Текст книги "Синьора да Винчи"

Автор книги: Робин Максвелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

– Четыре года спустя Константинополь был захвачен турками, – подхватила я.

– Вот именно. Однако истинные последствия этой встречи были весьма неожиданными и имели в дальнейшем громадное значение. Дело в том, что Иоанн включил в свою свиту величайших греческих ученых, мыслителей и богословов того времени. Неудивительно, что собравшиеся на конклав прониклись любовью к классической культуре и образованию. Лучшие умы западного и восточного мировоззрений на время превратили Флоренцию в жужжащий от дебатов пчелиный улей. Именно тогда мой дед воспылал страстью к собиранию античных предметов искусства и философских рукописей. Когда гости разъехались, он выслал гонцов вроде Никколо Никколи и Поджо Браччолини на поиски утерянных старинных манускриптов.

Меня так и подмывало рассказать ему об отношениях моего папеньки с Поджо, но я решила до поры попридержать язык.

– С тех пор в нашем городе все пошло иначе, – подвел итог Лоренцо.

– Расскажите мне теперь об этой.

Я перешла к восточной стене с фреской, которая была самой многолюдной и детальной. На ней десятки людей ожидали шестерых всадников, спускавшихся к ним от замка, расположенного посреди высоких, убеленных снегом хребтов. Один из наездников гнал оленя, а следом за ним бежал пес.

– Вот здесь представлена вся наша семья, – Лоренцо улыбнулся, видя мое изумление:

– Ничего удивительного, ведь мы покровительствовали Гоццоли.

– Это, судя по всему, ваш отец… – Я указала на широкоскулого мужчину в богатых красных одеждах верхом на белом коне и вдруг устыдилась своего панибратства:

– Я видел его на торжестве в честь вашей помолвки…

– А, когда ты бросился под копыта моего коня! – Лоренцо умел избавить гостей от смущения. – Ты прав – так и есть, это мой отец Пьеро. А за ним на буром жеребчике едет мой дед Козимо в скромном, почти монашеском одеянии.

– А где же здесь вы сами? – не выдержала я.

– Меня тут целых двое, – скривился Лоренцо. – Вот один…

Он ткнул пальцем в совсем молоденького юношу, восседавшего на белом скакуне под великолепным чепраком. В отличие от отца и деда нарисованный Лоренцо был при королевских регалиях и увенчан короной, обильно усыпанной драгоценными каменьями. Черты лица отрока были приятны, можно сказать, красивы.

– Это идеализированная интерпретация Лоренцо де Медичи. Думаю, именно таким художник представлял себе правителя великой республики. А вот тоже я. – Он указал на лицо, почти затерявшееся в ватаге студентов, легко узнаваемых по их ярко-красным колпакам. – Истинный Лоренцо, каким я был в десять лет: с выпяченной губой, приплюснутым носом и прочее в том же роде. – Он произнес все это совершенно спокойно, без намека на ущемленное самолюбие. – А теперь пойдем, я должен до ужина еще кое-что тебе показать.

Лоренцо был весь во власти непонятного воодушевления. Он повел меня обратно к лестнице, и мы снова спустились на первый этаж, во дворик с колоннами. Хозяин предсказал верно: недавние спорщики – банкиры, торговцы и негоцианты – уже ушли. Несколько слуг неторопливо подметали мраморный пол, еще один начищал массивные деревянные створки ворот, способные, казалось, сдержать натиск небольшого войска. Теперь во дворце Медичи было не менее спокойно и уютно, чем час назад – корыстолюбиво и суетно. Мы пересекли дворик по диагонали, держа путь к неприметной дверце, за которой скрывались, как вскоре оказалось, настоящие чудеса.

За нею обнаружилась прекрасная библиотека. Стены в ней от пола до потолка были заставлены высокими книжными шкафами и стеллажами, отделанными кипарисовым и ореховым деревом. Судя по виду и запаху, их смастерили совсем недавно. На многочисленных декоративных подставках разместились внушительной величины манускрипты. Я обернулась к Лоренцо и прочитала на его лице почти религиозный восторг – восхищение, уравновешенное невозмутимостью.

