Текст книги "Синьора да Винчи"

Автор книги: Робин Максвелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Привесив «рожок» на место и оправив мантию, я нагнала остальных у задних дверей. Лоренцо повел нас по полутемным коридорам, но вовсе не в гостиную и не в столовую, а прямо на кухню.

Ни поваров, ни слуг там не было, гости взялись за дело так привычно, словно всю жизнь этим занимались. Джиджи Пульчи зажег настенные факелы и принялся разводить огонь по всей длине обширного кухонного очага. Тут же лежало наготове несколько тушек ощипанных кур и множество освежеванных кроликов. Лоренцо встал к разделочному столу и, закатав рукава, собственноручно смазал их маслом. Насадив тушки на длинный вертел, он передал его Полициано, а тот установил вертел над огнем. Ландино с Мирандолой молчком нарезали помидоры и лущили горох, Поллайуоло с превеликим усердием шинковал капусту, а Бистиччи по локти увяз в груде даров моря, очищая одного за другим моллюсков и речных крабов, пескарей, селедок, хариусов, щук и калканов и складывая их вместе в огромный железный котел. Даже престарелый Альберти нашел себе занятие: лепил равиоли из кусочков теста и шариков мягчайшего белого сыра.

– Катон, – окликнул меня Лоренцо, – не стой и не таращи зря глаза. Приготовь-ка нам свою замечательную запеканку. Думаю, она делается довольно просто. В холодном шкафу есть и виноград, и оливки. Масло и уксус вон там, – он указал на полку, заставленную разнообразными бутылями и кувшинами, – а заодно и приправы, они тоже пригодятся. Теперь котелок… – Он присел на корточки сбоку от очага, у груды поварской утвари, подцепил кочергой вместительный горшок и сунул его мне в руки.

– Немаленький сосуд, – высказалась я, пряча замешательство.

– Уверяю тебя, к утру в нем не останется ни крошки. – Он плутовато улыбнулся, взглянув на меня искоса:

– Как тебе Созерцальня? Понравилось там?

Я смутилась и не сразу нашлась что сказать.

– Ответ требует самосозерцания, – наконец нашлась я.

Лоренцо рассмеялся и велел: «Приступай к работе», а сам подошел к настоящему кургану из орехов, который он, судя по всему, вознамерился переколоть.

– Следующая наша тема – Смерть, – без всяких предисловий объявил вдруг Силио Фичино, словно мы по-прежнему сидели вокруг неугасимого пламени под пристальным взором Платона, Гермеса и Исиды, а не чистили устриц и не лепили равиоли.

– Палитра в данном случае неохватна, тебе не кажется? – заметил ему Джиджи Пульчи, чистивший морковь.

– Сузим ее до собственной частности, – предложил Фичино. – До наших смертей. Например, я желал бы умереть… – он задумался ненадолго, собираясь с мыслью, – зная, что мое сердце и строки, что выходят из-под моего пера, исполнены веры в добродетель и божественное начало.

Все в кухне замолчали, слышны были только удары ножей о доски и звон посуды. Повара-философы размышляли, взвешивая услышанное.

– Я желал бы умереть, – заговорил Кристофоро Ландино, – зная, что тело мое распадется, но с его распадом я сам преображусь.

– Вот именно! – подхватил кто-то.

– Верные слова, – согласился еще один.

– Я желал бы умереть с верой в то, что выполнил свое предназначение, – со спокойным достоинством произнес Лоренцо, – зная, что моей любимой Флоренции ничего не грозит.

Другие одобрительно зашептались в ответ на это признание.

– Я желал бы умереть в любимых объятиях, – вымолвил Полициано, не в силах оторвать страдальческий взор от Лоренцо.

– Я желал бы умереть в своей любимой куртизанке, – объявил Джиджи Пульчи, со свистом втягивая в рот виноградину.

В ответ, как он и рассчитывал, раздался дружный гогот.

– Я… – Веспасиано да Бистиччи выждал, пока улягутся смешки, и продолжил:

– Желал бы умереть, собрав столько книг, сколько буду в силах.

Все завопили с притворным презрением, а Лоренцо выкрикнул:

– Мы все должны стремиться прийти к такому финалу! – Когда я сам скончаюсь, – вымолвил Альберти с торжественностью, заставившей остальных притихнуть, – я хотел бы очутиться в обществе великих усопших, таких как Платон, Гермес и Моисей.

