Текст книги "Лесной маг"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

ГЛАВА 7
ДЕВАРА

Я сразу узнал, когда мой отец решил известить всех о моем провале. Когда на следующее утро я спустился по лестнице и зашел на кухню, чтобы быстро перекусить, слуги уже знали о моем позоре. Прежде они относились ко мне с почтением. Я был сыном хозяина дома, и, даже если предпочитал есть на кухне, а не с семьей, их это не касалось. Теперь же я явно занял более низкое положение, словно им официально позволили меня презирать. Я чувствовал себя бродячей собакой, пробравшейся в дом, чтобы стащить кусок мяса. Никто не предлагал подать мне еду или накрыть на стол, и мне пришлось самому брать то, что уже было готово, и постоянно уступать дорогу слугам, для которых я вдруг превратился в невидимку.

Из их разговоров я понял, что вечером должны вернуться мой брат и его молодая жена. В их честь состоится праздничный обед, а завтра, скорее всего, придут гости. Однако никому не пришло в голову сообщить мне эти новости. То, что меня исключили из жизни семьи, особенно меня уязвило.

Я поспешил покинуть дом, взял из сарая удочку и отправился на реку, прихватив с собой приманку на речного карпа. Некоторые из них дорастали до размеров свиньи. Всякий раз, когда мне удавалось поймать такого, я с трудом вытаскивал его на берег, а затем отпускал обратно в воду. Сегодня меня не интересовала добыча, мне хотелось бросать вызов и побеждать. Однако через некоторое время мне надоело и это, солнце нещадно палило, и я понял, что проголодался. Я отправился обратно в отцовский дом. Я попытался войти как можно незаметнее, но уверен, что отец специально меня поджидал. Как только я переступил порог дома, он появился в дверях кабинета.

– Невар, я хочу с тобой поговорить, – сурово сообщил он. Он явно рассчитывал, что я пойду за ним в кабинет, но во мне проснулось упрямство спека, и я остался стоять, где стоял.

– Да, отец. Что ты хотел?

Он поджал губы, и в его глазах вспыхнул гнев.

– Хорошо, Невар. Я могу сказать то, что собирался, и здесь. Твоя мать поделилась со мной твоей дикой сказкой. – Он покачал головой. – Неужели ты не смог придумать ничего лучше? Высмеивать нашего бога лишь потому, что ты разрушил свое будущее? Теперь, когда впереди тебя ничто не ждет и ты не можешь вернуться в Академию, ты, видимо, думаешь, что мы должны содержать тебя до конца твоих дней. Я тебя предупреждаю: я не стану терпеть под крышей своего дома и кормить ленивую пиявку. По мнению доктора, ты не способен служить королю как военный в твоем нынешнем состоянии. Однако я намерен изменить это состояние и одновременно выжать из тебя пользу для семьи. А затем я отправлю тебя в армию простым пехотинцем. Ты никогда не станешь офицером, но я не поддержу тебя в этом противостоянии воле доброго бога.

Я поднял руку ладонью к нему, потом прямо посмотрел ему в глаза.

– Просто скажи, что ты хочешь, чтобы я делал. Избавь меня от повторения твоих лекций.

Он справился с изумлением довольно быстро, а затем протянул мне список заданий. Это была тяжелая физическая работа, по большей части связанная с грязью, экскрементами или кровью. Мы жили как на ферме, и дел подобного рода хватало, но до сих пор он всегда поручал их наемным работникам. Теперь же он поручил их мне, но вовсе не из-за того, что думал, будто я хорошо с ними справлюсь, просто он считал их отвратительными потому не сомневался, что я тоже так думаю. Именно тогда я потерял остатки уважения к нему. Он потратил столько сил и времени на мое обучение, но готов был потратить их впустую, просто желая меня уязвить. Впрочем, я не стал делиться с ним этими мыслями, серьезно кивнул и пообещал тут же приступить к работе.

