Текст книги "Синьора да Винчи"

Автор книги: Робин Максвелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА 25

Приглашение из дворца Медичи мне доставил паж, немедленно заручившись моим согласием прибыть туда. Судя по данным ему наставлениям, отказ был неприемлем.

Явившись в назначенный час и войдя во внутренний дворик, я с удивлением обнаружила там членов Платоновской академии. Они о чем-то оживленно переговаривались, сбившись в группки, и ожидали, пока их позовут к столу. Чуть позже по лестнице к нам спустилось семейство Медичи: Лукреция об руку с Лоренцо, Клариче со старшей дочерью Маддаленой, не слишком пригожей для своих двенадцати лет, Пьеро, шествовавший в одиночку с презрительным и надменным видом, и четырнадцатилетний толстячок Джованни.

Общая встреча за ужином способствовала непринужденному настроению, но как только мы закончили десерт, Лоренцо встал и пригласил своих ученых друзей подняться наверх, в главную гостиную. Удобно расположившись в креслах, мы завели меж собой беседу. В этот момент в двери показался сам Лоренцо, а перед ним – Лукреция де Медичи.

Сандро Боттичелли тут же предложил ей свое кресло. Я заметила, как осветился радостью при виде хозяйки Пико делла Мирандола. Лоренцо недавно показал мне неопубликованное сочинение Пико под названием «Ведунья», сюжет которого был почерпнут из культа поклонения некой богине. Действие происходило в Италии, а темой произведения стало всемогущество женщины. Силио Фичино, судя по его виду, ничуть не меньше приветствовал принятие дамы в ряды Академии, до сих пор узурпированной мужчинами.

«Впрочем, что тут удивительного? – задала я себе резонный вопрос. – Платоники сами поклоняются Исиде, а Лукреция де Медичи – воистину самая выдающаяся женщина во всей Флоренции. Она образованна, пишет стихи, покровительствует искусствам, и к тому же она – мать Il Magnifico. Где же ей еще быть, как не среди нас?»

Лоренцо встал посреди гостиной, чтобы обратиться к нам с речью, и мы все горячо поддержали его намерение.

– Сегодня мы обойдемся без привычных формальностей, – начал он. – Грядут тяжелые времена, друзья мои, и нам необходимо встретить их во всеоружии. Все мы неизмеримо скорбим о почившем дорогом нашем понтифике Сиксте… – Лоренцо нарочно помедлил, чтобы все уловили иронию сказанного, и продолжил:

– К сожалению, мы никак не могли повлиять на избрание нового Папы Иннокентия Восьмого: в последние годы Рим гнушался нашими ссудами. Для нас пока загадка, каким владыкой станет Иннокентий, но я очень надеюсь, что по сравнению с Сикстом он будет представлять для Флоренции гораздо меньшую угрозу.

Лоренцо развернул пергамент и бегло просмотрел написанное, словно освежая в памяти его содержание.

– Я получил письмо от Родриго Борджа, – снова заговорил он, – ныне уже кардинала и верховного советника Его Святейшества. Нового Папу он называет «кроличьей душонкой», – Лоренцо не сдержал улыбки, – человеком ограниченных воззрений, которые легко поколебать. Однако Родриго предостерегает нас, убеждая быть начеку. Иннокентий одобрил публикацию немецкого трактата под названием «Malleus Maleficarum», иначе «Молот ведьм».

Лоренцо протянул пергамент матери. Лукреция свернула его и положила себе на колени.

– Пагубность принятия Римом такого решения безмерна. Книга сразу спровоцировала волну сожжений ведьм во всей Европе, и ее тлетворные щупальца тянутся все дальше к югу, на Итальянский полуостров и в Испанию. Костры инквизиции уже сейчас воодушевляют тамошнюю королеву Изабеллу.

– Что же делать? – спросил Пико.

– Флорентийцы из всех обитателей западного мира слывут самыми снисходительными, – вмешался Полициано. – Не забудем про Пизу и Милан – их жители тоже всегда отличались здравомыслием и уравновешенностью. У нас свои книгопечатни, свои книготорговцы, – кивнул он в сторону Веспасиано. – Будем противостоять безумию посредством печатного слова и через университеты.