Все обратились к молчаливому созерцанию этой мысли, пока Антонио Поллайуоло не выразил свое бесхитростное пожелание:

– Я не хотел бы умереть ни от ужаса, ни от боли.

Академики забормотали, что они тоже этого не желали бы. Теперь я единственная до сих пор не высказалась.

– Я хотел бы умереть счастливым, – произнесла я.

Повисло молчание, и я устрашилась, что все сочли мой взгляд поверхностным или нелепым. Неожиданно на мое плечо легла чья-то легкая рука – рядом стоял Фичино, основатель Платоновской академии, и сердечно улыбался мне.

– Этот человек мне по сердцу, – произнес он.

Краем глаза я заметила, что Лоренцо сияет от гордости за меня. Воистину, это был лучший момент в моей жизни.

– Вы милостиво допустили меня в ваш sanctum sanctorum, [21]21
  Святая святых (лат.).


[Закрыть]– сказала я, не чуя себя и с волнением припоминая, как папенька впервые распахнул передо мной дверь лаборатории, – а я теперь хочу пригласить вас в одну комнату, тремя этажами выше моей аптеки.

Все оставили свои кулинарные занятия и с вниманием посмотрели на меня. Больше всего мои слова поразили Лоренцо, не поднимавшегося в моем доме выше гостиной на втором этаже. – Что там за комната, аптекарь? – с шутливой подозрительностью поинтересовался Бистиччи.

– Дело в том, что до сих пор она содержалась в тайне от всех, – тщетно пряча улыбку, пояснила я.

– Может, она такого свойства, что сам Гермес не отказался бы от приглашения побывать в ней? – с надеждой спросил Фичино.

– Она именно такого свойства, – окончательно развеселившись, заверила я, – и даже более того – природно-элементарного!

ГЛАВА 16

Мы с Леонардо уже подходили к зданию, где, судя по большой, красиво раскрашенной вывеске, помещалось Флорентийское братство живописцев, как вдруг увидели Андреа Верроккьо, во весь дух спешащего нам навстречу.

– Ну что, ты готов вступить в Гильдию художников? – спросила я баритоном, до сих пор забавлявшим моего сына.

– Не могу поверить, – проговорил Леонардо. – Я будто все тот же тщедушный мальчишка и только вчера приехал во Флоренцию.

– Ты и сейчас тощеват, – заметила я, стараясь казаться невозмутимой. – А все потому, что плохо кушаешь.

– Мама! – шепотом одернул он меня, испугавшись, что кто-нибудь услышит мои сюсюканья.

– Ладно, молчу, – рассмеялась я.

– Смотрите, – обратился Леонардо к подошедшему маэстро, – туда вошел старик Филиппо Липпи!

– А за ним Доменико Гирландайо, – добавил Верроккьо.

Мое сердце учащенно забилось: во флорентийском мире искусства эти имена уже стали легендой. У Гирландайо, прежде чем перейти в мастерскую к более опытному Верроккьо, обучался живописи Сандро Боттичелли.

– Пойдемте, – подтолкнул нас к дверям Андреа, – посмотрим, кто еще пришел.

Мы вошли в пропахшую вощеным деревом переднюю. Наши надежды влиться в компанию великих полностью оправдались: в просторном полупустом зале у стола, где регистратор братства – бледный юноша с глазами навыкате, выпученными до предела от присутствия знаменитостей, – тыкал пальцем в раскрытый журнал, а перед ним выстроилась целая очередь. Сандро Боттичелли заносил свое имя в журнал, за ним стоял Антонио Поллайуоло с братом Пьеро, и в конце – Филиппо Липпи и Гирландайо. На скамейку кто-то предусмотрительно поставил графин красного вина и превосходные, тончайшей работы венецианские кубки. Я узнала их, поскольку уже не раз видела такие во дворце Медичи.

Мы присоединились к братьям Поллайуоло, и художники обнялись, искренне обрадовавшись друг другу. Меня представили тем, с кем я еще не была знакома.

«Подписи подтверждают их право входить в братство, – подумалось мне, – но ведь они уже братья!»

Антонио Поллайуоло подошел расписаться в журнале, предварительно выложив на стол членский взнос в тридцать два сольдо.

