Текст книги "Пояс Богородицы"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Он немедля передал Аннице все, что услышал от Сафата, не преминув рассказать и о своих злоключениях.

И тут все зашевелилось и задвигалось во всех направлениях.

Во-первых, немедленно отправили гонца (выбор пал на Ивашку) в стан великого князя Ивана Ивановича, дабы он сам знал и батюшке передал сведения о передвижении основных сил Ахмата на Угру.

Во-вторых, в тот же день собрали военный совет, в который вошли Леваш Копыто, монах из Преображенского монастыря, Анница, отец Мефодий, Петр Карты-мазов с матерью, Анастасия Бартенева и лив Генрих, который управлял ее имением.

Представитель монастыря – бывший воевода, провинившийся перед великим князем и выбравший вместо казни пожизненное иночество, – настойчиво предлагал всем жителям московских имений укрыться за крепкими стенами монастыря, который ордынцам, говорил он, ни за что не взять – пороха, пищалей и пушек достаточно, а запасов продовольствия – на год осады.

Однако Анница категорически не согласилась покидать свой укрепленный дом, заявив, что Медведевка так подготовлена к войне, что может сопротивляться не хуже монастыря. Остальные тоже не решились перебираться в монастырь, и монах-воевода, обидевшись, ушел, условившись тем не менее о координации действий против неприятеля, в зависимости от того, как будут вести себя ордынцы, когда появятся на той стороне.

В самом лучшем положении находился Леваш Копыто, в самом худшем – Настенька.

Леваш Копыто не боялся татар по целому ряду причин, главная из которых заключалась в том, что он вообще уже давно ничего и никого не боялся. Кроме того, он был литовским подданным – раз; под его командой в Синем Логе находились более двухсот вооруженных и хорошо обученных людей – два; его лучшими друзьями были все соседние дворяне, включая очень воинственных верховских князей, которые под предлогом общего сбора дворянства для похода на Москву уже создали небольшую армию около десяти тысяч человек, – три. Леваш был твердо уверен, что Ахмат или его уланы, которые явятся сюда вскоре, ни за что не рискнут ввязываться в полномасштабную войну с теми войсками союзника, для встречи и соединения с которыми они сюда и прибыли, – такой конфликт ставил бы под угрозу саму идею совместного похода на Москву – они ведь не знали, что эти самые верховские князья – обыкновенные разбойники и служат на две стороны – то Москве, то Литве, в зависимости от того, как им выгодно в данный момент. Так что, если обидят их общего любимого застольного друга, такого человека, как Леваш, они немедля станут на его сторону, не задумываясь, служат ли они при этом Литве или Москве.

А вот у Настеньки дела обстояли гораздо хуже.

Надо начать с того, что сам статус имения в настоящую минуту не был до конца определен.

Имение Бартеневка, только в прошлом году перешедшее в подданство Великого Московского княжества, находилось практически за рубежом – на литовской стороне порубежной Угры. До сих пор Филиппу Бартеневу не пришел из королевской канцелярии формальный ответ на его складную грамоту, и у Бартеневых не было документа, подтверждающего согласие литовской стороны на их отход к Москве. Поскольку все литовские соседи знали предысторию этого события, никаких трудностей или непонимания с их стороны не было. Но как поведут себя татары, обнаружив на землях своего союзника московское имущество, за которым они как раз сюда идут, представить было нетрудно.

Неожиданно возникла и другая проблема.

Несмотря на то что Генрих оказался действительно очень способным и расторопным управляющим, огромное строительство, задуманное Филиппом и бурно начатое во время его краткого пребывания дома, стало быстро увядать сразу после его отъезда. Неслыханная наивность свежеиспеченного богача, заплатившего всем вперед за еще не сделанную работу, привела к плачевным результатам. Несмотря на все старания и уговоры Генриха, мастеровые начали потихоньку исчезать, и к концу июля их число уменьшилось из пятидесяти до десяти. Два ученых строителя стали сетовать, что они не могут работать с таким малым количеством людей. Дело кончилось тем, что однажды ночью в начале сентября исчезли и ученые строители вместе с последним десятком мастеровых, оставив недостроенными каменные стены будущего великолепного дома («почти замка», как говорил жене перед отъездом Филипп), груды камней и кучи мусора по всей деревне; более того – имение стало теперь еще более беззащитным, чем раньше, – старый, прогнивший частокол вокруг деревни снесли начисто, а новый не успели построить – и теперь только груды свежих, смолистых бревен окружали Бартеневку со всех сторон.

