Текст книги "Эрос за китайской стеной"

Автор книги: Роберт ван Гулик

Соавторы: Ли Юй,Джозеф Нидэм,Ч. Хьюмана,Сунлин Пу,Кристофер Скиппер,Артем Кобзев,Мэнчу Лин,Дмитрий Воскресенский,Мэнлун Фэн,Ольга Городецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

– А вам какие, матушка Пятая? – спросил Цзинцзи.

– У меня денег нет, – отвечала Цзиньлянь. – Мне и пары хватит. Один бледно-кремовый, крапленный золотом, с тесьмой.

– Вы же не старуха! – перебил ее Цзинцзи. – К чему вам белый?

– А тебе какое дело? – возразила Цзиньлянь. – Может, на случай траура припасаю.

– А еще какой?

– А другой – нежно-лиловый, из сычуаньского сатина, крапленный золотом и отделанный бирюзой. На узорном поле чтобы были изображены слитые сердца, орнамент из сцепленных квадратиков и союз любящих, а по кромке с обеих сторон чтобы зависали жемчужины и восемь драгоценностей.

– Вот это да! – воскликнул Цзинцзи. – Вы, матушка, как торговец тыквенными семечками. Все продал, корзину открыл да как чихнет – сразу всех шелухой обсыпет.

– Что тебе, жить надоело? – заругалась Цзиньлянь. – Кто платит, тот и товар по душе выбирает. Кому что нравится. И не тебе разбирать!

Ли Пинъэр достала из узелка слиток серебра и подала Цзинцзи.

– Отсюда и за матушку Пятую возьмешь, – сказала она.

Цзиньлянь покачала головой.

– Нет, нет, я сама дам, – сказала она.

– Да не все ли равно, сестрица? – говорила Пинъэр. – Зятюшка заодно покупать будет.

– Этого слитка на все ваши платки хватит и еще останется, – сказал Цзинцзи и прикинул серебро на безмене.

Потянуло лян и девять цяней.

– А останется, жене купишь, – сказала Пинъэр.

Падчерица поблагодарила ее поклоном.

– Раз матушка Шестая и тебе покупает, – обратилась к падчерице Цзиньлянь, – вытаскивай свои три цяня. И давайте-ка с мужем тяните жребий: кому угощать, посмотрим. А не хватит денег, матушку Шестую попросите добавить немножко. Завтра, как батюшка уйдет, купите утку, белого вина… и попируем.

– Давай серебро, раз матушка велит, – сказал жене Цзинцзи.

Она протянула серебро Цзиньлянь, а та передала его Пинъэр. Достали карты, и муж с женой начали игру. Цзиньлянь подсказывала падчерице, и та выиграла у мужа три партии.

Послышался стук в дверь. Прибыл Симэнь. Цзиньлянь и Пинъэр поспешили к себе, а Цзинцзи вышел навстречу хозяину.

– Сюй Четвертый обещал послезавтра вернуть двести пятьдесят лянов, докладывал Цзинцзи, – а остальные в следующем месяце.

Симэнь был пьян и, выругавшись, направился к Цзиньлянь.

Да,

 
Когда милого всем сердцем ждешь,
Никакие пересуды тебя не испугают.
 

Если хотите /знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Ин Боцзюэ подсмеивается в гроте над юною красоткой.

Пань Цзиньлянь рассматривает в саду грибы.

 
Дождем омыло яблони во дворике,
Резвятся бабочки над тропкою в безветренной тиши.
Прелестью манят гвоздики, букеты их кругом,
Нежно шелестят листочки задремавших ив,
Из свежих персиков напиток тонок, розоват.
Озябших трав густеет зелень.
Под пологом жемчужным тишина.
Ласточка в гнездо вернулась.
Заплакал козодой, и весенняя тоска охватила.
 

Итак, Симэнь Цин пировал у Ся Лунси, когда от цензора Суна принесли подарки. Это польстило Симэню, а Ся Лунси проникся к сослуживцу еще большим уважением. Он запер дверь и неустанно потчевал гостя вплоть до второй ночной стражи.

Цзиньлянь давно сняла головные украшения и распустила напомаженные волосы, а Чуньмэй наказала стелить чистую постель и прохладную циновку. После омовения ароматной водой Цзиньлянь стала поджидать мужа. Он вернулся навеселе. Пока она помогала ему раздеться, Чуньмэй заваривала чай.

Симэнь лег. Рядом с ним на краю кровати сидела, понурив голову, обнаженная Цзиньлянь. Его взор привлекли ее белые пышные бедра, забинтованные ножки размером всего в три вершка, не больше, обутые в ярко-красные ночные туфельки без каблуков. У Симэня вспыхнуло желание; веник, вздыбившись, радостно подскочил.

– Давай узелок! – сказал Симэнь.

Цзиньлянь достала из-под постели заветный узелок и протянула ему. Приладив пару подпруг, Симэнь заключил Цзиньлянь в свои объятия.