– Видите, стоит вам захлопнуть свой талмуд и выждать каких-нибудь три года, и какая туча народу сразу собирается, – сказал он регистратору, показывая на скромную группку художников, толпившихся за его спиной.

– О маэстро, вы делаете нам честь своим посещением, – восхищенно покачал головой юноша, – все вы…

– Не позволяйте ему расписываться, – Боттичелли шутливо ткнул Леонардо в плечо. – Он еще несмышленыш.

– Может, я и несмышленыш, – парировал тот, нанося приятелю воображаемый удар под дых, – зато я знаю кое-какой толк в перспективе.

Художники одобрительно зарокотали, уже предвкушая свое любимое времяпрепровождение – словесный поединок.

– Вы видели деревья в его «Рождении Венеры»? – поинтересовался Леонардо. – Они же плоские, как камбалы!

– А тот пушистый идиотик, которого да Винчи намалевал в «Товии и ангеле», до того бесплотен, что просвечивает насквозь! – ядовито улыбнулся Боттичелли.

«Ух ты!», «Вот так отбрил!», «Будет вам, нашли развлечение!» – послышались примирительные беззлобные восклицания.

– А твой ангел в «Благовещении» будто гонит Деву Марию прочь из комнаты! Она даже, судя по ее виду, готова в отчаянии выброситься из окна! – в явном запале выкрикнул Леонардо.

– Не слишком ли ты разошелся, огарок? – вмешался Филиппо Липпи. – На моего ученика руку поднял!

– Вообще-то на моего, – возразил Верроккьо, схватив Боттичелли за руку и перетягивая его на свою сторону.

Все засмеялись. Подошла очередь Леонардо расписываться в журнале. Он склонился над столом, следя с улыбкой, как я достаю из поясного кошеля тридцать два сольдо и подаю их регистратору.

– Всем бы иметь такого дядюшку, как Катон, – без тени шутки сказал Антонио Поллайуоло.

Все присутствующие вслух согласились с этим.

– Его отец мог бы и прийти, – вдруг вымолвил Верроккьо. – Стыдно так поступать.

– Ничего страшного, Андреа, – заверил Леонардо. – Я не хочу, чтобы он своей постной рожей испортил нам это радостное событие. – И так лучезарно улыбнулся, что я готова была поверить ему.

«Только мать да еще кто-нибудь, кого Пьеро да Винчи в жизни обидел не на шутку, способны разглядеть в глазах его сына проблеск неизбывной боли», – подумала я про себя.

– Неужели я пропустил всю потеху?

Все обернулись к двери. Едва успев ворваться в зал, Джулиано де Медичи зашагал прямиком к скамейке с графином.

– Отчего вы не пьете? – жизнерадостно осведомился он и тут же налил себе вина.

– Тебя ждали, – пояснил Боттичелли.

Все столпились вокруг Джулиано, принимая от него наполненные кубки. Де Медичи метнул в сторону Леонардо плутоватый взгляд.

– Мне тут выболтали одну прелестную тайну, – сообщил он всей компании.

– Ну так доверь ее нам, – предложил Верроккьо.

Меня не переставало удивлять, до чего мужчины горазды посплетничать, хотя всегда обвиняют в этом грехе женщин.

– Пусть Леонардо подойдет поближе, – позвал Джулиано, – ему так лучше будет слышно. К тому же, – будто бы спохватился он, – речь как раз о нем.

Леонардо разом утратил осанистость и стал похож на черепаху, ретирующуюся под свой панцирь. Однако друзья не пощадили его и вытолкнули в середину кружка.

– Вы видели портрет юной Джиневры Бенчи? – коварно осведомился Джулиано.

– Не такая уж она юная, – заметил Боттичелли, – ей давно стукнуло пятнадцать.

Леонардо взглядом молил его о пощаде.

– Хороший портрет, – отозвался Антонио Поллайуоло. – Думаю, на сегодня лучший у Леонардо.

– Ничего удивительного, – продолжал Джулиано, игнорируя молчаливую отчаянную просьбу Леонардо. – Он с ней знаком весьма накоротке.

Послышались бравурные восклицания, нарочито возмущенные и оскорбленные.

– Поосторожнее, Леонардо, – посоветовал Филиппо Липпи. – У нее богатенький муж.

