Текст книги "Нить судьбы"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава девятая
ПРОПАЖА У КУПЦА МАНИНА

Февраль 1497 г.

… Купец Онуфрий Карпович Манин задумчиво теребил в руках свою шапку из дорогого меха, на лавке в прихожей медведевского дома.

Рядом с ним сидел, тоже слегка волнуясь, его зять, тридцатишестилетний Ивашко Неверов, глядя на которого трудно было предположить, что еще каких–то десять лет назад этот грузный и полный мужчина мог ловко и лихо скакать на коне, лазить по деревьям с быстротой кошки и, размахивая саблей с такой скоростью, что лезвия не было видно, отражать нападение сразу нескольких противников.

На улице послышались топот копыт, веселые голоса, дверь широко распахнулась и, отряхивая снег с кафтана, в прихожую вошел Иван Медведев.

– О! – радостно воскликнул он. – Кто к нам пожаловал!

Манин и Неверов вскочили с лавки и поклонились.

– Рад вас видеть, что–то случилось?

Кашлянув и помявшись, купец Манин сказал:

– Есть такое дело, Иван Васильевич.

– Входите, – жестом пригласил их в горницу молодой Медведев и быстрым пружинистым шагом, как две капли воды похожим на юношескую походку Василия Медведева, вошел в горницу. – Садись, рассказывайте, но прежде я хочу поблагодарить тебя, Онуфрий Карпович, за то, что раньше срока собрал и приготовил нашу дань в великокняжескую казну.

– Что ты, что ты, государь наш молодой, – смутился купец, – это я по гроб обязан батюшке твоему за то, что нашел здесь пристанище и думаю сейчас, что даже в Новгороде вряд ли у меня такие доходы были бы, как тут сейчас.

– Еще бы, – рассмеялся Иван, – манинская водочка завоевала два княжества. Небось, уже в Москве и Вильно продают?

– В Москве – да, есть в нескольких кабачках, а вот в Вильно еще только собираюсь…. Надо бы самому по такому серьезному делу поехать, заодно бы и Василия Ивановича повидать там хоть на пару минут, – батюшку твоего любезного, да только здоровья стало меньше, как–никак а у ж скоро семьдесят стукнет. Вот, – вся надежда теперь только на зятя дорогого.

Он кивнул на Ивашку.

– Нужна моя помощь? – спросил Иван.

– Нет–нет, что ты, государь. Это я так к слову – сами управимся. Мы по другому делу пришли. Вообще–то я сперва не придал этому никакого значения – я‑то тут раньше не жил с вами, а потом Ивашко меня надоумил – он–то больше меня про ваши прошлые дела знает…

– Онуфрий Карпович, давай по порядку, а то я ничего не понимаю, что собственно случилось?

– Да дело странное такое… – снова стал мять в руках свою соболиную шапку Манин, – пропажа у нас случилась, ну, одним словом, – человек исчез.

– Кто? Где? Когда? Как? – деловито спросил Иван Медведев.

Ивашко невольно улыбнулся.

Весь в отца…. Тому тоже все подробно выложи…

– Дело было так, – начал рассказывать Манин. – Ты, может, помнишь, пришел как–то лет десять назад к нам молодой один человек и Василий Иванович его в Манино поселил, потом я взял его к себе – он оказался очень хорошим работником, а потому и жалование хорошее получал, завел семью…. Ну, одним словом, ничего не могу о нем сказать, кроме хорошего…. И вот, где–то с месяц назад повезли мы товар под Вязьму: нам на ту сторону, в Литву надо было…. Я‑то сам только до рубежа их провожал, а Ивашко, этот Сева Руднев, да еще двое моих людей должны были в Литву переехать и ждали очереди, потому как там много купцов и люда разного на переходе скопилось. Ну, убедившись, что все нормально я попрощался с моими и поехал обратно. Обоз с Ивашкой через две недели вернулся, поездка была удачной и я, может, никогда бы больше о ней не вспомнил, если б третьего дня не понадобился мне зачем–то этот Сева, а его нигде нет. Послали домой. Жена говорит, как в Литву уехал, с тех пор не вернулся. Я к Ивашке. А Ивашко, – вот он сидит туточки, – Христом – Богом клянется, что не видал его с момента, как тогда рубеж пересекли, и думал, что я его с собой обратно домой взял. Ну, мало ли что бывает, ну запил, загулял где, хотя он вообще не пьющий, и я хотел было еще подождать – а, может, сам еще явится, однако Ивашко сказал, что надо непременно тебе, государь, доложить, потому как оказывается этот самый Сева, вовсе и не Сева…. Вот, а дальше пусть Ивашко расскажет – он лучше знает.

