Текст книги "Нить судьбы"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Неизменившийся Картымазов выпил еще рюмку манинской водки и обратился к ее изобретателю и производителю.

– Будь так добр, Онуфрий Карпович, расскажи, что тебе известно о том, куда и зачем отправились наши дети три дня назад.

– Куда и зачем они отправились мне неведомо, – ответил Манин, – однако волею случая, мне стало известно, что, выехав из своих домов отдельно, самостоятельно и в разное время, все они встретились на постоялом дворе в Медыни, поужинали там, переночевали, и на рассвете одним отрядом двинулись в дальнейший путь… Дело в том, – пояснил он Филиппу, Зайцеву и Левашу, – что хозяин постоялого двора в Медыни – мой постоянный клиент и заказчик. Так вот вчера утром от него приехал человек за товаром и сказал, что видел всех наших молодых, и что они–де заночевали у них и утром дальше отправились… Я сразу же поехал и рассказал об этом Федору Лукичу, потому как, у него были тревожные мысли. А мысли эти у него появились, после того как я рассказал, что накануне отъезда Иван Васильевич Медведев – молодой наш барин, самолично ко мне заехал и взял у меня дюжину бутылок водички фирменной… Я сперва удивился, потому как сам он, как и батюшка его, не употребляет, однако, успокоился, подумав – ну мало ли что – может гостинец кому поднести хочет…. А когда узнал, что он уехал, да еще потом мне человек тот из Медыни порассказал, что они, молодежь наша, оказывается все восьмером, там встретились, тут я, подумав, решил, что надо об том рассказать Федору Лукичу и вот рассказал вчера…

– И правильно сделал, Онуфрий Карпович, – одобрительно кивнул Филипп, – А может, ты со вчерашнего дня еще чего вспомнил, что сказать забыл, – так поведай – тут ведь каждая мелочь важна…. Уж очень странно все это. Мои дети никогда ничего от меня не скрывали, никогда не лгали, а тут вдруг, ни с того ни с сего, Москву им приспичило повидать, – сказали мне, мол съездим туда город стольный поглядим, пару дней побудем да и вернемся… А уж потом, когда я узнал, что они втихомолку все оружие боевое с собой взяли, я и удивился – послал к Ивану Медведеву спросить, но мне говорят – что и он уехал внезапно по каким–то непонятным делам – тогда я к Лукичу, он и сам, оказывается недоумевает, куда бы это Петруша так срочно засобирался, да поехал…

– А тут еще Настенька моя, – подхватил Зайцев, – вдруг приезжает с детьми, и говорит, мол, погощу я у вас, пока Петруша по делам поехал, а сама без настроения, вижу. А уж когда узнала, что и братья ее – сыновья–то мои – Филимон и Георгий тоже в тот же день, обманув меня, как и Филиппа его близнецы – уехали Бог весть куда, так и вовсе разрыдалась: «Ох, – запричитала, – чует мое сердце не к добру все это! Не увижу я больше Петрушеньку любимого»… Так что, дело тут видать серьезное и если ты чего знаешь, Онуфрий Карпович, то не бери грех на душу – рассказывай все без утайки, а то, неровен час, попадут дети наши в беду какую, а может и уже попали…