Леонардо покрылся густым предательским румянцем.

– И любовник, – добавил Боттичелли. – Друг Силио Фичино, Бернардо Бемби.

– Джиневра и Бемби любят друг друга платонически! – выпалил Леонардо и тут же пристыженно смолк, поняв, что выдал себя с головой.

Все тоже молчали, не находя слов. Я и сама стояла как огорошенная, но в хорошем смысле. Оказалось, у моего сына роман с женщиной! И пусть его выбор небезупречен, учитывая высокий ранг ее мужа и скандальность ее любовной связи с Бемби, зато возлюбленная Леонардо – не проститутка и… не юноша!

– Скажите-ка мне вы все, – призвал приятелей Леонардо, явно желая перевести огонь на кого-нибудь другого, – разве сам Джулиано не ведет себя возмутительно, если его любовница… – он выдержал театральную паузу, – забеременела от него?!

Все снова заулюлюкали и засвистели. Уличенный Джулиано скорчил Леонардо гадкую мину, нимало, впрочем, не огорчившись разоблачению.

– За счастливого папашу! – выкрикнул Боттичелли и поднял бокал, глядя на Джулиано.

Леонардо улыбался во весь рот своей крошечной победе.

– За Леонардо! – поднял и за него бокал Сандро. – Да не угробят его два обманутых ревнивца!

Все засмеялись и присоединились к тосту, воскликнув в унисон:

– За Леонардо! За его здоровье!

ГЛАВА 17

– «Серебряная вода», – предложил Лоренцо.

– «Священная вода», – возразил ему Силио Фичино.

– Изначальное название меркурия, – назидательно провозгласил Пико делла Мирандола, – «лунная вода».

– «Молоко коровы-чернушки», – снова подсказал Лоренцо.

– Никогда о таком не слышал, – признался Веспасиано Бистиччи, пододвигая к свету угольную горелку, установленную под трубчатым стеклом-керотакисом. [22]22
  Алхимический аппарат, герметичный контейнер, в котором мелкие металлические стружки подвергаются воздействию пара.


[Закрыть]

– Обождите! – велела я.

Еще раз для верности заглянув в манускрипт, которому на вид было не меньше тысячи лет, я подошла к аппарату, размещенному на подставке посреди моей алхимической лаборатории, и насыпала щепоть металлического порошка на предметное стекло. За окном была глухая ночь, а в гостях у меня тайно собрались друзья, ведущие двойную жизнь. Я дала Пико знак, и он быстро закрыл верхнее выводное отверстие трубки прочным полусферическим колпачком.

– «Драконово семя», – не унимался Лоренцо. – Это название, безусловно, самое поэтичное.

– «Драконова желчь» лучше передает свойства Меркурия, – не согласился Пико.

– Зависит и от дракона, – подковырнул их Бистиччи.

Все рассмеялись. Книготорговец разжег огонь в горелке. Мы сгрудились вокруг керотакиса и принялись молча выжидать. Пять пар пытливых глаз неотрывно следили за стеклянным цилиндром, на дне которого скопилась ртуть.

От нагревания металл начал пузыриться. Фичино била нервная дрожь. В мансардном этаже установилась гробовая тишина, не нарушаемая даже дыханием. Неожиданно серебристая субстанция полностью испарилась, и дно стеклянной трубки опустело. Мы не могли проникнуть взглядом под непрозрачную верхнюю крышку, но знали – вернее, надеялись, – что пары ртути воздействуют на металлический порошок.

– Наберемся терпения, – предложила я.

– И надолго? – поинтересовался Фичино.

– Не знаю в точности. В тексте не сказано, сколько времени занимает процесс достижения меланоза. [23]23
  Избыточное накопление темно-коричневого пигмента меланина в органах и тканях.


[Закрыть]

– Как нам повезло, что теперь у нас появилась лаборатория для исследований, – улыбнулся мне Фичино.

– Пико, я вижу на твоем лице неуверенность, – заметил другу Лоренцо.

– Я и вправду сомневаюсь в практической пользе алхимии, – признался Мирандола. – Наблюдать за изменением цвета у минералов, конечно, очень интересно. Однако мне казалось, что все мы признали истинной целью алхимии трансформацию духа, а вовсе не получение благородного металла из неблагородного.

