Текст книги "Эрос за китайской стеной"

Автор книги: Роберт ван Гулик

Тем временем Ин Боцзюэ обыскал все беседки и павильоны, но Симэня нигде не было видно. Миновав небольшой грот в бирюзовой горе, он вошел в аллею вьющихся роз, а когда обогнул виноградную беседку, очутился в густых зарослях бамбука, укрывших грот весны. Откуда-то доносились едва уловимые смех и шепот. Боцзюэ подкрался ближе, отдернул занавес, скрывавший дверь в грот, и стал прислушиваться (илл. 121).

Из грота слышался дрожащий голос Гуйцзе, во всем потрафлявшей Симэню.

– Дорогой мой! – шептала она – Кончай быстрей, а то еще увидят.

Тут Боцзюэ с оглушительным криком распахнул дверь и предстал перед любовниками.

– А-а-а!.. – кричал он, – Воды скорее! Сцепились, водой не разольешь!

– У, ворвался, как разбойник! – заругалась Гуйцзе. – До чего же напугал!

– Быстрее, говоришь, кончай, да? – начал Боцзюэ. – Легко сказать, да нелегко сделать. Боишься, значит, как бы не увидали? – А я вот и увидел. Ладно, кончайте. Я подожду. Я с тобой потом займусь.

– Убирайся сейчас же, сукин сын! – крикнул Симэнь. – Брось дурачиться! Еще слуги увидят.

– Уйду, если потаскушка попросит, как полагается, – заявил Боцзюэ. А то так заору, что и хозяйки знать будут. Они ж тебя как дочь приняли, приют дали, а ты с хозяином путаешься. Тебе это так не пройдет!

– Ступай, Попрошайка! – крикнула Гуйцзе.

– Уйду. Поцелую тебя и уйду.

Он привлек к себе певицу, поцеловал и вышел.

– Вот сукин сын! – крикнул ему вслед Симэнь. – И дверь не закрыл.

Боцзюэ вернулся.

– Делай свое дело, сын мой! – приговаривал он, закрывая дверь. – На меня внимания не обращай.

Боцзюэ вышел было в сосновую аллею, но вернулся опять к двери.

– Ты ж мне ароматного чаю обещал, – сказал он.

– Вот сучье отродья – не выдержал Симэнь. – Да погоди же! Выйду и дам. Отстань!

Боцзюэ расхохотался и ушел.

– Вот противный! Какой нахал! – говорила Гуйцзе.

Симэнь с Гуйцзе наслаждались в гроте, должно быть, целую стражу, лакомились красными финиками, прежде чем настал конец утехам.

Тому свидетельством стихи:

 
Передаст художник,
Как иволги на яблоне порхают,
Как щебечут ласточки под сенью бамбука.
Лишь юную красотку не в силах он писать.
 

Вскоре они поправили одежду и вышли из грота, Гуйцзе залезла к Симэню в рукав, достала целую пригоршню ароматного чая и сунула его себе в рукав. Покрытый испариной Симэнь, тяжело дыша, пошел по нужде к клумбе. Гуйцзе достала из-за пояса зеркальце, поставила его на окно и принялась поправлять волосы, после чего пошла в задние покои. Симэнь направился к Пинъэр мыть руки.

– Где же ароматный чай? – опять спросил Боцзюэ.

– Ну что ты пристаешь, Попрошайка негодный? – одернул его Симэнь. Чтоб тебе подавиться!

Симэнь дал ему щепотку чаю.

– Это всего? – не удовлетворился Боцзюэ. – Ну ладно уж. Погоди, я у Ли – потаскушки еще выпрошу.

Пока шел разговор, появился Ли Мин и отвесил земной поклон.

– А, Ли Жисинь! – протянул Боцзюэ. – Откуда пожаловал? Не с новостями ли пришел? Как поживаешь?

