Текст книги "Пояс Богородицы"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Глава десятая
РАСШИТЫЙ ЗАЯЧИЙ ТУЛУП

Расставания уже бывали, но впервые в жизни Василий Медведев ощутил неведомое ему до сих пор счастье обнять любимую женщину после нескольких месяцев разлуки.

– Неужели, наконец, ты вернулся? – спросила Ан-

ница.

– И думаю – надолго.

– Это замечательно, – сказала Анница и поцелова

ла его так, как, казалось, еще никогда не целовала…

Потом пришла пора печальных новостей.

– Мой дорогой, *– со слезами на глазах сказалаЛн-

ница, – я в отчаяний. Мало того, что погибла На

стенька, я очень боюсь за Филиппа…

– Он уже здесь?

– Да. Он вернулся две недели назад. Ты не можешь

себе представить, что тут было!

– Бедный Филипп. Как он это перенес?

– Он не перенес. Ты представляешь – он возвра

щается счастливый и прежде всего к нам – ведь мы

ближе всего от Москвы – с вот таким мешком драго

ценных камней и кричит: «Настенька, солнце мое, где

ты?»

– Кто ему сказал?

– Я не могла, – вытерла слезы Анница. – Отец Ме-

фодий.

– И что?

– Сперва Он не поверил. Он будто с ума сошел. Он

бросился бежать в Бартеневку. Он бежал по льду, спо

тыкался, скользил, падал и снова бежал, – ты же зна

ешь – кто его может остановить! Но Генрих побежал

следом… Генрих, он молодец… Он и сейчас с ним…

– Как это с ним? Ты же говорила, что Бартеневка

сожжена?

– Дотла.

Анница некоторое время молчала, потом сказала:

– Я боюсь, что у Филиппа от горя помутился рассу

док. Генрих приходил, рассказывал… Когда он увидел

на месте нашего родного дома пепелище, он… – Ан

ница прервала рассказ, вытерла слезы, взяла себя в ру-

ки^ и продолжала: – Ну, сначала он закричал страшно…

А потом развязал свой мешок… ну, с теми камнями, ко

торые он привез из своего похода… И начал, как му

жик, сеять их по пепелищу… Генрих рассказывал, он

сеял драгоценные Камни, как простое жито, и приго

варивал: «Господи, прости мне мои страшные грехи,

Господи, дай мне за них покаяние, Господи, ты нака

зал меня справедливо, но за что ее, невинную, Госпо

ди? Ведь она ни в чем, ни в чем не прегрешила…» Так

рассказывал Генрих, но он не мог понять, о чем Фи

липп говорит, и я не понимаю… Потом он один раз

приехал в Картымазовку, там его встретила Василиса

Петровна с близнецами и хотела ему показать его де

ток, но он безразлично отвернулся от них, пошел на

кладбище и лег на могилу Настеньки. Он пролежал

там до ночи и всех, кто пытался к нему подойти, люто

гнал… А ведь ты знаешь, какой он страшный, когда

свирепеет…

–^ Где он сейчас? – спросил Василий.

– После посещения могилы Настеньки он пришел

в нашу церковь. Отец Мефодий пытался с ним гово

рить, но безуспешно. Филипп всю ночь молился, по

том вдруг как бы весь притих. Я не знаю, может, он

дал обет молчания, но с тех пор он не сказал ни слова.

Его одежда износилась, сапоги порвались, и он боси

ком, как какой-то старец, пошел по льду через Угру в наше сгоревшее имение. Я ходила к нему. Он как будто не узнал меня, во всяком случае не захотел со мной говорить… Я в отчаянии, но отец Мефодий утешает меня и говорит, что молитва и Господь излечивают все раны.

– Я пойду к нему, – сказал Медведев.

– Федор Лукич уже ездил. Филипп ни с кем не го

ворит.

– И все же я попробую.

– Поезжай, милый, попробуй. Он тебя любит…

…Страшное зрелище представляла собой сожженная и разоренная Бартеневка.

Василий, переступая через заметенные снегом черно-белые руины, добрался до хозяйской усадьбы.

И тут что-то напомнило ему тот, казалось, уже та

кой далекий день, когда он впервые увидел имение Бе

резки: к разрушенному, сожженному дому приткну

лось маленькое странное строение, из которого вился

голубоватый дымок. '

Из этой пристройки выполз, хлопая себя по бокам, лив Генрих Второй и радостно воскликнул:

– Господи! Слава Тебе! Вернулся, Василий Иваныч?

