Текст книги "Эрос за китайской стеной"

Автор книги: Роберт ван Гулик

Соавторы: Ли Юй,Джозеф Нидэм,Ч. Хьюмана,Сунлин Пу,Кристофер Скиппер,Артем Кобзев,Мэнчу Лин,Дмитрий Воскресенский,Мэнлун Фэн,Ольга Городецкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

– Все, что вы говорите, – очень интересно! Как-нибудь на днях я специально приеду на богомолье, а сейчас хочу прогуляться по монастырю.

Ван Дань поднялся и в сопровождении настоятеля пошел осматривать монастырь. Пройдя через главный зал, они вышли с его другой стороны и оказались перед Чадодарственной Залой. Узнав начальника уезда, богомольцы, мужчины и женщины, разбежались и попрятались по углам.

Чадодарственная Зала представляла собой величественное сооружение из трех помещений. Куда ни посмотришь, повсюду резные балки и разукрашенные столбы, расписные стропила и легкие, словно летящие ввысь, колонны. Яркие краски и позолота слепили глаза. В центре Залы – возвышение в виде очага. Возле него – изваяние богини, голова которой прикрыта шляпой с жемчужными подвесками и украшениями из нефрита. На руках богини – младенец. Подле нее – еще четыре или пять изваяний матушек-чадодарительниц. Над очагом – расшитый полог из желтого шелка, сколотый серебряными пряжками. На полу – множество ярких туфель, несколько сотен или больше. Зала украшена разноцветными стягами и дорогими балдахинами, расставленными строгими рядами. На особых подставках горят цветные свечи и мерцают лампады. Курильницы источают дым благовоний, разливающийся по всему помещению. Слева от очага видно изображение небожителя Чжан Сяня, дарующего младенцев, а справа – бога долголетия Шоусина.

Отвесив поклон перед божествами, правитель Ван прошелся по зале, а потом попросил Фосяня проводить его к кельям, где женщины оставались на ночь. Это были маленькие домики, отделенные один от другого небольшим пространством. В них, как положено, были пол, потолок, а в центре – ложе, забранное пологом. По бокам – стол и стулья. Комнатки выглядели чисто и опрятно. Ван Дань внимательно осмотрел кельи, но ничего подозрительного не заметил, ни единой щели, куда могли бы спрятаться не только мышь, но и самая жалкая букашка или муравей.

Не обнаружив ничего такого, что раскрыло бы ему секрет, правитель направился к главному залу, где стоял его паланкин. Монахи во главе с настоятелем вышли его проводить и встали у ворот на колени. Правитель уехал.

Всю дорогу Ван Дань находился в задумчивости. «Кажется, там нет ничего подозрительного, – думал он. – Кельи действительно надежно закрыты со всех сторон. Но тогда откуда все эти чудеса? Неужели их творят глиняные и деревянные истуканы? А может быть, здесь замешан какой-то злой дух, который морочит голову людям, прикрывшись именем бога?». Долго думал Ван Дань, и наконец в его голове созрел план. Вернувшись в ямынь, он немедленно вызвал чиновника для поручений.

– Найди мне двух певичек из заведения и вели им переодеться в знатных дам. Пусть нынче же вечером они отправляются в храм Драгоценного Лотоса и останутся там на ночь. Дай им два пузырька с тушью. Если ночью к ним кто-нибудь заявится и станет развратничать, пусть они незаметно выкрасят ему голову. Завтра утром я поеду туда и сам проверю. Только учти, чтобы об этом не знала ни единая душа! Сделай все осторожно!

Чиновник нашел двух знакомых певичек по имени Чжан Мэйцзе и Ли Ваньэр и рассказал им о поручении начальника. Женщины не посмели перечить. Под вечер, переодевшись в дам из знатных семей, певички сели в паланкины, возле которых выстроились слуги с постельными принадлежностями. Пузырьки с жидкой тушью были спрятаны в шкатулке среди прочих мелочей. Процессия вошла в монастырь. Порученец, выбрав две подходящие комнатки, оставил возле дверей слуг, а сам отправился доложить начальнику уезда о выполнении приказа.

Через некоторое время появились монахи с послушниками, которые несли фонари и чай. В этот вечер в кельях было свыше десяти женщин, пришедших молить богов о потомстве. Среди них находились и две певички, но они вовсе не собирались молиться и даже возжигать благовонные свечи в Чадодарственной Зале. Загудел монастырский колокол, забили барабаны, возвещая наступление первой стражи. Женщины приготовились отойти ко сну, в то время как их слуги остались подле дверей. Монахи, заперев двери, удалились.

