присмотра в чужом городе, где полно воров и разбойников?

Колебалась я недолго. С самого моста я едва ли встретила хоть одного прохожего. Здравый смысл подсказывал мне, что даже если вокруг шныряют карманники, то свой нечистый промысел они ведут среди многолюдной толпы, а не рыщут по пустынным улицам. Оставалось уповать на богов, управляющих фортуной, и вверить им свое имущество на то недолгое время, за которое я одним глазком взглянула бы на то, что творилось неподалеку, на площади Санта-Кроче – величайшей из городских площадей. Ласково погладив Ксенофонта по морде и успокоительно заглянув в его выпученные глаза, я поспешила вперед и свернула за угол.

Мне предстало зрелище, какое я не представила бы даже в самых цветистых фантазиях. Казалось, в этот час сюда высыпали все флорентийцы, разодетые как на гулянье. Кое-кто взобрался на подмости, воздвигнутые по обеим сторонам площади, остальные кучно толклись посреди скакового круга, проложенного по периметру площади. Участники знаменитого palio, [7]7
  Шелковое знамя как приз на бегах (ит.); здесь– скачки. (Прим. перев.)


[Закрыть]судя по неистовому крещендо криков публики, вышли на завершающий круг. Грохочущий топот копыт все приближался, и, когда лошади пронеслись мимо, я успела разглядеть их морды, обезумевшие глаза и вспененные пасти. Всадники в нарядных цветных костюмах от разных гильдий и предместий, склонившиеся к холкам своих скакунов, нашептывали им в уши что-то ободряющее и для верности погоняли хлыстами.

Через мгновение торжествующе-разочарованный рев толпы достиг оглушительного пика. Зрители в беспорядке хлынули на скаковой круг и окружили победителя palio. Я стояла потрясенная, ошеломленная и чувствовала, как возбужденно колотится у меня сердце. Мне всей душой хотелось остаться и поучаствовать в этом празднестве, однако желание отыскать свое новое жилище все-таки перевесило. Но поскольку прямой путь был весь запружен гуляками, я сочла, что благоразумнее будет обогнуть их, свернув к западу, а потом снова взять путь на север.

Папенькина карта – признаться, весьма приблизительная, ведь он много лет не наведывался во Флоренцию – оказалась довольно верной. По ней я вычислила, что нахожусь на площади Синьории. На ней, в отличие от широкой улицы по соседству, царило оживление: очевидно, здесь шли приготовления к очередному грандиозному торжеству. Ни один из работавших на площади людей – ни плотники, сооружавшие помост под длинной лоджией дворца Синьории, где заседало тосканское правительство, ни подручные, развешивавшие яркие флаги, ни те, кто укреплял длинные древки стягов в специальных отверстиях, выбитых в камне по периметру площади, – никто не обратил ни малейшего внимания на проходящего мимо юного зеваку с ослом и повозкой. Они все переговаривались и перекрикивались между делом, беззлобно и остроумно подначивая друг друга – характерная особенность всех флорентийцев, если верить папеньке. Он говорил, что жители Флоренции гордятся своим умом, красноречием и сметливостью. Даже выходцы из низов почитают тупость за непростительный изъян.

Увидев на краю площади копну сена, я сжалилась над Ксенофонтом и повела его к ней. Мул принялся за еду, а я вдруг почувствовала, что еще немного – и лопну. Собравшись с духом, я направилась к человеку, поднимавшему увесистую доску на строящийся помост.

– Я недавно в вашем городе. Мне бы надо облегчиться, – негромко обратилась я к нему.

– Отлить, что ли? – не понял он.

Я кивнула.

– Вон там.