Все одобрительно зашептались, но я, взглянув на Лоренцо, поняла, что это не единственная причина его тревоги.

– Слушал ли кто-нибудь из вас речи молодого доминиканского монаха по имени Савонарола? Он лишь недавно стал проповедовать в нашем городе.

Вначале я подумала, что ослышалась. Неужели это тот самый прокурор, что обвинял Леонардо в содомии?

– Я слушал, – отозвался Ландино. – Этот Савонарола – настоящий уродец, носатый и толстогубый. Но говорит он весьма пылко – вот чего у него не отнимешь! Впрочем, его воззвания смехотворны: он убеждает флорентийцев отказаться от роскоши и наслаждений – от изысканных одежд, вина, духов, пудры и румян. Он велит упразднить карнавалы и скачки, азартные и карточные игры. Его никто и слушать не захочет.

– Но это еще не все, – вдруг вмешалась Лукреция. Все обернулись на ее голос. Она давно не казалась такой хмурой – с самой кончины ее супруга. – Этот человек считает, что он вдохновлен Небесами, и уверяет всех, что его устами вещает сам Господь! Чувственные удовольствия, если верить ему, разрушительны для души, поэтому он требует уничтожить «развратные» произведения искусства. Нехристианские, языческие сюжеты, классические образцы – все созданные вами шедевры нужно, по его настоянию, спалить дотла.

– Спалить? – вскричал Боттичелли. – Дотла?!

– Он сумасшедший, – успокоительно произнес Фичино.

– Проституток он называет «зрячими кусками мяса», – добавила Лукреция, – а всех содомитов мечтает сжечь живьем.

У меня при этих словах все внутри сжалось.

– Население Флоренции, учит этот монах, должно принять новый свод законов, исходящий только от воли Бога, а не от произвола человека, – продолжала Лукреция. – Если флорентийцы не пересмотрят старый уклад, их ждет жестокая кара – адское пекло и вечное проклятие. Нас всех спасет только возврат к непритязательной простоте ранних христиан.

– Ни за что не поверю, что жители нашего города купятся на подобный бред, – заявил Пико.

– И я не верю, – подхватил Фичино.

– Но нельзя забывать и о другом, – властным голосом возразила Лукреция, и все посмотрели на нее с глубочайшим уважением, искренне желая узнать ее мнение. – Люди, в том числе самые трезвомыслящие, непостоянны по природе своей и подвержены малейшим веяниям. Но охотнее всего они повинуются собственным страхам, и я предвижу день, когда этот монах, угрожающий горожанам вечными муками, запалит из их страхов огромный костер.

– Однако в настоящий момент для нас опаснее Папа Иннокентий, – вмешался Лоренцо. – Мы с матерью и супругой долго рассуждали на эту тему и пришли к выводу, что для восстановления паритета власти с Римом нам необходимо пойти на некоторые жертвы.

– О чем ты толкуешь, Лоренцо? – в крайнем смятении спросил Сандро Боттичелли. – Неужели Медичи принесли недостаточную жертву? Разве коварному римскому нечестивцу одного Джулиано мало?

– Речь о потерях иного свойства, Сандро. Наряду с лишениями они обеспечат нам и выгоды.

– Что же вы предлагаете? – поинтересовался Фичино.

– Помолвку, – вздохнул Лоренцо. – Моя дочь Маддалена обручится с одним из папских отпрысков. А Джованни ждет назначение на одну из высших церковных должностей.

– Но ему всего тринадцать, – заметил Пико делла Мирандола. – На какое место среди католических иерархов он, по-твоему, может претендовать?

– Кардинала, – без обиняков ответил Лоренцо.

Все в гостиной загалдели, не скрывая скептицизма.

– Послушайте, – властно призвал всех к спокойствию Лоренцо. – Кардинала Родриго Борджа я почитаю за друга. У него, в свою очередь, есть в папских верхах сторонник – брат Лодовико Сфорца, тоже кардинал. Он-то и поможет нам преодолеть возможные препятствия к назначению Джованни.

Присутствующие, не всегда умея совладать с эмоциями, пустились в обсуждения идеи.