– Господи помилуй от греха да несчастья, – широко перекрестился Манин, – я и сам, как узнал обо всем, встревожился не на шутку, а потому после вчерашнего разговора с Федором Лукичом, сегодня на рассвете самолично в Медынь съездил и час назад только вернулся оттуда… И вот как на духу выкладываю все, что мне удалось узнать от клиента моего – хозяина постоялого двора в Медыни. А было дело так. Позавчера еще приехал первым в середине дня Иван Васильевич Медведев, и вы не поверите – хозяин его до сих пор никогда не видел, но узнал сразу. «Небось, – говорит, – сын того угорского дворянина, что лет двадцать назад впервые тут по дороге из Москвы в свое имение у меня остановился, а потом о нем вся округа говорила, что он целую банду разбойников, с которыми даже воевода Образец справиться не мог, один за три дня на корню истребил, да и позже еще не раз то в Москву, то из Москвы ездя, ко мне захаживал – у–у–у, он герой был, Медведев–то из бывших «Березок» – его вся округа знала, – так вот этот молоденький, что давеча приезжал, – говорит он мне, – как две капли воды на него похож, и повадки и манеры точь–в–точь такие же – потому я и решил – наверное, сын!» Так что тут, думаю я, ошибки быть не может, – хозяин его точно узнал – и, стало быть, Иван первым приехал, да попросил хозяина приготовить к вечеру три комнаты для его друзей. И хоть молод он еще совсем, говорит хозяин, но так попросил, что отказать ему ну просто никак неудобно было, и пришлось из одной комнаты, ради того, даже гостей выселять, да еще доплачивать им за неудобство, к тому еще коней перегонных бесплатно дать, чтоб только уехали и комнату освободили. И точно, – рассказывал мне дальше хозяин, – к вечеру стали съезжаться молодые дворяне, а было их всего восемь и одна девушка среди них по–мужски одетая и с оружием, точно так же как и мужчины увешанная, будто в дальний поход на войну все едут. За ужином, хозяин, как ни старался, – потому как самому ему очень любопытно было, куда это молодежь собралась, – ничего из их разговоров услышать не мог, потому что говорили они мало и негромко – склонив друг другу головы и оглядываясь, словно заговорщики какие, а как только он или жена его, еду поднося, к столу подходили, сразу и вовсе умолкали. И только в самом конце разговора, когда вставали они от стола, удалось уловить ему два слова – всего два слова, не связанные между собой и в разное время разными людьми сказанные. Слова эти – «казна» и «Василий».

Бартенев, Зайцев, Леваш и Картымазов переглянулись. Федор Лукич выпил еще стопку. Леваш, крякнув, последовал его примеру.

– А на рассвете вчерашнего дня, – продолжал Манин, – Они отправились в дорогу, и тут напоследок выяснилось еще одно интересное обстоятельство. И все мы, и хозяин харчевни, были уверены, что они держат путь на Москву, – да, конечно, потом, быть может, и дальше – но через Москву. Так вот, – конюх постоялого двора доложил хозяину, что они собирались вовсе не в стольный город. Они подробнейшим образом расспросили его о дороге на Клин, и со всей очевидностью именно туда и направились…

Манин вздохнул и замолчал, а старые друзья вновь переглянулись.

– «Казна», «Василий», Клин, – задумчиво произнес Филипп, – Эх был бы здесь Вася, – он точно сразу же все понял…. Послушайте – вдруг осенило его, – А может «Василий» – это и есть наш Вася! Может, у него что–то стряслось или ему срочно понадобились свои люди там, в Литве, и он прислал гонца – ведь мы же точно знаем, что за день до их отъезда какой–то гонец приезжал в Медведевку!

– Ну что ты такое говоришь, Филипп, – с досадой отмахнулся Картымазов, – неужели тебе могло прийти в голову, что Василий созвал наших детей по секрету от нас!?

– Да и гонец был вовсе не от Васи, – добавил Леваш – а всего лишь от Аристотелева, я у Клима Неверова спрашивал – он как раз тогда дежурил и сам его к Ивану сопроводил…

– Так может Аристотелев что–нибудь знает? – ухватился за надежду Филипп.

– Говорит, что не знает, – ответил Леваш, – я как узнал вчера, что гонец от него был, – сам сразу поехал к нему. Аристотелев мне и говорит – нет, дескать, ничего не знаю, сам удивлен, куда, мол, уехали, а гонца посылал, чтоб отвез Ивану шапку, которую тот забыл, когда гуляли они там все на масленицу…. Но вообще–то, – Леваш почесал затылок, – я не очень разделяю ваше беспокойство…. Ну затеяли они там что–то свое – вспомните; мало ли чего мы все сами по молодости не затевали! Ну, может, к примеру, прознали они, что какой–нибудь тать и разбойник по имени Василий из Клина чью–то казну силой отнял, да и решили помочь обиженным! Вы только вспомните, какую они все подготовку прошли у нас тут! Да эти восемь человек против целой сотни постоять могут и даже, думаю, окажутся победителями! Я за своих только рад – путь поедут и на деле, наконец, себя испытают! Одно дело – тут со мной драться тупой саблей, а совсем другое – встретится с реальным противником, который несется на тебя, и ты видишь в его глазах свою погибель, если не остановишь его смертельным ударом!

