Текст книги "Лира Орфея"

Автор книги: Робертсон Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Я правильно понимаю, что вы еще до начала оперы сообщаете зрителям: в стране не может быть мира, если король не совокупляется с королевой? – спросил Холлиер.

– Отнюдь, – возразил Пауэлл. – Пролог говорит, что величие страны зависит от единения мужского и женского начал и что меч в одиночку не может принести благородства духа, которое ищет Артур. Не беспокойтесь. Это можно передать умелой работой со светом. Мы не будем вульгарно совать меч в ножны и вытаскивать, чтобы повеселить людей, для которых секс – лишь возня в постели.

– Эта игра больше, чем просто четыре голые ноги под одеялом, – глубокомысленно кивнула Пенни.

– Совершенно верно. Это – единство двух противоположных, но взаимодополняющих разумных начал. Может быть, именно оно и есть Грааль. Но эту идею я оставлю либреттистам на случай, если они сочтут ее полезной.

– Вино в золоте, – вставила Мария.

– Я никогда не думала о Граале в таких терминах, – заметила Пенни. – Интересная мысль.

– Порой и слепая свинья желудь найдет. – Пауэлл поклонился в ее сторону. – А теперь – собственно опера… Первый акт начинается с того, что коварная сестра Артура, Моргана Ле Фэй (она волшебница, а потому, естественно, контральто), пытается выведать у Мерлина его тайны: кто будет наследником Артура? Мерлин некоторое время выворачивается, но не может отказать сестре по ремеслу и в конце концов открывает ей, что наследником станет человек, рожденный в мае, если только Артур не обзаведется сыном. Моргана Ле Фэй вне себя от радости – ее сын Мордред родился в мае, и он – королевский племянник, а значит, ближайший наследник. Мерлин предостерегает ее от излишней уверенности, ибо Артур любит Гвиневру великой любовью, а значит, появление ребенка весьма вероятно. Нет, если Артур будет рисковать жизнью на войне, отвечает контральто… Следующая сцена – собрание рыцарей Круглого стола. Артур повелевает им разойтись в разные стороны на поиски святого Грааля, который должен принести Британии длительный мир и величие. Рыцари, повинуясь приказу, разъезжаются в разные стороны. Но когда является Ланселот, король не отправляет его на поиски: Ланселот должен остаться во дворце и охранять его, ибо король сам хочет отправиться на поиски Грааля, вооруженный великим Калибурном; король вынимает меч из ножен и поет о своем всепоглощающем стремлении. Гвиневра умоляет Артура отпустить Ланселота, ибо она страшится, что преступная любовь, которую она и Ланселот питают друг к другу, навлечет позор на королевство. Но Артур непоколебим. Пока он облачается в доспехи, чтобы отправиться в путь, – это очень зрелищная сцена – Моргана Ле Фэй крадет у него ножны. Воодушевленный, Артур отказывается ждать, пока ножны найдут, и отправляется в путь, провозгласив, что храбрости и силы, символизируемых обнаженным мечом, довольно для победы. Рыцари сваливают искать Грааль, Гвиневра полна тяжких предчувствий, а Моргана Ле Фэй ликует. Конец действия.

– А что же Мордред? – спросила Мария. – Мы еще ничего про него не слышали.

– Он один из рыцарей, и он сомневается в Граале, – ответил Пауэлл. – Он может кривиться и насмехаться на заднем плане.

– Сильно, но подходит ли это для девятнадцатого века? – засомневался Холлиер. – Не слишком ли много психологии?

– Нет, – сказала доктор. – Девятнадцатый век не означает примитив. Посмотрите на «Волшебного стрелка» Вебера. В девятнадцатом веке тоже была психология. Ее изобрели не мы.

– Очень хорошо, – сказал Холлиер. – Продолжайте, Пауэлл.