– До нынешнего года эти книги и рукописи хранились в монастыре Сан-Марко. Мои отец и дед собирали их всю свою жизнь. Кое-что я уже и сам приобрел. С чего бы нам начать?..

Лоренцо, сияя от удовольствия, принялся озираться, и мне немедленно передалось его рвение.

– С самых ранних, – предложила я.

– Хорошо, с самых ранних…

Лоренцо лишь на мгновение задумался, затем направился к одному из шкафчиков и открыл его витражную дверцу. С благоговейным трепетом вынул оттуда свиток, древность которого не вызывала сомнений. Затем перешел к массивному столу и жестом пригласил меня сесть. С аккуратностью, неожиданной для такого сильного, мускулистого мужчины, он развернул передо мной свиток.

Я молча прочитала название на греческом, и у меня перехватило дыхание.

– Это… подлинник? – наконец произнесла я.

– Да.

Строчки, приковавшие мой взгляд, были написаны пятнадцать столетий назад; папенька не мог переводить и тем более приобрести это произведение, хотя уверял меня, что оно существует. Я разбирала про себя начальные стихи «Антигоны» Софокла, а Лоренцо стоял позади меня, любуясь моим наслаждением. Я могла просидеть так не один час, вчитываясь в легендарную пьесу, но вместо этого медленно и осторожно скатала свиток.

– У меня есть греческий трактат по хирургии, – начал перечислять Лоренцо. – А может быть, тебе интереснее будет почитать манускрипт с письмами Цицерона. Или Тацита – у меня их даже два. Здесь вся классическая литература и сочинения первых христиан…

– Можно ли мне еще раз прийти сюда на досуге? – вежливо поинтересовалась я.

– Разумеется! – радушно улыбнулся Лоренцо. – Катон, в этом-то и заключается весь смысл: наша библиотека, единственная в Европе, открыта для публики. Любой грамотей здесь – желанный гость.

У меня едва ноги не подкосились от радости.

– В чертогах сих обитает его величество знание, – нараспев продекламировал он.

– Какие прекрасные слова, Лоренцо.

– Хотел бы я сам их сочинить, но мой наставник, Анджело Полициано, меня опередил.

Лоренцо приблизился к полке, где выстроился ряд томов, отпечатанных уже новым способом, на станке с подвижными литерами, и любовно прошелся пальцами по их переплетам.

– Этот дом – кормилица всех наук, возрожденных из небытия.

– А это чьи слова?

– Мои, – с нескрываемой гордостью ответил Лоренцо. – Иногда я начинаю воображать себя поэтом, хотя мне еще учиться и учиться…

– Тогда лучшего места, чем в утробе кормилицы всех наук, вам не найти, верно?

– По крайней мере хоть в одном я оказался под стать деду, – задумчиво протянул Лоренцо. – Если бы не долг перед семьей и республикой, я целое состояние потратил бы на книги.

– А на искусство что останется? – неожиданно донеслось из дверей библиотеки.

Мы разом обернулись и увидели прислонившегося к косяку Сандро Боттичелли. На его чувственном лице играла небрежная ухмылка. Очевидно, что этот живописец, склонный к откровенному самолюбованию, ощущал себя среди всей этой книжной роскоши как дома. Я невольно заулыбалась при его появлении: мне импонировала подобная дерзость.

– Политика и искусство, по словам Лоренцо, менее существенны по сравнению с приобретением книг.

– Вопиющее преуменьшение, – усмехнулся Боттичелли. – Он, как когда-то Козимо, просто помешан на книгах! Ищу я, например, своего приятеля, чтобы поиграть с ним в мячик, – его нигде нет. Наконец застаю их обоих в закутке библиотеки Сан-Марко, уткнувшихся в «Республику» Платона. Старик корявым пальцем тычет в какой-то трудный отрывок, а Лоренцо переводит с таким восторженным упоением, будто предается любви с женщиной… хотя ему тогда было всего десять лет!

Лоренцо рассмеялся в ответ на его слова.