– Да не в этом дело Леваш! – с досадой воскликнул Картымазов. – Не в том, справятся они с возможным противником, или нет – я не сомневаюсь, что справятся! И даже неважно куда и зачем они поехали, а важно – на правое ли дело? Посудите сами: НИКТО из наших детей ни слова не сказал родителям о цели своей вооруженной поездки; более того – некоторые – твои, Макар и твои Филипп, даже умышленно солгали! Что это значит? Это значит, что они знали заранее, заведомо, что мы этого их неизвестного дела не одобрим! Значит это дело нехорошее! Но с другой стороны – не так они воспитаны, чтоб на неправое, нехорошее дело идти! Что же это значит?

– Минуточку, – сказал Макар Зайцев и все увидели как его лицо на глазах бледнеет, – мне пришла в голову одна мысль….Я поделюсь ею, но позже… Филипп, если больше нет вопросов к Онуфрию Карповичу, может, послушаем Микиса?

Филипп поглядел на Федора Лукича и Леваша. Те кивнули.

– Спасибо за помощь, Онуфрий Карпович, – сказал Бартенев, – Будешь выходить – пригласи Микиса.

Через минуту высокий, крепкий, смуглый, чернобородый Микис, выглядящий гораздо моложе своих шестидесяти пяти лет, сидел на месте Манина.

– Позволь мне спросить Микиса первому, – обратился Леваш к Филиппу, – это мелочь, но она меня очень интересует.

– Конечно! – согласился Филипп.

– Скажи, Микис, – сощурился Леваш, – не видел ли ты случайно, наших ребят пару месяцев назад, когда они возвращались от Аристотелева, с масленицы. Ведь ты в то время чистил на поле раскопанные пушки, и они должны были проехать мимо тебя…

– Да так и было! – Подтвердил Микис – Они проехали мимо очень веселые и все со мной поздоровались.

– А не помнишь ли ты – была на Иване Медведеве шапка?

– Точно помню. Была. Он сорвал ее с головы помахал мне ею и надел снова.

Та–аак, – протянул Леваш, – очень интересно! Больше вопросов у меня нет. – И задумался.

Возникла пауза.

– Микис, – обратился к греку после некоторого молчания Филипп, – ты был другом Василия, намного раньше, чем его друзьями стали мы. Я много хорошего слышал о тебе от него. А впервые, я узнал твое имя одновременно с именем Медведева. Стрела проткнула меня насквозь, пройдя рядом с сердцем, рана воспалилась, и я, быть может, не выжил бы, не появись тут Василий. Он дал Лукичу чудодейственную мазь из трав, а делать эту мазь, как он подчеркнул, научил его ты. Благодаря этой мази я быстро встал на ноги, а впоследствии Василий научил меня изготавливать ее по твоему рецепту, и она еще много раз делала свое доброе дело. Мы ее так и называли «мазь грека Микиса». Ты с малых лет воспитывал и младшего Медведева – Ивана и любишь его как родного внука. Я знаю, что Василий, уезжая в Литву на службу Великой княгине Елене, назначил Ивана полноправным владельцем Медведевки, и я, наконец, знаю, что Иван, уезжая три дня назад, назначил тебя управляющим имением до его возвращения. Я почти уверен, что тебе одному он сказал, или хотя бы намекнул, куда и зачем отправляется. Как вскоре оказалось, он уехал не один. Вместе с ним уехали наши дети. Мы очень обеспокоены, потому что они уехали тайно и, вооружившись до зубов – не на прогулку, значит. И вот сейчас, во имя нашей дружбы, во имя твоей дружбы с Василием, во имя твоей любви к нему и сыну его Ивану, скажи нам все, что тебе известно – быть может, еще не поздно предотвратить какое–то несчастье!