– Во втором акте всякие оперные штуки разворачиваются по-крупному. Начинается с майского гулянья королевы: ома со своими дамами собирает в лесу майские цветы. Думаю, ее следует посадить на лошадь. Лошадь – верное дело в опере. Намекает, что на постановку не пожалели денег. Если лошади сделать клизму за час до поднятия занавеса и если ее будет вести достаточно народу, то даже колоратурное сопрано удержится в седле, а выйдет очень красиво. В лесу Гвиневра встречает Ланселота, и они поют о своей страсти – конечно, после того, как свита с лошадью ушли. Но Моргана Ле Фэй в обличье старой лесной ведьмы подслушивает их. Она не может сдержаться. Выскакивает из укрытия, набрасывается на королеву с Ланселотом и обвиняет их в измене королю. Они протестуют, заверяя ее в своей невиновности и преданности Артуру. Когда волшебница уходит, появляется Мерлин и предостерегает влюбленных о зле, скрытом в майских бутонах, и об опасности, которую таит в себе месяц май. Но влюбленные его не понимают.

– Глупы, как все оперные персонажи, – заметил Холлиер.

– Зачарованы, как все влюбленные, – поправила доктор. – Оперные персонажи ничем не отличаются от обычных людей, только мы видим их души.

– Если бы меня о чем-нибудь предупредили волшебница и волшебник, у меня, наверно, хватило бы ума послушаться, – не уступал Холлиер.

– Думаю, да. Именно поэтому о профессорах не пишут опер, – ответила доктор.

– Это лишь первая сцена акта, – сказал Пауэлл. – Декорации быстро меняются – я знаю, как это сделать, – и следующая сцена изображает покои в башне над рекой, выше по течению от Камелота. Гвиневра и Ланселот только что свершили свою любовь. Они в экстазе, но на реке под окнами башни появляется черная баржа, которую ведет Моргана Ле Фэй. На барже плывет Элейна, Лилейная дева из Астолата. Она обвиняет Ланселота в измене и заявляет, что носит под сердцем его ребенка. Гвиневра объята ужасом. Ланселот сознается, что обвинение истинно, но говорит, что возлег с Элейной, будучи околдованным, и подозревает, что чары наслала на него Моргана Ле Фэй. Следует квартет, в котором Моргане Ле Фэй предоставляется прекрасная возможность понасмехаться над Ланселотом. Но Гвиневра по-прежнему в отчаянии. Когда баржа продолжает свой путь по течению, в Камелот, упреки Гвиневры сводят Ланселота с ума. Конечно, у Мэлори он пребывает в безумии много лет. Бегает по лесу, биясь о деревья и попадая в разные членовредительные истории. Но у нас на это нет времени, так что наш Ланселот побезумствует лишь немного. Это будет новинка: сцена безумия, как в «Лючии»,[38]38
  «Лючия ди Ламмермур» (1835) – трагическая опера итальянского композитора Гаэтано Доницетти по мотивам романа Вальтера Скотта «Ламмермурская невеста» (1819).


[Закрыть] но для тенора. Ланселот собирается убить себя во искупление своей неверности, хотя он в ней не виноват. Но Гвиневра запрещает ему. Она говорит, что ненужных убийств не будет, и сама вкладывает его меч обратно в ножны. В заключение этой сцены прибывает усталый гонец с вестью: была великая битва и Артур погиб. Его тело везут обратно в Камелот для погребения. Конец сцены.

– Да, никто не обвинит нашу оперу в недостатке событий, – заметила Мария.

– События нужны опере как воздух, – сказала доктор. – Никто не будет слушать людей, которые два с половиной часа не переставая поют о своей любви. Пауэлл, продолжайте. Что дальше? Вы убили Артура. Это плохо. Человек, именем которого названа опера, не должен откидывать копыта до самого конца. Поглядите на «Лючию ди Ламмермур»: ее последний акт скучен. Никаких Лючий. Придумайте что-нибудь другое.

– И не подумаю, – сказал Пауэлл. – Последний, заключительный акт происходит в большом зале Артурова дворца в Камелоте. Артур возвращается с победой, хоть и раненый. Он рассказывает о битве, в которой сражался, и о рыцаре в черных доспехах, который вызвал его на поединок. Казалось, что Артур уже побежден, – он упал с коня и мог лишь прикрыться щитом, когда Черный рыцарь уже собирался нанести ему coup de grâce…[39]39
  Удар милосердия (фр.).


[Закрыть]

– Что нанести? – переспросил Холлиер.

Пенни накинулась на него:

– Coup de grâce, Клем! Ну ты же знаешь – прикончить его. Не отвлекайся. Ты все время задремываешь.

– Ничего подобного.

– Еще как. Сиди прямо и слушай.