– Хорошо, что ты пришел, Катон, – сказал мне Боттичелли. – Нам за ужином так нужны новые острые умы. Чем больше мнений, тем ожесточеннее споры.

– Я тоже рад, что я здесь, – ответила я, – хотя, должен признаться, все еще не могу оправиться от потрясения при виде всего этого.

– Еще бы! – согласился Боттичелли. – А представь, что испытал я, когда меня, пятнадцатилетнего мальчика из мастеровой семьи, взял под свое крыло Козимо де Медичи, величайший из всех итальянцев, ввел в свой замечательный дворец и вырастил в нем как сына! А потом матушка Лоренцо, эта божественная женщина, сделалась моей безраздельно щедрой покровительницей. Если и есть на земле рай, то, клянусь, моя жизнь до сих пор была тому примером.

По всему дворцу разнесся тройной требовательный удар гонга.

– Сейчас подадут ужин, – объявил Лоренцо. – Пойдемте?

Мы все трое сплоченной дружной компанией двинулись обратно в центральный дворик, к двери, ведущей во внутренние покои.

– Поздоровайся с Адрианом, – съязвил Боттичелли, кивнув на мраморный бюст скандально известного римского императора, установленный в нише над дверью.

– Любимый содомит нашего Сандро, – снисходительно улыбнувшись, пояснил Лоренцо.

Мне же осталось только гадать, какие еще попущения приемлемы в этом доме.

Мы вышли из дворца и попали будто бы в иной мир. Здесь, укрытый от городской сутолоки и суровости каменных зданий, обнесенный увитой плющом оградой, притаился райский уголок, стократ превосходящий размерами садик у Верроккьо. Среди буйно разросшихся кущ петляли тропинки, всюду пестрели цветы и радовали глаз разновысокие травы. Меж деревьев, искусно подстриженных или оставленных ветвиться, как им вздумается, разгуливала пара павлинов, а на ветках стайка певчих птичек щебетала свои пылкие трели. Сквозь зелень и струи фонтанов мелькнула невдалеке повергающая в трепет бронзовая статуя – женщина, занесшая меч над шеей съежившегося от ужаса человека. «Это вам не елейная Мадонна», – подумала я про себя.

– Сюда, – позвал нас Лоренцо. – Мы ужинаем под балконом.

У южной стены сада высились три просторные каменные арки, разделенные старинными мраморными колоннами в греческом стиле. Пройдя сквозь них, мы попали в зал с высоким сводом, где перед нами предстал необъятных размеров обеденный стол. Я даже не подозревала, что на свете существует такой величины мебель.

За ним свободно уместились бы человек сорок, но стулья – я насчитала их восемь – были расставлены лишь с одного его края. Несмотря на то что серебряные с филигранью подсвечники и солонка по стоимости примерно равнялись постройке целого квартала в Винчи, сама посуда на столе – терракотовые тарелки и кубки, такие же, как в моем родном доме, – поразила меня своей безыскусностью.

Тем временем к столу стягивались, проходя под арками, прочие участники ужина. Среди них я сразу выделила молодую женщину, которую определила как Клариче Орсини, жену Лоренцо. Мой приятель Бенито оказался прав: за новоиспеченной невесткой клана Медичи влачился неуловимый шлейф чопорности. Она была высока ростом, хотя и отставала от меня, луноликая и бледная, с тонкой шеей и копной крутых завитков неопределенного цвета – то ли белокурых, то ли рыжеватых. Внешность Клариче была бы приятной, если бы не надменно вздернутый подбородок и не вечно поджатые губы. Едва кинув на нее взгляд, я искренне посочувствовала Лоренцо.

Джулиано и Лукреция крепко держали под руки Пьеро де Медичи. Джулиано вначале усадил за стол мать, а потом они вместе с Лоренцо помогли отцу занять место во главе стола. Опускаясь на сиденье, правитель Флоренции сильно поморщился от боли в коленях. Справа от него сел младший сын, слева – супруга, Лоренцо с женой разместились следом за Джулиано, а я – напротив них, сбоку от Лукреции. По другую руку от меня сидел Сандро Боттичелли, еще один стул рядом с Клариче оставался пустым. Никто и словом не обмолвился, для кого он предназначен.