Сегодняшнее задание включало лопату, кучу навоза и телегу. На самом деле меня это вполне устраивало, и, следуя совету сержанта Дюрила, я именно так и провел весь день. Когда я решил, что уже неплохо потрудился, я закончил работу и отправился на речную отмель. Вдоль берега росли густые кусты, сквозь которые проложили тропу олени. Медленная вода на отмели прогрелась на солнце, я разделся, вошел в нее и смыл с себя грязь и пот. Мальчишкой я часто здесь плавал, но сейчас чувствовал себя неловко, стоя обнаженным под лучами солнца, хотя и в уединении. Я стыдился своего тела и боялся, что кто-нибудь меня увидит. Мой лишний вес означал не только трудности с дурно сидящей одеждой, у меня болели ноги, таскающие эту громадную тяжесть, я сильнее потел, и после целого дня тяжелого труда от меня отвратительно воняло. Одежда постоянно натирала кожу. Тем не менее, умывшись, я с огромным удовольствием вытянулся на мелководье, наслаждаясь теплыми лучами солнца, согревавшими спину, и прохладной водой, обтекавшей тело. Когда я наконец выбрался на берег, я сел на большой камень и, прежде чем одеться, позволил солнцу высушить мне кожу. Мне удалось восстановить в своей душе некое подобие покоя.

Вечером я поел на кухне, к огромному неудовольствию прислуги. У них выдался тяжелый день, им пришлось готовить изысканный обед для моей семьи, в которой появилась еще одна дочь. Мне было интересно, как бы повел себя отец, если бы я вошел в столовую в своей грубой, тесной одежде и сел за стол. Скорее всего. Для меня там места не оставили. Сидя в углу кухни, я быстро съел скромный ужин и ушел.

Таким и стал распорядок моей жизни. Я вставал, выбирал дело из списка, составленного отцом, и трудился до вечера. Он рассчитывал меня унизить, но я, как ни странно, получал от работы удовлетворение. Я понимал, что, тяжело трудясь, я либо докажу отцу, что мое состояние – результат магического воздействия чумы, либо вернусь в прежнюю форму и, возможно, смогу продолжить занятия в Академии. Я не жалел себя, изо всех сил нагружая тело и делая даже больше, чем требовал отец. Когда я чувствовал себя униженным или впадал в уныние, я решительно прогонял предательские мысли, убеждая себя в том, что другого пути нет. Я мало ел и упорно трудился, и тело ответило на мои усилия, но совсем не так, как я надеялся. Под слоем жира мои руки и ноги обросли новыми мышцами, я стал выносливее. Я мог поднимать такие тяжести, как никогда прежде.

Это оказалось нелегко. Мне, привыкшему быть стройным и подвижным, было трудно управлять своим громадным телом. Мне приходилось рассчитывать каждое движение так же, как все свои дела. Как ни странно, это тоже доставляло удовлетворение. Я использовал знания, приобретенные на занятиях инженерным делом. Когда отец послал меня возвести каменную стену вокруг загона для свиней, я представил себе, что строю военное укрепление. Сначала я выложил ровное широкое основание, затем шли сужающиеся кверху ряды. Я бы испытал от своих достижений большую радость, если бы их одобрил хоть кто-нибудь, кроме меня и вороны, наблюдавшей за мной целый день. Отец редко удосуживался посмотреть на то, что мне удалось сделать, он вычеркнул меня из своей жизни как неудачное вложение вроде персиковых деревьев, листья которых пожухли и пострадали от насекомых. Росс тоже не пытался со мной увидеться, и я отвечал ему тем же. Для своей семьи я стал невидимкой. Если я встречал мать, я с ней здоровался, но с сестрами заговорить не пробовал, и они тоже упорно хранили молчание. Я убедил себя, что меня это не волнует.

Простая жизнь, состоящая из подъемов, работы и возвращения в постель, заключала в себе своего рода покой. Ежедневный физический труд оказался не таким тяжелым, как мои занятия в Академии. Иногда я спрашивал себя, как живут другие люди. Неужели они тоже встают, работают, едят, ложатся спать и практически ни о чем не думают? Должен признаться, что такая простая жизнь меня даже привлекала.