– В общем, так, Иван Васильевич, – начал неловко Ивашко, – тебя еще на свете не было, когда эта история началась. Как ты знаешь, до службы у твоего батюшки были мы все у Антипа Русинова.

– Да, я знаю эту историю, – улыбнулся молодой Медведев.

– Однако думаю, – продолжал Ивашко, – что не все подробности тебе известны, да, может, и не надо было бы тебе этим голову забивать, если б не эта странная пропажа. Дело в том, что один раз этот человек уже пропадал у нас. В общем, когда мы перешли от Антипа сюда, ему было пятнадцать лет, и был он при родителях, а фамилия их семьи Селивановы, так что на самом деле никакой он не Сева Руднев, а Ерема Селиванов. И вот когда Василий Иванович вместе с Филиппом Алексеевичем и Федором Лукичом Картымазовым поехали выручать покойную Настеньку, царство ей небесное, дочку Картымазовскую, похищенную слугами князя Семена Бельского, то остался у нас тут один пленник, из тех, что накануне на нас напали. Он был без сознания – ну ручку к нему приложил Филипп Алексеевич, – так что допросить его не успели. Василий Иванович, уезжая строго–настрого приказал запереть пленника того и не выпускать до его возвращения. Так и сделали – заперли, кормили, лечили, охраняли, – я сам, бывало не раз всю ночь у баньки той старой, где он заперт был караулил, вот…. Тут надо сказать, что мать этого Еремы Селиванова, она у нас поварихой была, готовила на всех, и как–то вечером угостила нас очень вкусным компотом. Да только от компота этого все уснули как убитые, а когда проснулись поутру – нету ни пленника нашего, ни всей семейки Селивановых. И вот прошло лет где–то больше десяти, как вдруг в году эдак восемьдесят пятом, является к нам сам этот Ерема, только теперь он назывался Сева Руднев, и грамотка такая на это имя у него была. Василий Иванович и Анна Алексеевна едва ли не целый день, запершись, с ним о чем–то разговаривали и, должно быть, простили ему грех его родителей, потому как разрешил ему Василий Иванович жить у нас, но не в Медведевке, а в Манино. Потом позвал всех, кто знал Селивановых раньше, и строго предупредил, чтоб никому подлинного имени его не выдавали. Пусть живет как Сева Руднев. Вначале, правда, приказал Василий Иванович приглядывать за ним, как он себя ведет, не замышляет ли чего дурного, но после того как он женился, остепенился, стал работать у тестя…

– У нас, у нас, сынок, – ласково похлопав Ивашко по коленке, сказал Манин.

– Ну да, у нас, – покраснел Ивашко. – Так вот, с тех пор ничего дурного за ним замечено не было и мы уже забыть забыли о его прошлом, как тут вдруг выяснилось, что он снова пропал. И так непонятно это вышло…. Если б мы еще вовремя хватились, можно было поискать его, а то получилось так: я думал он с батюшкой уехал, а батюшка думал, что со мной….

– Хм, интересно, – сказал Медведев и задумался, – а припомни–ка, Ивашко, кто был с вами на переходе порубежном. А пока припомнишь, ты Онуфрий Карпович скажи мне, когда, в какой момент видел ты этого Севу в последний раз?

Купец задумался, вспоминая.

– Когда я отъезжал, он сидел на нашей повозке, которая уже ехала к рубежу, и пристально смотрел, как бы куда–то вдаль, ну вроде высматривал что–то или кого–то.

– Так, – сказал Медведев, – ну, Ивашко, скажи сперва, когда ты видел его в последний раз, а потом опиши, что вспомнил.

