Текст книги "Сексуальная жизнь в древнем Китае"

Автор книги: Роберт ван Гулик

В конце IX в. войска на юге полнясь ли мощное восстание. Оно смело династию Тан и нанесло престижу императорского двора удар, который в конечном счете оказался смертельным. Под руководством выскочки по имени Хуан Чао (BD, N 847) мятежники направились на север и в 881 г. захватили столицу Чанъань. Император был вынужден бежать. В 884 г. мятеж удалось подавить, но власть захватили в свои руки военачальники, обеспечившие эту победу, и императорская власть ослабла. Император фактически превратился в марионетку в руках боевых генералов. В своих владениях они вели себя практически как независимые военные правители. В 907 г. один из них вынудил последнего танского императора отречься от власти. Таким образом, после трех веков славы могучая династия рухнула.

Наступил период междоусобных распрей между военачальниками, причем положение усугублялось вследствие непрерывных набегов на китайскую территорию варваров с севера и запада. Однако к тому времени китайская культура достигла уже такой мощи и единообразия, что подобные внутренние разногласия не могли продолжаться долго. Междоусобицы затянулись на пятьдесят лет, после чего наступило очередное объединение империи под эгидой династии Сун.

Некоторые из недолговечных династий и владений, уничтоженных впоследствии сунскими генералами, оставили потомкам культурное наследие, прославившее их в веках. Следует упомянуть двор Мэн Чана (BD, N 1514), который в 935 г. стал вторым правителем «династии Чжоу» в Сычуани, но в 965 г. был вынужден уступить власть династии Сун. Его супруга, госпожа Сюй, снискала славу поэтессы под литературным псевдонимом Хуа-жуй фужэнь («Госпожа Цветочная Тычинка»). Она оставила богатое наследие в форме гунцзы, «дворцовых песен». Я привожу ниже одну из них, поскольку в ней дано мимолетное и очаровательное описание забав придворных дам в гареме:

 
Придворные дамы стоят перед входом в зал – у всех тонкие талии.
Они ужасно трепещут, когда
им впервые приходится сесть верхом на коня,
Но стоит им научиться держаться в седле,
как им хочется пуститься в галоп.
Почему бы им иногда не отпустить поводья
вместо того, чтобы сжимать руками седельную луку!
 

«Цюань Тан ши», ч. 11, гл. 10, с. 6а

А вот еще стихотворение, в котором нашел отражение один из душевных порывов госпожи Сюй:

 
Ясным утром туман слетает с цветов,
И хрустящий утренний воздух
проникает в яшмовый сосуд с водой [132]132
  Имеется в виду чашечка с водой, используемая для увлажнения тушечницы, в которой растирали тушь, прежде чем приступить к письму.


[Закрыть]
Тогда я разворачиваю лист бумаги,
пятицветный, усыпанный золотом,
И присаживаюсь у узорного окна,
заниматься каллиграфической скорописью.
 

Там же, с. 5a

Более того, второй император южной династии Тан – Ли Юй (937–978) является одним из самых великих китайских авторов любовной лирики. Именно он сполна осознал богатые возможности поэтического выражения в жанре, получившем название цы. Классическая китайская поэзия в основном создавалась на литературном языке и представляла собой стихотворения стандартной длины, со строками в пять или семь слогов. Стихотворения жанра цы, где слова соотносились с определенной мелодией, могли включать строки разной длины, где при желании использовали и простонародные выражения. Они также лучше подходили для передачи эмоциональных оттенков.

Ли Юй был утонченным художником, который больше интересовался музыкой, танцами и женской красотой, чем политическими и военными делами. Сунские генералы поспешили избавиться от него и его эфемерной династии, и он умер, будучи пленником первого императора династии Сун. Он потерпел политическое банкротство, но его поэтическая слава осталась в веках: как при династии Сун, так и при последующих династиях китайские поэты продолжали считать его одним из своих величайших наставников, и даже в наши дни основанный им поэтический стиль находит страстный отклик в сердцах поэтов, воспевающих любовь и романтическую идиллию.

Ниже я привожу переводы четырех его любовных стихотворений, не вполне соответствующих описаниям чисто телесной любви, о которой шла речь в предыдущей главе. В первых трех стихотворениях Ли Юй выражает собственные чувства, а в четвертом говорит от имени одной из своих возлюбленных. К сожалению, в переводе можно передать только содержание этих стихотворений и не удается сохранить неожиданные паузы и внезапное ускорение ритма, которые придают поэзии Ли Юя особо ошеломительную, чарующую окраску.

