Текст книги "Пояс Богородицы"

Автор книги: Роберт Святополк-Мирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава седьмая
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЬ..

Служители тайной веры всегда, старались исполнять постановления своей Высшей Рады точно и при этом артистично, изощряясь в мастерстве плетения интриг и заговоров. Каждый фрагмент постановления исполняла отдельная группа братьев и сестер, выбранная старшими по рангу. Получив непосредственное постановление Рады, он сам решал, кто из находящихся под его опекой младших братьев и сестер больше подходит для выполнения того или другого фрагмента задания. Как правило, это старший дробил основное задание на маленькие действия, которые впоследствии совершал тот или иной исполнитель, зачастую совершенно не зная о том, зачем эти действия нужны и к чему приведут. Это гарантировало глубокую тайну исполнения, так что, даже в совершенно невероятном случае (каких до сих пор еще никогда не было), если, допустим, какой-то единичный исполнитель был бы кем-то схвачен, пытан жестоко и даже выложил бы все, что знал, – по его сведениям совершенно невозможно было бы понять всего замысла проводимой операции. Исполнитель фрагмента не знал также обычно, кто еще, кроме него, в ней участвует и каково количество участников. Раньше, если в процессе исполнения какого-то дела встречались братья или сестры тайной веры, они могли узнать друг друга по перстням или крестам с особым узором. После того как в прошлом году все опознавательные знаки были отменены и строго запрещены, часто случалось, что братья или сестры, даже общаясь, в процессе исполнения своего задания не знали, что они принадлежат к тайной вере.

Так было и на этот раз.

Когда некая сестра восьмой заповеди, живущая в Вильно и близкая ко двору, получила для исполнения первый фрагмент решения Рады: «Довести в соответствующем обрамлении до сведения короля Казимира документ, предоставленный братом Степаном Ярым», она прежде всего обратила внимание на подчеркнутые слова «в соответствующем обрамлении».

Это означало, что документ не просто должен быть подброшен в королевскую канцелярию неизвестно как и неизвестно кем, нет – он должен попасть туда из очень убедительных источников путями, не вызывающими ни малейших сомнений.

Имея в своем распоряжении достаточное количество братьев и сестер младших рангов, она в течение первого же дня разработала детальный план и распределила роли.

Она справедливо решила, что доверие короля к документу будет зависеть в большей мере от того, кто этот документ доставит.

Наилучшим поставщиком был бы маршалок двор-ный гетман Ходкевич, в чьи прямые обязанности входит забота о безопасности короля.

В свою очередь Ходкевич должен получить документ из заслуживающего его полного доверия источника.

Но и это не все. Он непременно захочет все проверить и всех опросить. Все, даже случайные, непричастные к Братству свидетели должны показать только то, что нужно для успешного выполнения задания.

Поскольку в решении Рады стояли слова: «Да будет все, что постановлено выше, исполнено немедленно», – вышеупомянутая сестра восьмой заповеди в тот же день сообщила всем исполнителям по отдельности их задачи, и уже вечером того же дня исполнение первого пункта решения Рады началось.

Выглядело все так.

В некоем кабачке, пользующемся дурной славой и расположенном невдалеке от дома, где жил один из тайных агентов гетмана Ходкевича, произошли следующие события.

Молодой человек приятной наружности (брат первой заповеди), как бы чем-то удрученный, вошел вечером и, потребовав вина, задумчиво начал его пить, небрежно бросив рядом на скамью свою седельную сумку.

Толстая и вороватая кабатчица (просто кабатчица, не имеющая отношения к тайному Братству), подавая молодому человеку вино, немедленно обнаружила, что в полуоткрытой сумке видны золотые монеты и какая-то свернутая в трубку грамота.

Кабатчица тотчас шепнула об этом вору (настоящему, не имеющему отношения к Братству), который частенько здесь обитал (и это было одной из причин, почему сестра восьмой заповеди выбрала именно этот кабачок).