– Прошу вас, выслушайте же Лоренцо до конца, – обратилась к гостям Лукреция.

– Сами парки содействуют нашим усилиям, – продолжал Il Magnifico. – Я только что получил приглашение приехать в Рим и встретиться там с понтификом, а также со многими европейскими властителями.

– А это безопасно? – тут же осведомился Ландино.

– Кардинал Борджа заверил меня в этом. Иннокентий хочет показать нам святые мощи, недавно переданные ему во владение. Но главное его желание, разумеется, добиться, чтобы сильные христианского мира пали пред ним ниц. Узрели Папу во всем блеске его величия.

– Затея, по-моему, неважная, – заявил Полициано.

– Все мы понимаем, что неважная, – урезонил его Фичино и ласково посмотрел на Il Magnifico. – Но наше глубочайшее почтение к нашему правителю ничто не может поколебать. Мы верим, что он сделает все для блага Флоренции – все, что находит справедливым. – С этими словами он обвел взглядом братьев-платоников и спросил:

– Так ли?

– Истинно так! – грянул хор голосов, среди которых мой прозвучал громче всех.

– Сосватаем папского сынка, а своего произведем в кардиналы, – самоуверенно улыбнулся Лоренцо. – Считайте, что дело уже у нас в шляпе!

ГЛАВА 26

Я несказанно удивилась, но больше обрадовалась, когда Лоренцо предложил мне сопровождать его в поездке – в качестве «личного врача и советника», как он выразился. По поводу врача я не спорила: мне уже приходилось понемногу врачевать первые симптомы подагры, досаждавшей Il Magnifico. Суставы больших пальцев его рук и ног порой отзывались мучительной болью, словно в них, по его словам, «натолкли стекла».

К тому времени я сделалась неплохой наездницей, с удовольствием гарцевала в своем мягком седле и даже пускалась галопом, пытаясь обогнать Лоренцо. Однако в путешествии меня больше всего притягивала возможность хоть на время покинуть душные узкие улочки и прихотливое нагромождение каменных глыб, каким казалась мне Флоренция. Мне предстояла приятная летняя поездка по зеленым холмам Италии к югу в компании своего возлюбленного, без его вездесущих друзей и советников. В дороге нас должны были сопровождать лишь несколько человек свиты: conditores [31]31
  Повара (ит.).


[Закрыть]и охрана. Что до идеи «великого искусства», мы с Лоренцо не раз пробовали достичь духовного единения в моей постели, и всякий раз оно ускользало от нас. Вероятно, мы чрезмерно увлекались стремлением доставить друг другу наибольшее телесное наслаждение, а на Священную инициацию, на Алхимический союз сил уже не оставалось.

Лоренцо месяцами переносил книги из своей библиотеки в мою – восточные манускрипты, благоухавшие пачулями и ладаном. Один из томов назывался «Камасутрой», в нем были изображены индийцы и индианки в замысловатых эротических позах. Мы с Лоренцо пытались имитировать хитросплетения их тел, но чаще всего у нас получалась невообразимая мешанина, и мы от этого хохотали до слез. «Египетский эротический папирус», переведенный вначале на греческий, а затем на латынь, переписывал, как мы заподозрили, некий монастырский служка, поскольку те отрывки, из которых читатель мог бы почерпнуть полезные приемы, помогавшие богам и фараонам отождествиться с Всемирным Божеством, или вообще отсутствовали, или были ханжески вымараны из текста.

Зато, к нашему ликованию, однажды нам все же удалось соединить умственные изыскания с физическим наслаждением: мы обнаружили «розовый бутон»! Его символическое изображение украшало многочисленные средневековые церкви и соборы – каменная розочка, расположенная над заостренной верхушкой входа. Сами церковные врата по форме очень напоминали вульву, а миниатюрный «бутончик» приходился как раз на место чувствительной выпуклости в верхней оконечности женского лона. Этот крохотный орган – единственный во всем человеческом теле, будь то в мужском или в женском – предназначен лишь для удовольствия, для эротического наслаждения.

В этом-то и состояла загадка: неужели первопричиной основания церкви – той, что поучает, будто женщины вследствие первородного греха привнесли в мир мерзость, срам и вырождение, – был женский экстаз?!