Микис некоторое время молчал, опустив голову, а когда поднял ее, все увидели, что в глазах у него стояли слезы.

– Вы не поверите, – очень тихо, почти шепотом, произнес он, – но я, действительно не знаю. Он ничего не сказал мне. Третьего дня Иван…. Иван Васильевич… пригласил меня на рассвете и сказал примерно так: «Микис, я уезжаю по очень важному делу, о котором не могу тебе ничего сказать, потому что поклялся хранить молчание. Я назначаю тебя управляющим нашей землей и нашим имуществом до моего возвращения, либо, до возвращения батюшки, если он приедет ранее меня. Тебе лучше других известно, – продолжил он, – как много неожиданностей таит в себе жизнь воина, а потому на всякий случай оставляю тебе запечатанное моей печатью письмо, которое разрешаю вскрыть только после моей смерти, засвидельствованной не менее чем двумя лицами, либо после десяти лет моего невозвращении, если всякий слух о моей судьбе сгинет. Передав мне это письмо на хранение, он сел на коня и уехал.

Старые друзья снова многозначительно переглянулись, Зайцев побледнел еще больше, и на этот раз тоже выпил стопку водки вслед за Картымазовым и Левашом.

– Они всегда были такие, эти Медведевы, – вздохнув, сказал Микис, – Покойный батюшка Василия, бывало, помню, соберет свой отряд и говорит – «Всем выспаться, вина, меда вечером не пить, с утра ничего не есть, на рассвете выступаем!» Куда, зачем – никогда не говорил заранее. Только когда уже выезжали утром – давал каждому указания что ему делать в том или ином случае и тогда только выяснялось, как далеко и по чью голову идем…. А Василий – разве не такой же? Он ведь до последней минуты скрывал, что в Литву поедет. Яблоко от яблони недалеко падает – вот и сын его такой же… Молчание он хранить поклялся …. Да думаю, просто отговорка это – чтоб я не расспрашивал, зная, что батюшка его, Василий, просил меня присмотреть за первенцем.

– Вот что, Микис, – сказал Картымазов, – если дети по молодости и неразумению ввязались в какую–то авантюру и, если вследствие этого им, быть может, грозит смертельная опасность – долой любые препятствия, которые могут помешать нам остановить и спасти их! Я думаю, ты должен дать нам это письмо! Мы прочтем его пока Иван еще надеюсь жив, чтобы не пришлось потом читать это письмо ПОСЛЕ его смерти!

Микис встал.

– Дорогие друзья, – сказал он. – При всем моем уважении, при всей любви к вам я не могу этого сделать. Я могу лишь сказать вам, как сказал когда–то Великому московскому князю, когда он хотел проникнуть в покои своей несовершеннолетней супруги – Микис вынул из ножен свой короткий греческий меч, тот самый, старый меч, с которым охранял свою давно покойную госпожу, великую княгиню Марью, и протянул его друзьям через стол рукояткой вперед. – Возьмите этот меч и убейте меня. Только после этого вам удастся получить письмо Ивана Медведева.

Старые друзья молча смотрели на него.

Грек Микис со звоном вложил меч в ножны, низко поклонился и вышел.

После длинной паузы Леваш обратился к Зайцеву:

– Ну, говори, Макар, что там пришло тебе в голову…

Зайцев вздохнул и начал говорить.

– Помнишь, Лукич, в году восьмидесятом, когда мы с тобой были в войске покойных уже ныне братьев великого князя Бориса Волоцкого и Андрея Большого, мне поручили сопроводить их жен из Витебска, где они пережидали, когда кончится вся эта заварушка.

– Хорошо помню! – ответил Картымазов. – Тебя послали за ними, а меня в Москву.

