Текст книги "Лесной маг"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– А сбруя к нему полагается? – спросил я.

– Я отдам поводья, что сейчас на нем. И все.

– Сколько вы за него хотите?

– Десять гекторов.

Я разинул рот, а потом пожал плечами.

– Извините, что отнял у вас время.

Оказалось, что хорошая лошадь стоит куда дороже, чем я думал, но те, которых предлагали другие торговцы, выглядели так, будто не протянут и двух недель. Мрачные раздумья охватили меня. Возможно, мне придется остаться в Излучине Франнера и попытаться найти какую-нибудь работу. Возможно, здесь закончится мое путешествие.

Я стиснул зубы, потрясенный тем, как все мое существо взбунтовалось от этой мысли. Я не хотел оставаться там, где во мне могут узнать Невара Бурвиля. Я должен был двигаться дальше, на восток, к новой жизни, которую собирался для себя выстроить. Но без лошади это было невозможно. Внутри меня все кипело от возмущения и каких-то еще чувств, коим я не находил определения.

– Я не могу столько заплатить, – произнес я вслух. – Но мне необходима эта лошадь, чтобы ехать дальше. Может быть, предложите другую цену?

У Джирри отвисла челюсть, когда он услышал эти прямолинейные слова, и он вытаращил на меня глаза, словно я ударил его дубинкой, а не честно сообщил о том, что мне нужно. Очевидно сказав правду, я оскорбил его. Прежде чем он успел бы на меня наброситься, я собрался уходить.

– Эй!

Я обернулся на окрик Джирри. Он выглядел огорченным. Я приготовился к гневной тираде, но он был скорее смущен, чем рассержен.

– Я думал, мы тут пытаемся заключить сделку. Не уходите.

Я вскинул руки и тут же опустил их.

– Вы просите намного больше, чем я могу заплатить.

– Да? А сколько вы готовы за него отдать? – Он уперся кулаками в бока, наклонившись в мою сторону, словно я его оскорбил. – Сколько он, по-вашему, стоит?

– Я не отважусь оценивать ваш товар, – осторожно подбирая слова, проговорил я. – Вы назвали свои условия, сэр. Честно говоря, у меня таких денег нет. Но даже если бы и были, я не мог бы позволить себе отдать столько за лошадь без сбруи. Мне предстоит долгий путь.

– Возможно, у меня найдется седло, которое ему подойдет, – несколько озадаченно и с явной неохотой сказал он, – из тех, какими пользуются жители равнин.

– Это все равно больше, чем я могу себе позволить. Я сожалею.

Я снова отвернулся. Он буквально загородил мне дорогу, его лицо побагровело.

– Назовите свою цену, прежде чем уходить! – прорычал он.

Его поведение оскорбляло меня до глубины души, ведь меня вырастили как сына благородного человека. Я не был странствующим лудильщиком, чтобы торчать посреди улицы и торговаться. Мои щеки залила краска стыда. Неужели я так низко пал? Тем не менее я взял себя в руки и сообщил ему о своих возможностях.

– Самое большее, что я могу сейчас отдать за лошадь, – это пять гекторов.

– О! Вы меня грабите! Как вы себе представляете, что я продам вам лошадь за полцены?

Он вопил так громко, что на нас начали оглядываться.

– Разумеется, я не жду, что вы продадите мне лошадь за половину цены, которую вы за нее просите, – сдержанно проговорил я. – Но я могу предложить не больше пяти гекторов. Доброго дня.

Прежде чем я успел отвернуться, он схватил меня за рукав.

– Уверен, вы можете дать мне что-нибудь еще, чтобы немного меня утешить. Послушайте, приятель, во имя обычаев торговли, предложите мне хоть что-нибудь, чтобы моя гордость не страдала.

Я сжался, мысленно перебирая свои скудные пожитки. Мог ли я хоть с чем-нибудь расстаться? Я владел столь малым. Я мог чувствовать его взгляд кожей.

– У меня больше ничего нет, – сказал я наконец. – Я не сомневаюсь, что лошадь стоит больше пяти гекторов, но у меня есть только это.