– Бесспорно, – подтвердил Бистиччи. – Но что может быть увлекательнее, чем наблюдать за веществом, которое посредством обычного нагревания или простого добавления другого вещества становится из черного белым, затем начинает переливаться всеми цветами радуги, словно павлиний хвост, и из желтого делается пурпурным, потом красным?

– Заодно можно проверить предположение Аристотеля о том, что элементы четырех стихий тоже подвержены изменениям, – добавил Лоренцо. – Философия есть вершина всего, но и экспериментирование – занятие отменное. Признайся же, Пико: ты любопытствуешь не меньше нас! Катон, ты-то сам чью сторону поддерживаешь? – обратился он ко мне. – В конце концов, ты хозяин лаборатории.

Я недавно «умертвила» своего «дядюшку» и наставника Умберто, а он из благосклонности завещал мне аптеку. Мой взгляд остановился на небольшой, искусно написанной картине, висевшей подле атенора. Ее недавно подарил мне Леонардо. На ней была изображена красивая немолодая женщина в развевающихся красных одеждах, с волосами, собранными в узел на самой макушке.

– Это китайская богиня очага, – пояснила я. – Она покровительствует тем, кто готовит пищу и смешивает лечебные снадобья.

– А еще алхимикам, – вмешался Бистиччи. – Она также богиня алхимии. Я видел подобный рисунок в одном из манускриптов, привезенных мне с Востока.

– Где же кончается одно мастерство и начинается другое? – спросил Лоренцо.

– Некоторые алхимики склонны называть работу с растениями «малым искусством», а работу с минералами – «великим», – сообщил Пико.

– Ничего подобного! – запротестовал Бистиччи. – «Великое искусство» занимается совершенно иными вещами. Оно нацелено отыскать эликсир, продлевающий жизнь до бесконечности.

– Вы все заблуждаетесь, – высказал свое мнение Лоренцо. – «Великое искусство» – это феномен, относящийся к полу. Иначе говоря, мистическое, физическое и экстатическое слияние мужской и женской душ в одно.

– Ты неисправимый романтик! – воскликнул Фичино.

– Вполне возможно, – согласился Лоренцо, – но мы располагаем записями Николя Фламеля от семнадцатого января тысяча триста восемьдесят второго года, где говорится, что он вместе со своей горячо любимой женой Перенеллой в городе Париже достиг этого благословенного состояния.

– Ради всего святого, – патетически закатил глаза Мирандола, – подскажи, где алхимику найти родственную душу, с которой можно… слиться?

– Вопрос резонный, – подтвердил Лоренцо. – Но надежду терять не стоит.

– Смотрите! – вскричал Бистиччи.

Мы все обернулись к керотакису – по внутренним стенкам стеклянного цилиндра стекали капли некой темной жидкости. Силио аккуратно открутил с него выпуклый колпачок и перевернул, показав нам. Как и ожидалось, поверхность колпачка изнутри была сплошь покрыта черным налетом.

– Мы достигли стадии меланоза! – победным голосом объявил Бистиччи. – Сначала меркурий обратился в ртутные пары, а они, в свою очередь, превратили железный порошок в меланин. Вот первая ступень трансформации вещества!

Мы все пораженно молчали, даже скептик Пико на этот раз воздержался от придирок.

– Сегодня мы побратались не только друг с другом, – торжественно изрек Силио Фичино, – но и с нашими выдающимися единомышленниками, что жили в течение двух последних тысячелетий. Пусть же теперь нам откроются все тайны мироздания.

Он прикрыл глаза, затем подошел с колпачком к факелу, укрепленному в стене у окна, и принялся внимательно рассматривать полученное вещество.

– Какова следующая операция, Катон? – наконец спросил Фичино.

Я вернулась к манускрипту и, водя пальцем по строчкам, прочла:

– Кальцинирование. Значит, теперь будем получать белый пигмент.

Лоренцо глядел на меня со счастливой улыбкой, и я сама разулыбалась ему в ответ. Встретив его пристальный взгляд, я вдруг поняла, что его радость не исчерпывается удачным завершением совместного эксперимента и даже восхищением моим талантом. Я смутилась и отвела глаза. Бистиччи меж тем дружески похлопал Фичино по плечу и заключил Пико в объятия.