– Дорогая! – шептал он. – Дашь мне сегодня поиграть с цветком с заднего дворика, а?

– Вот бесстыдник! – поглядев на него, заругалась Цзиньлянь. – Что тебе, или с Шутуном мало? Ступай с ним играй!

– Брось, болтушка! – засмеялся Симэнь. – Зачем мне Шутун, если ты позволишь? Знаешь, как мне это по душе! Только доберусь до цветка, и брошу, а?

Цзиньлянь препиралась.

– С тобой не справишься, – сказала она наконец. – Только кольцо сними сперва, потом попробуй.

Симэнь снял серное кольцо, а серебряную подпругу оставил у корня [356]356
  Серное кольцо и серебряная подпруга – два предмета из набора сексуальных приспособлений Симэня. Конструкция второго предмета, по-видимому, представляющего собой нечто вроде подпирающего кронштейна или подносика, не вполне ясна. Напротив, функции и конструкция пенисного кольца (см. изображения на обложке и внутри настоящего издания) хорошо известны. Сдавливая половой орган, оно увеличивает эрекцию и, кроме того, производит дополнительную стимуляцию вульвы. В нем может иметься дырочка для привязывания к телу и полусферический (жемчугоподобный) выступ для давления на клитор. Проблему же составляет эпитет «серное». Сера тут предназначена или для раздражения кожи и повышения ее чувствительности, или для сужения «нефритовых врат» женщины (ср. соответствующие рецепты в эротологических трактатах второй части данной книги), или для того и для другого.


[Закрыть]. Он велел жене стать на кровати на четвереньки и повыше задрать зад, а сам слюной смочил черепашью головку и принялся туда-сюда толкать увлажненную маковку. Черепашья головка бодро топорщилась, так что через немалое время удалось погрузить лишь самый кончик. Лежавшая внизу Цзиньлянь, хмуря брови, сдерживалась и, закусив платок, терпела.

– Потише, дорогой! – воскликнула она. – Это ведь совсем не то, что прежде. У меня все нутро обжигает. Больно!

– Душа моя! – говорил он. – Что, сплоховала? Ладно, я тебе куплю шелковое платье с узорами.

– Платье у меня есть, – говорила она. – Я на Ли Гуйцзе пеструю шелковую юбку видела, с бахромой и пухом. Очень красиво! В городе, говорит, купила. Все носят, а у меня нет. Не знаю, сколько стоит. Купи мне такую, а?

– Не волнуйся! – уговаривал ее Симэнь. – Завтра же куплю.

Говоря это, находившийся сверху Симэнь усиленно вправлял и выдергивал и беспокоился только о том, чтобы засадить до упора, а потому, слегка вынимая, опять устремлялся вглубь, и так без конца. Повернув к нему голову и глядя поплывшим взором, жена закричала:

– Дорогой, ты слишком сильно давишь, мне нестерпимо больно. Как тебе пришло в голову такое? Умоляю тебя, что бы ни было, кончай скорее.

Однако Симэнь не слушал, а, держа ее за ноги, продолжал вставлять и вынимать. При этом он гаркнул:

– Пань Пятая, маленькая потаскушка, любишь напрасно поднимать шум! Вопишь: «дорогой», а лучше кричала бы: «дорогой, спускай молофью!»

У Цзиньлянь, находившейся внизу, затуманились подобные звездам глаза; стих ее, как у иволги, щебет; одеревенела гибкая, как ива, талия; ароматное тело будто распалось; с уст срывались только любовные, нежные слова. Однако все это трудно описать. Прошло довольно много времени, и Симэнь, ощутив грядущее семяизвержение, обеими руками задрал ее ноги и с такой силой стал заправлять ей, что звуки от шлепков по ногам слышались непрерывно, а стоны лежавшей внизу жены сливались в одно громогласье, от которого она не могла удержаться. Когда наступил последний миг, Симэнь хлопнул жену по заду, погрузил свой веник по самый корень и достиг последней глубины, что ни с чем нельзя было сравнить. Симэнь радостно почувствовал это, и из него ручьем потекло. Цзиньлянь, получившая семя, тесно прижалась к мужу, и два тела долго лежали в таком положении. Когда веник был вынут, они увидели, что его рукоять окрашена чем-то багряно-красным, а из лягушачьего рта капает слюна. Жена платком вытерла ее, после чего они улеглись спать.

На другой день утром, когда Симэнь вернулся из управы, от управляющего Аня и смотрителя Хуана прибыли посыльные с приглашениями на пир, который устраивался двадцать второго в поместье придворного смотрителя Лю. Симэнь отпустил посыльных и пошел завтракать в покои Юэнян. После завтрака у парадной залы ему повстречался цирюльник Чжоу. Парень упал на колени и, отвесив земной поклон, встал в сторону.

– Вот и хорошо, что пришел! – сказал Симэнь. – А я только хотел за тобой посылать. Волосы надо будет в порядок привести.