Надеюсь – надолго?

– Боюсь, навсегда, – ответил Медведев. – Как вы

тут? Где Филипп?

– Ой, не спрашивайте! Непрерывно истязает дух

свой и плоть… Пойдемте провожу…

Он провел Василия внутрь полусожженных стен бывшей усадьбы, и Василий застыл, увидев Филиппа.

Великан, босой и в лохмотьях, лежал на черных, обгорелых досках в углу бывшей горницы, подтянув колени к подбородку, и что-то бормотал.

– Филипп! – позвал Василий.

Филипп повернул к нему голову, глянул пустыми, невидящими, неузнавающими глазами и отвернулся, продолжая бормотать молитвы.

Василий постоял немного, слушая его бормотание, вздохнул и вышел из развалин.

Генрих в опорках ковырял палкой в снегу.

– Господи, какое несчастье, – сказал он горестно

Василию. – Такое неслыханное богатство разбросать

по пепелищу, – дрожащими от холода руками он

развернул грязную тряпку и показал Медведеву гор

сточку драгоценных камней. – А ведь это одна сотая

часть того, что он раскидал вокруг… Ну ничего, при

дет весна… снег, сойдет… я все найду… Я все найду, вы

не думайте… Нет, Василий Иванович, дом-то отстро

ить надо, так же он долго не протянет, верно? Ниче

го, пусть пока потоскует и отойдет, а жить-то все рав

но надо…

– А зачем? – вдруг неожиданно для самого себя

спросил Медведев;

– Что «зачем»? – удивился Генрих.

– Жить зачем? .

– Шутить изволите… Нехорошо, Василий Ивано

вич, когда несчастье такое..– Вам, может, и не понять,

а мне кормилица в нашей ливской деревне еще в дет

стве говорила, когда меня ругали за украденный пря-

ник: «Живи, Генрих, полной жизнью, пока живется, —

второго раза не будет!»

Медведев помолчал, задумавшись.

– А что, может, она и права была, твоя кормили

ца, – сказал он.

Потом он вернулся домой и очень крепко обнял свою жену…

..День шестого января 1581 года был особенно холодным, и даже в теплых лиманах Дона порошил снег, и все покрылось белью.

Хан Ахмат отпустил большинство своих воинов на вольницу, а сам остановился лагерем в любимом и хорошо известном ему месте, где была добрая соколиная охота и где сердце могло успокоиться после всех трудов минувшего года.

Сафат прощался с ханом.

– Мое посольство пришло к концу, – вкрадчиво

говорил он, и старый хан слушал его, улыбаясь и ки

вая головой.

– Ты был лучшим послом, которого я когда-либо

принимал, – сказал Ахмат, – но все же в шахматы я

выиграл у тебя больше раз.

– Это не удивительно, всемогущий, – улыбнулся

Сафат. – Я думаю, в мире найдется мало игроков, ко

торые смогут равняться с тобой.

– Ты льстец, Сафат, но я тебя прощаю. Так ты от

правляешься завтра утром?

– Да, о великий хан, на рассвете.

– Тогда прощай и помни – я искренне полюбил

тебя.

– Благодарю, о светлейший, – низко поклонился

Сафат, окидывая взглядом юрту хана.

Три телохранителя дремали на матрасах в шатре хана, но они были отделены от него легкой занавеской из китайского шелка.

– Сегодня холодная ночь, позволь, о великий, я ук

рою тебя этим мехом, – Сафат снял со своих плеч ту

луп, который он купил некогда у купца Манина за

один золотой.

Он бережно и ласково укрыл хана расшитым заячьим тулупом и сказал:

– В этом походе у тебя, о светлейший, было много

прекрасных свершений. Но лучшим и самым гениаль

ным из них была операция по захвату московитской

лучницы. Неважно, что она кончилась не так, как ты хо

тел. Важно, что никто на свете не придумал бы такого

великолепного решения – выкрасть хорошо охраняе

мую женщину из-под носа целого московского войска!

Подумай об этой женщине перед сном… Прощай…

Сафат погладил старого хана по заячьему тулупу, накрывшему его маленькое старческое тело, и вышел.