– Мой новый друг Катон Катталивони, – с радостным подъемом объявил Лоренцо и поочередно представил меня своим матери, отцу, брату и жене.

– Лукреция, прошу, прочти благословение нашей трапезе, – хриплым страдальческим голосом обратился Пьеро к супруге.

Мы все прикрыли глаза для молитвы. Приятный мелодичный голос Лукреции раздавался рядом со мной, и меня вдруг пронзила необъяснимая тоска, доходящая до физического страдания, по моей милой матушке, которую я даже не успела узнать.

По окончании молитвы слуги подали на деревянных подносах дымящийся телячий филей, приправленный кисловатыми апельсинами, и равиоли в пахучем шафранном бульоне. За ними последовали не менее аппетитная курятина, сдобренная фенхелем, и омлет с грибами, благоухавший пряными травами: мятой, петрушкой и майораном. «Настоящее пиршество», – подумала я и вдруг сообразила, что пищу я ем самую обычную и что Магдалена сотни раз готовила такую для нас с папенькой.

Неожиданно за столом прозвучало мое имя: Лоренцо рассказывал обо мне своим родителям.

– Помните, на третий день свадебного торжества Верроккьо вместе с учениками соорудил изумительное механическое солнце и светила?

Лукреция кивнула.

– Его придумал племянник Катона Леонардо да Винчи. А сам Катон недавно открыл на улице Риккарди замечательную аптеку.

– Вообще-то это аптека моего покровителя, – мягко возразила я. – Он скоро сюда прибудет.

– Катон, не скромничай! Ты вылизал вашу лавку до блеска и сделал из нее сущую прелесть!

– Чья бы ни была аптека, мы очень рады видеть вас, Катон, за нашим столом, – произнесла Лукреция с теплой радушной улыбкой.

Я заметила, что два передних верхних зуба у нее немножко перекрещивались, но это только усиливало ее очарование.

– Ах, как мне тогда понравились солнце и звездочки! – с неожиданным для нее ребяческим восторгом воскликнула Клариче и обратилась ко мне через стол:

– Мы задали целых три пира – один пышнее другого. По случаю нашей свадьбы мужнина родня устроила на улице Ларга огромный танцевальный зал, и каждый день на столы подавали по пятьдесят разных яств. На праздничной золотой посуде! – нарочито громко добавила она.

– Клариче считает нелепым есть за семейным столом незатейливые кушанья из глиняных тарелок, – пояснил Лоренцо с едва заметной снисходительной улыбкой. – Надо сказать, ее матушка, когда впервые гостила у нас, даже сочла это за оскорбление.

– Но, супруг мой, это и вправду странно! По крайней мере, мне было страшно неловко за вас, когда вы, вместо того чтобы сидеть с гостями на свадебном пиру, вдруг встали и начали им прислуживать!

– Никакой неловкости для тебя, Клариче, здесь быть не может, – заметила ей Лукреция. – У Лоренцо отменное чутье, что пристойно и что надлежит делать в том или ином случае. Оно проявилось у него с ранней юности. Как ты считаешь, счел бы уместным отец послать его в шестнадцатилетнем возрасте с поручением к новому Папе Римскому, если бы он…

– Мне тогда уже исполнилось семнадцать, мамочка.

– Шестнадцать тебе было, когда ты выехал в Милан, чтобы замещать на бракосочетании сына герцога Сфорца, – настояла на своем Лукреция, – и по пути проверил наши банковские филиалы в Болонье, Венеции и Ферраре. Но ты совершенно прав, дорогой, – улыбнулась она Лоренцо, – когда отец отправил тебя в Рим, чтобы ты добился от Папы концессии для нашей семьи на разработку квасцовых рудников, тебе уже исполнилось семнадцать.

– Мне все подсказывали дядья, твои братья, – возразил Лоренцо.

Очевидно, его смущала лавина похвал, хлынувшая на него в моем присутствии. Однако Лукреция не желала умолкать.