– Так вот, как я сказал, Черный рыцарь уже собирался нанести ему coup de grâce, когда увидел изображение Богоматери на щите. Засим Черный рыцарь повернулся и бежал, и Артур, хоть и раненый, остался в живых. Артур поет хвалу Богоматери, которая спасла его от верной гибели. Вечная Женственность, понимаете?

– Das Ewig-Weibliche, – согласилась доктор. – Идиота-мачо хорошенько проучили. Дальше.

– Все очень рады, что Артур вернулся. Но у самого Артура неспокойно на душе. Он знает, что у него есть заклятый враг. Тут появляются несколько рыцарей, ведя с собою Черного рыцаря – Мордреда. Артур поражен, что его племянник, сын его любимой сестры, ищет его смерти. Мордред высмеивает Артура как глупого идеалиста, ставящего честь превыше власти, и показывает ножны Калибурна, без которых, как он говорит, власть бессильна и все решает меч. Он вызывает раненого короля на битву. Гвиневра выхватывает у него ножны и умоляет короля вложить в них Калибурн, но король не желает об этом и слышать. Они с Мордредом сражаются, и король снова ранен. Пока он умирает, Гвиневра и Ланселот признаются в своей преступной любви. Но – и это кульминация всего сюжета – Артур выказывает чрезвычайное величие души и объявляет, что величайшая любовь – это любовь к ближнему и она выражается не только в физической верности; его любовь и к Гвиневре, и к Ланселоту сильнее той раны, которую они ему нанесли. Он умирает. Картина тут же меняется на Волшебное озеро, по волнам которого Артур уплывает на погребальном челне в туман. При нем только Мерлин, который в последний раз вкладывает Калибурн в ножны и бросает его обратно в воду, откуда он когда-то появился. Артур уплывает к Острову Снов. Занавес.

Даркур и Мария захлопали. Но Холлиер остался недоволен:

– Вы слишком много людей побросали по дороге. Что случилось с Элейной? А с ее ребенком? Мы же знаем, что этот ребенок – Галахад, Непорочный рыцарь, увидевший Грааль. Вы не можете все это так оставить после второго акта.

– Еще как могу, – сказал Пауэлл. – Это опера, а не цикл «Кольцо нибелунга». Нам нужно опустить занавес не позже одиннадцати.

– Вы не упомянули, что Мордред – кровосмесительный плод Артура и Морганы Ле Фэй.

– Нет у нас времени на кровосмешение. Сюжет и так достаточно сложный. Кровосмешение только все запутает.

– Я не намерена связываться с оперой, в которой участвуют младенцы, – заявила доктор. – Лошади на сцене – это уже плохо, а младенцы – чистый ад.

– Зрители решат, что их обманули, – не отставал Холлиер. – Любой, кто читал Мэлори, знает, что это сэр Ведивер, а не Мерлин бросил меч в озеро. А Артура увезли на челне три королевы. Ваш сюжет безобразно далек от оригинала.

– Пускай жалуются в газеты, – сказал Пауэлл. – Пускай музыковеды мусолят эту оперу следующие двадцать лет. Нам нужен связный сюжет, и мы должны его закончить до того, как рабочие сцены потребуют уплаты сверхурочных. Много ли, по-вашему, в зале найдется человек, знакомых с книгой Мэлори?

– Я всегда говорил, что театр – площадное искусство, – с пьяным достоинством провозгласил Холлиер.

– И потому он – живое искусство, – сказала доктор. – В нем есть жизненная сила. Из кучи историй про Артура нам нужно выудить связный сюжет, и Пауэллу это удалось. Лично я весьма удовлетворена его схемой оперы. Пью за тебя, Пауэлл. Ты крепкий профессионал.

– Спасибо, Нилла. Это для меня самый лучший комплимент.

– Что значит «крепкий профессионал»? – шепнул Холлиер на ухо Пенни.

– Это человек, который хорошо знает свое дело.

– По-моему, это человек, который совсем не знает Мэлори.

– Мне очень понравилось, и я рад, что доктор со мной согласна, – сказал Артур. – Клем, что бы ты ни говорил, это небо и земля по сравнению с той ерундой про голубые ели, которую откопала Пенни. У меня как будто огромный камень свалился с души. Я ужасно беспокоился.