Когда прошла неделя, а я так и не услышал никаких новостей от сержанта Дюрила, однажды ближе к вечеру я зашел к нему. Он открыл дверь на мой стук и первым делом выпалил:

– Ты не сказал, что тебя вышвырнули из Академии из-за того, что ты жирный!

Я не мог понять, что его разозлило – несправедливость по отношению ко мне или что я об этом умолчал.

– Потому что это неправда, – спокойно ответил я.

Он молча смотрел на меня.

– Меня отчислили из Академии по настоянию доктора Амикаса. Никто меня не вышвыривал. Он пришел к выводу, что в своем нынешнем состоянии я не смогу служить в королевской кавалле. Если мне удастся вернуться в прежнюю форму, я смогу продолжить занятия.

Я не был в этом уверен, но мне оставалось лишь цепляться за надежду, чтобы не утонуть в отчаянии.

Дюрил отошел от двери и поманил меня внутрь. День стоял жаркий, и в комнате было душно, несмотря на открытую дверь. Я занял место за его столом.

Сержант медленно сел напротив меня.

– Я был горд тем, что ты учишься в Академии, – проговорил он. – Для меня было очень важно, что ты стал одним из них, что ты там, что ты знаешь не меньше, чем любой из этих расфуфыренных городских мальчишек, и я приложил к этому руку.

Его слова меня удивили. Мне даже в голову не приходило, что мой успех может означать личную победу для сержанта Дюрила.

– Мне очень жаль, – тихо проговорил я. – Я справлялся, пока со мной не случилось это. Когда я вернусь в прежнее состояние и продолжу учиться, обещаю тебе, ты сможешь мной гордиться.

Словно его первое признание приоткрыло прежде запертую дверь, он вдруг добавил:

– Ты не писал мне. А я вроде как надеялся получить от тебя весточку.

Эти слова удивили меня еще сильнее.

– Мне казалось, ты не умеешь читать! – сказал я и поморщился – так резко прозвучали мои слова.

– Я мог попросить кого-нибудь прочитать его мне, – раздраженно ответил он и, помолчав, добавил: – Я отправил тебе письмо. Когда узнал, что ты заболел и едва не умер.

– Я знаю. Оно пришло перед самым моим отъездом домой. Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – сдержанно ответил он и, отвернувшись, проговорил: – Я необразованный человек, Невар. Как тебе известно, я даже не настоящий сын-солдат, рожденный для службы в армии. Я всему учился сам, и это было совсем не просто, но я постарался передать тебе свои знания. Я хотел, чтобы ты стал офицером, который, ну… понимает, что на самом деле значит быть солдатом. Не из тех, кто сидит в своей палатке и приказывает другим пойти и сделать то, что он не может или не хочет делать сам. Кем-то, кто знает, как прожить несколько дней без воды для себя и своей лошади, кто сам почувствовал, что такое солдатские пот и соль. Ты мог бы стать хорошим офицером.

Вот еще один человек, чьих ожиданий я не оправдал. У меня сжалось сердце, но я постарался не показать, как мне больно.

– Ты не зря тратил время, сержант. Я не собираюсь отказываться от военной карьеры. Даже если мне придется пойти в армию простым солдатом, я сделаю все, чтобы подняться до офицера. Я так решил.

Договорив, я вдруг с удивлением понял, насколько я серьезен.

Он искоса посмотрел на меня.

– Ну, думаю, большего я просить не могу, Невар. – Неожиданно он улыбнулся, довольный собой. – И думаю, ты не можешь просить от меня большего, чем я уже для тебя сделал. Как насчет прогулки верхом?

– Не против, а куда мы поедем? – спросил я.

Его улыбка стала еще шире.

– Увидишь.

Он прошел в другую комнату и вскоре вернулся с набитыми седельными сумками, перекинутыми через плечо. Я хотел спросить, что в них, но знал, что он наслаждается постепенными объяснениями, и промолчал.