– Пусть добрый бог станет свидетелем того, как вы меня грабите! – вскричал Джирри.

Вокруг нас уже собрались зеваки. Я не сомневался, что они глазеют на толстяка. Меня возмутило то, что Джирри втянул меня в этот фарс.

– Довольно, сэр, – со всем достоинством, на которое был способен, сказал я. – Я должен идти.

– Так давайте деньги, мне ведь нужно кормить семью! А когда вас спросят, где вы взяли такого великолепного коня, не забудьте сказать, что вы украли его у бедняги Джирри!

Я осторожно достал из кошелька монеты, так, чтобы он не увидел, сколько у меня еще осталось. Мне было стыдно, что я настолько сбил цену, и еще хуже я почувствовал себя, когда он вытащил поношенное, но вполне годное седло, какими пользуются жители равнин. Оно было довольно простым, чем-то средним между настоящими седлами и мягкими попонами, виденными мною у кочевников. Оно не очень подходило Утесу, но я решил, что пока сойдет и так. Джирри услужливо предложил мне маленький бочонок, чтобы взобраться на спину Утеса, но тот не выдержал моего веса, когда я попытался на него встать. Я сдержанно его поблагодарил и повел свое приобретение прочь от ухмыляющихся зевак. Уходя, я оглянулся, пораженный тем, как легко мне удалось переторговать Джирри. Он недоверчиво посмотрел мне вслед, потом взглянул на монеты в ладони и снова на меня, словно тоже удивленный сделкой.

Отойдя подальше от любопытных глаз, я взобрался на невысокую стену, а с нее на спину своей новой лошади. Утес, видимо, недоумевал, как такой тяжелый груз может оказаться живым существом, и мне пришлось несколько раз ударить его пятками, прежде чем он понял, что я хочу, чтобы он сдвинулся с места. Он шел на собственной скорости, вертя головой и глазея на все подряд, а однажды оглянулся на меня, словно не мог поверить, что я еду на нем верхом. Я пришел к выводу, что ездили на нем редко, но, возможно, он не возражал, когда на него кто-нибудь садился. Я отругал себя за то, что не испробовал его, прежде чем купить. Я уже выяснил, что поводья для него мало что значат. Мне приходилось силой поворачивать его голову в ту сторону, куда я хотел его направить.

К тому времени, как мы добрались до дома Гаффа, Утес уже довольно разумно отзывался на мои пинки и нажатия коленями. Не лучший конь, но совсем не глупый и, похоже, исполнительный. Я не слишком изящно соскользнул с его спины и с раздражением услышал чей-то сдавленный смешок. Я обернулся, но дочь Гаффа уже скрылась в доме. Пунцовый от стыда, я подвел Утеса к поилке, а затем поставил рядом с Гордецом. Я стоял и смотрел на двух коней в загоне – Гордец был высоким и стройным, с длинными ногами, черным точно уголь, от носа до хвоста, не молодым, но еще не старым. Он поднял голову и покосился на меня, передернув ушами, – словно спрашивая, почему я так пристально его разглядываю. Ум, светящийся в его глазах, и годы, потраченные отцом на его воспитание, не вызывали сомнений, этот конь научил меня почти всему, что я знал про верховую езду в кавалле. И был самым лучшим и ценным имуществом, которым я когда-либо владел.

Рядом с ним Утес казался бесформенной глыбой. Он был большим. Везде. Огромная голова, толстая шея, мощный округлый круп. Его копыта походили на обеденные тарелки рядом с изящными ногами Гордеца. Кто-то некогда подстриг ему хвост, но сделал это неаккуратно, и теперь он свисал неопрятными прядями. Неуклюже выглядящая лошадь, как раз подходящая для толстяка вроде меня.

Мой конь подошел ко мне, обнюхал мою грудь и прижался ко мне головой. И я наконец произнес вслух уже принятое решение:

– Я не могу оставить тебя при себе, Гордец. Если я это сделаю, я тебя погублю. Ты охромеешь где-нибудь посреди степи. Ты заслуживаешь лучшей участи.