Лагерь спокойно спал, часовые лениво ходили по

периметру. ,Сафат подошел к часовому, стоящему на краю кустарника, спускавшемуся к берегу Дона.

– Все тихо? – спросил он.

– Тихо, – ответил часовой.

Сафат ударил его ножом под лопатку, точно в серд

це и, хоть тот упал без звука, на всякий случай закрыл

ему рот. i

Потом сложил руки раковиной и пропел ночной птицей.

Через минуту из зарослей вышел хан Ибак.

– Он там, – указал на шатер Ахмата Сафат.

– Там еще кто-то есть?

– Да, трое охранников. Но они крепко спят. Я уго

стил их чем нужно.

– Где Ахмат?

– Ты легко узнаешь его, – улыбнулся Сафат, – он

укрыт расшитым заячьим тулупом.

– Хорошо, – просто сказал Ибак и спокойно на

правился к шатру Ахмата.

Сафат вошел в соседний шатер и разбудил Чулпан.

– Пойдем со мной, девушка, – сказал он и, пота

щив ее к зарослям, отпустил. – Немедленно уходи от

сюда. Через пять минут здесь не останется ни одного

живого из тех, кого ты знаешь. Как, ты говорила, фа

милия того великана, который спас тебе жизнь?

–   Бартенев, ->– белыми, дрожащими губами про

шептала Чулпан.

–   Хорошо, что ты помнишь, – сказал Сафат и

толкнул девушку вниз.

Она покатилась с обрыва, а Сафат вернулся к шатру хана.

Навстречу ему из шатра вышел Ибак.

Он широко улыбался и держал в руке голову хана Ахмата.

Голова хана была лысой, и потому Ибак держал ее за длинные волосы, свисающие с затылка, вытянув вперед руку, чтобы не запачкаться кровью, которая обильно текла из шеи.

– Это он? – спросил Ибак, протягивая голову пря

мо к лицу Сафата.

Сафат посмотрел в полузакрытые мертвые глаза хана Ахмата, подумал о Настеньке и испытал чувство спокойствия и удовлетворения.

– Да, – подтвердил он.

– Возьмешь для московского Ивана? – спросил

Ибак. ,

– Не надо, он мне и так поверит, – ответил Сафат.

– Ну и отлично! – сказал Ибак и, отшвырнув голо

ву великого хана в кусты, громко и пронзительно сви

стнул.

На поляну ворвалась бешеная стая ногайских волков, и через четверть часа никого из воинов покойного хана Ахмата в живых не осталось.

Сафат отправился в Мрскву с донесением о том, что Великому Московскому княжеству больше никогда не будет угрожать опасность со стороны Великой Золотой Орды, в чем заверяет Московское княжество со словами дружбытсан тюменский Ибак, собственноручно отрезавший голову хану Ахмату, каковому событию он, Сафат,, был прямым свидетелем и очевидцем…

Эпилог
1482 ГОД

12 января

…В этот день в кремле праздновали большое торжество – свадьбу наследника московского престола, двадцатичетырехлетнего великого князя Ивана Ивановича Молодого с восемнадцатилетней волошской принцессой Еленой Стефановной, дочерью короля молдавского володаря Стефана, которая навсегда вошла в российскую историю как Елена Волошанка.

Празднество было торжественное, гостей множество, как именитых, так и лростых, молодую княгиню окружала ее свита, прибывшая из Валахии, – с ней постоянно были рядом ее первая фрейлина красавица Марья Любич, которая прекрасно говорила по-русски, и молодой толмач Неждан Кураев. Толмач, впрочем, волошской принцессе был нужен только для перевода многочисленных поздравлений иноземных послов – готовясь к свадьбе, Елена хорошо выучила язык жениха.

Великая княгиня Софья смотрела на свою юную и стройную невестку, не снимая с лица доброй материнской улыбки, но о чем она думала, не знал никто, даже ее придворный горбатый лицедей Савва, который, любуясь издали расцветшей красотой Марьи Любич, вспоминал, как часто видел ее еще совсем юной дале-

ко отсюда в другом княжестве, в поселке горвальских боброловов…

На улицах по случаю свадьбы, как Обычно, выставлялись огромные бочки пива, и народ, попивая из кружек, выкрикивал здравицы в честь молодых.