– Моих братьев и в помине не было в Неаполе во время визита Лоренцо к тамошнему правителю, сущему чудовищу, – уже напрямую обратилась ко мне хозяйка. – Дон Ферранте стяжал себе славу отъявленного мучителя и кровопийцы: он спит и видит, как бы подмять под себя всю Италию. Мой супруг послал к нему Лоренцо, чтобы выведать, что у злодея на уме.

– Мне это так и не удалось, – вставил Лоренцо.

– Зато ты смог его очаровать. Обворожить. И пришел с ним к договоренности, благодаря которой Тоскана до сих пор в добрых отношениях с Неаполем.

– Мамочка, прошу тебя, – взмолился Лоренцо.

– Я знаю, как умерить ее пыл, – язвительно улыбнулся Джулиано.

– Сынок, ну не надо… – нерешительно начала она, очевидно зная, что последует дальше, но смолкла и покраснела.

– Наша мамочка, – торжественно объявил Джулиано, – совершеннейшая из женщин своей эпохи.

– Прославленная поэтесса, – подхватил Лоренцо, довольный тем, что его оставили в покое. – Она составила в terza rima [12]12
  Терцина, или трехстишие (ит.).


[Закрыть]жизнеописание Иоанна Крестителя и сочинила великолепное стихотворение о своей любимой библейской героине Юдифи.

– Та бронзовая силачка в саду, отрубающая голову Олоферну, – пояснил мне Сандро.

Лукреция, воплощенная скромность, сидела с потупленным взглядом, словно давая понять, что неспособна прервать литанию почестей, воздаваемых ей сыновьями.

– Она друг и покровительница художников и ученых, – похвалился передо мной Джулиано.

– И к тому же неплохая предпринимательница, – вступил в разговор Пьеро. – Напомню, что именно Лукреция выкупила у республики серные источники в Морбе и основала там процветающий курорт.

– Перестаньте! Я вас всех прошу! Я больше ни разу не похвалюсь никем из вас, – пообещала Лукреция с комической серьезностью.

Шутливые шепотки за столом поддержали это ее намерение.

– Хотя имею на это материнское право, – добавила Лукреция, тем самым оставляя за собой последнее слово.

Я потаенно улыбнулась, всецело соглашаясь с хозяйкой: в конце концов, мать действительно имеет право хвалиться своими детьми и переполняться гордостью за их успехи. Однако за этим столом мне представилась неожиданная удача услышать от сыновей славословия достижениям их матери.

Вдруг я увидела, что патриарх клана Медичи, только что благосклонно внимавший семейным подтруниваниям, сидит с закрытыми глазами. Заметил это и Джулиано.

– Папочка! – вскрикнул он.

Пьеро тут же открыл глаза.

– Почему ты закрыл глаза?

– Чтобы они понемногу привыкали… – печально улыбнулся тот.

Все закричали: «Что ты, папочка!», «Не говори так!». Лукреция, закусив губу, схватила его изуродованную подагрой руку и умоляюще поглядела на меня.

– Катон, нет ли у вас чего-нибудь обезболивающего? У всех лекарей, что пользуют моего мужа, уже руки опускаются…

Я покосилась на собравшихся, на миг усомнившись, уместна ли за столом столь интимная тема, но увидела на их лицах лишь нескрываемые любовь и обеспокоенность за близкого человека, причем у Сандро Боттичелли ничуть не меньшие, чем у Лоренцо и Джулиано.

«К черту приличия», – подумала я и вполголоса спросила Пьеро:

– Задержки мочеиспускания бывают?

Он кивнул.

– Лихорадит часто?

– Почти ежедневно, – ответила за него Лукреция.

Я задумалась, припоминая рецепт отвара, который папенька однажды готовил для синьора Леци, чье недомогание очень напоминало болезнь главы дома. Подагру то снадобье, конечно, не вылечило, зато сбило лихорадку и существенно облегчило страдания пациента.

– Приглашаю ваших сыновей, – я с улыбкой взглянула на молодых людей, включая и Сандро, – прийти завтра ко мне в аптеку. Я пошлю вам с ними лекарство, которое подействует благотворно, я вам обещаю.

В глазах Лукреции блеснули слезы признательности.