– Совершенно верно, – продолжал Зайцев. – Так вот когда мы возвращались, во время одного из привалов, перекусывая в березовой рощице, княгиня Ульяна сказала своей золовке: «А ты знаешь, я случайно повстречала в Витебске своего бедного дальнего родственника Ивана Лимонова, а живет он очень бедно в своем захудалом имении в Белоозерске. Так вот этот Лимонов похвастался, как ему повезло – оказывается Софья–то, золовушка наша московская сбежала на Белоозеро с частью казны великокняжеской, и там, на месте, эту казну куда–то прятали и его к этому делу привлекли, так что он прилично заработал, а при случае рассказал, что хитрая Софья большую часть казны спрятала отдельно, чтоб даже ее супруг Иван не знал об этом. Ты видишь какая! Небось, для сына своего новорожденного Василия приберегла на будущее!» Я хорошо запомнил этот разговор, потому что был очень удивлен и решил что это просто завистливые женские сплетни. Я не знал тогда, а только потом после Великого стояния на Угре узнал, что великий князь из боязни, что Ахмат все–таки возьмет Москву, действительно всю казну с Великой княгиней на север направил и в разных местах спрятать велел!

Леваш с такой силой хлопнул себя по лбу, что все вздрогнули.

– Конечно! – воскликнул он – Ведь Аристотелев получил свою землю прямо из рук Великой княгини Софьи! Он – ее человек! И у него в гостях во время масленицы они там все о чем–то сговорились! И гонец от него прискакал вовсе не из–за шапки!

– Я боюсь, – тихо сказал Зайцев, что «Василий» – это сын Софьи, «казна» – это та самая часть, о которой говорила княгиня Ульяна, а прямая дорога на Белоозеро лежит через Клин.

– И если они попадутся, – сказал Леваш – им отрубят головы, как изменникам и всем нам тоже не поздоровится. Я целовал крест служить великому князю, но не великой княгине! – воскликнул он.

– Я тоже! – Невольным хором ответили Филипп, Картымазов и Зайцев.

Картымазов встал, выпил очередную рюмку и сказал:

– Теперь речь идет уже не о наших детях! Мы целовали крест на верность, и присягу свою должны выполнить. Я думаю, что Макар точно догадался – их втянули в заговор, и они двинулись в сторону Белоозера! Но они еще не настолько ловки, чтобы не оставить никаких следов! Мы их догоним, и остановим, прежде чем они что–нибудь натворят! Два часа на сборы и в путь! Никому – ни слова! Встречаемся на медведевской заставе у монастыря. К вечеру будем в Медыни – там заночуем – и на рассвете в Клин!

Поздним вечером того же дня четверо немолодых, но воинственных и вооруженных всадников остановились на постоялом дворе в Медыни, переночевали и рано утром выехали по дороге на Клин.

От восьми молодых всадников точно так же выехавших из этих ворот, они отставали ровно на трое суток…

Глава вторая
СОРОЧКИ ДЛЯ НАСЛЕДНИКА

Июль 1497 г.

Владимир Гусев преклонил колено и, оглянувшись, нет ли поблизости придворных девок, негромко сказал:

– Все идет по плану, государыня. Только что прискакал наш гонец с донесением. Отряд из отлично подготовленных и преданных нам людей отбыл. Они буду ждать нашего гонца в условном месте недалеко от города.

– Сколько их там?

– Восемь, государыня, но уверяю тебя – они стоят сотни.

– Если это дети тех, кого я знаю, и о ком слышала – то вполне возможно, – улыбнулась Софья.

– Не сомневайся, государыня. Я сам видел их во время забав и потешных игр на масленицу у Аристотелевых. Они показывали такие чудеса верховой езды, фехтования и стрельбы из лука, что я даже не представлял себе, что такое вообще возможно.

– Быть может и гонцу и нашим молодым друзьям не придется долго сидеть без дела. Я жду нескольких гостей, и если все пойдет по плану…. Одним словом, Владимир, будь у себя – возможно, через несколько часов я позову тебя снова.

Гусев низко поклонился и вышел.

Тут же вошла Береника.

– Прибыл сеньор Сальваторе, он ждет.

– Отлично, – сказала Софья, – проси.

– Здравствуй, дорогой Джованни, – ах, прости, ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Джулиано, но мы здесь одни и нас никто не слышит.

Встав на одно колено, Джулиано Сальваторе прикоснулся губами к кончикам протянутой руки государыни.

Софья обратила внимание, что в левой руке он сжимает плотные кожаные перчатки, не совсем уместные в эту теплую пору года.