Но слияние телесной, умственной и духовной составляющих упорно не давалось нам, и хотя Лоренцо взял в поездку список с «Авраама и евреев», эта рукопись больше служила нам объектом для шуток, нежели руководством к действию. Вечерами, расположившись на ночлег, мы оставляли «Авраама» преспокойно лежать в дорожном сундуке, а сами, поскольку высоты духа были пока недостижимы для нас, снова и снова довольствовались в объятиях друг друга физическими радостями.

Если не считать однодневного перехода из Винчи во Флоренцию, я в жизни никогда не путешествовала, и Лоренцо с радостью показывал мне давно полюбившиеся ему виды – например, деревушку Сан-Джиминьяно с сотней высоких башен. Он обмолвился, что когда-то и во Флоренции сохранялось множество старинных цитаделей, но их постепенно снесли, освобождая место для более современных строений. Отлогие холмы южнее Сиены были усыпаны пасущимся скотом, а над ними высились острые пики потухших вулканов.

Ночевали мы чаще всего на постоялых дворах – настоящих клоповниках, поэтому порой предпочитали разместиться в обычной палатке, которую ставили для нас слуги. О ночлеге у монахов в аббатстве Монте-Оливето-Маджоре я даже не упоминаю – он показался нам сущей роскошью.

Наконец мы очутились в местности чуть севернее Рима и по улице Фламиниа двинулись к городу. Наши conditori удвоили бдительность: постоянные разбойничьи налеты на странников и паломников снискали римским окрестностям дурную славу. Однако удача нам сопутствовала, campagna [32]32
  Сельская местность (ит.).


[Закрыть]оставалась мирной, и нашу поездку ничто не нарушило.

Лоренцо меж тем исподволь готовил меня к свиданию с «Градом Господним», ныне превратившимся в порядочную дыру. По его словам, прежний Рим времен империи уменьшился вдесятеро и теперь представлял собой сплошные руины некогда мощной дохристианской твердыни. После Августа Великого, [33]33
  Октавиан Август (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.) – римский император, внучатый племянник Гая Юлия Цезаря.


[Закрыть]при котором Рим еще считался центром освоенного мира, город переживал не лучшие времена – до недавних пор, когда католическая церковь решила покинуть свое местопребывание во Франции и обосновалась в Италии.

Но все старания спутника не смогли сгладить мое потрясение от встречи с Вечным городом. Въехав в него через восточные ворота, мы поскакали в обратную сторону, к Тибру, и проехали по всем знаменитым семи холмам, не увидев на них ничего примечательного, кроме нескольких полуразвалившихся лачужек.

Широкие городские проспекты, воспетые еще римскими писателями, на поверку оказались убогими переулками и к тому же изрядно загаженными. На площадях громоздились кучи мусора, от которых, словно из выгребных ям, несло вонью человеческих испражнений и гнилой требухи.

К захудалым церквям кучно лепились домишки. Здания покрупнее были обнесены обветшавшими стенами с крепко-накрепко запертыми воротами. Лоджии и лестничные пролеты выступали прямо на улицу, сильно затрудняя движение. В этих кварталах жили, судя по всему, одни оборванцы, приличные женщины здесь попадались редко – в основном проститутки.

Впереди показался виноградник – настоящая услада для взора среди запустения, но, пока мы проезжали мимо, сквозь зеленую изгородь я разглядела обвалившиеся стены.

– Палатин, [34]34
  Меньший из семи главных холмов Рима после Капитолия (40 м).


[Закрыть]– пробормотал Лоренцо, – вернее, то, что на нем осталось.

Я знала, что во времена империи здесь повсюду стояли прекрасные дворцы, в том числе резиденция Нерона. Поговаривали, что она была сплошь вызолочена.

– Видишь там стада?

Лоренцо кивком указал на пастбище, по которому бродили многочисленные отары. За овцами приглядывали пастухи, а из высокой травы то там, то сям нелепо возносились ввысь каменные арки, полуосыпавшиеся стены, обломанные колонны.

– Форум, – пояснил Лоренцо. – В древние времена здесь собиралось римское правительство.