С огромным сожалением я снял с его седла свои сумки. Это было седло каваллы, напоминание об утраченной мечте, с тисненным на коже гербом моего отца. Я не хотел брать его с собой в свою новую жизнь. Но уздечку я оставил. Она была хорошо сделана, и я решил, что смогу подогнать ее к моему новому коню. Я затянул на Гордеце подпругу и сделал знак «Держись крепко». По моим щекам катились слезы, и я утер их тыльной стороной ладони. Бесполезные, бессмысленные вещи.

Вечер постепенно превратился в ночь, подходящее время для последних часов с Гордецом. Я провел его по извилистым улочкам Излучины Франнера. Прохладная ночь была пропитана сыростью, усиливающей запахи мерзкого города. Гордец припадал на больную ногу, и я его не торопил. Пока мы шли, я пытался убедить себя, что он всего лишь лошадь, а лошадей в кавалле иногда приходится менять. Лучшее, что я мог предложить Гордецу, – это долгий путь с поврежденной ногой и мало еды. Кроме того, я выглядел на нем смешно. Лучше расстаться с ним, пока он еще чего-то стоит, пока я его окончательно не загубил. Утес прекрасно мне послужит. Когда я доберусь туда, где решу остановиться, я подумаю о том, чтобы купить себе лошадь получше, если возникнет такая необходимость. Маловероятно. Если мне удастся записаться в армию, скорее всего, это будет пехота, не кавалла. Скорее всего, меня отправят на кухню, или поручат вести расчеты, или еще что-нибудь вроде этого.

За воротами крепости я на мгновение остановился и вытер слезы, которые самым бесстыдным образом текли по моим щекам, пока мы шли в темноте. Затем, как мальчишка, я прижался к плечу своего коня и попытался обнять его, прощаясь. Гордец все стерпел.

Придерживаясь задуманного, я провел его в ворота. Даже в столь поздний час так называемые часовые позволили нам беспрепятственно проникнуть внутрь. Я сразу же направился к штабу командира. Мне повезло застать его перед самым уходом. Я представился слугой и солгал адъютанту, чтобы меня к нему пропустили. Я сообщил командиру, что лошадь Невара Бурвиля захромала и ему пришлось сменить ее, чтобы продолжить путь. Затем я добавил, что Невар и его отец, лорд Бурвиль, будут очень признательны командиру, если он попросит полкового ветеринара осмотреть животное и отправит его в Широкую Долину, как только он сможет добраться дотуда без дальнейших повреждений. Как я и предполагал, командир был счастлив оказать эту услугу.

– Все, что угодно, для лорда Бурвиля, – заверил он меня.

Я с серьезным видом поклонился и сказал, что, как только нагоню хозяина, сразу сообщу ему, что его лошадь в надежных руках и будет ждать его, когда он вернется домой.

Возвращаясь в свою комнату, я заглянул в таверну, напился там и заплатил светловолосой шлюхе в три раза больше, чем она обычно брала. Если я и рассчитывал, что мне станет легче, то я ошибся. Я потратил деньги, которые едва мог позволить себе потратить, на то, чтобы узнать, что постельные утехи стали для меня своего рода вызовом. Когда выпуклость чьего-то живота превышает длину его члена, для подобных сношений требуется изобретательность в выборе позиции, а также партнер, готовый тебе помогать. Шлюха вряд ли отвечала этому требованию и делала лишь то, что должна была, чтобы отработать полученные от меня деньги.

– Теперь видишь, – справедливо заявила она, когда я слез с края кровати, где стоял на коленях, – почему мне пришлось попросить с тебя больше. Мне пришлось нелегко. Ты едва не разорвал меня надвое!

Она осталась лежать, где я оставил ее, на краю кровати с задранными до пояса юбками и расставленными ногами. Я тогда еще подумал, что это наименее соблазнительная поза из тех, какие только можно вообразить.

– Я закончил, – резко сообщит я.

– Ясное дело, – язвительно протянула она.