– Батюшку благодарить надо, – начал певец. – Никто эти дни нас по делу Гуйцзе не беспокоил. Ждем из столицы известий.

– А потаскуха Ци Чан появилась? – спросил Боцзюэ.

– Все у Ванов скрывается, – отвечал Ли Мин. – А Гуйцзе у батюшки спокойно. Кто сюда за ней придет!

– То-то и оно! – поддакивал Боцзюэ. – Нам с дядей Се спасибо должна говорить. Знаешь, сколько нам батюшку пришлось уговаривать. Без наших хлопот где бы ей голову приклонить?!

– Что и говорить! – вторил ему певец. – Без батюшки горя бы хлебнула. На что у нас мамаша, и та ничего бы не сделала.

– Да, у вашей хозяйки, кажется, скоро день рождения? – подхватил Боцзюэ. – Я батюшку подговорю, мы вместе придем ее поздравить.

– Не извольте беспокоиться! – говорил певец. – Как дело уладится, мамаша с Гуйцзе всех вас пригласят.

– Одно другому не мешает. Поздравить и лишний раз стоит, – продолжал свое Боцзюэ и подозвал Ли Мина: – На, выпей за меня чарочку. Я нынче целый день пил, больше не могу.

Ли Мин взял чарку и, встав на колени, выпил до дна. Се Сида велел Циньтуну поднести ему еще.

– Ты, может, есть хочешь? – спросил Боцзюэ. – Вон на столе сладости остались.

Се Сида подал ему блюдо жареной свинины и утку. Певец взял блюда и пошел закусывать. Боцзюэ подхватил палочками полпузанка и сунул ему со словами:

– Сдается мне, ты таких кушаний в этом году и не едал. На, попробуй.

– Ну дай же ему все, что есть, – вмешался Симэнь. – К чему на столе оставлять?

– Ишь какой! – возразил Боцзюэ. – После вина проголодаюсь, сам еще съем. Ведь рыба-то южная. В наших краях в год раз и бывает. В зубах застрянет, потом попробуй понюхай – благоуханье! Отдай – легко сказать. Да такую и при дворе вряд ли пробуют. Только у брата и доводится лакомиться.

В это время Хуатун внес четыре блюдца – с водяными орехами, каштанами, белыми корнями лотоса и мушмулой. Не успел Симэнь к ним притронуться, как Боцзюэ опрокинул блюдце себе в рукав.

– Мне-то хоть немножко оставь, – сказал Се Сида и высыпал в рукав водяные орехи.

Только корни лотоса остались на столе. Симэнь взял корешок в рот, а остальное отдал Ли Мину. Он наказал Хуатуну принести певцу еще мушмулы, Ли Мин спрятал ее в рукав, чтобы угостить дома мамашу. Полакомившись сладостями, он взял гусли и заиграл.

– Спой «Там, за перилами, цветы и радость», – заказал Боцзюэ.

Ли Мин настроил струны и запел:

 
У пруда на свежей травке
По перилам нервно я стучу,
Кому сердечные муки поведать?
Молчат цветы
И мотыльки безмолвны.
Разлука мне душу терзает.
Дух Весны, почему милого не задержал?
Мне тяжело: опадают цветы, летит ивовый пух,
Нежно льнут к цветам мотыльки,
Все как и прежде кругом,
Жизнь ликует, как и всегда.
Какая тишина! Был бы милый рядом!
Помню: в начале весны мы расстались.
Яблони только начинали цвести,
Едва-едва раскрывались бутоны.
Неожиданно разнеслось гранатов благоуханье,
Погрузился красный лотос в глубину пруда.
Пришла жара. Без веера ни шагу,
А вот и ветер налетел на золотые хризантемы,
Сорвал листья, оголил платаны.
Зимние сливы уже зацвели, падают снежинки.
В теплых дворцах благовонья струят аромат.
Сколько за год дум! Сердце гложет досада.
Где мой милый, узнать бы,
Страдает один-одинешенек,
Где томится в тоске?
Радость первой встречи, потом тяжкие вздохи.
Упускают молодые юные годы любви.
Пока весна, мы все безмятежны,
Но страшит нас сумерек приход.
Нас посещает в сумерки досада.
Тосковать несчастной мне одной,
Благовония курить,
С кем ложе мне делить?
Ночь бесконечно длинна,
А постель холодна, холодна.
Я, как и ты, почиваю одна.
Надеюсь на свиданье лишь во сне.
 