Я уже довольно давно не садился на Гордеца. Он всегда отличался резвым нравом и с удовольствием дал себя оседлать. Дюрил взял себе серого мерина. Затянув подпруги, мы переглянулись и одновременно сделали знак «Держись крепко». Я боялся, что скоро это станет пустым ритуалом, наделенным не большей силой, чем желуди, которые некоторые солдаты носят с собой в надежде, что те помогут им в конце дня найти тень для отдыха. Мы сели в седла, Дюрил направился вперед, я последовал за ним.

Мы выбрались на дорогу, идущую вдоль реки, и некоторое время ехали на восток, пока Дюрил не свернул на пыльную разъезженную тропу. Мы поднялись на невысокий холм, и я увидел вдалеке деревушку беджави. Скальный выступ давал ей хоть какое-то укрытие от степного ветра. Рядом с камнем росли кусты и даже несколько деревьев. Отец сам выбрал это место для деревни, его люди построили дюжину домов, стоящих двумя ровными рядами. Примерно в два раза больше обычных для беджави шатров окружало здания.

– Мы туда едем? В деревню беджави.

Дюрил, не сводя с меня глаз, молча кивнул.

– Зачем?

– Поговорить с кидона.

– В деревне беджави? Что им там делать? Кидона и беджави – исконные враги. Кроме того, кидона не живут в деревнях. Беджави поселились здесь лишь потому, что отец построил ее для них, а им было некуда идти.

– И это был потрясающий успех, верно? – не без иронии проговорил Дюрил.

Я знал, что он имел в виду, и все равно был слегка потрясен тем, что он позволил себе сказать об отце что-то неодобрительное, пусть и в очень мягкой форме.

До того как Герния начала расширять свои владения, жители равнин были кочевниками. Разные племена следовали разным обычаям. Одни выращивали коз и овец. Другие следовали за стадами оленей по равнинам и плоскогорьям, добавляя к их мясу плоды садов, которые они сажали в одно время года, а в другое собирали урожай. Некоторые строили временные землянки вдоль реки, не беспокоясь из-за того, что им не суждено простоять долго. У них почти не было городов или того, что в нашем понятии являлось бы городами. Они воздвигли несколько монументов вроде Танцующего Веретена. У них имелись постоянные места встреч, где они собирались каждый год, чтобы обменяться товарами, обсудить браки или перемирия, но по большей части они кочевали. С точки зрения гернийцев, это означало, что равнины остаются пустым пространством, никому не принадлежащим и почти не используемым племенами, кочевавшими по проложенным поколения назад маршрутам. Отличные земли, ждущие, когда придут люди, поселятся на них и возьмут у них все, что они способны дать. Подозреваю, что жители равнин относились к этому иначе.

Наши «прирученные» беджави, как называл их отец, стали экспериментом, который сокрушительно провалился. У отца были самые лучшие намерения. Когда он решил их спасти, в племени оставались в основном женщины, дети и старики. Прежде они разводили скот; чтобы их покорить, следовало лишь уничтожить их стада и поколение взрослых мужчин. Лишившись привычного образа жизни, беджави превратились в воров и попрошаек. Отец дал им кров. Далеко не все захотели отказаться от древних обычаев в обмен на то, что он им предложил. Отец же подкупил их обещанием, что он не позволит им голодать. Он приказал построить для них деревню, два ряда простых, надежных домов. Дал две упряжки быков, плуг и зерно для посева.

За две недели они съели быков и большую часть зерна. Тогда он дал им коз, и на этот раз дела пошли лучше. Видимо, козы напомнили им косматых антилоп, которых они когда-то разводили. Сейчас они вымерли, став жертвой нашей войны с беджави. Мальчишки каждый день отводили коз на пастбище, а вечером возвращались с ними в деревню. Животные давали мясо, шкуры и молоко. Когда я в последний раз обсуждал беджави с отцом, он признался мне, что продолжает помогать им продуктами, но кое-кто из женщин учится делать сыр, и он рассчитывает, что они смогут им торговать. Но в других областях его успехи были еще сомнительнее. Люди, не привыкшие жить в постоянных селениях, перебирались в другое место, когда земля переставала плодоносить.