Вор, опытный профессионал, вытащил из сумки золотые монеты и грамоту, после чего молодой человек, по-прежнему как бы чем-то очень озабоченный, схватил свою сумку, вышел, вскочил на коня и ускакал, выполнив, таким образом, первую часть своего задания и не имея понятия, что произойдет дальше.

В углу кабачка двое подвыпивших дворян (брат второй и брат третьей заповедей, каждый из которых не знал о принадлежности другого к Братству и лишь точно выполнял порученные ему действия) шумно играли в кости.

Не очень грамотный вор (жмудин1 ) вместе с кабатчицей (полькой), призвав на помощь кабатчика (русина), пытались разобрать, что написано в украденной бумаге, чтобы как-то определить ее возможную стоимость.

1 Жмудь – русское и польское названия племени жямайтов.

В это время один из дворян-игроков подошел к стойке заказать вина и, увидев грамоту, предложил за нее вору один золотой. Вор начал торговаться, сошлись на двух, и дворянин вернулся к своему партнеру, предложив в качестве ставки размером в пять золотых только что купленную грамоту.

Дворяне еще некоторое время играли, потом между ними вспыхнула ссора, они схватили друг друга за грудки, все присутствующие бросились их разнимать, пьяные дворяне стали вызывать друг друга на поединок и выбежали во двор, где только что выпал первый снег. Все обитатели кабачка последовали за ними, чтобы посмотреть, кто кого победит, но холод, по-видимому, остудил пыл дворян, один из них извинился, другой извинения принял, они сели на своих коней и разъехались в разные стороны, к огромному разочарованию публики.

Когда все вернулись в кабачок, обнаружилось, что в суете драки один из игроков обронил украденную вором грамоту, и она снова вернулась в руки кабатчицы, нашедшей ее под столом. Но на этот раз и вор, и кабатчица, и ее муж осознавали, что этот трудночитаемый для них документ стоит не меньше пяти золотых, а может, и больше.

Вор предложил продать его какому-нибудь грамотею, а деньги поделить поровну, но никто не знал кому.

И тут, потребовав себе долю, в разговор вмешалась девица легкого поведения (сестра первой заповеди), которая сообщила, что один из ее клиентов, живущий поблизости, служит самому гетману Ходкевичу, очень богат, и она гарантирует, что тот даст за эту паршивую бумажку пять золотых, из которых два пойдут ей и по одному – остальным заинтересованным лицам – вору, кабатчице и кабатчику.

Те поворчали, но согласились, и девица отправилась.

Тут прискакал озабоченный молодой человек и стал спрашивать, не оставил ли он здесь где-нибудь важную бумагу.

Разумеется, никто никакой бумаги не видел.

Молодой человек заявил, что из-за потери этой бумаги он наверняка лишится головы и теперь ему остается только бежать куда-нибудь на край света. С этими словами он выбежал и снова умчался верхом, выполнив, таким образом, вторую часть своей миссии.

Еще через четверть часа вернулась сияющая девица, раздала всем по золотому и отправилась домой.

В полночь в кабачок пришел человек гетмана Ход-кевича и подробнейшим образом расспросил все, что было кому известно об этой бумаге.

Показания ему давали все присутствующие, и в этот момент в кабачке не было ни одного члена тайного Братства.

Человек Ходкевича счел все полученные им сведения абсолютно правдоподобными и уже в два часа ночи доложил обо всем лично гетману.

В пять часов утра в кабачок явилась целая группа знатных особ, которых никто здесь никогда не видывал.

Гетман Ходкевич лично допросил вора, кабатчика, кабатчицу и нескольких едва протрезвевших пьяниц, которые были свидетелями происшедших вечером событий.

К этому времени гетман велел провести сравнение почерков в бумаге с почерками документов, хранящихся в канцелярии, и уже получил точный и недвусмысленный ответ – бумага из кабачка написана рукой князя Михаила Олельковича.

Ему уже было известно также, что князья Вельский, Ольшанский и Олелькович все вместе находятся в Кобрине и готовятся к свадьбе, на которую приглашен король.