Он указал мне рукой на переулок по соседству. Я мысленно выругала себя, опасаясь, что вела себя чересчур по-женски, и отошла в дальний конец стены. Там я отвернулась от любопытного плотника, который, по моему разумению, так и сверлил меня взглядом, приподняла край одежды и отвязала висевший на поясном шнурке особый рожок, изобретенный папенькой. Приложив широкий конец приспособления к своей оголенной вульве, я, затаив дыхание, начала мочиться. Вскоре я убедилась, что извергаемая мною жидкость прекрасно и без всяких протечек собирается в раструбе рожка, устремляется оттуда в узкую воронку, и струя под напором ударяется прямо в стену передо мной – совсем как у мужчин.

Вероятно, плотника это зрелище не заинтересовало, потому что, когда я вернулась к тележке, он уже занимался своим делом.

– Ты поел, – шепнула я жующему с довольным видом Ксенофонту, – а я публично пописала. Неплохо для первого дня во Флоренции, как ты считаешь?

Ответом мне послужило утробное урчание, и я улыбнулась.

«Вот оно, начало удивительного приключения», – сказала я себе. Наконец-то я попала во Флоренцию, и где-то среди этих многолюдных толп ходит главный довод моего здесь появления.

Леонардо, сынок мой любимый…

По пути мое внимание привлек огромный купол Дуомо. С площади была хорошо видна и колокольня, а наискосок от нее – прославленный Баптистерий, выстроенный самим Юлием Цезарем и оставшийся на своем историческом месте со времен римлян. Я не могла равнодушно пройти мимо подобных достопримечательностей и не раз останавливалась, чтобы восхититься внушающими трепет громадами. Однако мне нужно было найти свой новый дом и поскорее там уединиться.

Свернув с улицы Серви на улицу Риккарди, я обнаружила перед собой уходящий вдаль длинный ряд четырехэтажных домов. Мостовая была очень узкая, но незамусоренная – я не заметила ни переполненных сточных канав по ее краям, ни вываленных с верхних этажей кухонных отбросов, в которых рылись бы свиньи или собаки. Здания, как и все прочие, увиденные мной в тот день во Флоренции, были выстроены из серого или светло-коричневого камня, а их фасадам было свойственно скромное единообразие, словно жители избегали выставлять перед прохожими свое истинное состояние – будь то бедность или богатство. Вот она, нелепая прихоть флорентийцев – показное самоуничижение. Как говорится, лучше быть тосканцем, чем итальянцем, а флорентийцем быть куда лучше, чем тосканцем.

Наконец я отыскала место, отмеченное папенькой на карте. И вправду, в самой середине длинного ряда строений, между процветающего вида пекарней и домом с крепкой, подбитой железом дверью, обнаружилось серое каменное здание. Фасад первого этажа был заколочен полусгнившими досками. Окна второго тоже были забиты, а выступающие деревянные лоджии третьего и четвертого этажей грозили вот-вот обрушиться прямо мне на голову.

Не теряя времени даром, я вернулась к началу улицы, внимательно пересчитав дома до самого угла, и повела мула с повозкой в переулок за домами. «Кажется, пришли, дружок», – подбодрила я Ксенофонта. Каменные ограды задних двориков пестрели воротами, которые я тоже по ходу тщательно сосчитала, поскольку ошибочное вторжение в чужой садик могло вызвать ненужную суматоху.

Наконец мы оказались у ворот, служивших, по моим вычислениям, входом на мой собственный задний дворик. К счастью, их ширина позволяла ввести в них повозку. Вынув из кошеля, висевшего у меня под мантией, старый проржавевший ключ, врученный мне папенькой вместе с дарственной синьора Браччолини, я вставила его в замочную скважину и надавила, пытаясь провернуть. Ключ, бесспорно, подходил к замку, вот только отмыкать ворота он отказывался. Я снова и снова жала на него изо всех сил, но все впустую. В первый раз в жизни – на поверку потом вышло, что не в последний, – я искренне пожалела, что я не мужчина и так слаба.

Мул издал жалобный вопль, и мне захотелось ему вторить. В отчаянии я злобно пихнула створку ворот, и, к моему крайнему изумлению, она сама собой широко распахнулась – ни ключ, ни запор вовсе не препятствовали нам попасть в садик.