На мелодию «Хуань ци ша»

 
Красные лучи закатного солнца
комнату озаряют.
Когда зажжена золотая жаровня,
ее угли добавляют жара курильнице в форме льва [133]133
  Подробнее о курильнице в форме льва см. выше, на с. 126–127. А. Хоффманн ошибочно переводит сян шоукак «кусочки благовоний в форме животных» (см.: Hoffmann А.Die Lieder des Li Yь. Kцln, 1951. S. 31). Цитаты из китайской литературы, подтверждающие правильное значение этого термина, см.: «Пэй вэнь юнь фу», под сян шоу.


[Закрыть]
Красные парчовые покрывала скомканы
движениями ее танцующих ног.
Хотя очаровательная дама ступает легко,
ее золотые шпильки выпали.
Раскрасневшись от вина, я срываю цветок
и вдыхаю его аромат —
Издалека доносятся звуки барабанов и флейт,
звучащие в другом дворце.
 

На мелодию «Пусамань»

 
Медные язычки губного органчика
перекликаются с холодными
бамбуковыми трубками, [134]134
  Шэн, или китайский губной органчик, состоит из звучащей коробочки наподобие половинки калебаса, откуда торчат несколько тонких бамбуковых трубочек, выполняющих такую же функцию, что и трубы в нашем органе. Внутри трубочек находятся медные язычки, которые при поступлении туда воздуха начинают вибрировать. Музыкант обеими руками подносит инструмент к губам, держа звуковую коробочку в ладонях таким образом, чтобы пальцами можно было закрывать отверстия трубочек.
  Шэнявляется одним из самых удивительных китайских музыкальных инструментов, но, к сожалению, после династии Сун он утратил былую популярность, и до последнего времени лишь немногие музыканты умели на нем играть. Однако он всегда оставался популярным в Японии, и в современном Китае интерес к нему возрождается.


[Закрыть]
Когда она медленно наигрывает
новые мелодии
своими яшмоподобными пальчиками,
Ее глаза призывно смотрят на меня —
быстро меняясь, как осенние волны.
Мы знавали и «дождь», и «тучки»
за занавесками в уединенной спальне,
Где глубокая страсть нас объединяла.
а теперь после праздника —
как в комнате пусто!
Не осталось ничего иного,
кроме как забыться в весенних снах.
 

На мелодию «Си цянь ин»

 
Тускнеет луна на рассвете,
рассеивается дымка ночная.
Бессловесно переворачиваю подушку,
никак не в силах забыть
Наш благоуханный сон.
Слабо доносятся отдаленные крики
Пролетающих в небе гусей.
Соловьи сладкозвучные разлетелись.
Увянув, опали цветы.
Я остался один в этом доме
среди стен расписных.
Не сметай же красные лепестки,
пусть будут рассыпаны как есть —
Дожидаясь, пока вернутся
ножки изящной танцовщицы.
 

На мелодию «Пусамань»

 
Ярко сияют цветы
в тусклом свете луны,
Дымкою все покрыто —
сегодня могу прокрасться к любимому.
Ступаю по благоуханным ступеням
ногами, обтянутыми чулками.
Осторожно несу в руках
золотом расшитые туфли.
Мы встретимся к югу от расписного зала,
на короткий миг, дрожа от страха.
Я так многим рискую, сюда приходя,
подари же мне свою любовь без остатка.
 

Следует воздать должное Ли Юю не только потому, что он был одним из величайших авторов любовной лирики, но и еще по одной причине. Согласно традиции, именно он первым начал бинтовать ноги у женщин, после чего этот обычай стал играть определяющую роль в сексуальной жизни китайцев.

Документы периодов Сун и Юань с определенной долей осторожности высказываются по поводу появления этого обычая, который к тому времени уже был широко распространенным и общепринятым. Авторы той поры утверждают, что в литературе эпохи Тан и предшествующих династий не встречается непосредственных упоминаний о бинтовании ног и что они безуспешно пытались обнаружить на изображениях того времени дам с бинтованными ногами. Для объяснения происхождения этого обычая они ссылаются на историю о Ли Юе и его любимой супруге по имени Яо-нян. Рассказывают, что Ли Юй велел построить для нее большой цветок лотоса, высотой в шесть футов, и заставлял ее бинтовать ноги, чтобы они своей формой напоминали полумесяц. Потом по его настоянию она исполняла танцы на этом цветке лотоса. Поэтому традиционно Яо-нян изображается в момент обертывания ног бинтами (на рис. 10 она бинтует себе правую ступню, положив ее на левое колено). Это новшество было встречено с таким восторгом, что все дамы начали подражать примеру Яо-нян.