– Ты готов? – спросила Софья.

– Да, государыня.

– Это верное средство?

– Неоднократно проверенное. Желаемый результат наступает через сутки.

Софья встала, взяла мэтра Джулиано под руку и повела в дальний угол своей палаты. Там она открыла незаметную низенькую дверцу в стене и пропустила Джулиано в маленькую комнату, где когда–то обитал любимый шут великой княгини Савва.

– Посиди здесь тихо, я позову тебя, когда настанет время.

Затем она подошла к входной двери выглянула и спросила ожидающую в прихожей Беренику:

– Анисья уже пришла?

– Нет еще.

– Как появится, сразу зови.

Софья медленно вернулась, подошла к окну, распахнула его, и теплый весенний воздух ворвался в палату.

Сквозь окно Софье была видна уже высокая Кремлевская стена, но она смотрела не на зубчатую верхушку ее, а куда–то в центр, и ей чудилось, что где–то там за слоем красного кирпича скованное плотным цементом, вытянувшись, лежит на спине тело горбуна Саввы…

Софья еще раз перелистала в своей памяти все детали длинной, тонкой и сложной интриги, которую она осторожно плела вот уже почти год и подумала, что всего через несколько минут должна произойти решающая сцена этого огромного действа…

Когда осенью прошлого года покойная Паола вместе с Береникой и Аспазией изо всех сил пытались помочь великой княгине в ее женской беде – невнимании супруга – всем казалось, что мысль пригласить лучших московских ворожей пришла в голову именно им. Софья долго сопротивлялась, а они долго настаивали и, наконец, она согласилась.

Но правда была иной.

Еще задолго до этого разговора Софья поручила преданнейшим своим друзьям – семье греков Траханиотов, чтобы они в свою очередь поручили своим слугам тайно и осторожно навести справки обо всех людях, которые в той или иной степени обслуживают Елену Волошанку и ее сына.

В течение долгих месяцев выслушивая рассказы о конюхах, истопниках, поварах, горничных, слугах и служанках, она сосредоточила свое внимание на одной из самых неприметных особ – прачке.

Прачка Анисья – скромная и незаметная женщина, уже пятнадцать лет с неизменной точностью и аккуратностью стирала нижнее белье сначала самой Елены, а затем ее сына Дмитрия. Каждую неделю она приносила в покои княжича большую плетеную корзину в которой лежали аккуратно сложенные семь нижних, длинных сорочек, в которых он спал. Каждый день он надевал новую, и через неделю с регулярностью солнечных часов, никогда не опаздывая, не болея, не пропуская ни одного дня, Анисья приносила очередные семь ночных сорочек…

Именно тогда, подробней заинтересовавшись жизнью этой скромной прачки, великая княгиня узнала, что живет она на окраине Москвы в небольшом домике вдвоем со своей матерью по имени Соломония и живут они очень неплохо, поскольку не только дочь зарабатывала своим трудом довольно большие деньги, но и мать не отставала от нее, ибо была одной из весьма известных в Москве ворожей.

Тщательно и всестороннее обдумав дальнейшие ходы, великая княгиня стала постоянно жаловаться Паоле, Беренике и Аспазии на то, как она страдает от скверного отношения супруга, которого приворожила хитрая Волошанка. Чего только не предлагали сердобольные служанки – от всего отказывалась Софья пока, наконец, они не стали предлагать ей разных ворожей, которые обладают искусством возвращать любимых и готовить всевозможные приворотные зелья. Но и тут Софья, придирчиво расспрашивая о каждой предложенной кандидатуре, капризно отвергала их одну за другой пока наконец в списке не появилось имя Соломония. Тогда великая княгиня сделала вид, что ей надоело сопротивляться и она, наконец, утомившись от всего этого, согласилась на уговоры своих придворных.

Для Софьи было важно, чтобы в случае последующего расследования и даже возможных допросов и пыток ее придворные девушки, в один голос показывали, что это именно они нашли для нее ворожей, в том числе и Соломонию.