В связи со всем этим на военном совете было решено, что Настенька с детьми незамедлительно переезжает в Медведевку, переезжают туда также все ее люди – люди Медведева единогласно решили потесниться и принять в свои дома соседей, пока не минует ордынщина. В Бартеневке останутся на страже домов и строительного имущества Генрих с четырьмя молодыми ребятами, прошедшими боевые учения в летнем лагере Анницы. В случае появления татар они немедленно отступают через брод или по реке в Медведевку.

В Картымазовке решено было укрепиться и в случае нападения татар держаться самостоятельно, сколько окажется возможным.

Однако реальная жизнь, как это почти всегда и бывает, внесла свои поправки к решениям военного совета в Медведевке.

Как только Ивашко доложил великому князю Ивану Ивановичу Молодому о сообщении Сафата, тот немедленно принял решение выдвинуться всеми своими войсками на самый берег Угры.

Противоборствующие войска появились на берегу почти одновременно.

Все началось с того, что ночью, переплыв Угру, в Медведевку прибежал бледный и не на шутку испуганный Генрих с тремя бартеневскими людьми. Четвертого схватили ордынцы, неожиданно напавшие передовым разведывательным отрядом после полуночи.

Уже через час запылало на том берегу, на месте Бартеневки, огромное зарево, а к утру явился огорченный и озабоченный Леваш и привез того, четвертого.

Ордынцы долго не церемонились. Узнав, что имение принадлежало московитам, они немедленно подожгли его со всех сторон. Огромная масса подготовленных для частокола бревен вспыхнула быстро, и к полудню от Бартеневки осталось одно пепелище и груда черных от сажи каменных руин.

Схваченного ими молодого парня они заставили смотреть на пожар, велев ему навсегда запомнить это последнее в его жизни зрелище и рассказать о нем хозяевам, чтобы знали, как Орда поступает с теми, кто не платит вовремя дань.

Затем они выкололи ему глаза и подбросили Лева-шу, зная, что он в хороших отношениях с московскими соседями.

Самому Левашу повезло. На его землях остановился  ставший к этому времени тысяцким старый знакомый Сайд, который был здесь с покойным Богадуром и проникся уважением к Левашу. Он сам попросил у Азов-Шаха, в прямом подчинении которого находился, чтобы тот направил его сюда, поскольку он уже знал эти места.

Сайд сразу же нанес Левашу дружеский визит, привез богатые подарки и заверил, что никаких бесчинств или притеснений людям Леваша от его людей не будет, а если кто-то из ордынцев совершит хоть малейший проступок в этом направлении, Сайд лично в присутствии Леваша снесет виновному голову.

Не успело наступить утро, как на берег Угры с московской стороны вышло из лесу войско великого князя Ивана Ивановича с пищалями и разнообразными пушками, от огромных до совсем маленьких.

Поскольку воевода Образец знал о летней дуэли Анницы с Богадуром, а ко всем людям, проявившим военное мастерство, он относился с исключительным уважением, боровский наместник лично нанес ей визит вежливости. Он формально спросил разрешения занять берег Угры на землях, принадлежащих Медведеву, но за пределами поселения Медведевка, на что, разумеется, получил согласие – Анница прекрасно понимала, что воевода мог здесь все занять, ни у кого ни о чем не спрашивая, но догадалась также, что Образца к ней привело любопытство. Он с уважением потрогал большой тисовый лук, пообещал, что его воины не будут докучать хозяевам, и откланялся, заверив, что всегда будет готов оказать семье Медведевых помощь во всем.