Ему стало известно, что в Копыле, Ольшанах и в замке Горваль сосредоточены большие военные силы.

Ходкевич, конечно же, не забыл прошлогодних событий, когда родной брат Федора князь Семен Бельский доносил о заговоре с целью убийства короля на охоте и передачи короны Олельковичу.

В десять часов утра, на следующий день после вынесения Радой тайного Братства своего решения, мар-шалок дворный гетман Ходкевич уже находился в Троцком замке и просил срочной аудиенции короля по делу чрезвычайной державной важности.

У него не было ни малейших сомнений в том, что заговор князей вступил в последнюю стадию, жизни короля угрожает смертельная опасность, а Великое Литовское княжество стоит на краю гибели…

Король принял его немедленно.

…– Ваше величество, – тихо сказал королю первый канцлер, воевода виленский, пан Олехно Судимонто-вич, – позвольте напомнить, что сегодня истекает последний срок, данный вами посланцу хана Ахмата. Он ждет и очень нервничает.

– Я непременно приму его сегодня, но позже.

Король подумал немного и спросил:

– Пан маршалок, пан староста, каково ваше мне

ние по поводу вчерашнего посольства от господаря

молдавского короля Стефана?

Воевода Троцкий, маршалок земский пан Богдан Андреевич и староста земли жмудской пан Ян Кезгай-лович переглянулись.

– Ваше величество, – осторожно начал марша

лок, – мне кажется, что его сообщение о готовящемся

нападении турок на наши южные земли, мягко говоря,

не соответствует действительности. Всего два месяца

назад на наши южные окраинные земли напала банда

крымского хана Менгли-Гирея…

– Менгли-Гирей напал на нас по наущению Москвы! – перебил король.

– Совершенно верно, ваше величество, но мы не можем забывать о том, что Менгли-Гирей является пленником Стамбула и без разрешения султана он никогда бы не предпринял такого похода. Мне представляется мало правдоподобным, чтобы после Менгли-Гирея туда пришло еще и турецкое войско. Это лишено смысла.

– Позвольте мне добавить несколько слов, ваше ве

личество, – вмешался Ян Кезгайлович и, после того

как король благосклонно кивнул, продолжал: – Я об

судил предостережение господаря Стефана с несколь

кими членами Литовской Рады, и мы все пришли к

единому мнению. Из неофициальных источников нам

известно, что Стефан готовится выдать свою дочь Еле

ну за сына Ивана московского. Супруга господаря Сте

фана – родная сестра хорошо известного вам князя

слуцкого Михаила Олельковича. Все они горячо сим

патизируют Москве. Мы думаем, ваше величество, что

это предупреждение сделано либо по прямой просьбе

Ивана московского, либо из желания ему услужить.

Оно показывает страх Москвы перед Ахматом и на

правлено лишь на то, чтобы вы, ваше величество, не

послали наши войска на помощь ордынцам.

Король глубоко вздохнул и посмотрел в высокое стрельчатое окно замка. Он увидел лишь по-зимнему голые верхушки деревьев и стаю черных воронов над ними.

…Нет, если Литва выйдет из унии с Польшей, онане продержится самостоятельно и пятидесятилет. Уже который раз я сталкиваюсь с этим странным образом мышления литовских вельмож. Получив сигнал об опасности, они думают не о том, как отэтой опасности защититься, а о том, что сигналнаверняка не верен, а потому и беспокоиться нечего… Какое гибельное заблуждение… Как дорого ономожет обойтись литовцам…

— Господин воевода! Господин староста! – сказал

король. – Ваши предположения могут оказаться вер

ными. Но это всего лишь предположения. А если они

окажутся неверными и турецкие войска внезапно на

падут на нас, что будет тогда? Даже если предупрежде

ние об опасности, от кого бы оно ни исходило, кажет

ся абсурдным – нельзя его игнорировать! И мы должны держать наготове войска на юге. Кстати, как идет отражение татар Менгли-Гирея?

– Нам удалось остановить их в районе Чернигова.

Наши войска постепенно оттесняют их на юг, – доло

жил пан Богдан Андреевич.