Чжан Мэйцзе, проверив засовы, положила под подушку пузырек с тушью и зажгла лампу поярче. Она разделась и легла в постель, но заснуть не могла. Ожидание необычного отгоняло от нее сон, и певичка то и дело поглядывала по сторонам. Прошло около двух часов. Стихли голоса людей, раздававшиеся снаружи, и вдруг певичка услышала шорох, доносившийся откуда-то из-под пола возле изголовья, будто скреб жук. Тут она заметила, что одна из половиц тихо отодвинулась в сторону, и в отверстии показалась голова человека. Выбравшись наружу, он встал возле ложа певички. «Монах! – тихо прошептала перепуганная певичка. – Значит, все эти проделки – их рук дело. Вот как они оскверняют женщин из добрых семей! Неудивительно, что у начальника возникло подозрение, и он придумал этот ловкий план!»

Тем временем монах бесшумно подобрался к светильнику и задул огонь. После чего разделся, откинул полог и шмыгнул под одеяло. Чжан Мэйцзе прикинулась спящей. Когда же монах попытался на нее взобраться, певичка сделала вид, что проснулась.

– Кто это? – вскрикнула она, пытаясь отстраниться. – Кто здесь смеет развратничать?

Монах, крепко обнимая женщину, прошептал:

– Я – златоглавый архат, пришел даровать тебе младенца.

Ученик Будды оказался очень опытным в любовном искусстве, и певичка, казалось бы, сведущая в подобных делах, не могла за ним угнаться. Когда страсть монаха дошла до предела, Чжан Мэйцзе незаметно помазала его бритую голову краской. В любовном угаре монах ничего не заметил. Они дважды сыграли в любовную игру, и только тогда монах встал с ложа.

– Вот здесь, – сказал он, протягивая женщине бумажный пакет, – лекарство, которое помогает работе детородных органов. Каждое утро принимай его по два цяня [196]196
  Цянь – десятая доля ляна (т. е. около 4 г). В разные эпохи величина этой меры веса была различной.


[Закрыть], запивая горячей водой. Пить следует несколько дней подряд, дабы окрепла утроба и роды прошли бы легко.

Монах исчез, а обессиленная певичка закрыла глаза и погрузилась в забытье. Вдруг она почувствовала, что ее кто-то трясет. Монах, очевидно, вошел во вкус.

– Уходи! – оттолкнула его певичка. – Я устала и хочу спать. Ты уже приставал ко мне дважды. Ненасытный!

– Как ненасытный? Ты обозналась, голубка! Я пришел к тебе впервые и еще не испробовал вкуса любви.

Певичка поняла, что перед ней другой человек. По всей видимости, монахи появлялись в келье чередой, один за другим. Женщину охватило беспокойство.

– Я не привыкла к таким делам и плохо себя чувствую. Не приставай ко мне!

– Не тревожься! У меня есть редкое любовное снадобье под названием «весенние пилюли». Прими их, и ты сможешь резвиться хоть целую ночь!

Монах достал из-за пазухи бумажный пакетик, который, однако, певичка не взяла, побоявшись, что в нем какой-нибудь яд. Во время любовного сражения ей удалось выкрасить и второго гостя. Под утро, когда пропели петухи, монах ушел, и доски на полу встали на место.

А теперь мы расскажем о Ли Ваньэр, которая, как и ее подруга, лежала в своей келье и не смыкала глаз. Ее окружала темнота, поскольку свеча недавно погасла от удара крыльев ночной бабочки. Прошло более двух часов, прежде чем певичка услышала шум позади ложа. Кто-то отодвинул полог, лег на ложе и залез под одеяло. Женщина очутилась в крепких объятиях мужчины и почувствовала прикосновение его губ. Певичка потянула руку и наткнулась на круглую и гладкую, как тыква, голову.

– Ты, кажется, монах! – спросила Ли, ощупывая макушку. В ее руке уже была кисть, смоченная краской.

Монах ничего не ответил. Надо сказать, что Ли была моложе подруги и очень охочая до любовных утех. Ласки монаха пришлись ей по вкусу.

«Я давно слышала, что монахи знают толк в любовных делах, только не верила. Сейчас убедилась сама!» – подумала она, вступая в любовную битву. Но вот сражение подошло к концу, и, как говорится, дождь кончился, а тучи рассеялись. И вдруг у ложа появилась еще одна фигура.