Два человека, одетых как простые мастеровые, проследив взглядом медленно проезжающий мимо свадебный кортегк, повернулись друг к другу и чокнулись пивными кружками.

– Ну вот, ты снова – в который уже раз! – побы

вал в том месте и в то время, где происходит истори

ческое событие, которое, будем надеяться, изменит

ход истории! – сказал Елизар Бык – Ты удовлетво

рен?

– Вполне, – улыбнулся Симон Черный, заправляя

под шапку седые космы волос. – За двадцать лет суще

ствования Братства нам еще никогда не удавалось по

добраться столь близко к престолу. Я смотрю и не ве

рю своим глазам – та ли это Елена, которой еще два

года назад я при дворе Стефана проповедовал основы

нашего учения…

– Да, Симон, да, и теперь Елена – сестра Второй

заповеди – будет делить ложе с наследником москов

ского престола. Это твой замысел и твое исполне

ние – я преклоняюсь!

– Подожди, еще рано… Мне очень не нравится добрая улыбка свекрови. Как бы она свою невестку со свету не сжила.. Ты же знаешь, как хорошо и бесследно действуют венецейские яды…

– Ну-ну. Не так скоро. И потом у нее под боком на

ходится Савва.

– Долгая лета молодым! – закричал вокруг про

стой народ вслед удаляющемуся шествию.

– Долгие лета молодым! – хором подхватили Ели

зар и бимон.

И пожалуй, впервые в жизни они оба были совершенно искренни…,

5 марта

 Ваше величество, – сказал канцлер и положил перед королем на стол бумагу. – Судебный процесс закончен, князья Ольшанский и Олелькович, как виновные в заговоре против короны и в покушении на жизнь короля, приговорены к смертной казни через огрубление головы, каковая казнь должна произойти публично в центре города Вильно. Это прошение князя Олельковича о помиловании. Вы – последняя инстанция, ваше величество.

Король пробежал глазами бумагу.

– А где прошение Ольшанского?

– Ольшанский не просит о помиловании, ваше величество.

– Вот как?

Король задумчиво прошелся по кабинету. -

– Эти люди хотели отделить половину государства

в пользу иноземной державы. Хорошо, что хотя бы

у одного из них хватило мужества понимать свою от

ветственность за столь дерзкое намерение. Как бы

я ни сочувствовал им по-человечески, как король, я не

могу принять иного решения.

Гусиное перо прорвало бумагу, когда король поперек прошения Олельковича резким движением написал одно слово – «Отказать!».

Потом посмотрел холодным и твердым взглядом в глаза канцлера:

– Некогда я пожаловал землю и замок отцу нынешнего московского беглеца князя Вельского. Отдайте распоряжение: навсегда смести этот замок с лица земли. Князей Ольшанского и Олельковича казнить публично на площади…

1 июня

…На берегу быстрой речки Виль-няле, на большом зеленом лугу, где по праздникам пировал простой народ, мастеровые сколотили из свежих пахнущих сосновых досок высокий помост. Посередине помоста высился массивный дубовый пень, в который уголком была воткнута блестящая на солнце секира палача.

Народ, столпившийся вокруг, жевал пряники, посмеиваясь и оглядываясь в ожидании, когда привезут приговорённых.

Наконец, вдали послышались возгласы: «Расступись, расступись!» И в толпе образовался коридор, сквозь который медленно двигалась окруженная пикейщика-ми телега с осужденными.

Олелькович сидел на корточках, закрыв лицо руками, и рыдал. Князь Иван Ольшанский стоял, гордо выпрямившись, бледный, неподвижный, и был занят только одним – борьбой с ужасным, подавляющим страхом, который охватил все его существо.

Телега приблизилась к эшафоту, и Олельковича, взяв под руки, стали возводить на него, что давалось с большим трудом, потому что ноги у Михайлушки отказали и волочились по ступенькам. Когда глашатай начал читать приговор и публика внапряженном ожидании утихла, стало слышно детское всхлипывание Олельковича. Палач надел на его голову черный капюшон, а его помощники опустили князя на колени перед колодой.

Палач, большой, сильный и высокий, взмахнул топором, раздался короткий, глухой стук, и голова Олельковича упала в плетеную корзину, стоящую рядом с пнем.

Князь Иван Ольшанский, преодолевая ужас, выпрямился и сам поднялся на эшафот.