– Ваше величество, – вмешался канцлер, – при

был маршалок дворный пан гетман Ходкевич. Он про

сит срочной аудиенции по важному государственному

делу. Я сказал, что вы примете его вслед за послом ха

на Ахмата, но он настаивает на первенстве.

– Должно быть, у него есть основания. Благодарю,

господа, все свободны. Пригласите Ходкевича.

Маршалок доложил королю обо всем, что ему удалось выяснить.

Король внимательно прочел жалованную грамоту, подписанную Олельковичем, и спросил:

– А этот Степан Ярый? Его нашли?

– Нет, ваше величество. Но я распорядился послать

гонцов на все пограничные посты и заставы с подроб

ным описанием его внешности, которое получил от

очевидцев в кабачке.

– Вы уверены, что это не какая-нибудь пьяная шут

ка Олельковича?

– Увы, ваше величество, все свидетельствует о том,

что мы имеем дело с настолько хорошо подготовлен

ным заговором, что его участники не сомневаются в

успехе. А это может означать только одно: православ

ные князья дерзнули посягнуть на вашу жизнь.

Король прошелся по тронному залу в глубокой задумчивости.

– Это серьезная угроза, – сказал он. – Но дело не

в моей жизни. Я не боюсь умереть. Риск отторжения

почти половины княжества в пользу Москвы слишком

велик, чтобы пренебрегать этим. Собранное для помо

щи Ахмату войско нельзя отпускать. Мы не знаем, как

далеко протянулись нити заговора. Быть может, нас

ждет многолетняя усобица…

Король приоткрыл дверь и сказал стражнику:

– Пана канцлера ко мне.

Первый канцлер и воевода виленский вошел.

– Передайте посланцу хана Ахмата, что я не могу

его принять. Пусть он отправляется к хану с извести

ем, что обстоятельства не позволяют мне в настоящую

минуту оказать ему военную помощь против Москвы.

– Ваше величество, – побледнел канцлер, – по

звольте заметить, что это очень опасное решение. Раз

гневанный хан может бросить свои войска на нашу

землю! >

– Неожиданно открывшиеся обстоятельства не ос

тавляют мне выбора, – сурово сказал король. —

Из двух зол я должен выбирать меньшее. Исполняйте.

– Слушаюсь, ваше величество, вам, разумеется, вид

нее, как надлежит поступать на благо княжества.

Канцлер подчеркнуто низко поклонился и вышел.

– Ваше величество,– сказал Ходкевич, – я пола

гаю, вам следует отменить поездку в Кобрин. Это, не

сомненно, ловушка.

– Тем более, маршалок, нельзя ничего отменять,

иначе они догадаются. Мы должны нанести внезапный

удар, застать их врасплох и схватить всех заговорщи

ков одновременно. И я знаю, как мы это сделаем.

Ты предоставил в мое распоряжение своего офицера.

Я присмотрелся к нему и нашел его способным моло

дым человеком.

– Вы совершенно правы, ваше величество. Он пре

красно зарекомендовал себя на службе вашему величе

ству, не раз выполняя мои поручения, которые порой

были весьма трудными и опасными.

– Вот и отлично! – воскликнул король. – Мы да

дим ему все необходимые средства и поручим схватить

заговорщиков! – Король потянул за шелковый шнур, и

в тронный зал тотчас вошел помощник канцлера.

– Немедленно разыщите и пригласите ко мне офицера для особых поручений при маршалке дворном князя Андрея Святополка-Мирского!

Глава восьмая
ПОЯС БОГОРОДИЦЫ

Зима в тот год пришла рано и была неслыханно лютой.

Восьмого октября утром в стан хана Ахмата приплелись двое голодных, обессилевших, замерзших путника в жалких лохмотьях – старик и девушка.

Страшная весть, которую они принесли, прокатилась горестной волной по всему тридцативерстному пространству правого берега Угры, который занимало ордынское войско.