– Спасибо тебе, Катон, от всех нас, – грустно улыбнувшись, сказал Лоренцо и с ерническим видом добавил:

– Завтра мы, едва встав с постели, ринемся к тебе в аптеку, словно свора голодных псов.

Все за столом тоже заулыбались, даже Пьеро заметно повеселел.

– Простите, что запоздал, – послышалось от одной из садовых арок.

К столу торопливо подошел приятной наружности мужчина лет тридцати пяти и занял место рядом с Клариче.

– Позволь представить тебе моего любимого наставника и давнего друга нашей семьи, Марсилио Фичино, – обратился ко мне Лоренцо.

От удивления я растерялась, если не сказать больше: Фичино был прославленный на весь мир ученый, известнейший писатель и переводчик.

– Силио продолжал меж тем Лоренцо, – познакомься с нашим новым другом Катоном-аптекарем.

Гордость, с которой он представил меня гостю, наполнила меня радостью. Мое новое имя внушало людям уважение – от такой мысли я даже приосанилась. Оказалось, что этот вечер, и без того удивительный, таил в себе еще много чудес: я в гостях во дворце Медичи, предлагаю лечебные услуги флорентийскому правителю, а теперь еще и знакомлюсь с Марсилио Фичино!

«Поверит ли всему этому папенька?» – задалась я вопросом и тут же вспомнила его слова, с которыми он вручил мне сундук с бесценными рукописями: они мне понадобятся, когда я буду в кругу первейших людей Флоренции. Но откуда ему было знать?!

Эти мысли ненадолго отвлекли мое внимание, и когда я снова прислушалась к разговору за столом, выяснилось, что все обсуждают чрезвычайно занимательную тему. Оставалось надеяться, что я не пропустила ничего существенного. Лоренцо в самых высокопарных выражениях рассказывал о древнем манускрипте, обнаруженном шесть лет назад и отданном Фичино для перевода.

– Помнишь, какое нетерпение выказывал мой дед, поторапливая тебя с переводом? – спросил он наставника.

– Нетерпение, – улыбнулся тот, – не слишком подходящее слово для его желания увидеть готовый перевод. Козимо весь зудел.

Боттичелли, Лоренцо и Лукреция усмехнулись его сравнению. Пьеро, в отличие от них, с важным видом кивнул:

– Он во что бы то ни стало хотел перед смертью прочесть «Корпус Герметикум», и ты, Силио, помог ему осуществить эту мечту.

«Корпус Герметикум»? Судя по названию, текст был алхимический, но папенька мне ни разу о нем не упоминал. Возможно, он и сам ничего о нем не слышал.

– За сколько месяцев ты перевел его с греческого на итальянский? – с каверзной улыбкой спросил Лоренцо. – За шесть?

– За четыре, – посерьезнев, ответил Фичино. – Мы все знали, что Козимо при смерти. Как же я мог не оправдать его надежд?

– Простите мне мое невежество, – решилась поинтересоваться я, – но мне ничего не известно о «Корпусе Герметикум».

Все взгляды обратились ко мне, и Лоренцо пояснил собравшимся за столом:

– Катон читал «Асклепия»… по-гречески.

Фичино одобрительно покивал. Я ощутила, как жар приливает к моей шее, и подумала, что неуместно было бы здесь краснеть, как девчонке.

– Он пока не опубликован, – обратился ко мне Фичино, – но если вы прочли «Асклепия», значит, вам знаком и его автор Гермес Трисмегист. А «Корпус» – недавно найденное сочинение того же египетского мудреца из мудрецов.

Я не смогла скрыть свое изумление.

– В нем, как и в «Асклепии», Гермес проливает свет на магические верования египтян, – продолжал Фичино.

Я едва удерживалась, чтобы откровенно не разинуть рот: меня поражало, что эти блестящие мужи так открыто обсуждают тему, которую Церковь заведомо объявила еретической.

– Гермес преподробно описывает, как можно духовно самосовершенствоваться с помощью колдовских изображений и амулетов! – добавил с крайним воодушевлением Сандро Боттичелли. – Он рассказывает об изваяниях, наделенных даром речи!