С этого возвышения ему была видна вся толпа людей, головы которых доходили, казалось, до самого горизонта.

И вдруг в первых рядах этой толпы Ольшанский увидел молодую стройную женщину, всю одетую с ног до головы в черное.

В руках она держала маленький букетик голубых полевых цветов.

И вдруг Ольшанский вспомнил.

«Мне будет легче умирать с мыслью, что я совершил хоть один добрый поступок в своей жизни и обо мне кто-то помнит – я ведь на самом деле очень одинок в этом мире..»

Девственная жена князя Федора сдержала свое обещание.

Князь обвел толпу взглядом.

Здесь не было ни его жены, ни детей, ни кого-нибудь, кого бы он знал.

Князь посмотрел на Анну и улыбнулся.

И вдруг он почувствовал, что впервые в жизни мерзкий, скользкий, леденящий душу страх исчез.

«Боже мой, как хорошо и приятно жить на этом* свете*!, – подумал князь Иван Ольшанский и положил голову на плаху.

6 июля

…Весь поселок боброловов собрался на берегу Березины, чтобы поглазеть, как сносят княжеский замок

Даже Никифор Любич, с трудом передвигая ноги, приплелся сюда.

Впрочем, ему было легче – его поддерживал под руку приехавший после трехлетней отлучки сын,

– Как идет твоя учеба? – спросил Никифор.

– Мне очень, повезло, отец. Моим учителем является великий Леонардо, кроме того, мне посчастливилось повстречаться с необыкновенными итальянскими мастерами, мессирами Джотто и Микеланджело.

Ах, папа, если бы ты увидел их полотна – это неподражаемые произведения искусства.

– Так ты учишься живописи? – спросил Никифор.

– М'М-м, не совсем, отец. Мастер Леонардо – большой специалист в военном деле, перед самым моим отъездом он показывал мне совершенно гениальную идею постройки башен и бастионов, неприступных для врага.

– Вот как? – усмехнулся Никифор. – Посмотри вниз. Какими бы ни были башни и бастионы Горвальского замка, они будут снесены вовсе не осаждающими воинами, а обыкновенными мастеровыми, разбирающими руины.

Сильный взрыв прозвучал в эту минуту, и сорок бочек пороха, заложенные под основание Горвальского замка, взорвались одновременно.

– Какое печальное зрелище! – воскликнул Никифор. – Я никогда не любил этого замка, и все же грустно смотреть, когда, сносится с лица земли такое красивое сооружение.

– Наверно, так должно быть в жизни, – сказал Иван..– Все старое рушится, а на его месте возникает новое.

– Будет ли новое лучше старого?

– Непременно, отец, таков непреложный закон жизни. Где сейчас Марья?

– В Москве. Она теперь первая дама при дворе юной великой княгини.

– Она все еще служит вашей вере?

– Ты не должен об этом спрашивать. Ты обещал,

что все забудешь.

– Ты прав, отец. Я не должен. Меня на самом деле совершенно не интересуют ваши дела. Меня гораздо больше интересует, какие, картины напишут в ближайшее время мастера Леонардо, Джотто и Микелан-джело…

И августа

…Утренняя звезда ярко сверкала в светлеющем небе над воротами сожженной Бартенев-ки. Лив Генрих Второй спокойно спал в своей пристройке и ничего не слышал. Филипп Бартенев, в рубище, босой, дремал, повернувшись лицом к стене, на обгорелых досках горницы своего бывшего дома под открытым небом.

Даже бездомные псы давно покинули это разоренное место, и только пение утренних птиц нарушало тишину.

Изможденная молодая женщина в лохмотьях с усилием приоткрыла ворота, вошла во двор и оглянулась.

Она сразу увидела Филиппа.

 Женщина уронила узелок, который держала в руках, села на землю й расплакалась.

Потом она на четвереньках подползла к неподвижному телу Филиппа и ласково, едва прикасаясь, погладила по седым волосам на голове.

Филипп вздрогнул и открыл глаза.

– На всем белом свете у меня больше никого не

осталось, кроме тебя, – прошептала женщина.

– Кто ты? – спросил Филипп, изумленно разглядывая её лицо. ,

– Чулпан. Утренняя звезда. Ты сказал когда-то, что я найду человека, для которого стану утренней звездой.