– Когда и батюшка, – сказал Ивашко, – только с другой стороны рубежа. Я уже переехал и ждал ту повозку и вижу, сидит этот Сева и смотрит куда–то, я даже глянул в ту сторону, но ничего интересного не увидел и поехал дальше.

– «Ничего интересного не увидел…»… – сказал юный Медведев, – но он–то, Ерема, наверное, увидел, и, вероятно, о это было что–то настолько интересное, что заставило его, ни слова не говоря, бросить вас, работу, семью и вот так вот исчезнуть на ровном месте! Ведь не убили же его там?

– Я все разузнал, – сказал Ивашко, – первым делом расспросил и стражников, и ну, моих всяких знакомых, которые на рубеже все знают, – не было в те дни никаких смертельных случаев, даже драк никаких.

– Вот, значит как…. А вспомни–ка, Ивашко, что все–таки было там, где ты не увидел ничего интересного.

Ивашко наморщил лоб.

– Ну, был там обоз с рыбой, это я точно помню, потому что запах от нее шел, вез меха один купец, я его знаю, ну и… что еще….какая–то женщина в кибитке проехала, а следом за ней всадник просто одетый, помню лицо у него замотано было…. Ну и все, и вроде больше никого.

– Женщина, говоришь, – оживился Медведев, – богатая, бедная? Кибитка у нее какая?

– Да так, по виду купчиха, ничего особенного. Сдается мне, она вместе с тем рыбным караваном ехала.

– Ясно, – вздохнул Медведев, – ну, что ж, молодцы, что сказали, спасибо вам за это.

– Как батюшка твой учил, – улыбнулся Ивашко, – я‑то у него, ой, какую школу прошел.

– Да видать растерял ты уже всю эту школу, Ивашко, купеческим делом занимаясь, иначе как это быть могло, что человек на твоих глазах пропал, а ты и не заметил.

– Виноват, – смущенно развел руками Ивашко, – бес попутал.

– Я подумаю об этом, – сказал Иван, провожая до двери горницы своих гостей.

Он действительно собирался подумать над смыслом этого загадочного происшествия, только попозже.

Сейчас же все мысли Ивана Медведева были заняты лишь одним – четырнадцатилетней Людмилой, дочерью отца Мефодия.

Дело в том, что на сегодня было намечена большое развлечение, на которое должна была съехаться вся окрестная молодежь: Бартеневы, младшие Копыто, даже Аристотелевы собирались прибыть, но главное – там будут дети отца Мефодия – два мальчика и две девочки, одна из которых и занимала все больше и больше мысли юного Ивана Медведева…

А возможность показать себя перед девочками – была у мальчиков превосходной – они намеревались соревноваться в быстроте и ловкости стрельбы из лука.

Ивану Медведеву очень хотелось, чтобы Людмила смотрела только на него, восхищалась только им, улыбалась только ему…

Поводом для этих соревнований стала охота.

Охота в глухой чаще бывшего Татьего леса.

Охота на белку.

Апрель 1497 г.

… Лихорадочное нетерпение князя Четвертинского достигло своих пределов, когда в начале апреля ему, наконец, нанес визит доктор Корнелиус и сообщил, что длительные поиски увенчались успехом, и он готов представить князю того, кто поможет ему осуществить задуманное.

Длительность поисков доктор объяснил трудностью задачи – необходимо было найти человека, который отвечал бы нескольким противоречивым требованиям. С одной стороны, он должен быть опытным воином–профессионалом, с другой стороны – не состоять в настоящую минуту ни у кого на службе, чтобы полностью посвятить себя непростой задаче – захвату или уничтожению немалой группы вооруженных и опасных людей. Или: с одной стороны он должен сохранить в тайне весь ход операции, а также ее результаты, с другой он должен нанять необходимое для ее выполнения количество людей, а, как известно, если о тайне знают больше двух – это уже не тайна.

Одним словом, задачу князь поставил очень сложную, но, должно быть, фортуна сопутствовала этому начинанию, и доктору удалось отыскать подходящего кандидата. Они условились, что завтра Корнелиус приведет избранника, и на следующий день долгожданная встреча состоялась.