Клариче откашлялась чересчур громко, словно нечаянно подавилась. Все посмотрели на нее – она пылала от возмущения.

– Что же? – спросил ее Лоренцо. – Вы что-то хотели сказать, супруга моя?

Никакого особенного проявления чувства в его голосе я не подметила.

– Хочу сказать… что все эти разговоры про колдовство, про астрологию и говорящие статуи… – запинаясь, вымолвила Клариче.

Мне вдруг пришло в голову, что подобные темы за этим столом – отнюдь не редкость.

– …просто богохульство!

Клариче поглядела на Лукрецию, ища у нее поддержки.

– Разве не так?

– Клариче абсолютно права, – строго объявила Лукреция, но от меня не укрылась снисходительная нотка в ее голосе.

Хозяйка дома слыла чрезвычайно набожной женщиной, но в первую – и главную – очередь она оставалась любящей матерью. Напустив на себя показную суровость, она погрозила сыновьям:

– Фу, от вас как будто серой попахивает!

Те только рассмеялись.

– Мы всего лишь ищем божественного озарения без посредничества Спасителя, – убежденно сказал Фичино.

– Но не кажется ли тебе, Силио, что так легко впасть в ересь? – беззлобно возразила ему Лукреция.

– А если наделять изваяния астральной силой посредством магии, как поступает наш учитель Фичино, то можно зайти и еще дальше, – поддержал Лоренцо.

Мне было очевидно, что тем самым он хочет поддразнить свою юную женушку.

– Однако, мамочка, все философы прибегают к этому безобидному упражнению, – продолжал Лоренцо.

Лукреция промолчала, а Клариче сидела, надув губы.

– К тому же не забывайте, дорогая моя, – произнес Фичино, – что даже христианнейший Августин читывал Гермеса, и весьма внимательно. Если он и не со всем соглашался, то, во всяком случае, не обвинял огульно автора в ереси.

– Верно, – согласился Лоренцо, – та традиция познания, о которой говорится у Гермеса, восходит по прямой к самому Платону. Кто же решится оспаривать мудрость Платона?

– В сущности, – снова обратился ко мне Фичино, – у нас есть основания считать Гермеса современником Моисея.

– В самом деле? – Эта неожиданная идея так поразила меня, что мне захотелось немедленно написать о ней папеньке.

– Да, – подтвердил Лоренцо, – мы уже даже пробовали дискутировать на тему, не были ли они одно и то же лицо.

– Пойду лягу, – объявил вдруг Пьеро.

Он, видно, довольно наслушался философствований за этот вечер, или же ему просто не давали покоя боли. Положив руки ладонями на стол, Пьеро попытался опереться на них и встать.

– Подождите, папочка! – вскочил Боттичелли. – Я хотел кое-что показать вам!

Лицо хозяина подобрело, а на губах от приятного предвкушения заиграла довольная полуулыбка. Он снова расслабленно откинулся на спинку стула.

– Все сидите, – велел Сандро, устремившись к двери, судя по всему ведшей с лоджии во дворец, – а ты, Джулиано, пойдем со мной, поможешь!

Тот послушно поднялся и пошел вслед за Боттичелли. Вскоре послышался странный скрип – оба катили по мраморному полу подставку с установленной на ней прямоугольной рамой около трех с половиной метров в длину и вдвое меньше – в высоту. Поверх всего сооружения была наброшена заляпанная красками ткань.

Сандро, обернувшись к нам, просиял и осторожно снял с рамы покров. Едва он отступил в сторону, мы все разинули рты от изумления, не в силах издать ни звука и упиваясь несказанной красотой.

– Я назвал ее «Рождение Венеры», – пояснил Боттичелли.

Картина завораживала с первого взгляда. От нее веяло откровенным язычеством и неприкрытым эротизмом. Она была живым свидетельством гениальности своего создателя.