– Повеселились, и хватит! – сказал мужчина сиплым голосом. – Дайте и мне позабавиться, доставьте удовольствие!

Первый монах, хихикнув, удалился, а его место занял второй. Он стал гладить и щупать певичку, а потом полез с поцелуями. Ли Ваньэр сделала вид, что его приставания ей не по душе.

– Мой приятель, как видно, тебя вконец заморил! – проговорил новый гость. – Не горюй! У меня с собой «весенние пилюли», от которых сразу взыграет кровь!

От снадобья исходил тонкий аромат. Проглотив любовное зелье, певичка почувствовала, что ее тело стало удивительно мягким и податливым, От ласк она испытала настоящее блаженство. Однако даже в пылу любовной битвы она не забыла о приказе начальника уезда. Гладя монаха по его бритой голове, она шептала:

– Какая круглая, какая гладкая! – А сама мазала голову краской.

– Голубушка моя! – сказал монах. – Я большой мастер в любовных делах, не то что мои приятели – все это грубияны и невежды. Если я тебе пришелся по нраву, приходи сюда почаще.

Певичка сделала вид, что предложение монаха пришлось ей по вкусу. Но вот заголосили петухи. Монах поднялся и протянул женщине снадобье, помогающее зачатию, а потом, пожелав ей здоровья, исчез. Можно при этом сказать:

 
Монах и певичка ночь провели в утехах любовных без сна.
А кто сосчитает, сколько ночей любятся муж и жена?
 

Здесь мы оставим наших певичек и вернемся к начальнику уезда Ван Даню. Получив необходимые сведения от подчиненного, он на следующее утро только-только ударили пятую стражу – покинул ямынь и в сопровождении сотни стражников и ополченцев, снаряженных пыточным инструментом и веревками, направился в монастырь. К этому времени уже совсем рассвело, однако ворота храма были закрыты. Оставив большую часть людей в засаде с двух сторон обители, Ван Дань приказал всем ждать сигнала, а сам с дюжиной слуг приблизился к воротам и велел подчиненным стучать. Узнав о приезде начальства, настоятель фосянь привел в порядок одежду и поспешил навстречу высокому гостю в сопровождении десяти мальчиков-послушников. Паланкин уездного начальника остановился возле главного зала, куда, однако, Ван Дань не зашел, а направился в комнату настоятеля. Усевшись в кресло, он потребовал списки всех монахов. Фосянь, поклонившись, отдал приказание бить в колокол. Перепуганные иноки, толком не пробудившиеся от сладкого сна, выскочили из своих келий. Узнав, что начальник уезда собирается делать перекличку, они всполошились еще больше. Когда вся братия собралась во дворе, начальник приказал всем снять колпаки. Недоумевая, монахи выполнили приказ. Тут-то и выяснилось, что у двух монахов голова выкрашена в красный цвет, а у двух – в черный. Начальник уезда приказал стражникам надеть на четырех монахов колодки и подвести к нему.

– Почему у вас головы в краске? Отвечайте!

Монахи молчали, испуганно переглядываясь. Остальные стояли, ошалев от страха и удивления. Ван Дань повторил свой вопрос несколько раз, и тогда один из них ответил, что, наверное, это шутка кого-то из братии.

– Сейчас я позову этих шутников! – усмехнулся начальник уезда и велел порученцу привести певичек. В это время обе певички еще сладко спали, измученные ночными играми с монахами, и их не могли поднять с постели ни оглушительный стук в дверь, ни громкие крики. Разбудить их удалось лишь с большим трудом.

– Отвечайте! Что вы видели нынешней ночью? – спросил Ван Дань у певичек, которые стояли перед ним на коленях, – творите правду!

Женщины принялись подробно рассказывать, как они блудили с монахами, которые дали им возбуждающее средство, как вымазали их головы краской. Рассказывая о событиях ночи, одна из певичек вынула из рукава пакетик с любовным зельем. Монахи, поняв, что их проделки раскрылись, застыли от ужаса, а те четверо грохнулись на колени и стали молить о пощаде.

– Плешивые ослы! – отругал их начальник уезда. – И вы еще смеете молить о прощении! Вы дурили голову простакам, позорили добрых женщин, прикрываясь именем божества! Какая гнусность!

Настоятель, поняв, что дело принимает дурной оборот, приказал всем стать на колени.