«Деревня» воняла, отвратительный запах висел в неподвижном летнем воздухе. Аккуратные маленькие домики, с такой гордостью построенные отцом, превратились в жалкие развалюхи. Беджави не имели представления, как поддерживать их в порядке. Попользовавшись ими вволю несколько лет, они вернулись в свои шатры и основали новое поселение вокруг старого. Отбросы и самый разный мусор, который кочевники оставляли стихиям и падальщикам, валялись между разрушающимися, покрытыми плесенью домами или были сброшены в громадные зловонные ямы. На грязных улицах играли дети со спутанными волосами, чумазыми руками и лицами в струпьях. В деревне осталось совсем мало молодежи. Почти все девочки уходили в Излучину Франнера, где начинали торговать собой сразу же, как только могли выдать себя за женщин. Они возвращались в деревню с детьми-полукровками, когда их красота увядала, уничтоженная тяготами жизни шлюхи в приграничье. Деревня, построенная моим отцом, так и не превратилась в настоящую. Здесь не было ни лавки, ни школы, ничего, что давало бы людям что-нибудь, кроме еды и крова. Место, где люди ждали, не зная, чего именно они ждут.

Однако беджави не были ни глупыми, ни даже неряшливыми, пока следовали собственным обычаям. Судьба нанесла им тяжелый удар, и они все еще не сумели от него оправиться. Я не знал, произойдет ли это когда-нибудь или же они исчезнут с лица земли, оставив после себя только легенды. Когда-то они были гордым народом, который славился своей красотой и рукоделием.

Я читал рассказы о них, написанные Дарсио, купцом, торговавшим с жителями равнин до начала гернийской экспансии. Его истории заставляли меня жалеть, что я не жил в те времена. Мужчины-беджави в развевающихся белых одеждах, верхом на быстрых лошадях ведущие за собой свой народ, и следовавшие за ними женщины, дети и старики, которые заботились о стадах или ехали в санях, запряженных могучими тяжеловозами, были героями эпических поэм. Женщины делали бусы из окаменевшего дерева, и Дарсио их покупал. А еще изящные украшения из птичьих костей и перьев, приносящие владельцу удачу. Каждая женщина брачного возраста носила настоящий плащ из бус, украшений и колокольчиков. Некоторые из таких одеяний передавали из поколения в поколения. Дети, писал Дарсио, были исключительно красивы, смелы и открыты, часто смеялись – настоящее сокровище своего народа. Беджави разводили необычных приземистых антилоп, высоко ценившихся за густую шерсть, которую они отращивали зимой и теряли весной. Из этой легкой, теплой шерсти во времена, описываемые Дарсио, ткалось полотно. Когда я впервые отправился в деревню беджави с отцом, я ожидал увидеть этот романтический образ. Уезжал я оттуда разочарованный и со странным чувством стыда. Мне совсем не хотелось снова там появляться, но утверждение сержанта, что мы встретим там кидона, разожгло мое любопытство. Я знал, что вражда беджави и кидона длится уже многие поколения.

На каждое существо охотится свой хищник. Для беджави им стали кидона. Они не выращивали урожай, не разводили скот и не охотились. Они совершали набеги. Они всегда были грабителями, нападающими на торговые караваны или летние деревни, или ворами, подкрадывающимися к стадам или палаткам и забирающими все, что хотели. По их обычаям они имели на это право. Они постоянно кочевали на своих пузатых талди с полосатыми ногами, ни в коей мере не наделенных красотой лошадей, но и лишенных их слабостей.

Девара был из племени кидона. Я прикоснулся к двойной зарубке на своем ухе – шрамам от нанесенных им за неповиновение порезов. Он заставлял меня голодать и обходился со мной грубо, а потом, окончательно сбив меня с толку, вдруг сменил гнев на милость, стал держаться дружелюбно и даже попытался посвятить в обычаи и веру своего народа. Он чем-то опоил меня, так что я впал в шаманский транс, в котором впервые встретил древесного стража. Это странствие духа изменило всю мою жизнь и извратило представление о реальности. И все это было делом рук моего отца. Он не столько хотел, чтобы я учился у Девара, сколько надеялся, что суровое обращение Девара вынудит меня наконец начать решать за себя самому и твердо встать на ноги.