К счастью, Пантеон Адриана избежал разрушения, поскольку в этом Храме богов, [35]35
  Пантеон римского императора Адриана, выстроенный в 120–125 годах, в переводе с греческого означает «Храм всех богов».


[Закрыть]купол которого превосходил даже свод флорентийского кафедрального собора работы Брунеллески, [36]36
  Филиппо Брунеллески (1377–1446) – итальянский архитектор и скульптор эпохи Возрождения.


[Закрыть]семьсот столетий назад начали служить христианские мессы.

Колизей сохранился гораздо хуже, но, несмотря на его плачевное состояние, от грандиозности такого зрелища захватывало дух. Я с восхищением взирала на его огромные ярусы, вздымающиеся один за другим над ареной гладиаторов. Меж каменных арок сновали крестьяне, мясники и рыботорговцы, сбывавшие свои товары вразнос, но меня неприятно поразило не столько превращение Колизея в рыночную площадь, сколько обилие каменотесов. Они торопливо и без разбора врубались в фигурные мраморные стены, а чумазые рабы тут же грузили отколотые глыбы на тележки и куда-то их увозили.

– И это тот город, что дает право Клариче глядеть на нас свысока? – удивилась я. – Отсюда берется ее спесь и бахвальство?

– Верится с трудом, – согласился Лоренцо. – Поджо отзывался о Риме как о необитаемой пустыне. – Он вздохнул. – Каждый раз, когда приезжаю сюда, вспоминаю о былой славе этого места и меня гнетет печаль. Только представь себе, что подумали бы ученые мужи, сочинениями которых мы сейчас восхищаемся, если бы смогли вновь узреть свой возлюбленный город…

Тем временем мы подъехали к мосту через Тибр, чьи топкие берега поросли высоким бурьяном. Вокруг стояло зловоние от протухшей рыбы. Мы примкнули к нескончаемой веренице громыхающих повозок с мрамором, похищенным с древних руин.

– Куда его везут? – недоумевала я. – И кому понадобилось наживаться на античности?

– Тому, к кому мы едем. Иннокентий одержим строительством. Он твердо вознамерился довести до конца то, что не смог осуществить его предшественник, Папа Николай, и обновить Рим вместе с Церковью ради их грядущей славы. Не сомневаюсь, что он упомянет об этом не раз… и не два. Зато наверняка умолчит о том, что базилика Святого Петра – между прочим, наиболее почитаемая из святынь – выстроена на месте кровавых забав Калигулы. Там захоронены сотни зверски убитых христиан, и стаи волков до сих пор рыщут по окрестным полям и холмам, выкапывая из земли кости.

– Вот так святыня, – усмехнулась я.

Лоренцо грустно улыбнулся. Но стоило нам переехать через реку и вступить в пределы Ватикана, как от нищеты и запустения не осталось и следа – напротив, там споро шли строительные работы, и воздух наполняли густые клубы пыли. Фасад буквально каждого здания был изрешечен лесами, повсюду высились груды ворованного мрамора, ожидая, пока за них примется полчище каменщиков.

Папский дворец распахнул нам высоченные створки входных врат, в приемной, отделанной полированным мрамором, выстроились чередой священники и епископы, чествуя Il Magnifico в священнейшей из земных обителей. Я решила немного поотстать, чтобы не портить торжественность момента, но Лоренцо настоял, чтобы мы вошли плечом к плечу.

Встретить нас вышли два кардинала в красных мантиях и треугольных головных уборах. Я приметила, что Лоренцо дружески улыбается им. Повинуясь традиции, мы вначале обменялись сдержанными церемонными приветствиями, но, пока кардиналы провожали нас из приемной наверх по величественной беломраморной лестнице, увешанной вдоль стен тяжелыми шпалерами, я накоротке познакомилась с Родриго Борджа и его собратом по конклаву Асканио Сфорца. Их обращение было столь непринужденным и дружелюбным, словно мы все четверо собрались скоротать ночь в таверне с вином и женщинами.