Больше всего повезло Картымазовке. Наименее защищенная, она в одночасье стала неприступным фортом. С согласия Василисы Петровны и Петра Картыма-зовых на их подворье остановился сам князь Холм-ский, в результате чего вокруг расположился целый полк охраны, так что ни о каком неожиданном нападении не могло быть и речи.

Напротив брода через Угру, на границе земель Медведева и Картымазова, была выставлена целая пушечная батарея. Впрочем, к вечеру пушки и пищали уже торчали вдоль всего берега.

На следующий день тихие берега реки Угры превратились в кромешный ад.

Татары, пользуясь густыми зарослями, подбирались к берегу и осыпали московских пушкарей градом стрел и матерных слов.

Немедленно вступили в дело пищали и пушки, грохот стоял неимоверный, по обе стороны реки горел сухой лес, едкий пороховой дым смешивался с дымом горящих деревьев и кустарников, закрывая порой небо и солнце, превращая яркий день в тусклые сумерки.

И так теперь было каждый день.

Тяжелее всех это переносила Настенька.

Высокие языки пламени над лесом, означающие гибель дома, который лишь совсем недавно стал ее домом, потрясли Настеньку гораздо больше, чем Анницу, для которой это был дом ее детства.

Настенька рыдала весь день, у нее пропало молоко, а ночью с ней случился странный приступ – ей казалось, что пришли татары и сейчас ее снова похитят.

Анница не отходила от золовки всю ночь.

Утром на смену ей пришел худой, осунувшийся Генрих.

Он попросил разрешения посидеть с «хозяйкой», как он ее почтительно всегда называл. Анница согласилась, потому что уже сутки не спала, да и сама Настенька наконец задремала.

Генрих сел на скамье в углу и тихонько стал наигрывать на своей лютне.

Как только рассвело, грохнула пушка где-то далеко, потом ближе другая, и следом бабахнул целый залп совсем недалеко…

Настенька проснулась.

Генрих поднялся, встал на колени возле ее постели" и, взяв руку Настеньки, осторожно поцеловал.

На его глазах выступили слезы.

– Это я во всем виноват, – сказал он. – Я уговорил

Филиппа начать это дурацкое строительство…

– Нет-нет, Генрих, что ты говоришь, – слабо воз

разила Настенька, – при чем тут это? Татары все рав

но пришли бы… Я знала, я знала, что они придут…

Я знала, что они придут за мной… Пресвятая Матерь

Божья, спаси и сохрани! Я боюсь… Я боюсь, что меня

снова увезут! Генрих, я боюсь!!! – закричала она.

– Ну что ты, хозяюшка моя, успокойся, никто тебя

в обиду не даст – смотри – друзья рядом, войско мо

сковское вокруг стоит – кто же тебя отсюда увезет?!

– Все равно я боюсь… Меня увезут и убьют, я знаю…

Я боюсь, Генрих…

И тогда лив Генрих снял со своей шеи большой круглый медальон из серебра с вытисненным на нем изображением Богородицы с младенцем.

– Это самое дорогое, что у меня есть, – сказал

он. – Моя матушка дала мне это и сказала: здесь вол

шебный эликсир – если ты им смажешься, тебя не

возьмет никакое оружие. Даже само то, что будешь но

сить его на своем теле, защитит тебя от всех бед. Вот

посмотри!

Генрих поднес медальон к глазам Настеньки, и тогда она увидела, что это не просто украшение или образок – это плоская серебряная бутылочка с маленькой серебряной крышечкой. Генрих осторожно открыл эту крышечку и поднес к носу Настеньки. Сильный аромат, вызывающий странное чувство успокоения, опьянения и удовольствия, пахнул на нее.

– Что это? – изумленно прошептала она.

– Это и есть волшебный эликсир. Я только два раза

смазывался им перед самыми страшными сражения

ми – чуть-чуть… Шею и руки. И вот представь – все

вокруг меня падали убитыми, а я не получил ни одной

царапины. Оба раза. И вообще, пока я его ношу, меня

никто никогда не ранил.

– Никогда? – недоверчиво спросила Настенька.

– Ни разу, – заверил Генрих.

Он вложил медальон в ее руки.