– Ваше превосходительство! Монахи нашей обители истово чтут священные заповеди и блюдут все запреты. Лишь эти четыре развратника упрямо не принимали советов и уговоров. Мы уже давно хотели от лица всей братии написать вам жалобу, но вы сейчас сами разоблачили негодяев. Это настоящие преступники, достойные смерти. Однако другие к этому безобразию не причастны. Явите свою милость, ваша светлость!

– А не странно ли, что эти четыре распутника побывали именно в одном месте – там, где были певички, хотя, как мне известно, вчера здесь было много богомолок? Наверняка и в других кельях есть тайные лазы.

– Нет, нет! В других кельях нет скрытых ходов! Они только в этих двух!

– Это не трудно проверить! Мы соберем всех женщин и подробно их расспросим! Если они ничего не заметили ночью, значит, другие монахи не виноваты.

И начальник уезда послал стражников за богомолками. Женщины в один голос заявили, что они ничего не видели и не слышали, никакие монахи де к ним не приходили. Однако начальник хорошо понимал, что женщины боялись худой молвы и позора. Начальник приказал обыскать их. У каждой обнаружили пакетик со снадобьем.

– Если вы не блудили с монахами, то откуда все эти пилюли? – усмехнулся Ван Дань.

Женщины залились краской стыда.

– Ну, а любовные снадобья вы, конечно, уже испробовали?

Женщины молчали, словно воды в рот набрали. Начальник уезда прекратил допрос и отпустил их по домам. Родственники и близкие чадопросительниц, возмущенные тем, что привелось им услышать, повели их домой, но мы об этом рассказывать не будем, а вернемся к начальнику уезда. Ван Дань во всем сейчас хорошо разобрался, хотя монахи и твердили, что снадобья они дали еще тогда, когда женщины пришли в монастырь, однако певички доказали, что получили их уже после соития.

– Факты налицо! Будете по-прежнему отпираться? – вскричал начальник уезда и приказал стражникам связать всех монахов, кроме лампадника да двух малолеток – послушников.

Видя, что дело приняло плохой оборот, настоятель Фосянь решил было идти напропалую – прибегнуть к силе, но в самый последний момент испугался. Как-никак стражников было много, к тому же свита уездного начальника имела оружие. Тем временем Ван Дань, приказав подчиненным отправить певичек в их заведение, занял место в паланкине и направился в ямынь. Впереди шли связанные монахи. Процессия вызвала большой интерес у окрестных жителей, которые сбежались посмотреть на удивительное зрелище. Вернувшись в управу, Ван Дань тотчас открыл присутствие и приступил к допросу, для чего велел принести пыточные орудия. Монахи, привыкшие к изнеженной жизни, испугались предстоящих мучений и сразу во всем сознались, едва на них надели колодки. После того как были записаны их показания, Ван Дань отправил их в тюрьму и составил бумагу начальству с подробным отчетом о том, что произошло. Но об этом мы рассказывать не будем.

А теперь вернемся к настоятелю Фосяню. Оказавшись в тюрьме, он вместе с другими монахами стал обсуждать план спасения.

– Мы совершили оплошность и сейчас раскаиваемся в своей ошибке, сказал он как-то старшему тюремщику Лин Чжи. – Когда мы отсюда выйдем никому неизвестно. А у нас с собой ничего нет. Ведь схватили нас, как есть, мы даже вещей своих не успели захватить. Между тем в монастыре осталось немало денег. Если бы вы позволили кому-то из нас, хотя бы трем-четырем, сходить за деньгами, мы бы в долгу не остались, заплатили за все, как положено, и вы бы получили сто лянов серебра.

У Лин Чжи разгорелись глаза, и он сразу клюнул на удочку.

– Я здесь не один, нас много. Одна сотня лянов на всех недостаточна. Если разделить, на каждого придется самая малость. Пустой звук, да и только. Нет! Вы даете двести лянов на всех и еще сотню мне одному. Если согласны, пойду с вами нынче же.

– Не стану спорить, – согласился настоятель. – Но только договоритесь с остальными!

Лин Чжи, рассказав тюремным стражам о сделке, отправился с четырьмя монахами в монастырь. Пошли по кельям. Действительно, денег там было не счесть – и золотых, и серебряных.

Как договорились, Фосянь сразу же отдал Лин Чжи триста лянов, тот наделил деньгами тюремщиков, чем они остались весьма довольны.