– Видите тех мальчиков? – спросил Родриго, указывая в глубину коридора на втором этаже, где шли двое юношей в дорогих бархатных туниках и изящных беретах. – Потомство понтифика, и далеко не полное. Беспорочные папы и раньше сплошь и рядом становились отцами, но Иннокентий первым, не скрываясь, приютил своих отпрысков в Ватикане.

– Это говорит в его пользу, – снисходительно заметил Лоренцо.

– А ты, я слышал, усыновил младенца, которого Джулиано прижил от любовницы? – улыбнулся Асканио.

– Кровь Медичи, – коротко обронил Лоренцо, и дальнейших разъяснений никому не потребовалось.

Наконец нас привели к роскошно вызолоченной резной двери. Родриго распахнул ее и пригласил войти. Мы увидели покои, более приличествующие королю: две спальни, разделенные посередине пышно убранной гостиной.

– Я пришлю вам обоим ванны и слуг, – любезно предложил Асканио Сфорца. – Они помогут вам выкупаться и смыть с тел дорожную пыль.

Распрекрасные покои, оказывается, таили в себе неожиданную для меня угрозу!

– Благодарю вас, кардинал Сфорца, – вымолвила я, стараясь не выказать волнения или замешательства, – но обычного умывального сосуда мне вполне достаточно. Принимать ванну мне противопоказано: от намокания состояние моей кожи ухудшается. А вот Лоренцо…

– Мне непременно пришлите ванну, – подхватил Il Magnifico. – А слуг не надо: мне поможет мой лекарь.

– Чудесно, – сказал Родриго и вместе с Асканио двинулся к выходу. – Перед ужином к вам пришлют посыльного. Во дворец уже прибыли савойский и миланский герцоги, и гонец недавно принес весть, что Максимилиан тоже скоро будет здесь. Французский король и вместе с ним Эдуард Английский прислали свои извинения.

– Людовик слишком стар для дальних поездок, – заметил Асканио.

– А Эдуард Английский чересчур тучен, – добавил Родриго. – Он известный обжора и распутник.

Кардиналы ушли. Лоренцо закрыл за ними дверь на запор и немедленно заключил меня в объятия.

– Скажи, мой лекарь, что мне делать с отростком между ног? Едва я услышал про распутство Эдуарда, как он сразу отвердел!

– Что ж, – томно улыбнулась я, – думаю, не помешает всесторонне его обследовать…

Едва солнце закатилось за Ватиканский холм, как за нами пришел слуга с приглашением пожаловать на ужин. Я не могла глаз оторвать от своего возлюбленного: таким ослепительным я не видела его с самых торжеств по случаю его помолвки. На этот раз Лоренцо облачился в черный бархатный колет с горностаевой отделкой и рукавами с прорезными буфами, подбитыми серебристого оттенка шелком и отороченными тончайшими кружевными оборками. Дополняли наряд отборные алмазы: крупные пряжки на обоих плечах, дорогие перстни и подвеска, в виде дождевых капель свисавшая с края черного бархатного берета. За годы нашего знакомства я привыкла видеть в Лоренцо пример скромности в одежде и манерах, но в этот вечер он преобразился в дерзкого, самоуверенного и чванного, словно павлин, правителя.

«Так и подобает, – подумала я. – Ему необходимо предстать перед новым понтификом во всем могуществе и роскоши».

Ради визита к Папе Лоренцо и меня заставил сделать послабление строгому костюму книжника. Он заказал для меня несколько изящных колетов и теперь с явным удовольствием помог мне одеться к ужину. Впервые увидев свои ноги затянутыми в чулки, я вздумала протестовать, сочтя такой вид неприемлемым, но Лоренцо уверил меня, что я, с какой стороны ни глянь, «мужчина хоть куда».

Нас проводили в обеденный зал, поражавший размерами и пышным убранством. Садовая лоджия Медичи в сравнении с ней казалась деревенской харчевней. За столом не присутствовало ни дам, ни детей – здесь собрались одни мужчины, которые правят миром.

Максимилиан, высокий и сухощавый человек с задиристым габсбургским подбородком, владел империей, раскинувшейся по всей Европе. Он держал себя с непринужденным изяществом отпрыска древнего рода, чьи ветвистые корни уходили в такую историческую глубь, что доискаться до его источника вряд ли представлялось возможным.