Самого доктора особенно остро интересовало, насколько ему удалось выполнить свою собственную задачу, о существовании которой князь Четвертинский даже и вообразить не мог, а потому, после того как Степан был представлен князю и на минуту остался один в библиотеке, Корнелиус спросил шепотом у Юрия Михайловича:

– Каково твое первое впечатление, князь!

– Превосходное! – ответил Четвертинский с воодушевлением. – У него такое открытое и мужественное лицо настоящего воина, что я, не колеблясь, вверил бы ему собственную жизнь, а уж поверьте, доктор, в лицах за свою долгую жизнь я научился разбираться!

Большей похвалы себе доктор Корнелиус даже ожидать не мог, и его маленькое профессиональное тщеславие было полностью удовлетворено – именно такую задачу он ставил перед собой, работая над новым лицом Степана. Если предыдущим вариантом был молодой красавец, сводящий с ума женщин, то на это раз Степан выглядел на свои подлинные года – мужчина около сорока лет – в расцвете сил с лицом загорелым, обветренным, волевым и решительным. Прежде это лицо принадлежало безымянному главарю шайки уличных воров и мошенников, он имел несчастье попасться на глаза доктору, который как раз находился в творческих поисках лица для Степана. Корнелиус немедленно велел младшим по рангу братьям по вере выяснить личность этого человека, навести о нем все справки, и когда убедился, что его смерть никого особо не взволнует, судьба несчастного была решена. На следующий день после того как Степан, прибыл в Вильно для очередной операции, несчастный главарь уличных воришек среди бела дня на глазах многочисленных свидетелей попал под колеса тяжелой повозки мясника, груженой морожеными тушами, которая размозжила ему голову. Тут же появись городские стражники, которые немедля унесли тело и разогнали толпу. И никто в этой толпе, разумеется, не подозревал, что и мясник на тяжело груженой повозке, и случайный прохожий, толкнувший внезапно главаря воришек под колеса и городские стражники, вовремя появившиеся тут как тут, – все они члены некоего тайного братства и оказались здесь отнюдь не случайно. Еще день спустя тело неизвестного бродяги было похоронено в особом месте за оградой городского кладбища, где хоронили бездомных нищих и преступников, а Степан Ярый, уже в который раз, был обречен почти месяц лежать неподвижно на спине с перебинтованным лицом. Наконец этот месяц прошел, и закончилась привычная процедура привыкания к новой внешности.

Сначала лицо это Степану не понравилось, но со дня на день, во время прогулок, по мере того как он замечал кокетливые улыбки женщин и уважительные взгляды мужчин, оно становилось ему все больше и больше по душе, а холодный взгляд карих глаз придавал новому лицу еще большую выразительность.

Очень пригодились также и подлинная грамота за подписью ненавистного братца – законного сына его отца, великокняжеского дьяка Алексея Полуехтова, по которой бывшему сотнику Остафию Гуляеву, уволенному из войска по ранению, разрешено выехать в Литву с целью навестить своих родственников.

И вот теперь он, выполняя новое задание братства, сидел перед князем Юрием Михайловичем Четвертинским и внимательно слушал его.

Немного волнуясь, князь обратился к отставному сотнику с предложением собрать и возглавить хорошо вооруженный отряд, задачей которого было бы разгромить некую банду лесных грабителей, а вожака банды и его сына, которого легко узнать по шраму на щеке, отправить прямиком на тот свет, поскольку именно они причинили князю множество горя в жизни. За эту услугу князь обещал как самому сотнику, так и его будущим воинам, весьма щедрое вознаграждение.

Следуя плану, заранее разработанному с доктором Корнелиусом, Остафий Гуляев, начал мяться, якобы в тяжких размышлениях, подчеркнул двойную опасность операции – и сама банда вооружена и операция с точки зрения законов княжества нелегальна – а также трудность в наборе подходящих людей.

Когда князь Четвертинский удвоил названную им ранее сумму вознаграждения, в голове бывшего сотника сразу посветлело, он хлопнул себя по лбу и заявил, что кажется, нашел выход, чем несказанно обрадовал старого князя.

Остафий Гуляев вдруг вспомнил, что его приглашал к себе в гости старый знакомый князь Семен Бельский, который волей судьбы и происками, бежавшего в Москву брата – изменника и заговорщика, находится сейчас в крайне стеснительном положении, нуждаясь в деньгах. А вот у него–то, у князя Бельского есть отличная дружина, и вот если бы…..