На мотив «Коробейника»:

 
Сбудется когда-нибудь жизни мечта,
Мы, Небу благодарные, свадьбу сыграем.
В этой жизни нам обоим
Союз счастливый предначертан,
А пока мы в одиночестве тоскуем,
Печалью жжет наши сердца.
 

Заключительная ария на мотив «Сладостной мечтой упоена»:

 
За прошлые грехи страдаю,
Терзает душу мне тоска.
Помню, клялся горячо под звездою
Юноша пылкий, бросивший меня.
Когда в любви сольемся однажды,
Устроим счастья пышный пир.
Не расстанемся навек мы тогда.
Под пологом рядом забьются сердца.
Не забудь же, как страдала я!
 

В тот день пропировали до самых фонарей. Боцзюэ и Сида дождались, когда им подали горошек с рисом, стали собираться.

– Ты завтра занят, брат? – спросил Боцзюэ.

– Да, с утра еду на пир в поместье смотрителя гончарен Лю, – отвечал Симэнь. – Их сиятельства Ань и Хуан вчера приглашали.

– Тогда Ли Чжи и Хуан Пин пусть послезавтра придут, – говорил Боцзюэ.

Симэнь кивнул головой в знак согласия. – Только пусть после обеда приходят, – добавил он.

Боцзюэ и Сида ушли. Симэнь велел Шутуну убрать посуду, а сам направился к Юйлоу, но не о том пойдет речь.

Симэнь встал рано, позавтракал и, нарядившись в парадное платье, с золотым веером в руке верхом отбыл не в управу, а на пир к смотрителю гончарен Лю, который жил в поместье в тридцати ли от города. Хозяина сопровождали Шутун и Дайань, но не о том пойдет речь.

Воспользовавшись отсутствием Симэня, Цзиньлянь договорилась с Пинъэр, чтобы та добавила к трем цяням, полученным от Цзинцзи, своих семь цяней. Они велели Лайсину купить жареную утку, пару кур, на один цянь закусок, а также жбан цзиньхуаского вина, кувшин белого вина, на один цянь пирожков с фруктовой начинкой и сладостей, а его жене приказали готовить стол.

– Сестрица! – обратилась Цзиньлянь к Юэнян. – Тут как-то падчерица выиграла у зятя три цяня. Сестрица Ли семь добавила. Вот мы и решили угощение устроить. Сестрица, приглашаем тебя в сад.

Сначала Юэнян, Юйлоу, Цэяоэр, Сюээ, падчерица и Гуйцзе пировали в крытой аллее. Потом вино и закуски перенесли в самую высокую в саду беседку спящих облаков, где одни играли в шашки, другие метали стрелы в вазу. Юйлоу с Цзяоэр, падчерицей и Сюээ поднялись в терем любования цветами и, опершись на перила, смотрели вниз. Их взору предстали цветник из пионов, клумбы гортензий, яблоневая веранда, беседка алых роз, беседка вьющихся роз и розарий. Словом, тут всегда благоухали цветы, круглый год ликовала весна.

Когда они вышли из терема в беседке спящих облаков, Сяоюй с Инчунь продолжали угощать Юэнян.

– Что ж мы зятюшку-то не позвали? – вдруг вспомнила она.

– Его батюшка за город отправил, – пояснила падчерица. – К Сюю за деньгами поехал. Скоро, наверно, воротится.