Они прошли через Малахитовую веранду в крытую аллею, где Симэнь разместился в летнем кресле, снял головную повязку и обнажил голову. Сзади него за столиком расположился цирюльник. Он вынул расчески с гребнями и принялся расчесывать Симэню волосы, удаляя при этом перхоть и грязь, а также и пробивающиеся седые волосы.

– Вам, сударь, – обратился он к хозяину, встав на колени в ожидании вознаграждения, – предстоят в этом году большие перемены. Судя по вашим волосам, вас ожидает взлет.

Симэнь очень обрадовался и велел цирюльнику прочистить уши и помассажировать тело. Чжоу вооружился своими инструментами и начал массажировать все тело, включая и телодвижения, сообщившие всем членам бодрость и силу. Симэнь наградил Чжоу пятью цянями серебра и велел накормить.

– Потом с сыном займешься, – сказал он, а сам, расположившись на мраморном ложе, тотчас же заснул.

Откланялась тетка Ян. Стали собираться домой монахини Ван и Сюэ. Юэнян положила им в коробки всяких лакомств, сладостей и чаю и дала каждой по пять цяней серебра, а послушницам – два куска холста и проводила их за ворота.

– Не забудьте, в день жэньцзы [357]357
  День жэнь-цзы – сорок девятый (49 = 7х7) в шестидесятеричном цикле отсчета дней, накладывающемся на их помесячный отсчет.


[Закрыть]примите, – наказывала мать Сюэ. Будет счастье, поверьте мне.

– В восьмой луне мой день рождения, мать наставница, – говорила Юэнян. – Обязательно приходите. Ждать буду.

Мать Сюэ поблагодарила ее поклоном и сложенными на груди руками.

– Мы и так побеспокоили вас, бодхисатва, – говорила она. – Приду, непременно приду.

Монахини отбыли. Их провожали все женщины. Юэнян с тетушкой У Старшей вернулась к себе в задние покои, а Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр, их падчерица с Гуаньгэ [358]358
  Гуаньгэ – сын Симэня и Пинъэр, вскоре умерший.


[Закрыть]на руках пошли гулять в сад. На Гуйцзе была серебристо-белая шелковая кофта, бледно-желтая с бахромою юбка и ярко-красные туфельки. Прическу ее украшали серебряная сетка, отделанная бирюзою и узорами в виде облаков, золотые шпильки и аметистовые серьги.

– Гуйцзе, давай я возьму малыша, – сказала Пинъэр.

– Ничего, матушка, мне хочется Гуаньгэ поносить, – отвечала певица.

– Гуйцзе, а ты батюшкин новый кабинет видала? – спросила Юйлоу.

Цзиньлянь приблизилась к пышному кусту алых роз, сорвала два цветка и приколола к волосам Гуйцзе. Они вошли в сосновую аллею и приблизились к Малахитовой веранде. На ней стояла кровать с пологом, ширмы и столики. Кругом висели картины, музыкальные инструменты, лежали шашки. Кабинет был убран с большим вкусом. Ложе украшал шелковый полог на серебряном крючке. Прохладная бамбуковая циновка покрывала коралловое изголовье, на котором крепко спал Симэнь. Рядом из золотой курильницы струился аромат «слюна дракона». На окнах были отдернуты занавески, и солнечные лучи проникали в кабинет сквозь листья банана. Цзиньлянь вертела в руках коробку благовоний, а Юйлоу и Пинъэр уселись в кресла. Симэнь повернулся и открыл глаза.

– А вы что тут делаете? – спросил он.

– Гуйцзе твой кабинет поглядеть захотелось, – сказала Цзиньлянь, вот мы ее и повели.

Симэнь принялся играть с Гуаньгэ, которого держала Гуйцзе.

– Дядя Ин пришел, – сказал появившийся на пороге слуга Хуатун.

Женщины поспешили уйти в покои Пинъэр. Ин Боцзюэ повстречался в сосновой аллее с Гуйцзе, на руках у которой сидел Гуаньгэ.

– А, Гуйцзе! – протянул он. – И ты здесь? Давно пришла? – не без ехидства спросил он.

– Хватит! – оборвала его певица, не останавливаясь. – Какое твое дело, Попрошайка? Чего выпытываешь?

– Ах ты, потаскушка эдакая!

– не унимался Ин Боцзюэ. – Не мое, говоришь, дело, да? А ну, поцелуй меня.

Он обнял Гуйцзе и хотел было поцеловать, но она отстранила его рукой.

– Вот разбойник надоедный! – заругалась она. – Лезет с ножом к горлу. Боюсь, ребенка испугаешь, а то б я тебе дала веером.

Вышел Симэнь. Заметив Ин Боцзюэ, он отвел Гуйцзе в сторону.

– Сукин сын! – крикнул он. – Гляди, ребенка не испугай! – Симэнь кликнул Шутуна: – Отнеси младенца к матери.

Шутун взял Гуаньгэ. Кормилица Жуй ждала его у поворота сосновой аллеи.