– Прошу тебя, прими это в знак моего огромного

почтения к тебе. Вот видишь – ты только вдохнула

аромат волшебного бальзама, и тебе сразу стало спо

койней. Все твои страхи пройдут, как только ты наде

нешь его на шею…

– Правда? – нерешительно спросила Настенька.

– Ручаюсь, – приложил руку к сердцу Генрих.

– Спасибо, – слабо улыбнулась Настенька, прини

мая медальон. – А ничего, что у меня тут крестик?

– Христос и Богородица будут вместе хранить те

бя, – улыбнулся Генрих.

Настенька надела медальон.

– И правда, вроде спокойнее стало, – сказала она

и пожала руку Генриха. – Еще раз спасибо тебе, Ген

рих, ты очень славный.

Генрих растроганно поклонился, галантно поцеловал ручку Настеньки и тихонько вышел.

Настенька глубоко вздохнула и впервые за последние дни крепко уснула, несмотря на грохот пушек.

И ни ей, ни Генриху даже в голову не могло прийти, какие роковые и страшные последствия будет иметь это маленькое событие и как изменит оно судьбу нескольких людей…

Но что такое жизнь и судьба отдельных человеческих личностей перед лицом другого грандиозного события, которое уже началось, уже происходило и которому суждено было изменить жизнь и судьбу целых племен и народов.

Началось величайшее действо, навсегда оставшееся в истории как Стояние на Угре.

Глава первая
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МОСКОВСКИЙ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ

Много было в тот год недобрых предзнаменований, шепотом люди друг другу передавали, где что дивное случилось, – то в Алексине, там, где Орду ждали, в ночь перед появлением татар звездопад был страшный, сыпались, как град, с неба звезды и искрами по земле разлетались, то в Москве колокола той ночью сами по себе звонили, а еще раньше взял вдруг да и упал ни с того ни с сего купол церкви Рождества Богородицы и много старинных и знатных икон сокрушил.

Не к добру все это деялось, бояться стали люди посадские, что вокруг Москвы жили, забирали свое имущество и в Кремль с ним бежали прятаться в ожидании нашествия Ахматова, а некоторые даже поджигали дома свои, как то в обычае было: идет враг – сжигай все посады, забирай все добро свое да припасы съестные и за стены города прячься, готовясь к осаде и штурму…

Шум, гам, крики, щелканье кнутов, ржание коней, очереди и давка у всех кремлевских ворот, отдельные пожары вокруг среди брошенных посадских домов – такую картину увидел великий князь московский Иван Васильевич, подъезжая к Москве со стороны Тарусы.

Там он стоял уже месяц с войском, а когда донесли ему доброхоты, что появились, наконец, татары

на том берегу и ужас как много их – горизонта не видно, дрогнуло сердце государя – не за себя, за державу – а что там деется в Москве? как Патрикеев справляется? вернулось ли посольство от братьев? как супруга и дети? Нет, но надо же о них тоже позаботиться, да и казна, казна-то полная в Кремле – страшно подумать, что случится, коли захватят ордынцы столицу – нет-нет, нельзя этого допустить, ни за что нельзя, но и на авось полагаться не стоит, а ну ж перейдут Оку и на Алексин – а там до Москвы совсем рукой подать… Пресвятая Богородица, помогай!

Иван Васильевич привык к народной любви и громким ее проявлениям, когда появлялся на людях.. Но сейчас с ним не было Патрикеева, который всегда знал, что надо сделать, прежде чем государь явится к народу, каких смутьянов заранее утишить, кому меда бочку выставить и сколько монет выделить людям, которые их в толпу кидать будут.

Впервые за все время своего правления Иван Васильевич появился перед народом, не подготовленным к встрече государя, да еще в столь смутный час, когда царила паника, когда все с минуты на минуту ожидали страшного неприятеля и были уверены, что и великий князь, и сын его, и лучшие воеводы сражаются сейчас там, то ли на Оке, то ли на Угре, с татарскими ордами.