– Считай, твое беспокойство только началось, – сказал Пауэлл. – Но будем решать проблемы по мере их возникновения. Верно, Нилла-фах?

– Пауэлл, ты переходишь всякие границы. Как ты смеешь так со мной разговаривать?![40]40
  «Фах» – валлийское ласковое обращение к женщине – созвучно с непристойным английским словом.


[Закрыть]

– Ты не поняла. Это слово – валлийское, оно выражает хорошее отношение.

– Ты отвратителен. И даже не пытайся объяснить.

– «Фах» – это женский вариант «бах». Если я говорю «Сим-бах», это все равно как я бы сказал «милый старина Сим».

– Я тебе никакая не «милая старина»! – взвилась доктор. – Я – вольный дух, а не ножны от меча какого-нибудь мужика! Мой мир – мир бесконечных возможностей выбора.

– Могу себе представить, – сказала Пенни.

– Профессор Рейвен, вы меня чрезвычайно обяжете, если устремите все свое внимание на либретто, порученное вам, – сказала доктор. – Вы уловили Symbolismus? Это будет замечательно современная идея. Подлинный союз мужчины и женщины для спасения и возвышения человечества.

– Но как это может быть замечательно современная идея, если она верна Гофману и началу девятнадцатого века? – возразил Холлиер. – Вы забываете, что наша задача – восстановить и завершить произведение искусства давно ушедшей эпохи.

– Профессор Холлиер, вы удивительно тупы – так может быть туп только человек высочайшей учености, и потому я вас прощаю. Но во имя любви ко всемогущему Господу и Его Пречистой Матери, чье изображение Артур носил на щите, я умоляю вас заткнуться, оставить творческую работу творцам и прекратить ваше научное блеяние. Настоящее искусство, когда бы его ни создали, едино и говорит о великих вещах жизни. Вбейте себе это через толстый череп в свою великую, прекрасно оборудованную голову и заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь!

Доктор ревела богатым контральто, какое не посрамило бы и Моргану Ле Фэй.

– Ничего, – сказал Холлиер. – Я не оскорблен. Я выше бессвязных выкриков пьяной мегеры. А вы все давайте вперед, выставляйте себя ослами. Я умываю руки.

– Клем, ты хочешь сказать, что умываешь руки до следующего раза, когда тебе захочется вмешаться, – сказала Пенни. – Я тебя знаю.

– Пожалуйста! Ну пожалуйста! – теперь на крик перешел Даркур. – Такое поведение не подобает собранию ученых и людей искусства. И я не намерен больше этого слушать. Вы ведь знаете, о чем говорит доктор, да? Это было впервые сказано… ну, но крайней мере, Овидием. Он где-то говорит, кажется в «Метаморфозах», что великие истины жизни – это воск и все, что мы можем, – оставлять на нем различные оттиски. Но воск вечен и неизменен…

– Я помню, – сказала Мария. – Он говорит: ничто не сохраняет свою собственную форму, но Природа, великая обновительница, вечно творит новые формы из старых. Во всей вселенной ничто не погибает – лишь изменяется, приобретая новый вид…

– И это правда, которая лежит в основе всех мифов! – заорал Даркур, махая руками на Марию, чтобы она замолчала. – Если мы верны великому мифу, то можем придавать ему какую угодно форму. Сам миф – воск – не меняется.

Доктор, которая в это время зажигала сигару, вытащенную из серебряного футлярчика, сказала Пауэллу:

– Я начинаю видеть, как буду действовать. Сцена, в которой Артур прощает любовников, будет в ля миноре, и в этот ля минор мы будем впадать и выпадать из него до самого конца, когда волшебник провожает Артура, уплывающего на Остров Снов. Вот как мы это сделаем.

– Конечно, Нилла, именно так мы и сделаем, – сказал Пауэлл. – Минор вылепляется прямо из воска, горячий и крепкий. И не стоит суетиться насчет соответствия оперы девятнадцатому веку. Она будет художественно верна ему, но не стоит ждать буквальной верности, потому что… ну, потому что буквальная верность девятнадцатому веку была бы фальшивой. Вы видите?

– Да, я очень хорошо вижу, – сказал Артур.

– Артур, ты такой милый, – сказала Мария. – Ты все видишь лучше нас всех.

– А я вижу, что нас ждет множество трудностей, – сказал Холлиер.