Можно сомневаться в том, что Яо-нян является родоначальницей этой моды, но, судя по литературным и археологическим источникам, появление обычая бинтования ног приходится примерно на время ее жизни, на те самые пятьдесят лет, которые разделяют династии Тан и Сун. Этот обычай оставался популярным и в последующие века, вплоть до самого недавнего времени. Даже и в наши дни в Китае можно встретить пожилых женщин с забинтованными ногами, но на молодых женщин или девушек эта мода уже не распространяется.

Рис. 10.

Яо-нян, бинтующая ноги (цинский ксилограф «Бо мэй син ян», собрание автора)

Если авторы династий Сун и Юань были скрупулезными историками, то при Мин все обстояло иначе. В ту эпоху происхождение всех обычаев любили возводить к глубокой древности; подверглась видоизменению и история бинтования ног. Минские авторы, ссылаясь на упоминания в древних литературных текстах женских ножек, чулок, обуви, пытались доказать, что бинтование ног существовало еще при династиях Чжоу и Хань. Все эти теории являются безосновательными и должны быть безоговорочно отвергнуты. [135]135
  Обстоятельный обзор китайских литературных источников о бинтовании ног приводит цинский ученый Юй Чжэн-се (1775–1840) в своем собрании пестрых заметок «Гуй сы лэй гао» (ксилограф 1879 г., гл. 13, с. 11 и след.).


[Закрыть].

Таким образом, происхождение самого обычая не вызывает сомнений, но трудно понять, в силу каких причин женские ножки стали играть такую особую роль в сексуальной жизни китайцев после того, как их начали бинтовать.

Уже при династии Сун заостренные ступни и необычайно малый размер ноги выступают как непременный признак в списке достоинств красивой женщины, и постепенно вокруг женских ножек и обуви начал складываться своеобразный фольклор. Маленькие ножки стали считаться самой интимной частью женского тела, восприниматься как символ самой женственности, обладающий наивысшей сексуальной притягательностью. На эротических изображениях династии Сун и последующих эпох женщины представлены совершенно голыми и их половые органы выписаны со всей отчетливостью, но мне ни разу не доводилось видеть (и насколько мне известно, таковых не существует) изображений, на которых женские ножки были бы разбинтованными. Эта часть женского тела оставалась жестко табуированной. Максимум, что могли себе позволить художники, – это изобразить женщину, которая начинает бинтовать или разбинтовывать свои ноги. Табу распространялось и на голые ноги тех женщин, которые их не бинтовали. Исключение составляли только изображения женских божеств, как, например, Гуаньинь, или иногда служанок.

Таким образом, ноги стали главным моментом в сексуальной притягательности женщины. Мужчина касался их, прежде чем приступить к сексуальному союзу, и такое прикосновение было даже обязательным элементом предварительных ласк. Именно так почти во всех эротических романах династии Мин описываются первые любовные утехи. Когда поклоннику удавалось добиться от дамы сердца интимного свидания, он никогда не выражал свои чувства через физический контакт, пусть даже слегка коснувшись ее рукава, но ему не запрещалось выражать свои помыслы словесно. Если его слова не вызывали неодобрения, он мог уронить на землю палочки для еды или веер, и когда опускался, чтобы их поднять, то касался ног дамы. Это было решающим испытанием. Если оно не вызывало возмущения, то воспринималось как знак согласия, и влюбленный мог приступать к более решительным действиям: обнять женщину, начать ее целовать и т. п. Если мужчина касался груди или бедер женщины, это могло объясняться просто нечаянным или неловким жестом и было простительным. Если же он касался ее ног, тут не было никакого оправдания, и подобная оплошность обычно являлась причиной самых громких скандалов.

Один из авторов нового времени оставил пять томов сочинений, в которых содержится все, что было известно о бинтованных ногах, крохотных женских туфельках и сложившейся вокруг них традиции [136]136
  Яо Лин-си. Цай фэй лу. Тяньцзинь, 1936. Т. 1–3; 1938. Т. 4; 1941. Т. 5 (сюйбянъ). Это всеобъемлющее собрание древнего и современного материала проиллюстрировано многочисленными фотографиями и рисунками. Кроме того, в нем содержится информация о движении против обычая бинтования ног в конце династии Цин и в первые годы республики, а также об изготовлении, украшениях и разных типах женских туфелек. В т. 3 воспроизведена эротическая картина минского художника Цю Ина, на которой изображена сцена в спальной, где мужчина дразнит женщину, отказываясь отдавать ей туфли, в то время как она, сидя на постели, закрепляет бинты у себя на ногах. Оба персонажа полностью одеты, эротический элемент присутствует только в подтексте изображенной сцены.