На кромке воды и земли обнаженная красавица величаво выходила из половинки раковины, легкой ногой ступая на плодородный берег, а за ней простиралась безмятежная морская гладь. Черты ее лица были утонченны и гармоничны, словно замысел Творца. Светлая, чуть розоватая, нежнейшая кожа казалась прозрачной, как и все тело. Восхитительны были и волосы девушки – огненно-золотистые, густые, длинные, они слегка развевались, ниспадая до самых бедер, где, присобрав их ручкой, Венера целомудренно прикрывала свой срам.

Ее образ настолько поглотил мое воображение, что лишь благодаря развеянным ветерком летучим локонам я обратила внимание на прочих персонажей картины.

Вверху слева реяли, обнявшись, два крылатых божества – он и она, – надувая щеки, они обвевали бризом богиню любви. Справа от Венеры художник воплотил еще один женский образ – возможно, богиню весны. Наряженная в прелестное цветастое платье, она держала наготове расшитую букетиками накидку, вероятно понуждая новорожденную богиню поскорее прикрыть ею наготу.

Впрочем, мне трудно было надолго отвлечься от самой Венеры. Она была стройна, а одна грудь, не прикрытая правой ладонью, была невелика, зато живот и бедра чудесно круглились. Только левая рука привносила странное несоответствие в пропорции тела – непомерно длинная, она будто бы отделялась от плеча. Однако общее впечатление от Венериной телесной красоты и невыразимой кротости ее лица невозможно было ничем испортить.

Думаю, Боттичелли и сам не ожидал от зрителей такой глубины потрясения и восхищения.

– Видишь, Марсилио? – наконец прервал он молчание, обратившись к Фичино. – Я придумал, как в образе отразить идею. Зеленые тона у меня здесь означают Юпитера, голубые – Венеру, а золотые – Солнце. Правда же, лучше нет талисмана для привлечения энергии планеты Венеры, всех животворных небесных сил, чтобы сохранить их отголосок… их послевкусие… квинтэссенцию божественного образа любви?

Глаза впечатлительного Сандро слегка увлажнились, одну руку он прижимал к сердцу. Наставник же братьев Медичи не проронил ни звука. Он шевелил губами, бормоча что-то бессвязное, словно все еще не мог облечь мысли в слова.

– Милый мой мальчик, – подала голос Лукреция, – ты не просто написал на холсте магический талисман. Ты создал шедевр на все времена.

– Держу пари, что женщины прекраснее этой еще никто не рисовал, – заявил Лоренцо, – за всю историю мира.

– Какие же нужны заклинания, чтобы оживить ее? – зачарованно прошептал Джулиано. – Я не прочь с ней возлечь, прямо тут.

Все засмеялись, и волшебство будто бы рассеялось… но краем глаза я успела заметить, как странно смотрит на меня Лоренцо. Сам он вряд ли понял, насколько я наблюдательна.

– Подойди, Сандро, – суровым, веским голосом велел Пьеро своему воспитаннику, которого вместе с отцом растил с детских лет.

Боттичелли приблизился и преклонил колени перед главой клана Медичи, щекой прижавшись к его вспухшему колену.

– Это все твое влияние, Марсилио, я же вижу… – глядя на Фичино, произнес патриарх. – Сам сегодня слышал… твои поучения о духах, об оккультных силах, о магах, ведающих, как приручить влияние звезд…

Все примолкли, боясь даже шелохнуться. Пьеро бросил взгляд на полотно и снова заговорил, запинаясь от волнения:

– Глядя на эту картину… мне хочется жить еще и еще.

У Лукреции вырвалось невольное рыдание, и она стиснула руку мужа. Остальные воскликнули с облегчением и принялись поздравлять автора. Сам Сандро покрывал руки Пьеро поцелуями признательности. Понемногу все повставали с мест и столпились у картины, чтобы налюбоваться ею вблизи. Клариче тихонько квохтала на ухо свекрови о том, что неприлично Венере вылупляться из раковины совершенно неодетой. До моих ушей донесся разговор Фичино с братьями Медичи.

– Я всегда вам твердил, – убеждал Марсилио, – что образы способны заменять лечение.

– Порой не хуже, чем лекарства, – поддержал его Лоренцо.

– Несомненно, – охотно согласился с ним наставник и едва слышно повторил:

– Несомненно.