Чулпан и старика привели к Ахмату, и старый хан выслушал их леденящий душу рассказ о разорении родного Сарай-Берке и гибели всех его обитателей.

Хан Ахмат был мужественным воином. Он многое повидал в своей жизни. Он умел держать себя в руках. Он слушал молча, и, лишь когда Чулпан, измученная страданиями и долгим переходом, едва шевеля губами, без всяких эмоций, рассказала отцу, что сталось с его женами и детьми, одна-единственная слеза выкатилась из ханского ока и стекла по сухой, задубелой от степных ветров морщинистой коже его неподвижного, бесстрастного лица.

Ахмат нежно обнял Чулпан, велел; поставить для

нее отдельный шатер рядом со своим, а старику уже

нельзя было ничем помочь. «

Казалось, все его последние силы, вся его воля и выдержка были направлены лишь на одно – дойти и донести ужасную весть, спасти и защитить ханскую дочь, не дать ей замерзнуть или умереть от голода и отчаяния; и когда это последнее и, быть может, самое важное дело его жизни было исполнено, жизненные силы разом покинули его.

В ту минуту, когда Чулпан закончила свой рассказ, последний житель Сарай-Берке, неизвестный старик, чье имя даже не успели спросить, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и сердце его остановилось.

Хан удалился в свой шатер, попросил оставить его одного и находился там до полудня.

Никто никогда не узнает, о чем размышлял он в те минуты, ощущал ли он могучее дыхание Истории и Времени, осознавал ли, что приближается решающий миг Великой Золотой Орды, или, быть может, его разум был занят более мелкими, сиюминутными заботами: что теперь делать, как быть, какое принять решение…

А может, он просто думал о том, не совершил ли роковой ошибки, затеяв весь этот поход, О том, что толкнуло его прийти именно сюда, на Угру, куда никогда до того не ходили ордынские войска, не повлияло ли его личное, человеческое маленькое чувство на историческую судьбу всего этого похода… А может быть, он прагматически размышлял, не сделал ли он ошибки, отправив на днях обратно московское посольство во главе с боярином Иваном Товарковым, и даров не взял, а еще при этом его воевода ордынский Тимур, тоже не приняв даров, потребовал, чтобы Иван московский у стремени ханского прощения просил… Может, надо было мягче, миром, а то ведь нет до сих пор гонца, посланного к Казимиру, и не видно войск королевских на подходе. А тут зима ранняя начинается, а запасы кончаются, конницу кормить вовсе нечем… Надо что-то предпринимать, надо что-то делать… Но огонь гнева и горя горел где-то там, глубоко, и мешал думать, нашептывая только одно: надо отомстить, надо отомстить, надо отомстить им всем за Сарай-Берке… Надо непременно отомстить…

А что, возможно, это простое и естественное чувство было именно тем, которое окончательно повлияло на решение хана?

Старый хан Ахмат вышел из своего шатра постаревшим еще на пять лет, собрал всех своих воевод и сурово отдал приказ начать наступление по всему фронту, во что бы то ни стало перейти Угру и закрепиться на том берегу.

Однако всем, кто знает военное дело, хорошо известно – приказы легче отдаются, чем выполняются.

Дни с восьмого по одиннадцатое октября стали кульминационным и решающим моментом всего Великого Стояния на реке Угре… .

…Но за то время, пока длилось это странное противостояние на разных берегах, московиты успели очень хорошо подготовиться к обороне.

Не было ни одного брода, ни одной переправы, ни одного места, где могла бы пересечь реку ордынская конница, потому что каждое такое место ощетинилось десятками пушек и пищалей, а лихих наездников, уклонившихся от,ядер, встречала плотная стена лучников, затем пехота с пиками и, наконец, дворянская конница.

К началу октября Иван Васильевич серьезно забеспокоился. Сторонники умеренности, его любимые советники бояре Мамон и Ощера настоятельно рекомендовали ему попытаться задобрить Ахмата, мол, а вдруг удастся расплатиться с ним через Угру малыми деньгами, а там, глядишь, Бог даст, лучшие времена настанут и как-нибудь все обойдется, а для начала надобно бы послов к хану отправить с дарами хорошими.