Я оделся и ушел.

Колени у меня болели, когда я возвращался в снятую на ночь комнату. Я не испытал ни малейшего удовольствия от происшедшего. Физическое облегчение было необъяснимым образом смешано с унижением от того, как она ко мне отнеслась. Вместо того чтобы утешиться с женщиной, я окончательно показал себе, как сильно изменилась моя жизнь всего за несколько коротких месяцев.

ГЛАВА 12
КОРОЛЕВСКИЙ ТРАКТ

«Добрый бог не хотел, чтобы здесь селились люди».

Слова этой женщины надолго задержались в моей памяти. Она жила в одном из шести обитаемых строений жалкого поселка в предгорьях. Здесь не было почти ничего, кроме нищеты. Древесные пни усеивали поля за городом. Непрестанный ветер, пропитанный сырой прохладой, напоминал о приближении зимы. Мертвый город был «дорожным городком», временным поселением, наспех возведенным для каторжан и их семей, когда Королевский тракт начал продвигаться дальше на восток.

Когда-то я верил в мечту короля Тровена о широкой дороге, проложенной через равнины и горы к морю, дороге, которая возродит могущество Гернии как морской и торговой державы. Но чем дальше я продвигался на восток, тем труднее мне становилось представлять себе эти замечательные картины.

Назвать хибару, в которой она жила, домом, с моей стороны, было великодушием. Хижина была возведена из крупных камней и плохо очищенных от коры стволов, кривых и куда меньшего обхвата, чем я взял бы для строительства. Щели между кое-как пригнанными бревнами были заткнуты камышом и мхом и залеплены поверх глиной. Я знал, что в пору приближающихся зимних дождей все это быстро размоет. У женщины было трое маленьких детей, но мужа, если он вообще существовал, я так и не увидел.

У меня вышли запасы еды, и я остановился, чтобы что-нибудь прикупить. Меня уже прогнали обитатели двух других домов – они и сами бедствовали, а пользы с моих денег им не было никакой. Соль шутки заключалась в том, что я слишком поздно обнаружил себя отнюдь не таким бедным, как полагал. Когда я перепаковывал свои вещи, перед тем как покинуть Излучину Франнера, я нашел среди рубашек маленький желтый кошелек с пятнадцатью гекторами – внушительной суммой для юной девушки. Когда Ярил успела его туда положить, я не знал. Я дал себе слово правильно распорядиться этими деньгами и вернуть их сестре, как только мы снова встретимся. Лишние средства не помогли мне восстановить утраченное уважение к себе, но дали почувствовать себя увереннее. Часть неожиданного прибытка я потратил на потрепанное седло для ломовой лошади, подходящее Утесу и относительно удобное. После нескольких бесплодных попыток я был вынужден признать, что уздечка и удила Гордеца не годятся для моего нового коня, и обменял их на сбрую для тяжеловоза, несколько ремней, чтобы закрепить седельные сумки, и пару теплых одеял на случай, если мне придется ночевать под открытым небом. На рынке я набил сумки сухарями, копченым мясом, изюмом, чаем и, экономии ради, колбасками, которые делают жители равнин из мяса и фруктов, перемешанных с подслащенным нутряным салом. Еще я купил то, без чего не обойтись в дороге: маленький топорик, вощеные серные спички и полоски кожи, чтобы сделать пращу. Я хотел бы иметь какое-нибудь огнестрельное оружие, но не мог его себе позволить. Приобретенная мной сабля отличалась плохим балансом, клинок ее выщербился от небрежного ухода, но и она была лучше, чем ничего. Когда я выехал из Излучины Франнера, я чувствовал себя прекрасно подготовленным к дальней дороге – насколько это вообще возможно в моем положении.

В ответ дорога почти ничего мне не предложила. Пока она шла вдоль реки, воды хватало. Жара, мухи и скука донимали меня днем, холод и комары – ночью. Утес иноходью шел вперед.