Собственно, так и вышло, но отнюдь не таким образом, на который рассчитывал отец, и уж конечно, это не принесло мне ни уверенности, ни удовлетворения.

За время общения с Девара я успел многое понять об обычаях кидона. У них довольно странная мораль, в соответствии с которой умный вор пользуется всеобщим почтением, а неуклюжий не может рассчитывать на защиту от чьей-либо мести. Девара глубоко уважал тех людей, кто мог победить его в схватке, и презирал тех, над кем сам одерживал верх. Преуспевание для кидона равнозначно благословению их странных богов, и, таким образом, мнение богатого человека не обсуждается, в то время как бедняк, как бы опытен или добр он ни был, считается глупцом, которого не любят боги. Несмотря на вывернутые наизнанку представления или, возможно, благодаря им, кидона были выносливым, находчивым и по-варварски успешным народом. Хотя Девара, без сомнения, разрушил мне жизнь, я невольно восхищался им, так, как человек может восхищаться особенно ловким хищником, не испытывая к нему ни расположения, ни доверия.

Сержант Дюрил так и не ответил на мой вопрос.

– Что делают кидона в деревне беджави? – повторил я.

– Думаю, отец тебе об этом не писал, – откашлявшись, проговорил сержант. – Пока ты был в Академии, тут произошла отвратительная история. На окрестных фермах начал пропадать скот. Поначалу мы думали, что сюда вернулись волки, потом кто-то заметил, что волки оставляют скелеты, а мы не нашли ни одного. Сперва во всем обвинили беджави, потому что нечто похожее происходило некоторое время назад, но не было заметно, чтобы у них стало больше мяса, чем обычно. Так вот, когда страсти немного поутихли, выяснилось, что кидона вернулись к своим старым штучкам. Банда, разбивавшая лагерь в стороне от поселений, грабила стада и сады. Набравшись наглости, они захватили дюжину годовалых телят из стада, принадлежащего гарнизону в Излучине Франнера. Командиру это не понравилось, и он отправил людей с приказом выследить их и преподать им урок. – Тон сержанта Дюрила был небрежным, но лицо оставалось мрачным. – Солдаты в Излучине Франнера… ну, ты и сам представляешь, что это за люди, ты там бывал. Тамошние войска никогда не сражались в настоящем бою, это спокойное место. И почему-то это делает их какими-то дергаными. Когда у них появляется возможность проявить себя, они забывают обо всем на свете, словно им необходимо доказывать, что они так же хороши, как и настоящие солдаты в приграничье. Ну и с выслеженными налетчиками-кидона они тоже увлеклись. Перебили всех, а это, считай, почти каждого парня, уже отнятого от груди. Ну и это вызвало осложнения с другими их шайками в округе. В особенности когда выяснилось, что кидона, убитые нашими солдатами, не крали телят. Они купили их у воров. Итак, у нас были солдаты, устраивающие резню среди «невинных» кидона, и прочие кидона на грани бунта.

– А почему от них не откупились? Кидона не стыдятся брать деньги за кровь.

Дюрил кивнул.

– Так мы и сделали. Но остались их женщины и малыши, о которых нужно было заботиться. Ты знаешь кидона – они практичные и жестокие, как кремень. У тех, кто выжил после резни, не осталось ничего. Ни талди, ни овец; палатки – и те сгорели. Другие шайки кидона видели в них лишь обузу. Они не хотели брать их к себе, но и не собирались смотреть, как те голодают. Так что в конце концов сошлись на компромиссе. Твой отец сказал, что командир Излучины Франнера может поселить их здесь, если предоставит им кров, еду и пару талди, чтобы им было с чего начать жизнь на новом месте. – Он покачал головой. – Поселить кидона в деревне! Это все равно что пытаться засунуть ногу в шляпу.