Через полчаса приняли решение: князь Четвертинский и Остафий Гуляев, сделав необходимые закупки и приготовления, отправляются в Белую, навестить князя Семена Бельского и обсудить с ним детали предстоящей операции. Отставной сотник выразил полную уверенность, что князь Бельский не откажется уступить необходимый по численности и вооружению отряд воинов за названную Четвертинским сумму, сам же сотник удовлетворится лишь скромной оплатой своих трудов.

Старый князь Четвертинский проводил гостей и бросился собираться в дорогу, а самовластная душа его трепетала вся в горячечном предвкушении скорого исполнения заветной, сладкой мечты – мести…

…А где–то в далеком лесу под Полоцком, Антип Русинов считал дни, с нетерпением ожидая осени, когда, наконец, полностью переменится его жизнь, и ничего не знал о том, что нить его судьбы уже совсем истончилась, и кто–то сейчас готовится к серьезным действиям, предполагая одним резким и неожиданным движением разорвать ее….

…Однако люди могут лишь предполагать, располагает же всем один Господь, а потому, как не знал о подстерегавшей его опасности Антип Русинов, так не знал и Степан Ярый о том, что над ним самим нависла не меньшая угроза, и нить его судьбы находилась сейчас в руках человека, чье желание мести, пожалуй, не уступало страстному желанию князя Четвертинского.

Когда доктор Корнелиус и отставной сотник вышли из городского дома князя, окунувшись в шум и гам столичной суеты, никто из них не обратил внимания на бородатого торговца бусами и безделушками с тележкой – такими продавцами кишели многие виленские улицы…

Продавец же, напротив, обратил на них самое пристальное внимание, так будто только и ждал, когда они, наконец, выйдут.

Как только доктор и его спутник скрылись за углом, продавец сунул монету какому–то юноше, который, очевидно и был настоящим владельцем тележки с бусами, а сам нырнул в темную арку ближайшего дома. Там он быстро снял накладную черную бороду, и тут оказалось, что это еще молодой человек лет тридцати.

Выйдя из арки, он вскоре догнал неторопливо идущих по улице и мирно беседующих доктора и его спутника.

Держась на почтительном расстоянии, молодой человек последовал за ними….

Глава десятая
ВДОВСТВУЮЩАЯ КОРОЛЕВА И НОЧНОЙ ГОСТЬ

Июнь 1497 г.

Зима в тот год выдалась долгая, затяжная, февраль весь морозный был, так что в начале марта никаких признаков весны еще не замечалось.

Это обстоятельство сыграло на руку Елизавете, шестидесятилетней супруге покойного короля Казимира IV, облегчив дорогу вдовствующей польской королеве, которая санным обозом объехала половину Европы, навещая своих детей.

Свою поездку она начала еще в начале зимы, выехав из Баварии, где посетила старшую дочь Ядвигу, которая была замужем за королем Саксонии и Баварии; оттуда Елизавета отправилась в Венгрию, где правил ее старший сын, король Богемии и Венгрии Владислав II.

Весной она навестила своего следующего сына Яна Ольбрахта, короля Польши и, наконец, дождавшись начала лета, чтобы весенняя грязь подсохла на дорогах, двинулась в путь на Вильно, чтобы здесь повидаться со своим сыном Александром, Великим князем Литовским.

Отношения между королевой и ее детьми были на редкость теплыми и сердечными, поэтому повсюду ее ожидали с радостью и почетом.

Александр не был исключением и, чтобы достойно встретить матушку, выказав ей свою любовь и уважение, отправил на границу с Польшей своего любимца знаменитого князя–врача–воина Михаила Глинского, чтобы он с почетным эскортом проводил королеву до самой литовской столицы.

Через несколько дней после прибытия в стольный город Вильно, когда первые радости встречи улеглись, вдовствующая королева Елизавета, которая остановилась со всем своим двором в отведенной ей сыном резиденции, любезно пригласила в гости свою невестку – великую литовскую княгиню Елену.