– Я вижу воск, и я уверен, что вы двое, крепкие профессионалы, видите форму, и я совершенно удовлетворен, – сказал Даркур.

– Благослови тебя Господь, Сим-бах, – сказал Пауэлл. – Ты – старый добрый Мерлин, вот ты кто, друг мой.

– Пауэлл, этот Мерлин, этот волшебник, он важнее в твоей истории, чем я думала, – заметила доктор. – В оперной терминологии его можно назвать пятым персонажем, и певца на эту роль следует подбирать очень обдуманно. Какой у него голос, как ты думаешь? У нас есть бас-негодяй, баритон-герой, тенор-любовник, контральто-злодейка, колоратурное сопрано – героиня и меццо-сопрано – простушка, эта обманутая девушка… как там ее… Элейна. А кто будет Мерлин? Что вы скажете о haute contre – ну знаете, такой высокий, неземной голос?

– Контртенор? Чего же лучше! Он будет не похож на всех остальных.

– Да, и очень полезен в ансамблях. Эти мужские альты похожи на трубу, только звучат странно…

– Призыв рожка из края феи,[41]41
  Теннисон А. Рожок (из поэмы «Принцесса»). Пер. Эммы Соловковой.


[Закрыть] – процитировал Пауэлл.

– Вам, кажется, либретто понравилось в том виде, в каком его изложил Герант, – заметил Артур.

– О, нам придется кое-что менять в ходе работы, – ответила доктор. – Но это хорошая схема: связная и простая для людей, которые не могут следить за сложным сюжетом, но с глубоким скрытым значением. У оперы должно быть основание: что-то большое, как несчастная любовь, или месть, или какой-нибудь вопрос чести. Потому что людям это нравится, понимаете? Они сидят, все эти биржевые брокеры, богатые пластические хирурги и менеджеры страховых компаний, такие серьезные и спокойные, словно ничто в мире их не задевает. Они приходят слушать «Богему» или «Травиату» и вспоминают какую-нибудь любовную интрижку – со стороны она показалась бы жалкой, но это была их молодость; или они слушают «Риголетто» и вспоминают, как генеральный директор унизил их на последнем заседании совета директоров; или «Макбета» – и думают, как хорошо было бы убить генерального и занять его место. Только они это не думают – они это чувствуют, очень глубоко, под поверхностью, и там, в глубине, оно кипит, это страдание, в примитивном подземном мире их душ. Но они ни в чем не признаются, даже если вы на колени встанете. Опера, как ни одно другое искусство, говорит с сердцем человека, потому что она по сути своей проста.

– А что вы видите как глубоко заложенное основание нашей оперы?

– Очень красивую концепцию, – ответил Пауэлл. – Победу, выхваченную из пасти поражения. Если у нас получится, у зрителей будет рваться сердце. Артур не нашел Грааль, потерял жену, потерял корону, потерял саму жизнь. Но его благородство и величие духа, когда он прощает Гвиневру с Ланселотом, делают его героем. Он подобен Христу: с виду – побежденный, но на самом деле – величайший из победителей.

– Вам понадобится первоклассный исполнитель, – заметила Мария.

– Да. И я уже присмотрел одного, но не скажу вам, кто это, пока он не подпишет контракт.

– Это алхимическая тема, – сказала Мария. – Золото из отбросов.

– Знаете что? Я думаю, вы правы, – отозвался Холлиер. – Мария, вы всегда были моей лучшей студенткой. Но если вам удастся вытянуть такое из подлинной постановки девятнадцатого века, вы будете поистине алхимиками.

– Мы и есть алхимики, – сказала доктор. – Это наша работа. Но теперь мне нужно идти домой. Завтра я должна быть свежа, чтобы просмотреть все заметки Гофмана, пока то, о чем мы сегодня говорили, не изгладилось из памяти. И это надо сделать до того, как я поговорю с малюткой Шнакенбург, что бы она из себя ни представляла. Поэтому я желаю вам доброй ночи.

Доктор, прямая, как гренадер, твердым шагом обошла комнату, пожимая всем руки.

– Позвольте, я вызову вам такси, – сказал Даркур.

– Нет, ни в коем случае. Прогулка меня освежит. Здесь не больше двух миль, и ночь очень свежа.