– Ну, а теперь, – сказал настоятель тюремным стражам, – надобно принести в тюрьму постели, уж очень без них неудобно спать.

Тюремщики согласились и на это. Все те же четыре монаха снова отправились в монастырь. Собирая постельные принадлежности, они незаметно сунули в них топоры, ножи и другое оружие. Затем велели лампаднику найти несколько носильщиков, и процессия двинулась в тюрьму. Монахи купили вина и мяса, устроили пиршество, на которое пригласили всех тюремщиков, начиная от младших чинов и до самых старших. План настоятеля состоял в том, чтобы вечером, когда тюремщики опьянеют, попытаться устроить побег. Поистине:

 
Ловкий предприняли ход, и вот – дорога к освобожденью:
Найден выход из адских врат – путь избавленья.
 

А в это время начальник уезда Ван Дань, довольный тем, что ему наконец удалось распутать грязный клубок, при свете лампы сочинял реляцию вышестоящим властям. Вдруг его охватило тревожное предчувствие: «Эти злодеи сейчас собрались в одном месте. Случись что-нибудь – и с ними не сладишь!». Ван Дань тут же написал приказ, повелевающий стражникам быть начеку и находиться возле управы в полном вооружении. Гонцы побежали выполнять поручение.

Наступила первая стража. По условному знаку монахи, вооруженные ножами и топорами, оглашая воздух воинственными криками, набросились на пьяных тюремщиков и, разделавшись с ними, в тот же миг устремились к воротам. Тюремные врата рухнули, и все заключенные, которых успели выпустить монахи, с гиканьем и ревом вырвались наружу. По всему городу раздались громкие крики.

– Месть! Месть! Отомстим за обиды!

– Смерть уездному!

– Не трогать простой люд!

– Кто не сопротивляется, того пощадим, кто встанет поперек – убьем!

Как раз в это время подоспели вооруженные солдаты и разгорелся настоящий бой. Начальник уезда, встревоженный шумом на улице, направился в присутственную залу, возле которой собралась толпа горожан, вооруженных копьями и ножами. Узнав о побеге заключенных, они пришли на подмогу. Между тем бой продолжался, но монахи, несмотря на отвагу и прыть, с какой они дрались, понемногу стали сдавать. Вооруженные лишь ножами да топорами, они не могли противостоять солдатам с пиками и терпели большой урон. Поняв, что игра проиграна, настоятель приказал прекратить сражение, спрятать оружие и отходить к тюрьме.

– Среди нас был десяток подстрекателей, – объяснил он солдатам, – но они уже мертвы. А мы совсем не хотели бунтовать. Доложите об этом в управе!

Узнав, что бунт прекращен, правитель Ван приказал служащим из сыскного приказа вместе с солдатами и стражниками ямыня обыскать тюрьму. Через некоторое время правителю доложили, что найдено оружие. Ван Дань рассвирепел.

– Мало того что эти плешивые злодеи занимались непотребными делами и развратом, но они еще учинили бунт! Если бы не меры предосторожности, которые я заранее принял, плохо бы пришлось не только мне, но и всем жителям города. Все бы мы испытали на себе их звериную злобу. Поэтому их следует незамедлительно казнить! Только этим можно предотвратить новые беды! – Он отдал распоряжение солдатам раздать жителям города найденное оружие.

– У этих злодеев план на сей раз сорвался. Однако же, если не принять мер, потом с ними будет трудно совладать. А посему я повелеваю: за мятеж, который они учинили, всех обезглавить, кроме нескольких человек, нужных для следствия.

Солдаты и горожане с зажженными факелами, подобно пчелам, растревоженным в улье, устремились к тюрьме.

– Это не мы замышляли бунт! Не мы! – закричал настоятель Фосянь при виде разъяренной толпы. Но не успел он договорить, как голова его упала с плеч. Через некоторое время было покончено и с остальными монахами. Головы их раскатились по земле, как тыквы. Вот уж действительно:

 
И за добро, и за зло возмездие нам суждено.
Обязательно – поздно иль рано – оно совершиться должно!
 

На следующий день правитель уезда приступил к допросу преступников. Прежде всего он хотел знать, откуда в тюрьме оказалось столько оружия. Все, как один, сказали о старшем тюремщике, который, получив взятку, позволил монахам принести из монастыря постели. В них-то и было спрятано оружие. Тщательно допросив нескольких человек, Ван Дань послал людей в тюрьму, но оказалось, что Лин Чжи и другие тюремщики уже мертвы. Той же ночью правитель сочинил бумагу, в которой описал все происшедшее и объявил о своем решении сжечь храм.