У Якова, герцога савойского, на продолговатом удлиненном лице, обрамленном крутыми рыжими кудрями, выделялись сильно приподнятые брови, что придавало герцогу выражение непрестанного удивления. Он тоже происходил из старинного и могущественного семейства, не выпускавшего из цепких рук альпийские хребты на границе с Францией и Италией.

Оба кардинала, Родриго и Асканио, встали поприветствовать нас. Затем они вернулись на свои места, а я ощутила прилив радости, заметив за столом Лодовико Il Moro Сфорца, теперь изрядно возмужавшего. Присутствие Лодовико в папских покоях наталкивало на мысль, что его невестка Бона, состоявшая регентшей при миланском герцоге, поутратила свое влияние.

– Вико! – с нескрываемым восторгом воскликнул Лоренцо.

Они обнялись. Лодовико и меня вспомнил, но наиболее памятным событием поездки во Флоренцию для него стало потрясающее sacre rappresentazione, которое Леонардо устроил в соборе Святого Духа. Тогда мы все чудом спаслись из огня.

– Его Святейшество, – объявил служитель.

Мы все встали. Иннокентий оказался высок ростом и даже красив, если бы не мягкость, явно проступавшая в его чертах – та, что Родриго прозвал «кроличьей». Я не удивилась богатству папской мантии и обилию на нем драгоценностей, но жесты понтифика, каждый из которых походил на обременительное дарование благодати, действовали мне на нервы.

Мы все по очереди подошли и засвидетельствовали Папе свое почтение. Опускаясь перед Иннокентием на колени и целуя перстень на его благоухающем пальце, я осознавала собственное двоедушие и гадала, глядя на Лоренцо, столь же ненавистен ему этот неизбежный ритуал или нет. Расценивал он Папу как будущего союзника или как смертельного врага наподобие Сикста?

Затем Иннокентий пригласил всех к столу и, дважды хлопнув в ладоши, вызвал в обеденный зал торжественную вереницу слуг, внесших первую смену блюд, коих, как я рассчитывала, ожидалось множество, – жареных голубей и сливовый пирог, сдобренный мускатным орехом.

Разговор за ужином тек будто бы сам собой, чему немало способствовали Родриго и Асканио. Всем стало очевидно, что понтифик и шагу ступить не может без рекомендаций своих кардиналов. Его выспренние манеры ничего не стоили: собственным мнением Папа обзавестись не удосужился. Кардиналы, напротив, блистали умом и восхитительным тактом и ни разу не позволили себе ни снисходительности, ни высокомерия в его адрес. При любом удобном случае они наперебой превозносили Лоренцо и его наипрекраснейшую республику и расписывали Иннокентию преимущества прочного союза Флоренции с Миланом.

Понтифик в беседе неоднократно намекал Лоренцо, чтобы тот выполнил его пожелание и прислал в Ватикан кого-нибудь из флорентийских «превосходных мастеров» для осуществления папских строительных замыслов, но Il Magnifico всякий раз искусно уходил от ответа, предпочитая вначале добиться того, для чего сам прибыл в Рим.

– Тысячи евреев нынче бегут из Испании, спасаясь от инквизиции, учрежденной королевой Изабеллой, – решительно высказался он, пристально глядя на Иннокентия. – И с обнародованием трактата «Malleus Maleficarum» сожжения ведьм по всей Европе только участились. Я, со своей стороны, хочу заметить, Ваше Святейшество, что все это приметы надвигающейся катастрофы.

Понтифик от гнева пришел в замешательство и залопотал что-то бессвязное. Он, безусловно, не ожидал столь резких нападок в первый же день пиршества.

– Уверяю вас, Ваше Святейшество, что Лоренцо не имел в виду ничего для вас обидного, – поспешно произнес кардинал Сфорца.

У кардинала Борджа тоже был запасен целительный бальзам для самолюбия понтифика.

– Я думаю, Ваше Святейшество, что наш друг Лоренцо тем самым высказал свое заветное пожелание. Он искренне надеется, что упомянутые им бедствия не лягут темным пятном на ваше правление и ваше доброе имя.

Перекошенное лицо понтифика понемногу разгладилось и успокоилось.