В первый день пути от Излучины Франнера дорога оставалась приличной. Я миновал несколько маленьких деревушек, теснившихся на берегу реки. Казалось, они процветают, кормясь торговлей и с реки, и с дороги. Они были старше разросшихся окраин Излучины Франнера, но в чем-то по-прежнему оставались простецкими пограничными поселками. Все здания были построены из того, что дарила река: камни, отшлифованные текучей водой, известковый раствор с вкраплениями гальки, какую нередко видишь в прибрежном песке, и изредка украшения из древесины. На равнинах и плоскогорьях лес почти не рос, но по реке проплывали плоты из могучих стволов спонда с необжитых земель. Жители этих деревень не могли позволить себе покупать бревна, но вылавливали из реки плавник или обломки таких плотов, а потом использовали их в строительстве домов.

Несмотря на их жалкие корни, эти поселения постепенно превращались в города. Дорога между ними поддерживалась в лучшем состоянии, как и станции для королевских курьеров. Между городами расчищались поля, а камни с них затем использовали для оград. Кусты, пробившиеся в щелях, разрослись в живые изгороди. Большинство пристроек по-прежнему возводилось из кирпичей, но дома – из обработанного камня. Гернийские поселенцы все увереннее держались за степные земли. Эти дома простоят долго.

Вечером второго дня я подъехал к ухоженному строению с висящей кружкой и пригоршней перьев на вывеске – старыми символами стола и крова. Я остановился там на ночь и выяснил, что здесь они означают холодный ужин и одеяло поверх соломы в амбаре. Однако мне доводилось спать и в худших местах, и на следующий день я встал куда более отдохнувшим, чем когда мне приходилось ночевать у дороги.

Утес был неплохим конем для тяжеловоза, хотя и ширококостным и неповоротливым. На третий день пути я решил проверить его способности. К этому времени он уже слушался узды и моих пяток, хотя и не сразу. Он, казалось, не возражал против всадника на своей спине, но не стал моим товарищем, каким был Гордец. Он не прилагал усилий, чтобы оставаться подо мной, а от его рыси у меня стучали зубы. У него оказался довольно ровный галоп, когда мне наконец удалось объяснить ему, что от него требуется, но долго он не выдерживал. Впрочем, у меня не было ни определенной цели, ни запланированного времени прибытия. Я ехал по дороге, надеясь, что какая-нибудь попутная крепость примет на службу бродячего солдата.

В неудобствах этого путешествия следовало винить скорее мое тело, чем коня. С точки зрения инженера, я представлял собой перегруженный подвесной мост. Слишком много плоти окружало мои кости и обременяло мышцы. Мое тело больше не действовало так, как ему предназначалось. Я потерял подвижность. Основные мышцы обрели силу, но спина постоянно ныла. Когда Утес переходил на рысь, у меня тряслись щеки и живот, а жир на руках и ногах болтался в такт его шагу. К вечеру каждого дня пути зад у меня болел сильнее, чем накануне. Надежда, что я скоро снова смогу безболезненно ехать верхом целый день, оказалась напрасной. Попросту слишком большой вес вдавливал мой зад в седло – с очевидными последствиями в виде ссадин. Я успокаивал себя тем, что они ранят меня, а не мою лошадь, но это было мрачноватым утешением. Я волевым усилием заставлял себя продолжать путь, задаваясь вопросом, надолго ли меня хватит.

На третий день я проехал мимо места, где встретили свой конец кавалеристы Кейтона и пехота Дорила. Кто-то поставил там деревянный знак с надписью неровными буквами: «Поле битвы с чумой спеков». Если это подразумевалось шуткой, меня она не рассмешила. Позади таблички ряд за рядом неглубоких ям указывали, где почва просела над поспешно погребенными телами. А еще дальше зловещий круг выжженной земли уже начинал прорастать зеленой травой. Мне померещилось, что здесь продолжает витать запах смерти, и мы с Утесом поспешили убраться отсюда.