Немного погодя появился Чэнь Цзинцзи. Одет он был в легкий халат из темного шелка, обут в прохладные туфли, над которыми виднелись светлые чулки, на голове красовались четырехугольная шапка с кистью и золотая шпилька. Поклонившись Юэнян и остальным хозяйкам, он сел рядом с женой.

– Я от Сюя серебро привез, – докладывал он хозяйке. – Две с половиной сотни лянов в пяти слитках. Юйсяо убрала.

Налили чарки. Вино обошло несколько кругов. Царило веселое настроение. Юэнян с Цзяоэр и Гуйцзе сели за шашки. Юйлоу, Пинъэр, Сюээ и Цзинцзи с женой пошли любоваться цветами. Лишь Цзиньлянь, укрывшись за горкой в банановой чаще, с белым круглым веером развлекалась ловлей бабочек. Неожиданно сзади нее очутился Цзинцзи.

– Вы ловить не умеете, матушка, – вдруг сказал он. – Давайте я вам поймаю. У бабочек ведь тот же нрав, что и у вас. Тоже мечутся вверх-вниз, покоя не знают.

Цзиньлянь обернулась и косо поглядела на Цзинцзи.

– Ах ты, разбойник! – заругалась она, шутя. – Что тебе, жить надоело? Кто тебя просит учить? А кто увидит, что тогда будешь делать? Знаю, тебе сейчас и смерть нипочем. Напился, вот и храбришься. Ну, платки купил?

Цзинцзи засмеялся.

– Вот тут твои платки, матушка, – говорил он, – шаря в рукаве. – Как благодарить меня будешь, а?

Он прильнул лицом к Цзиньлянь, но она его отпихнула. Тут из сосновой аллеи показалась Пинъэр с Гуаньгэ на руках. За ней следовала кормилица Жуй. Пинъэр заметила Цзиньлянь, когда та взмахнула белым веером. Она и не подозревала, что рядом с ней был и Цзинцзи.

– А, тут мама бабочек ловит, – говорила Пинъэр. – Поймай для Гуаньгэ, а!

Цзинцзи, опустив глаза, бросился за горку.

– Тебе зятюшка отдал платки? – нарочно спросила Цзиньлянь, думая, что Пинъэр заметила и его.

– Нет еще, – отвечала Пинъэр.

– Он их с собой принес, – говорила Цзиньлянь. – Только при жене давать не хотел. Мне незаметно сунул.

Они сели на террасу среди цветов и разделили меж собою обновки. Гуаньгэ лакомился сливой. На нем красовался белый с бахромою платок.

– Это твой? – спросила Цзиньлянь.

– Да, ему матушка Старшая повязала, – пояснила Пинъэр. – Чтобы он соком не обкапался.

От солнца их укрывали банановые листья.

– Как тут прохладно! – заметила Пинъэр. – Давай посидим, а? – Она позвала Жуй: – Ступай, скажи Инчунь, пусть принесет детскую подушку с тюфячком да нам домино незаметно захватит. Мы тут с матушкой поиграем, а ты дома оставайся.

Жуй ушла. Немного погодя Инчунь принесла все, что просили. Пинъэр уложила Гуаньгэ на тюфячок с подушкой, а сама пристроилась с Цзиньлянь рядом и стала играть в домино. Инчунь пошла заваривать чай.

Тут из терема сияющих облаков вышла Юйлоу и поманила Пинъэр рукой.

– Тебя матушка Старшая зовет, – крикнула Юйлоу.

– Я сейчас приду, – сказала Пинъэр и попросила Цзиньлянь поглядеть за ребенком.

Но Цзиньлянь было не до Гуаньгэ. Цзинцзи скрылся в гроте, и она бросилась туда.

– Выходи! – крикнула она. – Все ушли.

– Иди сюда! – позвал ее Цзинцзи. – Полюбуйся, какой тут огромный гриб вырос.