Отличить дома и палатки беджави от жилищ кидона было совсем не трудно. Теперь здесь была не одна деревня, а две, вынужденно сблизившиеся. Между территорией беджави и четырьмя военными палатками, предоставленными выжившим кидона, была проведена настоящая граница из камней и куч мусора. Когда мы приблизились, на ноги вскочил молодой беджави – лет четырнадцати, в грязном балахоне, похожем на ночную сорочку, и войлочной шляпе с обвисшими полями. Опираясь на палку, он молча, с укором следил за нашим приближением, и в его глазах я не увидел даже намека на доброжелательство. Когда Дюрил направил свою лошадь в сторону территории кидона, юноша снова уселся и сделал вид, что не замечает нас.

– У них что, всегда здесь стоял часовой? – спросил я Дюрила.

– Сомневаюсь. Думаю, он следит за кидона, а не за нами. Но я могу ошибаться. Я не езжу сюда без нужды. Тягостно.

Он был прав. Мы проехали мимо стены мусора, отделявшей кидона от поселения беджави. Оскорбление было очевидным. И так же очевидна была нищета палаточной деревни кидона. Над ней висели тонкий скулеж детей и сильная вонь отбросов. Палатки стояли по-военному ровно, значит, по крайней мере, убежища для вдов и сирот устанавливали солдаты. Виднелись два костровища – в одном горел огонь, в другом тлели угли. Между камней были воткнуты палки, и с этой импровизированной сушилки свисали два одеяла. Около десятка женщин, все средних лет, сидели на грубых скамейках перед одной из палаток. Одна раскачивалась из стороны в сторону и тихонько мурлыкала какую-то песню. Три рвали старые лохмотья на длинные полосы, четвертая заплетала их в косички. Я предположил, что они делают ковры, чтобы застелить пол. Остальные замерли в неподвижности и с пустыми руками. Несколько талди, среди них одна беременная кобыла, Щипали жалкую траву на окраине лагеря.

Вокруг костров собрались детишки, двое младенцев ревели у ног своей бабушки. Она не обращала никакого внимания на их плач. Три девочки лет семи-восьми играли в какую-то игру с камешками и линиями, нарисованными на земле. Их лица были грязными, а косы напоминали лохматые светлые веревки. Единственный мальчик лет тринадцати сидел в стороне от всех и сердито уставился на нас, когда мы приблизились. Я задумался, как ему удалось выжить и что с ним будет в селении, где живут одни старухи и дети.

Когда мы спешились, все вокруг замерли, бросив дела. Дюрил снял седельные сумки и перекинул через плечо.

– Иди за мной и не шуми, – велел он мне. – Ни на кого не смотри.

Я повиновался. Все вокруг пялились на мое тело, и я начал краснеть, но старательно избегал встречаться с ними взглядом. Дюрил подошел к пожилой женщине и ее плачущим внукам и заговорил на джиндобе, торговом языке равнин.

– Я принес тебе мясо.

Он опустил седельные сумки на землю и открыл их. Достал кусок грудинки, завернутый в марлю, и протянул ей. У нее дернулись губы, а вместе с ними и подбородок. Затем она подняла на него голубые глаза.

– Мне нечем его резать, – сказала она.

Не колеблясь, Дюрил расстегнул ремень, снял с него нож в ножнах и протянул ей. Она долго смотрела на предложенный дар, словно взвешивала, что выиграет и что потеряет, если его возьмет. Мальчик подошел поближе и внимательно следил за сделкой. Потом он что-то быстро сказал на кидона, в ответ она лишь махнула рукой, как будто отбросив что-то в сторону. Он явно рассердился, но промолчал, когда она взяла у сержанта нож. Повернувшись к сидевшей рядом женщине, она отдала их ей.

– Нарежь мясо и приготовь для детей, – распорядилась она.

Затем с трудом поднялась на ноги, переступила через малышей, так и не переставших плакать, повернулась и зашла в палатку. Мы последовали за ней.

Это была серая холщовая военная палатка, длинная и широкая, с боковыми стенами. Внутри оказалось сумрачно и душно. С одной стороны были расстелены армейские одеяла, служащие постелями, с другой стояло несколько бочонков с сухарями, бочка с зерном и деревянный ящик с вялой и проросшей картошкой. А рядом с этой милостыней виднелись следы их прежней жизни. Оловянные и жестяные котлы для приготовления пищи, горшки и тарелки из обожженной глины и свернутые постели с обычным для кидона узором.