Филипп протер глаза, осмотрелся вокруг, увидел разоренную, сожженную дотла Бартеневку, поросшую крапивой и дикими травами, и вдруг какая-то невидимая пелена как бы спала с его глаз.

Он положил руку на плечо Чулпан и, вглядываясь в ее глаза, спросил:

– Ты – Утренняя звезда?..

15 сентября

….Через две недели после Нового года, который праздновался в Московском княжестве 1 сентября, в Медведевке произошло важное событие.

Отец Мефодий крестил хозяйского первенца, родившегося 9 сентября в день празднества Рождества Пресвятой Богородицы.

Год жизни, проведенный день в день вместе с Ан-ницей, успокоил ее, прежние страхи и печали отошли в прошлое, и нежная любовь стала главной в жизни супругов.

Нарекли первенца Иваном, хотя долго спорили, потому что Анница хотела увековечить память своего батюшки Алексея, но Василий твердо пообещал ей, что этим именем будет наречен следующий мальчик.

Василий пригласил на это торжество всех своих друзей и даже заранее послал Алешу к князю Андрею в Литву с приглашением.

Андрей приехал, пришли все Картымазовы, Леваш Копыто с Ядвигой и ее двумя детьми Кожуха.

Восемнадцатилетний Петр Картымазрв трогательно и заботливо ухажийал за своими племянниками – годовалыми младенцами Настеньки – Павлом и Ольгой. Федор. Лукич, печальный, но'спокойный, поздравил Медведева.

– Жаль Филиппа, – сказал он. – Кто бы мог поду

мать? А ведь такой крепкий парень.

Вдруг дверь в горницу распахнулась, и Гаврилка крикнул вр весь голос:

– Филипп Алексеевич Бартенев!

Все застыли неподвижно. До этого дня Филипп ни с кем не проронил ни слова и не покидал своего пепелища.

Согнув голову, он вошел в дверь горницы и, раскинув руки, обнял Медведева.

– Поздравляю, Василий. Ты продлил себя во времени.

– Ты тоже, – ответил Василий, обнимая его, и тут увидел входящих следом Генриха и маленькую худенькую незнакомую татарку.

Он ни о чем не спросил Филиппа. Филипп бережно взял из рук Василисы Петровны своих близнецов и прижал их к груди. Картьшазовы окружили его. Андрей отвел Медведева в сторону.

– Это ты увез Вельского? – спросил он.

– Да, – ответил Медведев. – Но это ничего не ме

няло. А как вы раскрыли заговор?

– По доносу. Князь Олелькович написал грамоту,

именуя себя великим князем, и в этой грамоте обещал

некоему Степану Ярому место стольника.

– Кому-кому? – изумился Медведев. – Степану Ярому?! Но он же сгорел на пожаре в Новгороде.

– Ты его знаешь?

– Еще бы! Это негодяй, который убил отца Настеньки и Филиппа. Я был уверен, что он мертв.

– Ты ошибался. Я охотно помог бы тебе отправить его на тот свет, тем более что это совпадает с желанием короля, но в настоящую минуту его нет в Литовском княжестве. У нас есть сведения, что он под другой фамилией переехал к вам.

– Отлично. Я его поищу.

– Не надо сегодня думать о врагах. У тебя замечательный день. Ты стал отцом. Я тебе завидую.

Андрей вздохнул и продолжил:

– Знаешь… Со мной происходит что-то странное.

Ты помнишь Варежку, дочь разбойника Антипа? Сейчас ей тринадцать лет, и она учится в монастыре, мимо которого я иногда проезжаю… Она становится настоящей красавицей.

– Ты хочешь сказать?.. – Медведев удивленно посмотрел в глаза Андрею.

– Нет-нет, я ничего не хочу сказать. Забудем об этом. Я рад, что моим людям не удалось тебя догнать

тогда. Впрочем, я в этом не сомневался.

– Я е большим трудом убежал от тебя. Знаешь, я не уверен, был ли во всем этом какой-либо смысл.

– Можешь не сомневаться, – улыбнулся Андрей. —

Не было никакого.

– Зачем же мы все это делаем?

Андрей пожал плечами, обнял Василия, и они вместе пошли обнять Федора Лукича и Филиппа.

Медведев ощутил живое, трепещущее тепло рук друзей, обнимающих его.

А может, именно в этом и есть весь смысл?

Конец книги четвертой Июнь 2006 г .