Боцзюэ между тем стоял рядом с Гуйцзе.

– Ну, как твои дела? – спросил он.

– Батюшке надо спасибо говорить, сжалился. Лайбао в столицу отправил.

– Ну и хорошо! Значит, можешь быть спокойна.

Гуйцзе пошла.

– Поди-ка сюда, потаскушка! – задержал ее Боцзюэ. – Поди, я тебе что скажу.

– Потом скажешь! – она направилась к Пинъэр.

Ин Боцзюэ и Симэнь обменялись приветствиями и сели на веранде.

– Вчера, когда я был на пиру у Ся Лунси, – начал Симэнь, – цензор Сун прислал мне подарки. Между прочим и свиную тушу, совсем свежую. Я уж сегодня велел повару разделать, а то испортится. Голова с перцем и специями будет, так что не уходи. Надо будет и Се Цзычуня позвать. В двойную шестерку сыграем и полакомимся.

– Симэнь кликнул Циньтуна: – Ступай дядю Се пригласи, Дядя Ин, скажи, уже пришел.

– Есть! – ответил Циньтун и ушел.

– Ну как? – спросил Боцзюэ. – Вернул Сюй серебро?

– Ох уж этот негодяй, собачья кость! – заругался Симэнь. – Вот только что двести пятьдесят лянов вернул. Скажи им, пусть послезавтра приходят.

– Ну и прекрасно! – воскликнул Боцзюэ. – Мне кажется, брат, они тебе сегодня подарки принесут.

– Ну к чему им тратиться? – возразил Симэнь. – Да! Ну, а как Сунь и Рябой Чжу?

– Как их у Гуйцзе забрали, они ночь в уездной тюрьме пробыли, – рассказывал Боцзюэ, – а на другой день их заковали в одну цепь и препроводили в столицу. А оттуда, известно, так просто не выпустят. Ну скажи! Целыми днями пили-ели да гуляли, и на тебе, такую пилюлю проглотить, а?! Достанется им теперь. В такую-то жару да в цепях, в кармане ни гроша… И за что?

– Чудной ты, сукин сын! – засмеялся Симэнь. – Если каторги испугались, не надо было бы им с лоботрясом Ваном шататься. Чего искали, то и нашли!

– А ты прав, брат, – поддержал его тут же Боцзюэ. – Будь яйцо целое, никакая муха не залезет, это верно. Почему они со мной, скажем, или с Се Цзычунем не дружили, а? Свояк свояка видит издалека, вся муть на дно оседает.

Появился Се Сида и после приветствий уселся, усиленно обмахиваясь веером.

– Что это ты весь в поту? – спросил Симэнь.

– И не говори, брат! – воскликнул Се. – Даже к тебе опоздал. То меня дома не было, а только я из ворот, как ее принесло. Ни с того, ни с сего наскочила, из себя вывела.

– Это ты о ком же, брат? – спросил Боцзюэ.

– Да о старой Сунь, – объяснил Се. – Как же, с раннего утра пожаловала. Из-за тебя, говорит, моего мужа угнали. И откуда она это взяла, глупая баба? Твой же старик целыми днями гуляет, пьет да ест, деньгами швыряет, говорю. Что, спрашиваю, ты с того света, что ли, явилась? Ты, говорю, сама с вышибалы зарабатывала. Чего же теперь возмущаешься? Отчитал я ее, ушла. Тут меня слуга твой позвал.

– А я о чем говорю! – вставил Боцзюэ. – Вот взять хотя бы вино. Если оно чистое, так чистое и есть, а муть, так вся на дно оседает. Сколько я их предупреждал! Не доведут, говорю, вас до добра пирушки с этим Ваном. Вот и попали в ловушку. Некого теперь винить!

– Да что он из себя представляет, этот Ван? – говорил Симэнь.

– Так, молокосос! Усы не отросли, а уж тоже мне, за девками ухаживает. Разве ему с нами равняться! Небось, не знает, что к чему. Стыд и смех!

– Да что он знает? – поддержал Боцзюэ. – Где ему, брат, с тобой равняться! Ему про тебя сказать, так он умрет со страху.

Слуга подал чай.

– Вы пока в двойную шестерку поиграйте, – предложил Симэнь, – а я пойду скажу, чтобы лапшу подавали. У нас сегодня лапшу делали.

Вскоре появился Циньтун и накрыл стол. Хуатун принес на квадратном подносе четыре блюда закусок, а к ним ароматный соус из баклажанов, сою, подливки из душистого перца и сладкого чеснока, а также три блюдца чесночного соуса. Когда все расставили на столе, подали большое блюдо солонины с серебряным половником и три пары палочек из слоновой кости.

Появился Симэнь и сел рядом с друзьями.

Потом подали три тарелки лапши, и все принялись за солонину, подливая к ней чесночный соус и специи. Ин Боцзюэ и Се Сида, вооружившись палочками, вмиг опорожнили по чашке лапши, а немного погодя уплели по семи чашек, тогда как Симэнь доедал вторую.