Эту встречу Иван Васильевич запомнил на всю жизнь, и долго еще она снилась ему в страшных снах, когда он кричал так, что прибегала Софья из соседней спальни и успокаивала его, отирая лоб, весь мокрый от холодного пота…

Ивана Васильевича, едущего верхом в воинских доспехах, сопровождала целая свита его приближенных и отряд охраны, двигались они медленно, и народ увидел своего государя еще издали.

Сперва все стали показывать в ту сторону пальцами, переговариваясь о чем-то все громче и возбужденней.

Иван Васильевич подумал было, что сейчас его будут приветствовать, улыбнулся и поднял руку в благосклонном жесте.

И вот тут-то случилось нечто незабываемое.

Общий ропот усиливался, как грохот приближающегося обвала, потом люди начали что-то кричать, размахивали руками, затем кулаками, и до ушей великого князя и его свиты стали доноситься отдельные вполне различимые выкрики:

– Он оставил войско!

– Он бежит! . .

– Он спасается!

– Налоги с нас драл, а татарам не отдавал!

– Разозлил хана, а за Отечество не стоит!

– Трус!

– Позор!

– Долой!

Иван Васильевич растерянно остановился, его тотчас окружили воины охраны, выставив пики вокруг, но народ, собираясь со всех сторон в мгновенно растущую и густеющую толпу, напирал все больше, передние ряды, толкаемые задними, уже вплотную приблизились к охране.

Иван Васильевич побледнел и начал было что-то говорить, но его никто не желал слушать – толпа орала свое и напирала все сильнее.

И вдруг неизвестно почему эта толпа смолкла, затихла, по ней волнами пробежал какой-то шепоток, и она стала расступаться, освобождая кому-то дорогу.

Седой древний старец, согнутый тяжестью прожитых лет, опираясь на посох, шел навстречу кортежу великого князя.

Архиепископ ростовский Вассиан, личный духовник государя, упорно настаивал на том, чтобы Иван Васильевич взял его с собой в поход «для поддержания духа». Великому князю стоило больших трудов уговорить старика, который по возрасту и слабому здоровью не выдержал бы и недели походной жизни, отказаться от этой затеи и остаться в Москве, и вот теперь архиепископ встречал его здесь.

– Остановися, князю! – воскликнул он патетиче

ски. – Неужто и вправду оставил ты войско и бежишь

прятаться за стенами города? Неужто там идет бой, а

ты, уклонившись, хочешь спасти свою жизнь? Смерт

ным ли бояться смерти? Рок неизбежен! Я стар и слаб,

но не убоюся меча татарского, не отвращу лица моего

от его блеска! Так отчего же ты здесь?

Великий князь прикусил до крови губу от досады и нелепости положения.

Толпа молчала, ожидая его слов.

Что ж это делается-то, а? Я – великий государьдолжен покорно стоять перед толпой холопов и оправдываться? Перед кем? Перед теми, которые самибегут, как крысы, побросав свои дома? Ну подождите, псы поганые, дайте срок, покончим с Ордой, я вам такие порядки заведу – на коленях ползать передомной будете, за каждое дерзкое слово головы всем рубить буду, пока страх и уважение к государю и власти державной в кровь вашу и молоко материнскоене вольются на веки вечные!

Великий князь московский Иван Васильевич побледнел еще больше, но, склонив голову с христианской покорностью, отвечал архиепископу:

– Прости меня, отче, однако ты ошибаешься. Ника

кой бой нигде не идет. Татары действительно явились,

но боятся перейти реку, ожидая подкрепления от ко

роля, а до тех пор не тронутся с места. Я же приехал в

свою столицу на несколько дней, ибо того требуют

весьма важные державные дела, о которых мне надо

посоветоваться с матушкой, боярами и духовенством,

после чего немедля вернусь к войску. Уверен, что мой

любезный народ правильно меня понимает и помо

лится за нашу победу.

Погодите, ублюдки, вы у меня еще попляшете! Рабами хуже татарских будете!

– Коли так – добро пожаловать, государь, – по

клонился архиепископ и дал знак толпе.

Угрюмо ворча, «любезный народ» расступился, и в полном молчании великий князь двинулся вперед.