Василий Медведев, с отрядом подчиненной ему придворной стражи, как обычно сопровождал великую княгиню до самой резиденции королевы, и даже втайне надеялся, что ему выпадет честь повидать ее величество, но Елена, негромко сказала ему, когда они приближались к покоям Елизаветы:

– Сегодня ты останешься здесь Василий, – королева желает поговорить со мной наедине.

– Разумеется, государыня, – поклонился Медведев и принялся отдавать распоряжения своим людям, относительно того, как и где им расположится.

Елизавета встретила невестку с теплой, сердечной улыбкой и поцелуем в щечку.

– Здравствуй, моя дорогая, рада тебя видеть! Наконец–то мы можем спокойно поговорить, никуда не торопясь…

– И я рада видеть вас снова здесь, Ваше величество, – смущенно улыбаясь, ответила Елена.

– Я тебя умоляю, не обращайся ко мне столь официально! Мы здесь одни, и теперь я для тебя просто свекровь, а потому не будет, я думаю обиды для Великой Московской княгини Софьи, если я заменю ее на несколько часов, и ты будешь звать меня матушкой, а я тебя дочкой, потому что именно так я к тебе и отношусь.

– Хорошо, матушка, спасибо за любовь вашу, – поклонилась Елена и села в указанное королевой кресло напротив.

Елизавета говорила с Еленой по–русски почти правильно, лишь с легким акцентом, вставляя изредка польские слова.

– Мы не виделись со дня твоей свадьбы и в те дни много не общались, – улыбнулась королева, – тебе тогда было не до меня…. Но сейчас, я вижу, ты уже полностью освоилась, и мы можем спокойно и неторопливо посудачить о том, да о сем…. Однако, ты вовсе не изменилась – по–прежнему молода, красива и прекрасно выглядишь!

– Спасибо, матушка, – снова смутилась Елена.

– Ну, рассказывай, как тебе живется с моим сыном? Не обижает тебя?

– Что вы, матушка, Александр очень любит меня, и много раз своими поступками подтверждал эту любовь. Он подарил мне много земель и дорогих подарков, и я тоже, – она смущенно опустила глаза, – я тоже очень люблю его…. Честно признаться, матушка я не думала, что так может получиться, ведь я его до свадьбы даже не видела.

Королева Елизавета улыбнулась.

– Возможно, и тебе выпадет такое же счастье как мне, чему я была бы несказанно рада. Я очень хорошо тебя понимаю… Я так хорошо помню тот самый страшный момент в моей жизни, когда я узнала, что мне вскоре предстоит выйти замуж за человека, который старше меня на десять лет и живет в другой, неведомой мне стране. Ты наверно знаешь, что я происхожу из древнейшего рода Габсбургов и родилась в королевской семье. Мой отец был королем Румынии, Богемии и Венгрии, а матушка – тоже Елизавета – принцессой Люксембурга. Но я рано осиротела, батюшку я не помню, он умер, когда мне было два года, а спустя еще три года умерла матушка. Меня воспитывал мой дядя Ладислав V, король Австрии, Богемии и Венгрии. Когда мне исполнилось семнадцать для меня мне начали подбирать женихов, и вот тогда–то я ощутила то же, что наверно чувствовала и ты, когда узнала, что придется покинуть родную Москву.

Елена внимательно слушала, задумчиво кивая головой.

Хм, не могу сказать, чтобы я испытывала страх или особую печаль… Конечно я соскучилась по матушке и батюшке и с удовольствием повидала бы их, но я покинула Москву и Кремль без всякого сожаления…. Пожалуй, я съездила бы в Московию погостить на недельку, но надеюсь, что мне никогда не придется вернуться туда насовсем…