Обманутая Цзиньлянь вошла в грот. Цзинцзи встал перед ней на колени и умолял позволить насладиться ее прелестями. Они слились в поцелуе, и само Небо, казалось, покровительствовало им (илл. 128).

Пинъэр поднялась в терем.

– Сестрица Мэн проиграла Гуйцзе, – обратилась к ней Юэнян. – А ну-ка ты попробуй метни стрелу в вазу.

– У меня ребенок без присмотра остался, – заметила Пинъэр.

– Ничего страшного не случится! – заверяла ее Юйлоу. – Сестрица Пань поглядит.

– Сестрица Мэн, ступай пригляди пока за ребенком, – посоветовала Юэнян.

– Принеси его сюда, будь добра, если не трудно, – попросила ее Пинъэр и обернулась к Сяоюй: – А ты забери тюфячок с подушкой.

Сяоюй с Юйлоу пошли под тенистый банан, Гуаньгэ корчился на тюфячке и сильно плакал. Цзиньлянь рядом не было. Невдалеке стоял огромный черный кот. Заметив приближающихся, он бросился прочь.

– А где же сестрица Пань? – удивилась Юйлоу. – Ой-ой-ой! Бросила ребенка, а его кот напугал.

– Как бросила?! – говорила она. – Я все время тут была. Только руки обмыть ходила. Какой еще кот напугал? Что вы глаза-то вытаращили?

Юйлоу взяла Гуаньгэ на руки и успокаивала, как могла. Они понесли его в терем спящих облаков. Сяоюй шла сзади с тюфячком и подушкой. Опасаясь разговоров, Цзиньлянь тоже последовала в терем.

– Что случилось? – спросила Юэнян. – Почему ребенок так плачет?

– Его большой черный кот напугал, – объяснила Юйлоу. – Подхожу я, гляжу: сидит прямо рядом с Гуаньгэ.

– Так я и знала! – воскликнула хозяйка.

– За ребенком ведь сестрица Пань присматривала, – вставила Пинъэр.

– Сестрица только в грот помыть руки отошла, – пояснила Юйлоу.

– Чего ты болтаешь, Юйлоу! – выступив вперед, заговорила Цзиньлянь. – При чем тут кот? Проголодался ребенок, вот и плачет. Нечего на других сваливать.

Инчунь внесла чай, и Пинъэр послала ее за кормилицей Жуй.

– Ребенка покормить надо, – сказала она.

Цзинцзи, убедившись, что никого нет, вынырнул из грота и, осторожно пробираясь вдоль сосновой аллеи, обогнул крытую аллею и поспешно вышел из сада через калитку.

Да,

 
Он меж жизнью и смертью дорогу выбирал,
И все же удалось ему вылезть сухим из воды.
 

Ребенок плакал и не брал грудь.

– Унеси его домой, – посоветовала Юэнян. – Уложи и пусть поспит как следует.

Пир на том и кончился. Все разошлись.

Цзинцзи так и не пришлось разделить утехи с Цзиньлянь. Они пощебетали, как иволги. Мотылек едва лишь коснулся цветка. Удрученный неудачей, Цзинцзи направился к себе во флигель.

Да,

 
Делать нечего! Цветы увяли.
Согласье получил, да ласточка скрылась в гнезде.
 

Тому свидетельством романс на мотив «Срываю ветку корицы»:

 
Ее прическу украшали цветы,
Ветку она, улыбаясь, крутила.
На алых губах
Помады не было ни следа,
Но будто помады слой.
А день бежит за днем.
Кажется, она меня любила,
Не вижу я любви ее.
Желал встреч,
Но так и не встречались.
Как будто отвергла,
Но не отвергала никогда.
Когда будет свиданье?
Когда настанет встреча?
Пока не видимся,
Страдает.
А встретимся,
Страдаю я.
 

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Перевод В. С. Манухина при участии А. И. Кобзева и В. С. Таскина; примечания А. И. Кобзева.