– Ну и глотка же у вас, дети мои! – воскликнул он.

– Скажи, брат, какая сестрица готовила лапшу, а? – спросил Боцзюэ. Вот мастерица! Пальчики оближешь!

– А соусы с подливками чем плохи?! – подхватил Се Сида. – Жаль, я только что дома пообедал, а то бы еще с удовольствием чашку пропустил.

Оба раскраснелись и сняли халаты, повесив их на спинки своих стульев. Циньтун убирал пустую посуду.

– Принеси-ка воды, – попросил Боцзюэ. – Рот прополоскать не мешает.

– А можно и чаю, – уточнил Сида. – Горячий чай чесночный запах отбивает.

Немного погодя Хуатун подал чай. После чаю они вышли на сосновую аллею и прошлись до цветочных клумб. Тем временем Хуан Нин прислал четыре коробки с подарками. Их внес Пиньань и показал Симэню. В одной коробке были водяные орехи, в другой – каштаны, в третьей – четыре крупных мороженых пузанка и в четвертой – мушмула.

– Какая прелесть! – воскликнул Боцзюэ, заглядывая в коробки. – И где только такие редкости откопали? Дай-ка хоть орешек попробовать.

Боцзюэ загреб целую пригоршню каштанов и протянул несколько штук Се Сида.

– Другой ведь до седых волос доживет, а то и на тот свет уйдет, да так и не отведает таких вот яств, – говорил он.

– Будде, сукин сын, не поднес, а уж сам хватаешь, – заметил Симэнь.

– А к чему Будде-то, когда они мне по вкусу? – возразил Боцзюэ.

Симэнь распорядился отнести подарки в задние покои.

– Попроси матушку выдать три цяня, – наказал он слуге.

– А кто же принес-то, Ли Чжи или Хуан Нин? – спросил Боцзюэ.

– Хуан Нин, – ответил Пиньань.

– Повезло сукину сыну, – заметил Боцзюэ. – Еще и три цяня получит.

Но не будем говорить, как Симэнь наблюдал за игрою Боцзюэ и Се Сида. Перейдем пока в покои Юэнян.

После обеда она с Гуйцзе, Цзяоэр, Юйлоу, Цзиньлянь, Пинъэр и падчерицей вышла из залы. Они сидели в галерее, когда из-за ширмы показалась голова цирюльника Чжоу.

– А, Чжоу! – воскликнула Пинъэр. – Кстати явился. Заходи. У малыша волосы отросли. Постричь надо.

Чжоу поспешно отвесил земной поклон.

– Мне и батюшка наказывал постричь наследника, – сказал он.

– Сестрица! – обратилась к Пинъэр хозяйка. – Принеси календарь. Погляди, подходящий ли нынче день.

– Сяоюй! – крикнула Цзиньлянь. – Ступай, принеси календарь.

Цзиньлянь раскрыла календарь и сказала:

– Сегодня у нас двадцать первое число четвертой луны. День под знаками гэн-сюй. Металл водворился в созвездии Лоу. Сторожит металлический пес [359]359
  День гэн-сюй – сорок седьмой в шестидесятеричном цикле. В универсальной систематике китайского мироописания ему соответствует металл (из пяти элементов) и собака, или пес (из двенадцати зодиакальных животных). Лоу («Оковы») – шестнадцатое (из двадцати восьми) зодиакальное созвездие, входящее в «западный дворец» (сектор) неба и тождественное трем звездам (Альфе, Бете, Гамме) Овна.


[Закрыть]. День молитв, служебных выездов, шитья, купания, стрижки и закладки постройки. Наиболее благоприятное времяполдень.

– Раз счастливый день, – заключила Юэнян, – пусть нагревают воду. Надо будет потом ему голову вымыть. – Юэнян обернулась к цирюльнику: – А ты стриги потихоньку да забавляй его пока чем-нибудь.

Сяоюй встала рядом с платком, куда собирала волосы. Не успел цирюльник начать стрижку, как Гуаньгэ разразился громким плачем. Чжоу спешил стричь, а младенец тем временем так закатился, что и голоса лишился. Личико его налилось кровью. Перепуганная Пинъэр не знала, что и делать.

– Брось! – крикнула она. – Хватит!

Цирюльник с испугу бросил инструменты и опрометью выбежал наружу.

– Я же говорила: ребенок слабый, – заметила Юэнян. – Самим надо стричь, а не звать кого-то… Одно беспокойство.

На счастье, Гуаньгэ наконец успокоился, и у Пинъэр будто камень от сердца отвалило. Она обняла сына.

– Ишь какой нехороший Чжоу! – приговаривала она. – Ворвался и давай стричь мальчика. Только обкорнал головку да сыночка моего напугал. Вот мы ему зададим!

Она с Гуаньгэ на руках подошла к Юэнян.