Позже я так и не смогла избавиться от прежнего впечатления, крепко засевшего у меня в мозгу. Я одновременно и страшилась, и приветствовала его. Между Лоренцо де Медичи и Катоном-аптекарем пробежала искра. В ней смешались комедия и трагедия, величие и безнадежность… Чувства Лоренцо ко мне оказались взаимными, и ничто в этом огромном мире не могло их опровергнуть.

– Итак, – вымолвила я, вернув себе прежнюю невозмутимость. – Сходите кто-нибудь и принесите двугорлую колбу.

ГЛАВА 18

Мне ни разу не приходилось ездить верхом в мужском седле, правда, и в дамском, сидя на лошади боком, я тоже скакать не пробовала. Дамой мне, в любом случае, быть не довелось, а превратившись в мужчину, я притворялась инвалидом. Но Лоренцо не оставлял надежды взять меня однажды на конную прогулку и, поскольку «коленная чашечка все еще доставляла мне беспокойство», продолжал изыскивать способ безболезненно усадить меня на лошадь. Все хлопоты он взял на себя и не раз обращался за советом к врачу и седельному мастеру.

И вот настал день, когда Лоренцо, к моему изумлению и скрытой досаде, презентовал мне хитроумное приспособление для верховой езды. Оно было щедро подбито для мягкости, его высокая спинка обеспечивала комфортную позу, а короткие стремена, позаимствованные в школе испанки Джинеты, должны были, по уверениям доктора, поддерживать поврежденную ногу под безопасным углом. Лоренцо упрашивал меня хотя бы разок испытать это седло, убеждая, что в случае малейшего неудобства при езде он больше не будет настаивать.

Меня снова пригласили на выходные на виллу Кареджи, хотя на этот раз там собралось «первое» семейство Лоренцо. Членов Платоновской академии я нигде не приметила, и тем приятнее для меня была встреча с Леонардо, который резвился вовсю в компании Джулиано. Тот, впрочем, не отставал от приятеля.

Едва забрезжил рассвет, как громкие удары кулаком в дверь вырвали меня из объятий сна – я вновь спала в комнате с дверью на лоджию. Прямо в ночной рубашке и босиком я поплелась открывать. В коридоре стояли Лоренцо и Джулиано, сгоравшие от нетерпения немедленно отправиться на прогулку.

– Одевайся скорее! – воскликнул Лоренцо. – Или тебе помочь?

– Думаю, сам справлюсь, – буркнула я и с притворным негодованием захлопнула дверь у них перед носом.

Из коридора донесся задорный смех, а я облегченно вздохнула, избегнув сборов при зрителях. Я торопливо справила малую нужду, затем туго перетянула грудь до самой талии: я понятия не имела, в какое состояние придут мои повязки от лошадиной рыси. На ноги я натянула брюки и прочные сапоги, одолженные мне Лоренцо, а на голову надела широкополую шляпу. Снарядившись так, я, хоть и не имея под рукой зеркала, уже не сомневалась, что предстану перед друзьями в совершенно ином виде – молодым наездником, весьма отличным от привычного всезнайки в тунике и красном берете.

Солнце едва показалось над вершинами холмов, а мы втроем уже шагали к конюшне. Я не смогла скрыть радость при виде Леонардо, тоже одетого для прогулки верхом и деловито подтягивавшего подпруги под брюхом прекрасного гнедого жеребца.

Помощник конюха вывел из стойл двух коней. Я сразу узнала и Морелло, и любимицу Джулиано Симонетту, названную им в честь его первой возлюбленной. Он как-то обмолвился, что, не имея больше возможности «объезжать даму», тешится нежными воспоминаниями, гарцуя на ее лошадиной тезке.

Вскоре пожилой конюх собственноручно подвел к нам кобылку, оседланную специально для меня.

– Дядюшка, тебе давно не приходилось ездить верхом, – обеспокоенно сказал Леонардо. – Ты не утерял навыка?

Правду сказать, у меня от страха тряслись поджилки, но усилием воли я взяла себя в руки – и перед новой ложью, и перед неведомым ощущением сидеть враскоряку на огромной беспокойной животине.

– Прошу прощения сразу у всех за то, что буду вас задерживать, – пробормотала я. – Причем сильно задерживать.