Я тут же завела Ксенофонта с повозкой в заросший сорняками дворик и пошла прямо к задней двери возвышавшегося передо мной дома. Ее я тоже отперла без лишних церемоний – крепким пинком в основание.

Я была отчасти готова к тому, что вторгаюсь в крысиный рассадник. Действительно, грызуны, чей уютный мирок я растревожила, с пронзительным писком кинулись – кто мне навстречу, кто обратно, в недра дома. Папенька правильно обозвал мое новое жилище крысятником, но это вполне могло обождать.

Целый час я разгружала поклажу, радуясь тому, что мои вещи уложены в прочные деревянные сундуки, где их не достанут противные зубастые твари. Еще большее облегчение получала я от мысли, что мне приходится просто-напросто спускать лари с повозки и по изрядно заросшей, но все еще различимой в траве мощеной тропинке втаскивать их в просторную пустующую кладовую. Крысы, очевидно, чувствовали себя в ней как дома: пол, обильно усыпанный их пометом, свидетельствовал о том, что грызунов здесь великое множество и обосновались они здесь давно.

Закончив с разгрузкой тележки, я наконец решилась приступить к осмотру нового жилища. Дверь, отделявшая кладовку от аптечной лавки, открылась без затруднений, но, поскольку окна фасада были плотно заколочены и едва пропускали свет, я смогла рассмотреть только, что все помещение густо опутано паутиной.

«Что ж, – подумала я, – пауков здесь, должно быть, ничуть не меньше, чем крыс».

Затем я с удовольствием отметила, что, несмотря на пыль и паутину, аптечное хозяйство старика Браччолини сохранилось в наилучшем виде. Три стены в лавке были заняты прочными стеллажами. Через всю аптеку тянулся широкий прилавок, оставляя, впрочем, довольно места для посетителей. За прилавком и под ним были устроены закрытые шкафчики.

Я рукой смахнула с прилавка пыль и копоть и несказанно обрадовалась, увидев, что он сработан из лучшего итальянского травертина [8]8
  Натуральный камень, известковый туф; используется как строительный и облицовочный камень.


[Закрыть]– недоступная для моего папеньки роскошь. Разве что Поджо мог себе такое позволить.

Сгорая от нетерпения разглядеть аптеку при свете дня, я вооружилась привезенной из Винчи метлой и принялась прокладывать себе путь сквозь паутину – раньше я видела, как деревенские парни так прорубаются через подлесок, готовя участок для новой пахоты. Черенком я взломала одну из гнилых досок, закрывавших просторную витрину, – под ней оказалось настоящее венецианское стекло, еще одна из причуд богатея Поджо. В аптеку хлынул яркий свет.

Оторвав с витрины последнюю истлевшую планку, я в испуге попятилась: с той стороны кто-то прижимался к стеклу лицом и всем телом. Собственно, отпрянула я больше от неожиданности, поскольку незнакомец не представлял никакой угрозы – это был просто мальчик лет тринадцати, худой и долговязый, с темными, стриженными в скобку волосами. Он озорно улыбался, довольный тем, что напугал меня, и пальцем тыкал в направлении входной двери, словно говоря: «Впусти меня».

Опомнившись, я пошла к парадному входу, отодвинула засов и потянула ручку на себя, но дверь словно заклинило.

– Отойди-ка, – послышалось из-за деревянной переборки.

Я повиновалась, и дверь тут же с треском распахнулась, повиснув на скрипучих петлях. В проеме с торжествующей улыбкой возник нежданный гость. Я мысленно возрадовалась, что ему недостало силенок разнести мою входную дверь в щепы.

– Бенито Руссо к вашим услугам, синьор, – сказал мальчик и почтительно поклонился мне в пояс.

Я, чувствуя себя немного нелепо, также отвесила ему мужской поклон и представилась в ответ:

– Катон Катталивони.