Но вдруг он подумал, что и дальше, на улицах его может ждать подобная встреча, и резко переменил решение.

– Не поедем в Кремль, – скомандовал он свите. —

Остановимся в Красном селе.

Там, в Красном селе, и нашел великого князя Карты-мазов, примчавшийся из Великих Лук.

– От братьев? – спросил его Патрикеев и тут же

провел к государю.

– Вижу по лицу, что ты с хорошими вестями, —

сказал Иван Васильевич. – Они приняли мои предло

жения?

– Да, государь, они послали меня вперед посольст

ва, чтобы поскорее успокоить тебя, заверить в брат

ской любви и сообщить, что они немедля выступают

со всеми своими войсками на Угру – под твое коман

дование! В этом письме все подробности, – Картыма-

зов протянул свернутое в трубку послание братьев.

– Это славно! – радостно воскликнул Иван Ва

сильевич и даже хлопнул в ладоши. – Это замечатель

но! С Ливонией покончено, с братьями мир! Две зада

чи решены! Еще две бы так же решить – и мы на коне!

Картымазов не знал, о каких оставшихся двух задачах идет речь, а в силу своего обычая не интересоваться чужими делами скромно промолчал, ожидая, пока великий князь прочтет послание.

– Очень хорошо! – удовлетворенно сказал вели

кий князь, швырнув прочитанное письмо на стол. —

Ты сам разговаривал с ними?

– Да, государь, я имел честь изложить мнение ря

дового дворянства князьям Углицкому и Волоцкому.

– Молодец! Я помню, что обещал тебе землю. По

годи немного, вот закончим с Ахматом и потом пого

ворим. Братья пишут, что отдают тебя в мое располо

жение, и я воспользуюсь этим. Ты, верно, соскучился

по семье?

– Я нахожусь на службе, государь, – поклонился

Картымазов.

– Ладно-ладно, я дам поручение, которое тебя об

радует. Поезжай на Угру – в твоем имении сейчас ос

тановился князь Даниил Холмский. Он правая рука

моего сына Ивана. Передай, что я жду обоих здесь и

немедленно! Вернешься сюда вместе с ними!

– Хорошо, государь, – поклонился Картымазов, —

я отправлюсь тотчас же.

Он ничем не выдал своей радости или удовлетворения.

Просто пошел выполнять это поручение, как любое другое.

– Необычные, однако, люди живут на этой Угре, —

сказал великий князь Патрикееву, когда Картымазов

вышел.

– Другие там просто не выживают, государь, —

улыбнулся Патрикеев.

…Картымазов с трудом добрался до собственного дома, пройдя десятки проверок. Проезжая мимо брода, на границе с бывшими Березками, он стал свидетелем ожесточенной схватки, происходившей по пояс в воде между группой ордынцев, которые пытались напасть на пушкарей, и охраняющими пушечный наряд московскими воинами.

Силы были на стороне татар, и они, казалось, вот-вот прорвут поредевшую цепочку защитников, как вдруг из лесу вылетел отряд всадников с обнаженными саблями и, с разгону подымая веер брызг, влетел в воду, которая через несколько минут окрасилась в красный цвет – ордынцы были порублены в несколько минут.

Спасенные пушкари ликовали и кричали, размахивая шапками:

– Ура удалому князю Холмскому!

– Который тут Холмский? – спросил Картымазов.

– Да вон он – спаситель наш! – указал пушкарь на

командира отряда, только что одержавшего победу.

Картымазов на берегу встретил отряд, выходящий из воды, и поклонился.

– Князь Даниил! Я с приказом от великого князя!

– Иваныча или Васильича? – весело спросил

Холмский.

– Ивана Васильевича, – показал Картымазов пе

чать на верительной грамоте.

Холмский внимательно осмотрел печать и вернул грамоту.

– И чего государь хочет?

– Государь требует, чтобы ты и великий князь

Иван Иванович тотчас скакали в Москву вместе со

мной.

– Э-э-э, братец, не так быстро! Государь что – не получил нашего донесения? Он что – не знает, что главные силы неприятеля собраны здесь и с минуты на минуту начнут переправу?