– Нет же, Катон, – заверил меня Лоренцо, явно проникнувшись ко мне сочувствием. – Мы поедем так, как будто ты впервые в жизни сидишь в седле. – Он сделал знак конюху, и тот немедленно подтащил подставку. – Правая или левая нога у тебя болит?

– Левая.

– Прекрасно, значит, правую ты без труда перекинешь через спину лошади. Давай попытаемся.

Он поднялся вместе со мной по ступенькам подставки, сам вставил мою левую ногу в стремя, затем обхватил меня за талию, приподнял и опустил в седло.

Я покряхтела от усилия, но отчасти и за компанию.

– Все ли ладно? – с тревогой спросил Лоренцо.

– Да-да, чуть напряг колено.

Как бы там ни было, я превосходно устроилась в седле – во многом благодаря его высокой мягкой спинке. Любой женщине верховая поза с разведенными ногами показалась бы крайне непривычной, но я нашла ее вполне естественной и даже удобной.

Конюх вставил в стремя мою правую ногу, затем оттащил подставку. С высоты седла я смотрела на трех дорогих мне людей – на их лицах светилась беспредельная радость. Лоренцо и Джулиано открыто торжествовали, а Леонардо… По его забавной рожице я не могла сказать, расплачется он сейчас или рассмеется – он все качал головой и приговаривал вполголоса: «Дядя, дядя…»

– Пора трогать! – воскликнул Лоренцо и ловко вскочил на своего Морелло.

Леонардо и Джулиано тоже взлетели в седла и, сопернически-язвительно улыбнувшись друг другу, унеслись прочь ноздря в ноздрю, оставив нас с Лоренцо глотать пыль.

– Он во многом еще совсем мальчишка, – сказал Лоренцо, подавая мне поводья, – но править рядом с ним – подлинное удовольствие.

Лоренцо затрусил прочь, подавая мне знаки следовать за ним. Лошадка подо мной сама пошла рысью. Покачиваясь из стороны в сторону, я с удивлением обнаружила, что сидеть в седле мне ничуть не страшнее, чем на облучке собственной повозки, тем более что я не сомневалась: Лоренцо подобрал для меня кобылку нестроптивого нрава Мне оставалось только искусно притворяться, что я имею кое-какие навыки верховой езды, а теперь лишь вспоминаю их. Вскоре моя лошадка нагнала Морелло.

– Джулиано – настоящий маг в арифметике, – продолжил разговор Лоренцо, – зато я в ней – полный ноль. Поэтому я с радостью переложил на его плечи все семейные банковские дела. Что до устроения и спонсирования городских празднеств и зрелищ, их я тоже уступил ему. Вот где он развернулся! Ты ведь не станешь спорить, что он баловень всей Флоренции?

– Да, его все обожают. И мне кажется, вы с ним прекрасно дополняете друг друга.

– Верно. Там, где я слаб, Джулиано силен. То, на что у меня не хватает времени или интереса, он делает увлеченно и очень дотошно.

Морелло быстрее припустил вперед, но моя кобылка не отставала. Я решила, что для первого дня езды верхом держусь в седле на зависть ровно и устойчиво.

– Но замечательнее всего то, – признался Лоренцо, – что мой брат безгранично мне предан. Его верность не имеет изъянов. Такой брат и тыл, как Джулиано, для меня лучше любого снотворного. Если его размолоть в порошок и распродать через твою аптеку, ты несметно обогатился бы, Катон!

– Кстати, о порошках, – ввернула я. – Отец прислал мне с Востока целый ящик диковин. Там и нерасшифрованные письмена, и травы, и пряности, сушеные грибы, божки и ткани. Есть даже кошачья мумия, которую он отыскал в Египте.

– Хотел бы я когда-нибудь свести знакомство с твоим отцом. Он, судя по всему, человек незаурядный.

Я потаенно улыбнулась его верной характеристике.

– Но вещественные дары при всей своей восхитительности все же не сравнятся с письмами от отца, – сказала я. – Там он встретил немало мудрецов, ученых людей – тех, у кого до сих пор живы в памяти древние обычаи, тайны прошлого. Эти ученые мужи с благоговением поведали ему о неком опьяняющем зелье – они называли его «сома», – вызывавшем экстатические видения. На них якобы зиждилась у индусов вся религия. Стоит выпить «сома», и бедняк начинал верить в то, что он богат и независим. Жизнь казалась ему ослепительно-прекрасной, бесконечной. Но растение, из которого добывали зелье, ныне утрачено. Остались одни воспоминания.