Я сразу отметила, что голос Бенито как раз проходит стадию ломки, поэтому не кажется более басовитым, чем мой собственный.

– Этот дом принадлежит моему дяде и покровителю синьору Ристиканте, – добавила я. – Мы намерены вновь открыть здесь аптеку.

– Отлично! – восхитился Бенито. – А я ваш сосед. – Он указал на дом справа от моего. – Вернее сказать, мы вам соседи, то есть еще мои родители, две сестренки и бабушка.

– Давно вы здесь живете? – поинтересовалась я как бы между прочим.

Меня заботило, помнит ли их семейство прежнего владельца или его ученика, моего папеньку.

– Уже несколько поколений, – беззаботно откликнулся Бенито. Он вошел без приглашения и принялся озираться, дивясь количеству паутины и самой обстановке. – Значит, у нас по соседству теперь будет аптека? Моей бабушке это наверняка понравится: она все время то болеет, то на что-нибудь жалуется. – Бенито, взглянув на след от моей руки на пыльном прилавке, снял с волос прилипшую к ним паутину. – Вы с вашим покровителем сами собираетесь все это вычистить?

– Дело в том, – начала я опутывать словоохотливого паренька собственным хитроумно сплетенным вымыслом, – что мой дядя прибудет только через несколько месяцев. Мне надо самому подготовить к его приезду и аптеку, и дом.

– Самому! Но вы помрете от усталости, пока его дождетесь! Позвольте, я вам помогу! Я приступаю к работе только в ноябре – меня берут в ученики к красильщику шелка. Я недорого возьму…

Я сразу доверилась мальчугану, и мне пришлись по душе и его близкое соседство, и его пол, поскольку подросток вряд ли смог бы заподозрить во мне женщину. Хорошо хоть за это мне не приходилось беспокоиться: ни торговцы на пути во Флоренцию, ни рабочие у дворца Синьории не усомнились в моей мужской принадлежности. А теперь и Бенито попал в число одураченных.

– Если ты поможешь мне привести в порядок дом и лавку, я, пока живу здесь, буду оказывать аптекарские услуги тебе и твоей семье совершенно задаром.

Бенито изумленно уставился на меня.

– Синьор! – воскликнул он и поклонился мне до самой земли. – Какой щедрый подарок!

Глаза его сияли, а сам он, вероятно, уже предвосхищал одобрение и почет в кругу родных, вызванный столь нежданно обрушившейся на них удачей.

Мы, не откладывая, принялись за работу. Бенито был рад случаю похвалиться недюжинной силой и стал перетаскивать тяжелые ящики. За делом, впрочем, он не забывал о болтовне и успел перечислить мне все влиятельнейшие флорентийские семейства – Спини, Торнабуони, Ручеллаи, Пацци, Бенчи и, разумеется, Медичи. Нынешнее торжество, рассчитанное еще на два последующих дня, знаменовало, по сути, грядущее бракосочетание наследника их клана, Лоренцо Медичи.

– Его все любят, – поведал мне Бенито. – Он обязательно займет место отца, когда того не станет. Негласно, конечно.

Я отозвалась, что не совсем понимаю его.

– Ну, Флоренция – независимая республика, у нас нет ни короля, ни принца. Лоренцо – очень скромный и благоразумный человек, – глаза Бенито весело заискрились, – но по случаю помолвки с одной состоятельной римлянкой он объявил для горожан трехдневное торжество. А мы, флорентийцы, всегда рады любому поводу попраздновать всласть, – ввернул он. – Кстати, никто, кроме Лоренцо и его брата Джулиано, не умеет устраивать такие пышные зрелища.

Бенито засыпал меня вопросами о моем дяде и покровителе, и я наплела ему с три короба отменных баек о дядиных достижениях в славном городе Сиене, щедро сдабривая свой рассказ подробностями, почерпнутыми из папенькиных воспоминаний. Сама я ни разу там не бывала, но и Бенито, к счастью, тоже.