Осенью прошлого года, взяв необходимые предметы, ворожеи начали производить где–то там свои таинственные действия, призванные вернуть в супружеское лоно расшалившегося мужа и, наконец, все по одной явились к Софье, заверяя, что все, дескать, в порядке, злая разлучница отвращена, а супруг вот–вот вернется в ее объятия.

Софья, недовольно скривившись, заплатила немного денег двум из трех колдуний, а вот третью, Соломонию, не только щедро наградила золотом, но даже удостоила личного приглашения и более часа беседовала с ней. Она поблагодарила Соломонию, сказав, что та – лучшая из всех ворожей, что результат ее действий блестящий, что супружеские дела наладились, за что она, Софья, так ей благодарна, ну просто так благодарна, что кроме золота, подарила ей прямо со своего пальца дорогой перстень.

Соломония была так растрогана, что разрыдалась и стала целовать кончики византийских туфелек великой княгини, но это был еще не конец и когда государыня узнала, что дочь Соломонии, Анисья, оказывается, хорошая прачка, великая княгиня тут же пожаловалась на то, что она очень недовольна своей и давно уже ищет новую.

Соломония, разумеется, заявила, что Анисья была бы просто счастлива услужить великой княгине (прикинув про себя, насколько увеличатся доходы их маленькой семьи), и немедленно пришлет дочь, как только великая княгиня того пожелает. Софья сказала, что она в самое ближайшее время готова встретиться с Анисьей, но желала бы при этом своими глазами увидеть результаты ее труда. Соломония заверила, что нет ничего проще, поскольку Анисья каждую неделю приходит в Кремль на подворье княгини Елены Волошанки с чистыми ночными сорочками для княжича Дмитрия, и может выйти на час раньше, чтобы перед тем как отдать сорочки, заглянуть к великой княгине, представиться ей и показать свою работу…

Дверь скрипнула.

– Она пришла, – сказала Береника.

– Зови.

Смущаясь и краснея розовощекая, пухленькая моложавая Анисья низко поклонилась у двери, сделала несколько шагов вперед и снова поклонилась, не выпуская из рук плоскую широкую плетеную корзину с двумя ручками.

– Подойди ближе, моя дорогая, – сказала Софья ласково и, величественно встав со своего византийского трона, сделала несколько шагов навстречу скромной прачке. – Ну–ка покажи мне, что там у тебя.

Анисья поставила корзину на пол и открыла крышку. Там лежали аккуратно сложенные одна на другой семь беленьких идеально чистых кружевных сорочек из тонкой ткани.

– Великолепно! Восхитительно! – сказала Софья, едва притронувшись кончиком пальца к верхней сорочке. – Моя прачка так не умеет. Скажи… э–э–э… Анисья, а у тебя найдется время для меня?

– Я буду счастлива, государыня, служить тебе.

– Прекрасно, – сказала Софья, широко улыбаясь, – я буду платить тебе больше, чем платит твоя нынешняя госпожа.

– Спасибо, – Анисья опустилась на колено и поцеловала подол платья великой княгини.

– Ну–ка встань, – вдруг сказала Софья и, поддержав под локти, помогла Анисии подняться. – Смотри–ка! – удивленно воскликнула она, – мы с тобой одного роста и схожей комплекции. Моя дорогая, я хочу сделать тебе подарок! Никто кроме тебя во всей Москве не сможет похвастаться, что носит платье, которое носила сама государыня. Ну–ка пойдем со мной.

Схватив Анисью за руку, как будто они обе были молодыми девушками, Софья почти бегом, не давая Анисии опомниться, весело смеясь, потащила ее за собой в соседнюю комнату.

– Аспазия! – закричала она, и старая гречанка тут же вынырнула, словно из–под земли.

Софья широким жестом отодвинула занавесь из тяжелой ткани.

За этой занавесью висели платья. Множество платьев. Из самых разных тканей от легкого китайского шелка до тяжелой шитой золотом парчи.

– Выбирай любое, какое тебе понравится! – воскликнула Софья. – Аспазия, помоги Анисии переодеться.

Софья по–дружески обняла Анисью.

– Переодевайся, дорогая, а я через минуту приду, чтобы полюбоваться тобой.