– Мне сразу вспомнились греки с их элевсинскими таинствами. Более двух тысяч лет подряд они совершали священный ритуальный обряд в храме, выстроенном за пределами Афин. Они тоже вкушали неизвестные эликсиры, подобные индийской «сома», впадая при этом в глубочайший религиозный, мистический транс, своего рода помешательство. Впрочем, все это весьма недостоверно, потому что ни говорить, ни писать об этом нельзя… под страхом смерти. Потому-то никто и не знает, что это был за напиток. – Лоренцо посмотрел на меня с улыбкой:

– И нет теперь у нас ни «сома», ни элевсинского эликсира, и экстатические видения нам заказаны. А как соблазнительно было бы их испытать!

– Да, жаль.

– Кстати, как самочувствие?

– Нога не болит совершенно. Отличное седло!

Мы довольно сильно удалились от виллы и теперь миновали северные городские ворота. Тропинка расширилась, превратившись в проезжую дорогу, и здесь к нам снова присоединились Леонардо и Джулиано – красивейшие из всех жизнелюбов. Дальше мы поехали в ряд вчетвером.

– Сегодня мне приснился престранный сон, – вымолвила я. – Меня от него до сих пор дрожь пробирает. Во сне я был женщиной.

– Действительно странный сон, – подтвердил Джулиано.

Леонардо пытливо глядел на меня.

– И эта женщина породила, – продолжила я, – нет, не младенца, а демона, который начал ее же пожирать по частям.

– Ужасно! – воскликнул Лоренцо.

– Это еще не все, – настойчиво продолжала я. – Меня уже почти съели, оставалась одна голова, но, прежде чем чудище пожрало и ее, я собралась с силами и духом, разинула рот – так широко, что челюсти развело в разные стороны, – и сама проглотила демона в один присест! Тут я проснулся и… по большой нужде навалил целую кучу!

Все покатились от хохота, а затем вдруг примолкли.

– Что с тобой, Джулиано? – осведомился Лоренцо. – У тебя глаза какие-то загадочные…

– Я тоже видел сегодня сон…

И Джулиано поведал нам его с непривычной для него обстоятельной сдержанностью, словно о чем-то неизмеримо важном.

– Снилось мне, будто я шел по Понте алле Грацие и меня застигла на нем жестокая гроза. Сон был наподобие яви, и я отчетливо ощущал, как по моим рукам и лицу свирепо хлещет дождь. Молнии освещали небо, и вокруг все было видно как днем. Вдоль реки ветер вздымал тучи пыли, срывал с деревьев листья и целые ветки. Вдруг я увидел, как песок и гравий сбились в страшный смерч, который поднялся на невероятную высоту, расширяясь кверху, будто чудовищный гриб. Он сорвал кровлю с какого-то дворца и унес ее прочь!.. – Глаза Джулиано азартно блестели, словно его и вправду затянуло в смерч собственного повествования. – Неистовство стихии повергло меня в ужас, но я вдруг решил – так, от нечего делать – посмотреть, что творится внизу, за перилами моста. И мне предстало жуткое зрелище! Наша Арно… – он запнулся, не находя нужного слова, – кипела… Она превратилась в сплошной огромный водоворот. Я подумал: «Спасайся! Беги подальше отсюда!» – и хотел уже уносить ноги, но они меня не слушались. В этот момент…

Я поймала себя на том, что неотрывно смотрю на Джулиано и, затаив дыхание, вслушиваюсь в его ночной кошмар.

– …Мост подо мной осел и провалился, и через миг надо мной сомкнулись волны! Нет, я не совсем скрылся под водой: я то погружался, то выныривал, а бурлящий поток кружил меня и швырял безжалостно из стороны в сторону. – Джулиано смолк, затем прошептал:

– В том сне я погиб.

– Так не бывает, – возразил Лоренцо. – Во сне нельзя погибнуть.

– Знаю, – еле слышно пробормотал Джулиано. – Но я там погиб. Утонул в потопе. Перед самым пробуждением – а проснулся я сам не свой – весь мир затянула чернота, и я понял, что я уже мертвец.