Пока я озиралась, прикидывая, к чему теперь приступить, Бенито вдруг сказал:

– Не сочтите за дерзость, но у меня есть к вам одно предложение…

– Что за предложение? – полюбопытствовала я.

– Чтобы мы забросили на сегодня все дела и пошли вместе смотреть праздник.

Я улыбнулась в знак согласия.

– Вот и отлично! – вскричал Бенито. – Но сначала нам нужно переодеться: мы все вымазались в пыли и паутине, а в такой день все парни должны принарядиться на славу.

– Ты говоришь дело. – Я постаралась напустить на себя серьезность. – Давай встретимся у входа через четверть часа.

Меня так и подзуживало остаться и обследовать верхние этажи моего нового дома, но я рассудила, что на это будет достаточно времени. Флорентийский фестиваль, проводимый щедротами наследника клана Медичи по случаю его обручения, – явление не столь частое, и пропустить его было бы жаль. К тому же я могла краем глаза увидеть и моего Леонардо.

Мы с моим юным приятелем Бенито влились в праздничную толчею, запрудившую всю улицу. Каждый дом добавлял к ней новых участников, и я невольно вспомнила о ручейках и потоках, стремившихся по холмам окрест Винчи в реку Арно. Все были веселы, жизнерадостны и принаряжены в лучшее выходное платье. У женщин – высокогрудых, с низко вырезанными лифами – полыхал на щеках румянец. Они шли с непокрытыми головами, выставляя напоказ игривые локоны или замысловато заплетенные и уложенные косы. Мужчины поражали воображение разностильными одеяниями, сшитыми из лучших материй: туниками, мантиями, накидками и колетами в комплекте с чулками. Их убор венчали шляпы и тюрбаны угрожающих размеров и самых фантастических очертаний. Даже старики, не в пример отцам города, шествовавшим с важными и угрюмыми лицами, шутили, смеялись и напропалую заигрывали с женщинами, девушками и пожилыми матронами.

Наконец Бенито и я вместе с прочими горожанами присоединились к зрелищу, которое разворачивалось на площади Синьории. Здесь царил дух бесшабашной разнузданности, словно флорентийцы были избавлены от всех забот. Однако я не назвала бы их ухарями и распутниками – скорее, жители Флоренции умели ценить благотворные увеселения. Прежде ни разу в жизни мне не доводилось выдерживать шквал таких ярких оттенков и какофонических звуков. Точно как и нынешним утром, все окна, крыши, лоджии и галереи, выходившие на площадь, были облеплены зеваками и обвешаны всевозможными стягами и вымпелами, флагами и гобеленами, живо трепетавшими на ветру. Комедианты, музыканты и просто бражники не оставили на площади даже крохотного свободного пятачка. Передо мной развернулась череда миниатюрных замков, поблескивающих позолотой на солнце.

Неожиданно в толпу врезался небольшой табун неоседланных коней, и я обернулась к Бенито с криком: «Что это значит?» – но тот уже затерялся среди гуляк. На миг мне почудилось, что на другой стороне площади я разглядела Леонардо – красивого юношу с правильными чертами лица и копной нечесаных волос. Он мелькнул среди толпы и тут же исчез, а меня вдруг охватил ужас при мысли, что я могу не признать собственного сына. Я не видела его три года, а в промежуток между тринадцатью и шестнадцатью мальчики сильно вырастают и разительно меняются. Пьеро был высоким, широкоплечим, ладно скроенным мужчиной, и Леонардо даже в детстве сложением очень напоминал отца.

«Впрочем, – успокоила я себя, – если я близко увижу лицо сына, до боли знакомый большой рот с пухлыми губами и ровный ряд зубов, длинный прямой нос и широко посаженные серые глаза с золотыми точечками, то немедля его узнаю».