Неизвестно, что случилось бы, если б была под боком великого князя супруга его, гордая византийка; вернее, известно – никогда не согласилась бы она на такое, – да не было ее.

Далеко на Белоозере сидела она с казной великой да двором своим – даже лицедея любимого, горбуна немого, и то прихватила.

И вот в ее Отсутствие послабление вышло у Ивана Васильевича – дрогнул он слегка духом да и послал боярина Ивана Товаркова с целым обозом даров весьма цецных не только для хана самого, но и для ближайших воевод его.

Однако промах тут получился – не взял хан никаких даров, говорить ни о чем не желал —. требовал дани огромной за девять уже лет, а не за шесть, как раньше говорилось, а воеводы его и вовсе обнаглели: тоже даров не взяли, а Товаркову велели передать, чтоб сам великий князь лично к ним через Угру прибыл да у стремени ханского покорно прощения просил – в общем, ничего хорошего из посольства этого не вышло, только лишний стыд да срам, хоть и невидимый снаружи, да на душе все равно горько…

А потом были четыре дня напряженного противоборства, четыре самых горячих дня, но и они ничего не изменили.

Не удалось ордынцам пересечь Угру, и оставили они на четвертый день эти попытки – передых надо было войскам дать, не знали они, что и московские силы все на исходе совсем уже были – каждый день Богородице молились стократно, и помогли молитвы эти – снова настало прежнее затишье – разошлись по разным берегам противоборствующие полки.

Стояние на Угре вступило в последнюю фазу.

26 октября ударил лютый мороз, и Угра остановилась.

Конечно, не сразу коннице на лед тонкий ступать можно было, но теперь уже ничего не мешало ордынцам, подождав, пока лед окрепнет, в любом месте разрезать пресловутый Пояс Богородицы и начать наступление на Москву – не было таких сил у противника, чтобы весь берег Угры пушками да пехотой покрыть…

Не получая никаких известий из Литвы и опасаясь, что с минуты на минуту может подойти к Ахмату литовская подмога – морозы-то лютые, а лед все крепче, – Иван Васильевич, посовещавшись с братьями и воеводами, отдал приказ о скрытом тайном отступлении всех московских войск одновременно в тыл до Кременца, а затем и далее до Боровска, чтобы в случае наступления татар держать оборону там.

В ночь на 11 ноября незаметно и бесшумно все московские полки покинули свои позиции.

Когда 12 ноября взошло солнце, весь левый берег Угры был совершенно пуст…

…Четырехдневные попытки пересечь Угру измотали ордынское войско и нервы хана Ахмата.

Сафат видел, как хан на его глазах стареет, становится немощным и дряхлым по мере неудач, которые стали преследовать его с той злополучной минуты, когда… одним словом, с той самой злополучной минуты…

Но это был еще не конец.

Когда река стала и можно было, дождавшись крепкого льда, начать, наконец, долгожданное наступление, пришла самая скверная весть.

Вернулся от короля Казимира ханский посланец и сообщил, что литовское войско не придет на помощь хану.

Это был серьезньш удар.

Хан очень рассчитывал на литовцев.

Татарская степная конница не привыкла пересекать множество ручьев и болот, не привыкла воевать в густых лесах и зарослях, где ни из лука не выстрелишь, ни аркан не бросишь, а вокруг невидимые вражеские засады.

Хан рассчитывал, что привычное к этому климату и знающее местные военные обычаи литовское войско, пусть даже небольшое, станет передовым отрядом, расчищающим путь, а уж следом за ним пойдут ударные ордынские полки.

Прчти две недели длились напряженные военные советы. Одни воеводы настаивали на немедленном наступлении, утверждая, что московское войско ослабело и достаточно одного крепкого удара, чтобы оно пало. Другие требовали немедленного возвращения в степи, в более теплый климат, говорили о нехватке продовольствия и лошадиных кормов, указывали на лютые морозы, третьи и вовсе предлагали немедля опустошить, пожечь и ограбить вместо московских все близлежащие литовские земли в отместку за подлую измену неверного союзника.