В первый раз, когда солнце начало садиться, а я так и не приметил никакого укрытия на ночь, я спустился с дороги и последовал вдоль тоненького ручейка вверх по склону холма и в заросли кустарника. Едва различимая тропа и темное костровище в ее конце указывали, что я не единственный, кто решился остановиться здесь на ночь. Я с надеждой поднял взгляд и вскоре обнаружил знак, который много лет назад научил меня искать сержант Дюрил. На стволе дерева был вырезан контур двух скрещенных сабель. Прямо над ними в развилку ветвей была втиснута вязанка сухих дров. Чуть дальше свисал мешок с растопкой и запасом еды на крайний случай. Среди разведчиков и солдат каваллы было принято брать из таких тайников необходимое и восполнять тем, что найдется лишнего. Запах копченой рыбы показался мне куда более заманчивым, чем сухари в моей сумке.

Голод теперь стал моим постоянным спутником, поселившимся на дне желудка. Было больно, но слабее, чем от ссадин на теле. Я мог усилием воли отрешиться от него. Несмотря на боль, я знал, что не умираю от голода, и по большей части мне удавалось противостоять безумным требованиям магии, нуждавшейся в еде. Я понимал, что запасов у меня едва хватает, и из этих соображений не обращал внимания на голод, пока не видел или не чуял еду. Тогда мой аппетит восставал, точно медведь после спячки, и требовал, чтобы я его утолил.

Восхитительный запах копченой рыбы возобладал надо мной, я почти ощущал на языке ее вкус, дымок, соль и жирное мясо. Я должен был получить ее, этого требовало мое тело.

Но я был слишком толст, чтобы лезть на дерево. Я сломал несколько веток, исцарапал колени и живот, бросал камни, чтобы сбить мешок, тряс дерево, словно медведь, надеясь повалить. Я даже попробовал срубить его своим маленьким топориком. В конце концов я довел себя до изнеможения, пытаясь добраться до рыбы.

Уже совсем стемнело, когда я пришел в себя, словно пробудился от кошмара. Я решил, что моих запасов будет вполне довольно. Желание добраться до рыбы пропало столь же неожиданно, сколь появилось. Я собрал сломанные ветки, развел маленький костерок и устроил у него нечто вроде лагеря. Затем поужинал холодной едой, запил ее горячим чаем и завернулся в одеяло. Земля была холодной и жесткой, а ближе к рассвету на меня напали комары. Их не смутило даже то, что я натянул одеяло на голову, и я встал раньше, чем собирался, и снова отправился в путь. Единственное, что я сделал полезного, – это порубил ломаные ветки и сложил их под деревом.

Чем дальше я продвигался, тем реже попадались мне города и тем больше оказывались расстояния между домами. Движение на дороге стихало. Каждый день мимо меня проезжали двое курьеров, один на восток, другой на запад, обычно галопом. Они доставляли приказы короля и, если в их сумках оставалось место, письма офицеров домой. На меня они не обращали никакого внимания. Они свидетельствовали о расширении владений Гернии, о намерении короля поддерживать связь даже с самыми отдаленными фортами. В Старый Тарес ежедневно отправлялись доклады с границы. Некоторые станции сдавали помещения в аренду коммерческим почтовым службам, все более и более востребованным по мере того, как расширялись владения Гернии и росло население этих мест. Однако их услуги стоили дорого, и позволить их себе могли только состоятельные люди. Так что таких курьеров я видел не часто.

Однажды ветреным утром я проехал участок дороги, размытый весенним паводком. Его восстановили, но спустя рукава, и по глубокой трещине по-прежнему бежал тонкий ручеек. Я видел остатки каменной дренажной трубы, известковый раствор осыпался, и я предположил, что следующей весной поднявшаяся вода вновь рассечет дорогу надвое.

У нас с Утесом это препятствие затруднений не вызвало, но глубокие колеи от колес фургонов указывали, что им здесь приходилось несладко. В тот день я встретил лишь нескольких путников и начал понимать, почему кое-кто из западной знати насмешливо именовал этот проект Королевским трактом в Никуда.