– …Было очень страшно, – продолжала Елизавета, – но в то же время меня охватывало огромное любопытство, которое вместе с желанием новой, другой жизни служили противовесом чувству страха. Действительность превзошла все мои ожидания. Самым большим и самым приятным сюрпризом оказался сам Казимир. Он был такой большой, сильный и добрый, он так искренне и нежно любил меня, что я очень скоро почувствовала себя счастливейшей женщиной. Мы прожили с ним душа в душу тридцать восемь лет, я родила ему шесть сыновей и семь дочерей и, знаешь, моя дорогая, кто бы что ни говорил, я уверена, что покойный Казик, – она перекрестилась, – никогда мне не изменял, – он такой был открытый и бесхитростный, что просто не сумел бы этого скрыть…. И все же… И все же… Я не уверена, что была для него самым главным в жизни. Между нами говоря, мне кажется, что главной для него была охота, затем на очереди стояли государственные дела, и лишь потом он приходил ко мне. И когда его не стало, я ощутила жуткую пустоту, – для меня как бы ушел мой прежний мир, и жизнь стала медленно вытекать из меня, как вино из упавшей бутыли. И теперь единственным моим утешением остаются дети, и потому я навещаю их всех, чтобы как–то скрасить горесть своего одиночества. Мы постарались воспитать наших детей похожими на нас, дать им хорошее образование, сделать из них настоящих мужчин и женщин, достойных королевского престола. Две моих дочери умерли в детстве – несчастные малютки, я всегда помню их, – она снова перекрестилась, но остальные все сейчас замужем за королями и князьями, а мальчики: Владислав – король Богемии и Венгрии, Ян Ольбрахт – король Польши, твой супруг тоже почти король – она улыбнулась, – Сигизмунд еще ждет своей очереди, но я уверена, что и ему достанется какой–нибудь престол[7]7
  Сигизмунд (Зигмунд I Старый) сын Казимира IV и Елизаветы Австрийской (Габсбург) (1457–1548), после смерти старших братьев – великий князь Литовский и король польский с 1506 до конца жизни.


[Закрыть]…. А вот Фредерику точно никогда не быть королем – он с детства был набожным мальчиком, и я думаю, что на этом пути он добьется больших успехов[8]8
  Фредерик, сын Казимира IV и Елизаветы Австрийской (Габсбург), (1468–1503), епископ Краковский, архиепископ гнезненский, кардинал.


[Закрыть]… – она помолчала и вдруг неожиданно спросила: – Я хорошо говорю по–русски?

– Очень хорошо, матушка.

– Так вот, представь себе, что когда я отправлялась в Польшу, я разговаривала только по–немецки, если конечно не считать нескольких польских фраз, которым меня в спешке обучили, когда выяснилось, где мне предстоит жить. Но уже через год я научилась свободно говорить по–польски, а еще через два и по–русски, поскольку мы согласно договору об унии жили то четыре года в Польше, то четыре года в Литве. Александр писал мне, что ты быстро научилась польскому…

– Да, матушка, мне было не очень трудно, поскольку я часто подолгу засиживалась в библиотеке моего батюшки, и уже тогда читала и понимала по–польски, но одно дело читать, а другое говорить, и я специально просила Александра, чтобы он разговаривал со мной только по–польски, хотя он прекрасно владеет русским.

– Ты – умница, я наслышана о твоей образованности. Я была на вашей свадьбе и хорошо помню этот уникальный случай, когда бракосочетание вели два священнослужителя – католический со стороны моего сына и православный – с твоей. Это было очень красиво, но позволь тебя спросить, моя дорогая: нет ли у тебя намерения, пусть не сразу, не сейчас, позже, перейти в католичество?

Елена опустила голову, затем подняла ее и твердо сказала:

– Нет, матушка, я выросла и воспиталась в православии, а кроме того, я обещала батюшке и матушке сохранить нашу веру.

Королева ласковым движением прикоснулась к голове Елены, будто хотела погладить ее, как гладят по головке детей.

– Я очень хорошо понимаю тебя. Но…. Видишь ли…. Пока вы живете здесь, в Литве, это нормально, – более того, с точки зрения державной это даже очень хорошо. Большая половина населения княжества – православная и ваш брак с Александром как бы показывает им, что две христианские церкви могут жить в любви, как живут в любви люди, принадлежащие к разным конфессиям. Однако…. Однако…. Никогда не известно, что может случиться в жизни. Все мы смертны, в мире царят войны, гибельное моровое поветрие косит людей сотнями тысяч…. Если вдруг случиться так, что Александр станет королем католической державы, то тогда тебе придется перейти в римскую веру, иначе ты не будешь королевой, а… в лучшем случае просто женой короля.