– Мне вовсе не желательно войти в историю убийцей и гонителем, – признался он.

– Конечно нежелательно, – поддержал его Лоренцо и вкрадчиво продолжил:

– Вам лучше запомниться людям мироносцем, подателем справедливости, Папой, возвратившим Риму его былую славу. И вы добьетесь своего. – Лоренцо ослепительно улыбнулся. – А помогут вам в этом лучшие флорентийские живописцы и архитекторы. Я с готовностью вышлю их к вам!

Теперь разулыбался понтифик, обескуражив гостей видом потемневших гнилых зубов. Как бы там ни было, Лоренцо смог настоять на своем. Вдобавок он заручился поддержкой двух кардиналов, имевших на Папу исключительное влияние, и доставил минутную радость самому Папе. Возможно, то была не последняя стычка, но первый вечер закончился несомненной удачей.

На следующее утро Папа был на чрезвычайном подъеме. Он поторопил нас с завтраком, чтобы тотчас перейти к обязательному осмотру его владений.

Вначале мы посетили капеллу, сооруженную прежним понтификом и им же именованную в честь себя Сикстинской. Мне она показалась довольно тесной и заурядной. Если Иннокентий действительно желал прославиться, то без даровитых флорентийских мастеров ему явно не обойтись.

Затем нас повели в огромную базилику, выстроенную в форме креста, – ее-то и мечтал переделать нынешний Папа. Пока что она представляла собой обычный храм тысячелетней древности – гулкое здание с пятью приделами, разделенными рядами колонн, напичканное часовнями, молельнями и склепами. Куда ни глянь – повсюду фрески, мозаики, самоцветы, вправленные в серебряные и золотые оклады, статуи и усыпальницы многочисленных захороненных здесь мучеников. Все это не произвело на меня ни малейшего впечатления, но, по правде сказать, что, кроме уныния, могла я ожидать от церкви и от всего с нею связанного?

Иннокентий меж тем с безудержным рвением посвящал нас в свои грандиозные замыслы.

– Папа Николай очень хотел возродить базилику Святого Петра, – соловьем разливался он, а его унизанные перстнями руки выписывали перед нашими глазами пространные дуги. – Этот храм столь славен и прекрасен, что больше походит на божественное творение, нежели на человеческое. К нашему прискорбию, понтифик скончался прежде, чем увидел воплощение своей мечты, поэтому придется мне взять на себя это бремя. – Он подвел нас к каменной круговой стене высотою по грудь, расположенной в центральном приделе, и, набожно скрестив руки, воскликнул:

– Вот здесь! Здесь покоятся останки нашего благословенного Симона Петра, а на его мощах зиждется вся Церковь!

Его Святейшество обвел нас всех проникновенным взглядом, и я выдавила из себя улыбку, понадеявшись, что выгляжу искренней, хотя чувства мои были скептическими до неприличия. Однако напоследок понтифик заготовил для нас самое, по его мнению, драгоценное: папские реликвии. Он, словно ребенок, предвкушающий забаву с новой игрушкой, подстегивал нас немедля спуститься за ним по каменной лестнице, ведущей куда-то в подземелье.

– Узрите! – пропел Иннокентий, обводя жестом низенькую небольшую крипту, [37]37
  В средневековой западноевропейской архитектуре одно или несколько подземных сводчатых помещений, расположенных под алтарной частью.


[Закрыть]освещаемую лишь стенными факелами.

Крипта делилась на три части: две узкие и длинные, а третья – совсем маленькая, квадратная. Все три были наклонены к нам под углом, чтобы было удобнее рассматривать их содержимое.

– Священные регалии святого Маврикия, – объявил Папа, подойдя к длинному ящику из полированного кедра, обитому изнутри роскошным малиновым бархатом.

В ящике я увидела обыкновенное копье, хотя и очень старое, судя по тому, что его металлический наконечник был сплошь выщербленным, а древко – иссохшим и растрескавшимся. Реликвия, над которой так трепетал святой отец, оставила меня равнодушной. Я никому не призналась в том, что и сам святой Маврикий, и его значимость для христианской религии оставались для меня совершенно неведомы.