Но все прекрасно понимали, что все это – досужие разговоры, а настоящее и непререкаемое решение примет только сам хан.

Но Ахмат впал в какое-то странное оцепенение, и Сафату порой даже казалось, что старика охватило чувство бесконечной усталости и безразличия ко всему.

Он даже перестал ежедневно встречаться, как раньше, с Азов-Шахом и только иногда приходил в шатер Чулпан, обнимал дочь за плечо, и так они сидели молча, ни о чем не разговаривая, час или два. Потом он вставал и возвращался в свой шатер, чтобы выслушать доклад Тимура о том, что сегодня говорили воеводы на очередном военном совете.

И вдруг на рассвете 12 ноября по всему лагерю пронесся ропот изумления – московское войско исчезло с противоположного берега.

Немедленно послали пеших и конных разведчиков во всех направлениях.

Они беспрепятственно пересекли Угру, удалились вглубь на десять верст и не обнаружили ничего, кроме вытоптанного отступающим московским войском безлюдного берега.

Это было странно, бессмысленно и нелепо.

И тогда Ахмат решил, что это ловушка.

Они хотят заманить его войско в глубь лесной заснеженной, морозной территории и там нападут внезапно со всех сторон и…

Они только и ждут, чтобы он перешел Угру.

Они оставили ему чистый берег и ждут, притаившись.

В полдень, когда все разведчики вернулись, не увидев ни одного московского воина, хан Ахмат отдал приказ немедленно сниматься и с максимальной скоростью отступать на юг.

Сафат понял, что близится его час.

..Даже смерть отца Анница не пережила так тяжело, как ужасную гибель Настеньки.

Все произошло настолько внезапно, неожиданно и бесповоротно, что никто ничего не успел предпринять.

Прошло не более четверти часа с тех пор, как возок с Настенькой, сопровождаемый охраной и скачущим рядом Генрихом, отъехал от ворот Медведевки. Нагнать его верхом было делом еще получаса, и Анница в сопровождении вооруженных Ивашки и Гаврилки Неверовых была уверена, что они вот-вот догонят по-эозку воеводы Образца,

Но прошло полчаса, и они ее не догнали, и тогда Ивашко, глянув на дорогу, вдруг крикнул:

– Анна Алексеевна, возок тут не проезжал, он где-то свернул, надо возвращаться.

Конечно, если бы не было войны и ежедневных передвижений огромного количества людей и повозок по всем дорогам и даже лесным тропам, Ивашко гораздо раньше заметил бы отсутствие колеи повозки, но дорога была настолько изрыта копытами и изъезжена повозками, что трудно было сразу сориентироваться, да и подозрений никаких ни у кого не было.

Они вернулись назад, нашли поворот, свернули вниз в заросли и тут наткнулись на бесчувственное окровавленное тело Генриха.

Анница все поняла сразу, и ее сердце остановилось.

Братья-близнецы тоже поняли.

– Анна Алексеевна, – шепотом сказал Ивашко, —

немедленно едем домой, они могут узнать, что это не

вы, и вернуться в любой момент.

Но Анница, не слушая его, рванулась вперед. Ивашко и Гаврилко догнали ее и, стащив с лошади, крепко схватили за руки.

– Анна Алексеевна, – сказал Ивашко, – Василий

Иванович так бы не делал. Он бы вернулся, пригото

вился как следует и нанес бы такой же тайный и вне

запный ответный удар. ,

– Да, ты прав, – прошептала Анница. – Отпустите

меня – возвращаемся. Захватите Генриха.

Они быстро вернулись.

Генрих пришел в сознание, после того как им занялась Надежда, но не мог ничего толком рассказать – да он и не видел, что произошло. Должно быть, его тело просто оттащили с дороги, где он упал,4 и бросили в кусты, чтобы не бросался сразу в глаза.

На место происшествия немедленно отправились следопыт Яков Зубин и его ученик Алеша Кудрин.