В докладе говорилось: «Нами расследовано, что монах Фосянь и другие, погрузившись в море похоти и влекомые злодейскими замыслами, с помощью хитроумного плана ловко морочили богомолок, вымаливавших себе чад, по ночам появлялись перед ними из подземелий и склоняли ко греху. Держа в грубых объятиях хрупких дев, они называли себя бодхисатвами, спустившимися с небес, или архатами, являющимися во сне, и никто не решался прогнать монахов прочь. Несчастные трепетные лепестки молодых цветов пытались стряхнуть с себя обезумевших от страсти мотыльков, но, увы, слабый аромат мягкой яшмы уносился прочь порывами буйного ветра. Белую ленту уже нельзя отстирать! Трудно передать, какой стыд довелось пережить темными ночами! Посему мы повелели певичке Ли Ваньэр красной краской вымазать монахам макушки, а Чжан Мэйцзе приказали черной тушью покрасить их темя. Нам известно из жизни, что, когда растекается алая влага, любой очертя голову бросится к этой красной водице. Когда же является цвет, подобный черному углю, монах в страсти безмерной припадает к этому черному источнику. Известно также, что попавший в обитель блаженства с удовольствием вкушает сладость плода боломи [197]197
  Боломи – плод тропического индийского дерева, желтоватый, по форме напоминающий тыкву или дыню, кисловатый на вкус и ароматный, он немного походит на ананас. У буддистов плод боломи часто связывали со счастливыми явлениями.


[Закрыть], в мире же смертных его уста немеют в молчании, как твердеет кусок бобового сыра… Ножи и мечи монахи затаили в кожаных сумах и вместо святого недеяния предались разбойному злодейству. Возле стены из терновника в ход пустили они оружие и обратили печаль и милосердие в жестокую смуту. В темной ночи они, блюстители буддийского закона, открыли врата узилища, а когда раздался удар колокола, одержимые яростью Цзиньгана, разорвали путы. Рыба, попав в котел и стараясь вырваться наружу, делается своенравной; тигр, очутившийся в капкане, дабы освободиться, стремится сожрать человека. За осквернение прелестных дев, растление добропорядочных жен они достойны смерти; за убийство тюремных стражей и увечья, нанесенные людям, грядет жестокое наказание. Разврат в храме и бунт в тюрьме – таково их великое преступление. А посему казнь через отсечение головы есть заслуженная ими кара! Повелеваем: монаху Фосяню – главарю преступного отродья кости раздробить! Храм Драгоценного Лотоса, прибежище злодейства и логово разврата, предать огню! Благодаря этому освободятся пленники Дицзана [198]198
  Согласно буддийским летописям, бодхисатва Дицзан дал обет освободить души грешников из ада. Нередко Дицзана называли Наставником (Главою) Темного мира (Юмин Цзяочжу).


[Закрыть]и непорочная чистота Будды явит себя».

Постановление правителя уезда, зачитанное во всех уголках города, было встречено с ликованием. Что же до женщин, которые ходили в храм испрашивать чад, то с ними получилось по-разному. Мужья не признали рожденных ими детей за своих наследников, многие выгнали жен из дома, а младенцев предали смерти путем утопления. Некоторые женщины, не стерпев позора, приняли добровольную смерть. Нравы этих мест все же заметно улучшились. В других округах и областях в назидание людям были опубликованы указы, в коих женщинам запрещалось ходить в храмы для воскурения благовоний. К таким строгим запретам власти прибегают и поныне, причиной чего является рассказанная история. Впоследствии правитель уезда Ван Дань стал очень известным человеком и по высочайшему распоряжению получил должность столичного прокурора.

А в заключение послушайте стихи:

 
Коль вам от природы детей не дано, значит, вас постигла беда.
Однако нельзя из-за этого в храме блудить, не зная стыда.
Раскрытый секрет дурмана любовного запомнится вам навсегда.
Так знайте, что воды Вэйшуй и Цзиншуй [199]199
  Реки Вэйшуй и Цзиншуй, текущие в провинциях Ганьсу и Шэньси, имеют разный цвет воды. В реке Цзин вода чистая, в реке Вэй – мутная.


[Закрыть]не смешиваются никогда.
 

Перевод и примечания Д. Н. Воскресенского.