– Эх ты, пугливый ты мой! – говорила Юэнян. – Тебя постричь хотели, а ты вон как расплакался. Обкорнали тебя, на арестанта теперь похож.

Она немного поиграла с малышом, и Пинъэр передала его кормилице.

– Грудь пока не давай, – наказывала ей хозяйка. – Пусть пока успокоится и поспит.

Жуи [360]360
  Жуи – кормилица детей Симэня и его любовница.


[Закрыть]унесла младенца в покои Пинъэр.

Прибыл Лайань и стал собирать инструменты цирюльника Чжоу. – Чжоу от страха побледнел, у ворот стоит, – сказал он.

– А покормили его? – спросила Юэнян.

– Покормили, – отвечал Лайань. – Батюшка ему пять цяней дал.

– Ступай, налей ему чарочку вина, – распорядилась хозяйка. – Напугали человека. Нелегко ему деньги достаются.

Сяоюй быстро подогрела вина и вынесла с блюдом копченой свинины. Лайань накормил цирюльника, и тот ушел.

– Загляни, пожалуйста, в календарь, – попросила хозяйка Цзиньлянь. Скажи, когда будет день жэнь-цзы.

– Двадцать третьего, в преддверии дня Колошения хлебов, – глядя в календарь, сказала Цзиньлянь. – А зачем это тебе понадобилось, сестрица?

– Да так просто, – отвечала Юэнян.

Календарь взяла Гуйцзе.

– Двадцать четвертого у нашей матушки день рождения, – говорила она, – как жаль, я не смогу быть дома.

– Десятого в прошлом месяце у твоей сестры день рождения справляли, заметила Юэнян, – а тут уж и мамашин подоспел. Вам в веселых домах день-деньской приходится голову ломать, как деньги заработать, а по ночам – как чужого мужа заполучить. Утром у вас мамашин день рождения, в обед – сестрин, а к вечеру – свой собственный. Одни рождения, когда их по три на день, изведут. А какого захожего оберете, всем заодно рождение можно справлять. Гуйцзе ничего не сказала, только засмеялась. Тут вошел Хуатун и позвал ее к хозяину. Она поспешила в спальню Юэнян, поправила наряды, попудрилась и, пройдя через сад, направилась к крытой аллее, где за ширмами и занавесками стоял квадратный стол, ломившийся от яств. Были тут два больших блюда жареного мяса, два блюда жареной утятины, два блюда вареных пузанков, четыре тарелки печенья – розочек, две тарелки жареной курятины с ростками бамбука под белым соусом и две тарелки жареных голубят.

Потом подали четыре тарелки потрохов, вареную кровь, свиной рубец и прочие кушанья.

Все принялись за еду, а Гуйцзе стала обносить вином.

– Я тебе и при батюшке вот что скажу, – обратился к ней Ин Боцзюэ. Не подумай только, будто я чего-то требую, нет. Батюшка насчет тебя в управе разговаривал и все уладил. За тобой теперь никто не придет. А кого ты благодарить должна, а? Мне должна спасибо говорить. Это я батюшку насилу уговорил. Думаешь, стал бы он ни за что, ни про что хлопотать? Так что спой, что тебе по душе, а я выпью чарку. Этим ты и меня за старание отблагодаришь.

– Вот, Попрошайка, вымогатель! – заругалась в шутку Гуйцзе. – Сам-то блоха, а гонору хоть отбавляй! Так батюшка тебя и послушался!

– Ах ты, потаскушка проклятая! – закричал Боцзюэ. – Молитву не сотворила, а уж на монаха с кулаками лезешь? Не плюй в колодец – пригодится напиться. Не смейся над монахом, что он тещей не обзавелся. Да будь я один, я бы с тобой расправился. Брось надо мной смеяться, потаскушка! Ты на меня не гляди, у меня еще силы хватит.

Гуйцзе что было мочи хлопнула его веером по плечу.

– Сукин ты сын! – ругался шутя Симэнь. – Чтоб сыновья твои в разбойники пошли, а дочери – в певички! Да и этого мало будет за все твои проделки.

Симэнь рассмеялся, а за ним и все остальные.

Гуйцзе взяла не спеша в руки пипа, положила ее на колени, приоткрыла алые уста, в обрамлении которых показались белые, как жемчужины, зубы, и запела на мотив «Три террасы в Ичжоу»:

 
Какой же ты неверный!
Прежние клятвы забыл.
Повстречал красавицу, утренний цветок
И бросил меня в самую весеннюю пору.
Я в тоске одинокой
У перил стою.
Гадаю, почему же и весточки не шлешь,
Когда ко мне вернешься?
Должно быть, жребий мне несчастный выпал.
 

На мотив «Иволги желтый птенец»:

 
Разве думала я…
 

Ин Боцзюэ вставляет:

– …что в спокойной речушке лодку перевернет. Да такого и за десятки лет не услышишь.

Гуйцзе продолжает:

 
…что так исхудаю,
Поблекну в тоске и увяну?
 

Боцзюэ:

– А твой милый, дорогой, тю-тю, уж под водой.