Чтобы не вызывать у Анисьи никаких подозрений, Софья не вернулась обратно в палату а вышла в другую дверь, ведущую в следующую палату.

Но Анисья не знала, что все комнаты здесь сообщаются, и через минуту Софья уже открывала дверцу бывшей коморки Саввы.

– В твоем распоряжении десять минут, Джулиано, – сказала она.

– Этого вполне достаточно, государыня, – ответил итальянец, изящным жестом натягивая на руки плотные кожаные перчатки.

Он подошел к корзине, опустился на колени, открыл ее, очень аккуратно кончиками пальцев вынул верхние две рубашки, положил их рядом на пол, затем вынут третью, острым, как у хищной птицы, взглядом осмотрел ее, запоминая каждый изгиб, каждую складку, затем быстро развернул, вывернул на изнанку и разложил на полу. Потом вынул откуда–то маленькую деревянную коробочку и открыл ее. В ней находился порошок, похожий на белую пудру. Джулиано очень осторожно кончиками пальцев начал наносить этот порошок на внутреннюю сторону сорочки.

– Она потом ничем не будет отличаться от остальных? – спросила Софья.

– Совершенно, государыня, и сложена будет точно так же.

– А что будет с тем, кто проведет в ней ночь?

– Вероятнее всего наутро его тело покроется волдырями, поднимется высокий жар и прежде чем, какой–либо врач сможет что–либо сделать, наступит конец.

– Когда закончишь, сложи все аккуратно и сразу же уходи, Береника выпустит тебя. Награда не заставит себя ждать.

– Высшей наградой для меня является видеть тебя, государыня, – склонил голову Джулиано, продолжая мягко натирать белым порошком белую ткань…

… – Великолепно! Прямо как на тебя сшито! – воскликнула Софья, подтолкнув к большому венецейскому зеркалу смущенную, слегка растерянную Анисью, одетую при помощи Аспазии в одно из многочисленных платьев великой княгини.

– Неужели это мне? – пролепетала дрожащими губами Анисья.

– Оно твое. Аспазия, переодень Анисью в ее платье, а это заверни, завяжи и прикажи доставить домой.

Софья обернулась к Анисии:

– Ты ведь сейчас понесешь отдавать постиранные сорочки, – зачем тебе лишний груз – платье будет ждать тебя дома.

Софья подождала, пока Анисья переоделась и, они вернулись в тронный зал.

Закрытая корзина с сорочками для княжича Дмитрия по–прежнему стояла прямо посередине.

Софья подвела к ней Анисью, Анисья взяла корзину и, прощаясь низко поклонилась великой княгине.

– Спасибо, государыня, я никогда не забуду твоей щедрости, – сказала она.

– На здоровье, дорогая, – широко улыбнулась Софья, глядя, как Анисья выходит за дверь, унося в корзине смертельный подарок наследнику престола.

Как только Анисья исчезла за дверью, улыбка сошла с лица Софьи.

– Гусева ко мне! – жестко приказала она Беренике.

Сегодня понедельник, сорочка пятая по счету, стало быть, – пятница…. Значит в субботу можно ожидать результатов….

Вошел Гусев.

– Посылай гонца, – распорядилась Софья, – пусть они возьмут казну в свои руки в субботу и будут готовы к тому, что в воскресенье мы с Василием приедем туда. И еще одно: немедленно пошли другого гонца за игуменом Иосифом. Пусть скажет ему, что, вероятно в субботу я передам ему все обещанные сведения, и пусть он приготовится к серьезной беседе с великим князем.

Гусев поднял голову и его глаза сверкнули.

– Уже на этой неделе? – шепотом спросил он.

– Если Господь не отвернется от нас, – ответила Софья.

Когда Гусев ушел, Софью вдруг охватило чувство огромного, необъяснимого и непреодолимого одиночества.

В борьбе с этим чувством она собрала всю свою волю, чтобы уловить таинственное сияние, исходящее из глубоких кремлевских подземелий, ощущать которое дано лишь ей одной.

– Святой апостол и заступник Андрей, помоги и поддержи! Матерь пресвятая Богородица, спаси и помилуй мя….