Днем я подъехал к станции для королевских курьеров. Поскольку городов поблизости не было, тут стоял небольшой военный отряд, охранявший и следивший за порядком на станции. Кроме конюшни для почтовых лошадей, маленького склада и казарм, здесь ничего не было. Строения стояли квадратом, для упрощения обороны, а просветы между ними закрывала крепостная стена. У створок настежь распахнутых ворот выросла высокая трава. Судя по всему, прошло много месяцев с тех пор, как их запирали в последний раз. Угрюмый часовой окинул меня не слишком доброжелательным взглядом. Я подумал, что это не лучшее место для несения службы и назначение сюда, наверное, рассматривают как наказание за провинность.

Я въехал внутрь, спешился и, дав Утесу напиться из поилки для лошадей около колодца, огляделся. Строения были выкрашены в обычные бело-зеленые цвета Гернии. Судя по всему, местный гарнизон состоял примерно из дюжины человек. В одном углу укрепления я заметил сторожевую вышку, с которой солдат наблюдал за прибытием гонцов, в дверях казармы двое мужчин курили, прислонившись к косякам.

На станции находился всего один курьер, он отдыхал, откинувшись на спинку стула, на длинном крыльце, тянущемся вдоль всего барака. Молодой тощий всадник был полон осознания собственной значимости и, не смущаясь, закатил глаза, оценив мою полноту, а затем принялся корчить рожи, думая, что я его не вижу. Я с удовлетворением отметил, что солдаты явно считали его настоящим болваном. Когда я начал подниматься по ступеням на крыльцо казармы, мне навстречу вышел мужчина постарше в одной рубашке, без куртки.

– Вам что-нибудь нужно? – резко спросил он меня.

– Я буду вам признателен за сведения о дороге впереди. И думаю, мне следует сообщить, что размыта дренажная труба на участке дороги примерно в часе езды отсюда.

Устав требовал, чтобы курьерские станции помогали путникам, следили за дорогой и докладывали о ее состоянии. Я все еще считал своим долгом известить их о том, что видел.

Мужчина окинул меня хмурым взглядом. Прошло не меньше трех дней с тех пор, как он брился. Единственным незаросшим пятном на его лице был шрам от ножа. Даже без мундира и нашивок было ясно, что он здесь главный.

– Я уже два месяца упоминаю об этом в своих докладах. А они повторяют, что пришлют ремонтный отряд, но чума нанесла им серьезный удар, и сейчас у них нет свободных людей. И ничего не меняется.

– А дорога дальше на восток? – нажал я.

– Она не лучше. Ее поспешно строили неопытные люди, а необходимость поддержания ее в порядке существенно недооценили. Верхом по ней проехать еще можно, и есть лишь несколько участков, где у фургона возникнут серьезные затруднения. Но как только снова начнутся дожди, все быстро переменится.

Он сказал это так, словно это было моей виной.

Скорее чтобы поддержать разговор, чем всерьез, я спросил, где стоит их часть и есть ли там места для новобранцев. Старый ветеран оглядел меня с ног до головы и презрительно фыркнул.

– Нет. У нас полно собственной молодежи. Нет нужды нанимать чужаков.

Я спокойно принял его отказ.

– Хорошо. Я хотел бы пополнить здесь свои припасы. Вы можете продать мне какую-нибудь еду?

Курьер с любопытством прислушивался к нашему разговору.

– Тебе нужна еда? – насмешливо перебил он меня. – Что-то мне не кажется, что ты в последнее время обходился без нее. Или ты копишь жир, чтобы зимой впасть в спячку?

Шутка была довольно глупой, но мой собеседник рассмеялся, и я заставил себя улыбнуться.

– Мне предстоит долгий путь. Я готов купить все, что вы можете предложить, – муку, зерно, сухари, мясо.

Я чуял запах готовящейся пищи, и мне отчаянно хотелось попросить у них миску горячего варева. Как всегда, этот аромат пробудил во мне зверский голод.

– У нас нет ничего лишнего, – отрезал сержант. – Это дорожная станция для курьеров, а не постоялый двор. Фургоны с провиантом приходят не так регулярно, как следовало бы. Мне приходится беречь то, что есть, для собственных людей.