Гуйцзе:

 
Зеркальце стоит в пыли
И протереть мне нет охоты.
Не хочу ни пудры, ни румян,
Нет мочи приколоть цветок,
Лишь брови хмурю я в тоске…
 

Боцзюэ:

– Не зря говорят: посетит тысяча, а любовь отдашь одному. Сидишь, наверно, перед зеркалом, вздыхаешь тяжко. И страдаешь, и упрекаешь его. А ведь когда-то любили так пылко. Что ж, нечего роптать! Теперь и пострадай.

Гуйцзе:

 
– Чтоб тебе провалиться! Не болтай чепухи!
Но не в силах снести…
 

Боцзюэ:

– Ты не в силах, а как же другие сносят?

Гуйцзе:

 
На вышке городской рожок играет,
Его напев мне сердце разрывает.
 

Боцзюэ:

– Ничего! Пока не разорвало. Скажи, меж вами связь порвалась.

Гуйцзе что было сил ударила Боцзюэ и заругалась:

– Ты, видать, совсем уж из ума выжил, негодник! Хватит приставать! Сгинь совсем, разбойник!

Она запела на мотив: «Встреча мудрых гостей»:

 
Яркий месяц освещает тихое окно,
К ширме припала в тоске одинокой.
Там, за башней, дикого гуся раздался вдруг крик,
Печаль неизбывную во мне он разбудил,
Стражи тянутся, нет им конца.
Не заметила, как светильник потух
И ароматные свечи сгорели, а я очей не сомкнула.
Где спит он так безмятежно и сладко?
 

Ин Боцзюэ:

– Вот глупая-то! А кто же ему мешает спать спокойным сном? Его никто забирать не собирается. Он спит себе спокойно. Это ты в чужом доме скрываешься и дрожишь день-деньской, как свечка. Вот уж из столицы привезут вести, тогда и успокоишься. Гуйцзе не выдержала и обратилась к Симэню:

– Батюшка, ну что он ко мне пристал, Попрошайка? Покою не дает.

– Что? Батюшку пришлось вспомнить? – издевался Боцзюэ.

Гуйцзе, не обращая на него внимания, опять заиграла на пипа и запела парные строфы:

 
Как вспомнится он,
Как вспомнится он,
Так сердце мое защемит…
 

Боцзюэ:

– Заденешь тебя за живое, так хочешь или нет – защемит.

Гуйцзе:

 
Когда наедине останусь,
Когда наедине останусь,
Так жемчужинами слезы потекут…
 

Боцзюэ:

– Один во сне мочился. Умирает у него матушка. Он, как полагается, постилает постель и ложится у ее гроба. Во сне и на этот раз случился с ним грех. Пришел народ. Глядит: подстилка мокрая, хоть выжимай. «Это отчего?» – спрашивают. Он не растерялся. «Всю ночь, – говорит, – проплакал. Слезы желудком и вышли». Так вот и ты. Пред ним ломалась, а теперь втихомолку слезы проливаешь.

Гуйцзе:

– А ты знаешь? Ты видал? Эх ты, юнец бесстыжий, чтоб тебе провалиться на этом месте.

 
Его во всем виню,
Его во всем виню,
О нем всего не скажешь…
 

Боцзюэ:

– Что ж не винишь судьбу? Скажи откровенно: много у него серебра выманила, а? Да, а теперь вот скрываться приходится, заработки упускать. «О нем всего не скажешь». Ты уж духов небесных обманывай. Они ведь все равно ничего не соображают.

Гуйцзе:

 
Кто б знал, он меня первый бросил…
 

Боцзюэ:

– Вот я и говорю: поймала да из рук и выпустила.

Гуйцзе:

 
Теперь себя ругаю я.
Зачем ему так верила тогда?
 

Боцзюэ:

– Глупышка! В наше время юнца желторотого не проведешь, а ты захотела посетителя своего надуть. Была, говоришь, ему верна? Постой! Послушай, что в «Южной ветке» говорится. Как раз о твоих похождениях идет речь:

 
Не узнать, кто честен, кто фальшив.
Ловчить мастак в наш век любой.
Все внешне искренни, правдивы,
А про себя готовы человека загубить.
Старуха-сводня мошну старается набить,
Прославиться стремится юная красотка.
Ей тяжко – хоть в омут головой.
Чашу горькую испить – ее удел.
Легче спину гнуть, как лошадь иль осел,
Нежели жизнь такую влачить!
 

Гуйцзе расплакалась. Симэнь ударил Боцзюэ веером по голове.

– Чтоб тебе, сукин сын, подавиться! – засмеялся Симэнь. – Поедом ест. Эдак и человека погубить можно. – Он обернулся к Гуйцзе:

– А ты пой, не обращай на него внимания.

– Брат Ин, ты сегодня уж совсем разошелся, – заговорил Се Сида. – Зачем мою дочку обижаешь, а? Типун тебе на язык!