Тут грянули фанфары, оторвав меня от размышлений и снова окунув в беспорядочное оживление площади. За бьющимися на ветру шелковыми стягами каменный фасад дворца Синьории и высокая кирпичная колокольня были едва видны. Под крытой галереей первого этажа дворца возвышался помост с драпировкой и балдахином из дорогой парчи голубого, белого и золотого оттенков. В тени навеса пустовали два длинных ряда резных массивных стульев с высокими спинками.

Стремясь получше разглядеть, что происходит под галереей и кто там должен появиться, я принялась без стеснения протискиваться вперед, пока не оказалась в нескольких шагах от главного действа. В этот момент меня кто-то хлопнул по плечу – я обернулась и увидела Бенито.

– Ну, рад, что пошел со мной? – спросил он.

– Еще бы не рад! Не пойти было бы преступлением, – ответила я.

– Катон, смотри!

Бенито указывал мне на неожиданно распахнувшиеся ворота дворца, откуда показалась длинная процессия. Составляли ее несколько дюжин вельмож, выступавших с суровым и важным видом.

– Кто они? – поинтересовалась я у Бенито, рассматривая каждого из них поочередно.

Мужи меж тем степенно рассаживались по стульям, складывая руки на коленях. Бенито пояснил, что это действующие члены Синьории и предводители городских гильдий. По скромности или богатству одежд предводителей можно было судить и об их воззрении на собственную персону. Банкиры и нотариусы увешали себя толстыми золотыми цепями, а каждый палец унизали самоцветными перстнями. Представители гильдий шелка и шерсти не кичились драгоценностями, зато их одежда из великолепных тканей без слов нахваливала лучшую продукцию своих цехов. Коренастых плотников, мясников и каменщиков можно было узнать даже под мантиями. Их выдавали и грубоватые лица: целые поколения простых мастеровых, не имея ни достаточно денег, ни нужного престижа, не могли улучшать свою породу, выбирая невест среди цвета итальянской аристократии.

Словно облекая мои мысли в плоть, из ворот Синьории выплыла благородная дама, изысканная и великолепная. Никогда еще не видела я женщины в столь пышном облачении и ослепительно драгоценном уборе.

Дальние звуки фанфар возвестили появление череды дудочников и знаменосцев, за которыми шествовали герольды, пажи и ратники – все в чрезвычайно эффектных одеждах.

– Шили по эскизам Лоренцо, – обмолвился Бенито об их платьях. – Он ко всему на празднике приложил руку.

– Кто та дама? – спросила я, не отрывая глаз от процессии.

– Лукреция де Медичи, – пояснил Бенито. – Мать Лоренцо и Джулиано.

Послышались восклицания, но довольно умеренные, если не сказать сдержанные, поскольку в воротах возник новый участник торжества, мужчина в строгом черном облачении. От боли он едва не складывался пополам, а его лицо – возможно, некогда красивое – искажала мучительная гримаса.

– Пьеро Подагрик, – не стал ждать новых расспросов мой спутник, – отец Лоренцо. Он самый главный у Медичи. Но долго он не протянет.

– Сам вижу.

– Его у нас не очень жалуют, – добавил Бенито. – Не так прославляют, как когда-то его батюшку Козимо – того даже называли Отцом Отчизны. Все у нас спят и видят, когда править начнет Лоренцо.

Пришел черед открытия настоящего торжества. Первыми показались восемнадцать рыцарей в начищенных до блеска серебряных латах и боевых шлемах. Каждый из них, по словам Бенито, представлял на празднике родовитейшие флорентийские семейства. Доспехи для рыцарей тоже придумывал Лоренцо.

– Где же монахи? – нетерпеливо спросила я.

Присутствие церковников на праздничных гуляниях в Винчи, пусть гораздо более убогих, чем это, всегда бросалось в глаза. Здесь же, на флорентийском фестивале, мне бросилось в глаза их отсутствие.