С этими словами доктор схватила Марию в объятия и поцеловала ее долгим поцелуем.

– Не беспокойтесь, малютка, – сказала доктор. – Ваш ужин был очень хорош. Конечно, не аутентичен, но лучше настоящего. Совсем как наша опера.

И она удалилась.

– Господи, вы видели, сколько эта женщина выпила? – воскликнула Пенни, когда доктор ушла. – И ни разу – ни единого разу за все шесть часов – не сходила в туалет. Она вообще человек?

– Определенно человек, – сказала Мария, вытирая рот носовым платком. – Она засунула мне язык в рот чуть не до самых гланд.

– Меня она не стала целовать, вы заметили? – спросила Пенни. – Впрочем, я и не горю желанием. Старая похабная лесбиянка. Берегитесь, Мария. Она на вас глаз положила.

– До чего мерзкая сигара! Я теперь неделю буду ходить с этим вкусом во рту, – пожаловалась Мария. Она взяла свой бокал, отхлебнула шампанского, звучно прополоскала рот и сплюнула в пустую чашку из-под кофе. – Я никогда не думала, что привлекательна в этом смысле.

– Вы привлекательны во всех смыслах, – произнесла Пенни, впадая в слезливое настроение. – Это нечестно.

– Раз уж вы начали себя жалеть, мне пора домой, – сказал Холлиер.

– Клем, я тебя отвезу, – сказала Пенни. – У меня широкая, незлопамятная душа, хоть ты и паршивый старый негодяй.

– Благодарю вас, профессор Рейвен, – ответил Холлиер. – Я бы предпочел не ехать в вашей машине. В последний раз, когда вы подвозили меня домой, нас остановил полицейский – из-за вашего стиля вождения.

– Он просто придирался.

– А когда мы подъехали к моему дому, вы хулигански загудели, чтобы разбудить мою мать. Нет, Пенни. Вы под хмельком, и я с вами не поеду.

– Под хмельком! Ничего себе! А кто все время засыпал, пока Герант рассказывал? Клем, ты просто какая-то старая баба!

– Мы живем в век женской эмансипации, и я не понимаю, почему название старой женщины служит оскорблением.

Холлиер осторожно поднялся и осторожно, с достоинством удалился. Пенни помчалась за ним, изрыгая нечленораздельные проклятья.

– Конечно, она его повезет, – заметил Даркур. – Клем скуп, как герой Мольера, и никогда не откажется поехать бесплатно. Я выжду минуту и тоже пойду.

– Ой, Симон, когда ты ко мне зайдешь? – спросила Мария. – Мне надо с тобой посоветоваться. Кроттель хочет опять прийти и ныть про эту несчастную книгу Парлабейна.

– Я приду, когда надо будет, – сказал Симон и ушел.

– Герант, что ты скажешь о докторе? – спросил Артур последнего оставшегося гостя.

– О, она затмила факелов лучи![42]42
  Шекспир У. Ромео и Джульетта. Пер. Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть] Я просто без ума от старушки Вдаль-Ссут. Мы с ней поладим, как два голубка, – точно, как два голубка.

– Она не поддалась на твои чары, – заметила Мария.

– Именно. Поэтому мы отлично сработаемся. Я презираю легкодоступных женщин.

Он поцеловал Марию в щеку и ушел. Мария и Артур оглядели большую разгромленную комнату. Свечи на Круглом столе оплыли и догорали. Посреди стола стояло Блюдо изобилия, из которого ни один гость ничего не взял – то ли потому, что это не отвечало бы подлинности шестого века, то ли по другой причине. Как любой стол после долгого ужина, этот был жалким зрелищем.

– Не беспокойся, любимая, – сказал Артур. – Это был замечательный ужин, очень удачный, честно. Но я никак не могу понять твоих университетских друзей. Почему они так ссорятся?

– Это ничего не значит, – объяснила Мария. – Просто они терпеть не могут, когда кто-то получает преимущество, пусть хоть на минуту. Доктор разворошила змеиное гнездо.

– Да, она провокатор, это уж точно.

– Провокатор в хорошем смысле, как ты думаешь?

– Как она сама сказала, мы должны надеяться, – сказал Артур и повел жену на ложе. Точнее, к двум отдельным ложам, так как Артур еще не полностью оправился.