Гуйцзе немного погодя опять взяла пипа и запела на мотив «Бамбуковой рощи»:

 
Кругом толкуют: честен он…
 

Ин Боцзюэ хотел что-то вставить, но Се Сида вовремя закрыл ему рот.

– Пой, Гуйцзе! – говорил Сида. – Не гляди на него.

Гуйцзе продолжала:

 
А он меня увлек обманом,
Глаза его горели.
Говорил одно, желанья были другие…
 

Только Сида отнял руку, Боцзюэ опять стал перебивать:

– Если бы ты говорила то, о чем думаешь, ничего бы с тобой не случилось. Только в пасти тигра ты откровенничаешь, да и то больше намеками.

– Откуда ж ты знаешь, красные твои глаза? – спросила Гуйцзе.

– Да как же мне не знать! – отвечал Боцзюэ. – В «Звездах радости» бывать приходилось.

Все вместе с Симэнем рассмеялись.

Гуйцзе:

 
Клялся, уверял в любви,
А сам обманывал.
Из-за него чуть было
Не заболела от тоски…
 

Боцзюэ:

– Тоже мне! Ты других опутывать горазда, а себя в обиду не дашь. Таких, как ты, тоска не иссушит!

Гуйцзе:

 
Обманщик!
Как ты притворялся!
Грядущее расписывал все мне.
 

Боцзюэ:

– Да, насчет грядущего трудно загадывать. Впрочем, он на днях, может, и полководцем станет.

Гуйцзе запела на мотив «Янтарной кошечки»:

 
С каждым днем мы дальше друг от друга,
Когда ж теперь настанет встречи час?
Зачем меня заставляет томиться и ждать?
 

Боцзюэ:

– Обожди денек-другой. Небось, не опоздаешь. Вот в столице уладят, и вернешься к себе в кромешный ад.

Гуйцзе:

 
На Уской горе свиданью не бывать!
Обрек на страданья, изменник!
Феникс бросил подругу свою,
Бросил феникс подругу.
Заключительная ария:
Какой неверный ты!
Заставляешь страдать одинокую.
Любовь и ласки – все прошло,
Остались одни воспоминанья.
 

– Чудесно! – воскликнул Се Сида и позвал Хуатуна: – Возьми пипа, а я поднесу чарочку Гуйцзе.

– А я закусочками ее попотчую, – подхватил Боцзюэ. – Не в моем это, правда, обыкновении, ну да ладно уж! За твое усердие потружусь.

– Убирайся, Попрошайка! – крикнула Гуйцзе. – Не нуждаюсь я в твоем внимании! Сначала изобьет, потом синяки разглаживать начинает.

Сида поднес Гуйцзе три чарки подряд.

– Нам еще партию в двойную шестерку доигрывать надо, – сказал он Боцзюэ.

Они сели за игру, а Симэнь, подмигнув Гуйцзе, вышел.

– Брат! – крикнул Боцзюэ. – Принеси ароматного чайку. А то после чесноку изо рта больно несет.

– Откуда я тебе ароматного чаю возьму?! – воскликнул Симэнь.

– Меня, брат, не обманешь! – не унимался Боцзюэ. – Тебе ж экзаменатор Лю из Ханчжоу вон сколько прислал. Хочешь один наслаждаться? Нехорошо так, брат.

Симэнь засмеялся и пошел в задние покои. За ним последовала и Гуйцзе. Она нарочно остановилась у причудливого камня, делая вид, будто срывает цветок, и исчезла.

Между тем Боцзюэ и Сида сыграли три партии, но Симэнь все не возвращался.

– Что там батюшка в задних покоях делает? – спрашивали они Хуатуна.

– Сейчас придет, – отвечал слуга.

– Придет? А где он все-таки? – не унимался Боцзюэ и обратился к Сида: – Ты здесь побудь, а я пойду поищу.

Сида с Хуатуном сели играть в шашки. Надобно сказать, что Симэнь зашел на короткое время к Пинъэр, а когда вышел, у аллеи вьющихся роз заметил Гуйцзе и повел ее прямо в Грот весны. Они закрыли дверь и, усевшись на постель, принялись весело болтать. Надобно сказать, что Симэнь заходил к Пинъэр принять снадобье. Он обнял Гуйцзе и показал свои доспехи.

– Это от чего? – спросила она, устрашенная.

Он рассказал о снадобье чужеземного монаха и попросил ее наклонить голову и поиграть на свирели. Потом осторожно взял то, что любят тысячи, чем наслаждаются десятки тысяч, – ее маленькие, как раз в полшпильки, в три вершка золотые лотосыножки, остроносые, как шило или нежные ростки лотоса, ступающие по ароматной пыльце и танцующие на рассыпанной бирюзе…

Она была обута в ярко-красные атласные туфельки на толстой белой подошве. Повыше виднелись подвязанные шелковым шнурком узорные штаны с золотою бахромой. Симэнь посадил Гуйцзе на стул, и они принялись за дело.