– Меня вполне устраивает эта роль, – тихо сказала Елена. – Я не могу нарушить свое слово, иначе я не буду уважать саму себя, а что уж тогда говорить об уважении к супругу и другим людям.

– Конечно, дорогая, это твоя жизнь и ты должна жить так, как тебе подсказывает совесть, – сказала Елизавета и вздохнула.

Быть может хорошее образование и верность данному слову, которые так хороши для обычного человека – не всегда являются достоинствами коронованных особ, или тех, кому уготована корона…

– Ну что ж, моя дорогая, – казалось, решила переменить тему королева, – у тебя всегда остается еще одно сильное оружие, при помощи которого мы можем влиять на наших мужей, сколько бы корон они не носили – ты понимаешь, о чем я?

– Должно быть, вы имеете в виду детей матушка? – полувопросительно сказала Елена, и глаза ее наполнились слезами. – Вы наверно знаете, что у меня…. Два раза…

– Да, да, деточка, знаю, однако, не волнуйся, – ласково успокоила ее Елизавета, пожимая руку, – не следует отчаиваться. Ты еще так молода, у многих женщин дети появляются не сразу…. У Александра хорошие медики и я, когда вернусь, постараюсь прислать вам из Европы еще лучших. Я говорю это к тому, что, быть может, мы никогда больше не увидимся, и я хотела бы сказать тебе, исходя из своего опыта: поверь, ничего так не привязывает мужчину, а тем более монарха, как наследники, которых ты можешь ему подарить.

– Я знаю, матушка, – прошептала Елена и смахнула слезу, выкатившуюся из ее глаза.

– Я надеюсь еще дожить до того времени, когда смогу принять из твоих рук моего очередного внука, дорогая доченька.

Королева поцеловала Елену в лоб.

Елена поняла, что самое главное уже сказано и теперь остались лишь любезные пустяки, о которых говорят на прощанье…

Июль 1497 г.

… Медведев очень любил возвращаться домой с дежурства во дворце великой княгини пешком.

Он так много дней своей жизни провел в седле, что пешие прогулки стали теперь доставлять ему неизведанное до сих пор удовольствие.

Василию нравилось наблюдать вечернюю жизнь литовской столицы, слышать выкрики продавцов, призывный смех уличных девушек, цокот копыт по каменной недавно проложенной мостовой, вдыхать густую смесь запахов – аромата цветов с лужаек, ладана из храмов и мочи из журчащих вдоль тротуара ручейков, стекающих в грязноватую Вильняле, которая вон там, неподалеку, за кафедральным собором, мутной темной полоской впадает в широкий быстрый и голубой Нярис, медленно и постепенно растворяясь в нем…

Во дворе Василия, как всегда встретили радостными возгласами дети, которых теперь было здесь много – к пятерым собственным добавились еще трое Кудриных…

Дело в том, что некоторое время назад Медведев приказал выстроить внутри своего огороженного высокой стеной из красного кирпича участка, оплачиваемого на время его службы из казны Великой княгини Елены, еще один дом поблизости от входных ворот, – поменьше собственного, но вполне пригодный для жизни семьи. В этот дом он и поселил Алешу с Верой и тремя детьми – 11-летним Иванцом, как его ласково называли родители, и двумя девятилетними девочками–близнецами Машей и Дашей. Случилось так потому, что Вера, которая вначале ревностно охраняла Великую княгиню Елену, почувствовала, что ее тайная должность стала ненужной, поскольку последние годы показали: никакой опасности для Великой княгини нет, муж ее любит, и окружена она доброжелательными людьми, которых сама выбрала. Алеша тоже находился в неком подвешенном состоянии, находясь формально на службе у Медведева, но, не выполняя никаких особых задач. Испросив разрешения у Великой княгини Елены и получив ее согласие, Медведев посоветовался с супругой, и они решили поселить Кудриных в своем дворе, с тем, чтобы и Аннице не было одиноко в долгие часы отсутствия Василия, и за детьми присмотреть было кому. Да и помощь в домашних работах для Анницы, как–никак привыкшей в Медведевке к большому количеству дворовых девушек, выполняющих различные работы, была бы вполне уместной.