– Монахам тут совсем не место, – ответил Бенито с нескрываемым презрением. – У церкви свои празднества, совершенно особые. Посмотри-ка туда! Вон она, Королева дня!

«Поговорили о церковниках, и довольно», – улыбнулась я про себя и залюбовалась невестой Лоренцо, на мой вкус самой милейшей девушкой на всем белом свете. Будь я мужчиной, сама, наверное, влюбилась бы в нее. Ее мягкие локоны оттенка предзакатного солнца ниспадали на белые округлые плечи. На приятном лице выделялся точеный остренький носик, а щеки и подбородок имели приятную округлость и были совершенны. В глазах девушки плескалась радость.

И кто бы на ее месте не радовался? Убранство девушки было под стать принцессе – небесно-голубые и белые шелка, усыпанные сотнями жемчужин. Издали я не разглядела цвета глаз девушки, но не сомневалась, что он вторит ее одеянию. Вся воплощение величавого достоинства, она опустилась на предназначенный для нее золоченый трон. Пораженная публика затаила дыхание, глядя, как восемь ливрейных носильщиков подняли трон на плечи и понесли по крытым пурпурной дорожкой ступеням в центр площади, где и установили лицом к зданию Синьории в центре обтянутой бархатными канатами площадки. Восседающие под галереей дворца сановники при виде красавицы одобрительно закивали.

Вдруг толпа на площади оживилась, и раздались ликующие возгласы. Из-под арки дворца показался молодой наездник. Юноше – я в жизни не видела никого красивее – от силы было лет шестнадцать. Коротко остриженные белокурые волосы курчавились на его благородно посаженной голове, а линия подбородка и скул поражала четкостью, словно высеченная резцом. Правда, царственная прямая посадка всадника совсем не вязалась с его широкой мальчишеской ухмылкой. Юноша приветственно помахал публике, не скрывающей своего обожания.

– Джулиано, – шепнул мне Бенито, откровенно трепеща от восторга, – младший брат Лоренцо. Они с ним лучшие друзья и будут вместе править, когда Пьеро умрет.

Истошно загудели дудки и трубы, перекрывая все звуки, но следом к музыке примешался странный гул. Я поняла, что все голоса на площади зазвучали в унисон, сливаясь в один невообразимый рев. Зрители, рассевшиеся по крышам, подоконникам и перилам галерей, подхватили этот восхищенный вопль, выкликавший одно слово: «Лоренцо!» – так что вскоре уже вся площадь хором скандировала: «Лоренцо! Лоренцо! Лоренцо!»

Наконец он явился перед толпой. Вначале я разглядела просто человека на белом боевом скакуне в шелковой, развевающейся от ветра накидке. Длинные перья белого плюмажа на берете всадника изгибались дугой, оттененные его черными волосами до плеч.

Конь и наездник, словно одно слаженное целое, направились по пурпурной дорожке прямо к Королеве. Жеребец под красно-белой, отделанной жемчугами попоной горделиво вышагивал, высоко поднимая копыта. Лоренцо был облачен в алый бархатный табар, [9]9
  В XIII–XV вв. короткий плащ с расширяющимися, не сшитыми по боковому шву рукавами.


[Закрыть]а его реющий на ветру великолепный шелковый шарф был весь расшит пунцовыми розочками. Высокая прямая фигура наследника Медичи источала достоинство. Он нес лазурный щит с геральдическими лилиями, в центр которого был вправлен алмаз величиной с утиное яйцо.

Лоренцо не поднял по примеру брата руку в приветственном жесте. Он смотрел на скандирующую его имя толпу, и его взгляд излучал такую безмерную любовь, что всякие внешние ее проявления были попросту излишни. Женский голос вдруг выкрикнул: «Мы любим тебя, Лоренцо!» – и лицо всадника озарилось лучистой улыбкой, настолько искренней, что и у меня вдруг защемило в груди. Новая громогласная волна со стороны публики выявила полное ее одобрение происходящему, и я поймала себя на том, что кричу вместе со всеми. Никогда в жизни мне не приходилось до такой степени повышать голос, никогда не доводилось испытывать предельное обожание к самому обычному человеку – тем более к молодому мужчине.