– Конечно. Но по крайней мере, не продадите ли немного овса для моей лошади?

Утес, в отличие от Гордеца, не умел сам добывать для себя пропитание. Бесконечная дорога и скудные пастбища уже начали на нем сказываться. Поскольку мой отец отвечал за ближайшую к Широкой Долине курьерскую станцию, я знал, что там всегда имелся запас корма для лошадей.

Мужчины обменялись взглядами.

– Нет, я же сказал, – ответил сержант. – У нас нет ничего лишнего. Лучше бы вам ехать дальше.

– Понимаю, – сказал я, хотя на самом деле не понимал ничего.

Было очевидно, что он лжет. Почему, я не знал, но подозревал, что из-за моей полноты. Думаю, он решил, что я невоздержан, и посчитал себя вправе отказать мне в продуктах. Я посмотрел на окружавшие меня лица. На каждом читалось удовлетворение от моего разочарования. Это напомнило мне, как Трист унижал Горда с первой минуты их встречи. Горду даже не требовалось ничего делать или говорить. Трист потешался над ним лишь из-за того, что тот был толст, и пользовался каждой возможностью, чтобы его задеть.

Мне необходимо было пополнить запасы. Моя лошадь нуждалась в корме, травы ей не хватало. Я вдруг вспомнил о том, как торговался с Джирри. В чем-то я уже принял то, что магия, ставшая для меня проклятием, может мне и помочь. Я попробовал этим воспользоваться.

– Мне действительно нужны припасы, чтобы продолжить путь.

Я впервые пытался подчинить магию своей воле. Я вложил в свои слова настойчивость, желая сломить их сопротивление.

На лицах нескольких ничем не занятых солдат появилось такое же ошеломленное выражение, как у Джирри. Однако старый сержант оказался крепче других, его глаза расширились, а потом, словно он почуял, что я пытаюсь сделать, его лицо налилось краской.

– Я сказал, нет! – прорычал он и указал пальцем на мою лошадь.

Я сдался и отвернулся от него, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства. Однако их явное самодовольство пробудило во мне ярость. Я взобрался на Утеса, а затем оглянулся на них. Неожиданно мой собственный гнев столкнулся с гневом сержанта, словно два скрестившихся клинка.

– Как вы помогли страннику в нужде, так пусть и вам помогут в час лишений.

Это были слова из Писания, которые чаще всего звучали как формальная благодарность на праздничных обедах. Я никогда не произносил их с такой горячностью и никогда не делал такого жеста, словно прогонял их прочь. Я сознательно призвал на помощь магию, но сейчас, почувствовав, как она бушует в моей крови, словно мелкие камешки, подхваченные течением, я ее испугался. Мой жест что-то означал, а слова, которые я пытался превратить в насмешку, прозвучали проклятием. Я увидел, как один из солдат вздрогнул, будто я окатил его ледяной водой, а стул под курьером вдруг опрокинулся, так что тот рухнул на пол. Сержант на мгновение замер, но тут же с сердитым воплем бросился ко мне. Я ударил Утеса пятками, и, разнообразия ради, он сразу же пустился в галоп, унося нас прочь от станции и назад на дорогу.

Я наклонился вперед на своем огромном скакуне и заставил его мчаться, пока он не начал тяжело дышать, а по его шее не хлынули потоки пота. Когда я натянул поводья и позволил ему перейти на шаг, станция осталась далеко позади. Никто не бросился за нами в погоню, хотя я этого и опасался. Я стиснул кулаки и вдруг задрожал. Я колдовал. Я почувствовал, как магия хлынула сквозь меня и выплеснулась наружу. Но что именно я сделал в действительности, я не знал. Я миновал заросли кустарника на берегу реки, и стая черно-белых стервятников, возмущенных тем, что я спугнул их с какой-то падали, с пронзительными криками взвилась в воздух. Это мне показалось дурным предзнаменованием, напоминанием старого бога, что он заберет мою запятнанную душу, если добрый бог от меня откажется. Мрачно я поехал дальше.