Они все осмотрели, нашли колеса, трупы лошадей, изучили следы и, вернувшись через два часа, рассказали обо всем, что видели, довольно точно восстановив картину происшедшего.

Начинало темнеть.

– Эх-ма, – с досадой сказал Гридя Козлов, – а я

ведь видал таких татар – ну точь-в-точь наши – ни

чем не отличишь… Полукровки они… Да поди ж ты, уз

най…

– Кто мог догадаться? – оправдательно сказал

Клим. – Мы же все проверили – и грамота в полном

порядке – настоящая… Должно, убили кого и забрали…

Анница молчала, погрузившись в глубокое раздумье.

– У меня есть план, – сказала она,.– но надо посо

ветоваться с Левашом. Мне нужна будет его помощь.

Клим, пошли за ним кого-нибудь – пусть немедля

приедет. Алеша, готовься – ночью пойдешь на тот бе

рег. И для тебя, Яков, у меня будет задание.

 Но никаким планам не суждено было сбыться, потому что к тому времени, как они рождались, Настенька уже была мертва.

Распоряжение хана было выполнено немедленно, и еще прежде, чем наступила темнота, тело Настеньки доставили в Синий Лог для передачи в Медведевку.

По приказу хана доставившие тело люди подробно рассказали, как все произошло.

Леваша трудно было чем-нибудь удивить, он и не такое видел, но тут даже его сердце дрогнуло. Он лишь сжал зубы, чтобы ничем себя не выдать, когда понял, что татары так и не узнали, что это не Анница. Им же самим казалось, что такая женщина, как славная луч-ница Анница, победившая самого Богадура, как раз и должна была так поступить, чтобы спасти свою честь. Они поклонились Левашу и просили передать семье покойной, что слава о ней и ее героическом поступке будет всегда жить в Орде.

Они еще не знали, что самой Орде осталось недолго жить…

Когда татары ушли, бывшая жена Кожуха Кроткого, а ныне жена Леваша Ядвига, увидев голову Настеньки, отделенную от туловища, упала в обморок

Леваш отнес жену в ее покой, потом позвал людей и велел принести лучший гроб – благо их у Леваша, всегда готового к боям и схваткам, было заготовлено несколько десятков.

Помолившись, он сам уложил тело Настеньки в гроб, аккуратно приложил голову и перевязал рану на шее белым платком.

Разумеется, это была только временная мера, чтобы не происходило того, что произошло с его женой, пока тело покойной не будет доставлено в Медведевку или Картымазовку. Леваш знал, что все необходимые процедуры, предшествующие погребению, будут проделаны там.

Он перевез гроб на пароме, когда уже стемнело, и тут же встретился ему Кузя-Ефремов, посланный за ним Анницей.

Они одолжили в монастыре телегу и привезли гроб в Медведевку.

Леваш запретил Кузе ехать вперед, как тот хотел.

– Я сам скажу Аннице, – заявил он!

Анница, увидев Леваша, входящего в ворота, бросилась ему навстречу.

Он вдруг крепко взял ее за плечи и, глядя прямо в глаза, сказал:

– У нас у всех горе. Настасьи Бартеневой больше

нет на свете. Я привез ее тело. Мужайся и помни, что

твоя жизнь вся впереди.

И какая-то внутренняя сила бесстрашного воина и мужественного человека, притом весельчака и пьяницы, вдруг передалась Аннице.

– Это я должна была быть на ее месте, – только и

прошептала она. – Это мое тело ты привез…

– Такова была воля Божья, – сказал Леваш. —

Не нам судить…

…Настеньку схоронили, вернулся Картымазов, ежедневные военные хлопоты постепенно приглушили горе, особенно тяжелыми были дни с восьмого по одиннадцатое октября, когда стрельба и атаки не прекращались трое суток подряд.

Потом наступило затишье,– ударили морозы, и Угра стала покрываться льдом.

Князь Холмский и его штаб еще раньше покинули Картымазовку, и никто не предупредил жителей окрестных поселений, что московские войска отступят.