Лоренцо де Медичи казался старше Джулиано, но я все равно не дала бы ему больше двадцати пяти. Красотою брата он не отличался: оливково-смуглый, с крючковатым, почти приплюснутым носом и сильно выдающимися подбородком и нижней губой. Резкие морщинки на лбу выдавали натуру мыслителя. Однако он был высок ростом, широк в плечах и узок в бедрах, а мускулистые ноги свидетельствовали о привычке к седлу.

Лоренцо меж тем миновал нас и уже приближался по длинной пурпурной дорожке к Королеве. Никоим образом не желая любоваться на его спину и лошадиный зад, я схватила Бенито за руку и начала протискиваться сквозь толпу, пока не нашла место, откуда была прекрасно видна юная прелестница, с восхищением взиравшая, как Лоренцо спешивается и, отбросив назад белоснежную накидку, низко склоняется перед ней.

К ним приблизился паж, держащий бархатную подушечку, на которой сияла корона, составленная, если верить глазам, из алмазов крупной огранки. Лоренцо взял венец и опустился на колено перед своей избранницей. Толпа почтительно смолкла, и я впервые услышала голос наследника клана Медичи – густой рокочущий бас. Говорил Лоренцо с изысканным красноречием.

– Ты – сокровище всей Флоренции и признанная Королева наших сердец. – Он поднялся и осторожно водрузил корону на златокудрую головку девушки. Зрители снова возликовали.

– Что за счастливица! – прокричала я сквозь шум на ухо Бенито. – Заполучила такого завидного супруга!

– Что ты! – прокричал он мне в ответ. – Это же не его нареченная! Это Лукреция Донати – самая прекрасная и желанная девушка во всей Флоренции!

– Где же тогда его невеста? – смутилась я.

– Еще в пути, едет сюда из Рима! Ее имя – Клариче Орсини. Она из очень знатного рода, но флорентийцы не слишком рады такому выбору. Римляне – известные гордецы и спесивцы. Зато несколько солидных имений вместе с солдатами-наемниками вполне оправдают этот брак. И приданого к нему шесть тысяч флоринов. Шесть тысяч!

Шум снова поутих, поскольку Лоренцо запел для новоиспеченной Королевы песню, странно сочетавшую в себе грубость и изящество. Он исподволь улыбался, исполняя для девушки непристойные и даже оскорбительные куплеты. Публика, однако, не выказывала ни возмущения, ни смятения подобным сочинением – казалось, их любовь к Лоренцо разгоралась еще сильнее.

– Можешь не говорить мне, что и песню он сложил сам, – шепнула я Бенито.

– Как ты догадался?

– Найдется ли дело, с которым он не справился бы?

– Если и найдется, то я такого не знаю.

Песня закончилась. Носильщики водрузили трон с Королевой на плечи, а Лоренцо, закинув на плечо накидку и цветастый шарф, одним махом вскочил на своего жеребца. Я поняла, что совсем скоро он скроется из виду, и пожелала еще разок взглянуть на наследника. С неведомо откуда взявшимся нахальством я пропихнулась к самому краю пурпурной дорожки, по которой вот-вот должен был прогарцевать Лоренцо в сопровождении Королевы дня.

Но в порыве воодушевления я, вероятно, слишком сильно толкнула стоявшего рядом дюжего детину, потому что он набычился и толкнул меня в ответ. Я совсем не привыкла к потасовкам, столь привычным для задиристых парней, поэтому потеряла равновесие и вылетела на самую середину пурпурной дорожки. Моя шляпа откатилась в сторону, а я, шлепнувшись навзничь, глядела, как на меня надвигается всадник на белом коне.