В боковой стенке палатки они прорезали дверцу. Женщина развязала пришитые к ней шнуры, державшие ее закрытой, и села рядом с маленьким прямоугольником света и свежего воздуха. Чуть замешкавшись, сержант Дюрил сел напротив, лицом к ней, а я – рядом с ним.

– Ты принес его? – спросила женщина.

Я посчитал было платой кусок грудинки, но, видимо, мясо потребовалось лишь для виду. Сержант засунул руку под рубашку, вытащил кошель, раскрыл его и достал из него предмет, который я помнил с детства. Я видел его всего лишь раз, но забыть так и не смог. На ладони сержанта лежало потемневшее и сморщенное ухо. Женщина, не колеблясь, взяла его.

Она поднесла его к свету, потом к глазам и принялась пристально разглядывать. Я удивился, когда она его понюхала, но постарался скрыть отвращение. Я знал эту историю. Однажды в пылу юности сержант Дюрил взял в качестве трофея ухо убитого им воина. В той же стычке он получил шрам и лишился значительной части собственного уха. Однажды он сказал мне, что стыдится своего поступка и, будь это в его силах, хотел бы все исправить. Но поскольку он не мог вернуть ухо для достойных похорон тела, посчитал, что выбросить его будет неправильно. Наверное, наконец он нашел способ от него избавиться. Женщина сжала ухо в руке и задумчиво на него уставилась. Затем, приняв какое-то решение, кивнула, встала и подошла к входу в палатку. Что-то выкрикнула – имя, как мне показалось, – и, когда подошел мальчик, быстро с ним заговорила. Он что-то возразил, но она дала ему пощечину, которая положила конец спорам. Он посмотрел на нас.

– Я сейчас вас отвезу, – только и сказал он на джиндобе.

К тому времени, как мы сели на лошадей, он уже выезжал из лагеря на своем талди. Нам пришлось пришпорить коней, чтобы его нагнать. Мальчик не оглядывался посмотреть, едем ли мы за ним, и не произнес больше ни слова. Он направился в сторону от реки и лагеря, к неровной местности, где равнина уступает место плоскогорьям. Ударив талди коленями, юный кидона пустил его галопом. Если он и следовал по какой-то тропе, я не смог этого заметить, но он ни разу не замешкался, выбирая путь, пока вел нас вперед. Когда тени стали длиннее, я засомневался в разумности нашего предприятия.

– Куда мы направляемся? – наконец спросил я сержанта Дюрила.

– Увидеться с Девара, – кратко ответил он.

Его ответ ударил меня, как один из маленьких камешков, которые сержант бросал из засады, когда я был мальчишкой.

– Это невозможно. Отец сделал все, что мог, чтобы найти Девара, после того как тот приволок меня домой. Его нигде не оказалось, и кидона не знали, куда он подевался и что с ним сталось.

Сержант Дюрил пожал плечами.

– Они врали. Тогда Девара стал для них чем-то вроде героя из-за того, что он сделал с сыном твоего отца. Однако его слава быстро потускнела, и сейчас у Девара трудные времена. Та женщина из деревни поверила мне, когда я сказал, что верну ей ухо ее брата, если она отдаст нам Девара.

Я некоторое время ехал в потрясенном молчании.

– А как ты узнал, что это ухо ее брата? – наконец спросил я.

– Никак. Но оно может им быть. Я предоставил решать ей самой.

Мы последовали за мальчиком в узкое ущелье с крутыми стенами, отличное место для засады, и по спине у меня пробежали мурашки. Талди заметно нас опередил и начал подниматься по узкой тропе на склоне скалы. Мне пришлось натянуть поводья Гордеца и пропустить сержанта вперед. Я все больше и больше сомневался в нашем предприятии. Если мальчик ведет нас в другой лагерь кидона, ничего хорошего нас не ждет. Но сержант Дюрил был совершенно спокоен, хотя и держался настороже. Я старался подражать ему.