– Мне ничего об этом не известно, – сухо ответил Картымазов. – Я лишь выполняю поручение.

– Твое счастье, что великий князь Иван час назад прибыл сюда. Поехали к нему, я без его решения никуда не поеду.

Они развернулись и поскакали по так хорошо известной Федору Лукичу дороге в сторону его дома.

– Это недалеко, – успокоил князь Холмский, – пару верст. Я тут остановился в одной захудалой деревушке – Картымазовкой зовется, а великий князь приехал утром, чтобы самому осмотреть, что делается на берегу. А тут вон вишь, что творится! Атаку за атакой отбиваем! Если бы не пушки мастера Аристотеля – ордынцы давно бы речку перешли! Но нас предупредили заранее об их приходе сюда, и мы успели по всему берегу выставить орудия – вот это был для них подарочек! Они от удивления чуть с коней не попадали! Одно плохо – эти пушки и пищали ломаются, лопаются от перегрева, их все меньше, надо срочно новые подвозить…

Рядом с деревней стояло множество военных шатров, на кострах готовили еду, одним словом, Картыма-зовка превратилась в настоящий военный лагерь.

Во дворе Картымазова, чуть подальше от его дома, в саду стояли три больших голубых щатра, и Холм-ский направился туда.

Как раз в эту минуту Петр Картымазов и Василиса Петровна с корзинами в руках шли им навстречу из леса, что находился прямо за садом.

Увидев Картымазова на коне, как ни в чем не бывало едущего рядом с князем Холмским, живущим здесь уже две недели, они застыли как вкопанные, едва не выронив корзин.

– Отец? – не веря своим глазам, спросил Петр.

– Господи, Федя! – радостно перекрестилась Васи

лиса Петровна.

Картымазов и глазом не моргнул.

– Не видите, я занят, – сказал он. – Освобожусь и

загляну в дом.

На этот раз удивился Холмский.

– Что я слышу? Уж не Картымазов ли ты?

Картымазов не успел ответить.

Из шатра вышел стройный высокий молодой человек с книгой в руках.

Наследному великому князю Ивану Ивановичу, называемому Молодым, для отличия от правящего великого князя – тоже Ивана, было в то время двадцать два года. Он взял от отца высокий рост и стройную фигуру, а от покойной матери – Марии Тверской – нос без горбинки, нежную кожу и голубые глаза. У него было задумчивое серьезное лицо, и книга в руке шла ему, пожалуй, больше, чем сабля на боку и дорогой, украшенный золотом военный наряд.

Князь Холмский, его свита и Картымазов спешились и поклонились.

– Позволь представить тебе хозяина этого имения,

дворянина Картымазова, – сказал великому князю

Холмский. – Он прибыл в качестве гонца от твоего

батюшки к тебе и ко мне. Государь желает, чтобы мы

немедленно ехали к нему в Москву.

Великий князь Иван Иванович внимательно посмотрел на Картымазова, мельком на Холмского и спокойно сказал:

– Войдем в шатер.

В богато убранном шатре он положил книгу на стол, повернулся лицом к Картымазову и сказал:

– Прошу передать батюшке, что мне нельзя сейчас

уехать отсюда. Ждем татар., Они могут перейти Угру в

любое время.

Он повернулся к Холмскому и очень просто, без всякого пафоса, спокойно сказал, словно констатируя бесспорный факт:

– Лучше мне умереть здесь, чем удалиться от войска.

– Я тоже остаюсь, – сказал Холмский.

– Передай батюшке наши извинения. Ты сам все

видел.

Великий князь ласково улыбнулся Картымазову неожиданно светлой улыбкой и добавил:

– Проси батюшку поклониться от меня бабушке —

я ее очень люблю. Теперь ступай.

Выйдя из шатра, Картымазов первым делом направился к своей конюшне. Конюх остолбенел, не веря своим глазам.

– Этого коня накормишь, напоишь, и пусть отды

хает. Через полчаса подашь мне Пегую. Оседланную и

готовую для дальнего пути.

Конюх, наконец, пришел в себя и хотел схватить хозяйскую руку для поцелуя, но Картымазов хлопнул его по плечу и вышел.

В доме он, наконец, ласково обнялся с женой и сыном.

Потом спросил:

– А где мои псы?

– Заперты все на псарне! Где ж еще! Война ведь во круг!

– А, ну да – это правильно, – успокоился Федор Лукич.

Горячий обед ждал на столе.

Жена и сын наперебой рассказывали ему новости и успели сообщить почти обо всем.

Ровно через полчаса конюх доложил, что лошадь подана.

– Ой, – всплеснула руками Василиса Петровна. —

Уже? Феденька, ты хоть по дороге заедь в Медведевку,

повидай внучков и Настеньку – она так обрадуется! '

Картымазов секунду колебался.

– Нет, – сказал он. – Это крюк. Поеду прямо на

Москву. Меня великий князь ждет.

Всю последующую жизнь он жалел об этом решении…

…– Я никуда не поеду! – упрямо заявила Софья Фоминична.

–  Послушай, государыня, – начал раздражаться

Иван Васильевич, – нельзя рисковать! Ты и наши де

ти – самое ценное, что у меня есть! Я уверен, что нам

удастся справиться с Ордой, но ты же сама знаешь —

береженого Бог бережет!

–  Государь, – повысила голос Софья, – я не же

лаю на глазах всего моего народа позорно бежать из

столицы в час опасности! Я византийская принцесса!

Мои предки гибли, но никогда не бегали от врага!

Иван Васильевич наклонился и яростно зашептал ей на ухо:

–* Пойми, наконец, дура, – у нас полная казна! Все, что я привез из Новгорода, и еще кое-что! Кто мы с тобой будем без этого, а? Мало ты нищенствовала в юности – хочешь еще и в старости?!

Софья прекрасно умела держать себя в руках. Несмотря на оскорбление, ее трезвый, холодный, рациональныи ум мгновенно произвел необходимые операции. Аргумент «ты и наши дети» был всего лишь красным словцом и ничего не значил, а вот полная казна – это действительно серьезно. С этим шутить нельзя.

– Хорошо, – покорно сказала она, – я послушная

жена и должна подчиняться мужу. Так меня учили. Я

смиренно сделаю все, как ты хочешь. Ты ведь знаешь, я

всегда делаю все, как ты хочешь. Но если ты еще раз

назовешь меня дурой, я отрежу тебе…

Иван Васильевич крепко поцеловал супругу.

–  Выедешь завтра же, – сказал он, – казну уже

тайно грузят на подводы. Их будет много. Я дам тебе

свой государев полк для охраны. Мне он не нужен, я и •

так с войском. Поедешь в Дмитров, там будут ждать су

да. Погрузите все – и на Белоозеро. Помни, Зоя, те

перь все наше будущее находится не в моих – в твоих

руках! И не только наше – целого княжества!

–  Я еду, – склонилась перед мужем византийская

принцесса, думая совсем о другом.

…Ах, как жаль, что нету тебя воображения, дружок! Выше княжества ничего не видишь… А я вижу некняжество, не королевство – империю! Великую имогущественную, как некогда Рим! И так будет – я одна знаю почему!

Перед отъездом великая княгиня спустилась в подземелье и долго молилась там о спасении Москвы святому апостолу Андрею… -

…Оказалось, что Картымазов разминулся с гонцом, посланным великому князю его сыном.

Когда гонец привез известие, переданное Сафатом, великий князь втайне пожелал, чтобы сын его не послушал и остался с войском в самом опасном месте – там, на Угре, но когда Картымазов привез именно такой ответ, Иван Васильевич в душе странно встревожился.

Вишь, он какой самовольный, оказывается… Тихоня… Читатель… Я всегда знал, что в тихом омуте…

Если он сейчас ослушался, что же будет, когда ему затридцать станет?Приглядывать за ним надо…

И может быть, именно в этот момент зародилось в душе великого князя совсем маленькое, очень скрытое, но какое-то недоброжелательное чувство к своему сыну, которое сыграет впоследствии свою роковую роль.

Однако надо было думать о делах насущных.