[Закрыть]. Здесь есть материал об играх во время выпивки, когда в качестве сосудов использовали женские туфельки, их названия, модели, длинные списки выражений, имеющих отношение к бинтованным ногам, и т. п. Включены в сочинение разнообразные мнения многочисленных древних и более современных авторов, хотя ни один из них не дает удовлетворительного объяснения связи между сексуальностью и бинтованными ножками, равно как и имеющего к ним отношение жесткого табу.

Разумеется, нормы пристойности определяются принятыми условностями, а сами условности диктуются модой. Этим, например, объясняется, почему при династии Тан китайцы не воспрещали женщинам обнажать шею и грудь, а при династии Сун и позже считали их обнажение непристойным и ввели куртки с высокими воротниками. Но одними изменениями в моде не удается до конца объяснить возникновение табу на ноги и женские туфли.

Некоторые авторы пытаются установить зависимость между забинтованными ногами и интимными частями женского тела, полагая, что походка женщин с бинтованными ногами вызывает особое развитие лобка и повышенную реакцию вагинальных рецепторов; однако медики безоговорочно отвергают такую теорию. Другие утверждают, что этот обычай ввели конфуцианцы, дабы сковать движения женщины и тем самым помешать ей свободно перемешаться за пределами дома; таким образом, в данной версии забинтованные ноги являются символом женского целомудрия, но подобное объяснение притянуто за уши и малоубедительно.

Насколько я могу судить, для решения этой проблемы требуется психоаналитический подход, возможно, с учетом фетишизма в отношении обуви. Однако окончательное решение я оставляю профессиональным сексологам.

Рис. 11.

Прорисовка с рентгеновского снимка забинтованных ног

Рис. 12.

Разные виды женских гетр и туфелька для забинтованных ног

Другой тип гетр (рис. 12, В) представлен на изображениях из альбомов, датируемых 1600–1650 гг., таких как «Хуаин цзинь чжэнь» и «Цзяннань сяо ся» (см. воспроизведение в ЕСР). Очевидно, для этих гетр использовали накрахмаленную ткань. Крепящую ленту завязывали вокруг лодыжки, немного выше ступни. Ни на одной из гравюр не видны кончики ленты, так что мы не знаем, как ее завязывали.

В задачи моего исследования не входит рассмотрение техники бинтования ног. Читатель может обратиться к описаниям опытных медиков. [137]137
  Одно из самых ранних описаний см. в статье: Small feet of the Chinese females: Remarks on the origin of the custom of compressing the feet; the extent and effects of the practice; with an anatomical description of a small foot // The Chinese Repository. Vol. 3 (N 12 of April). Canton, 1835. Также см.: Virchow H. Das Skelett eines verkrüppelten Chinesinnen Füsses // Zeitschrift für Ethnologie. Vol. 35. 1903. S. 266–313; рец. Э. Шаванна в T'oung Pao (2eme ser. Vol. 4 (1903). P. 419). Шаванн приводит слова издателя китайского археологического сочинения «Цзинь ши со» о том, что изображения женщин с забинтованными ногами встречаются на бронзовых зеркалах и барельефах еще до Ли Юя, но Шаванн считает, что упомянутые изображения не слишком убедительны; по ним можно судить только о том, что у женщин ноги были меньшего размера, чем у мужчин, и они ничем не напоминают настоящие копытообразные забинтованные ноги. Приводимая Шаванном в конце рецензии цитата из Монтеня о том, что женщины с искалеченными ногами более похотливы, неубедительна. Различные медицинские соображения обобщены в работе: Ploss-Bartels. Das Weib in der Natur und Völkerkunde, hräg. von Reitzenstein. Berlin, 1972. Vol. 1. S. 290–300.
  Кроме того, отметим книгу: Matignon J. J. La Chine Hermetique, superstition, crime et misere. Paris, 1936 (впервые опубликована в 1902 г. под названием «Superstition, crime et misere en Chine»); глава «A propos d'un pied de chinoise». Автор в течение многих лет работал врачом в Пекине. Хотя эта книга написана в необычайно скептическом духе, в ее основу были положены реальные наблюдения и в ней содержатся ценные сведения о сексуальной жизни китайцев в конце XIX в. В специальных медицинских изданиях, видимо, можно найти и более современные публикации по этому вопросу.


[Закрыть]Здесь же достаточно отметить, что девочкам плотно обвязывали ноги бинтами с самого раннего возраста. Большой палец подгибался; четыре других тоже прижимали к подошве. Давление на них постепенно увеличивалось, пока плюсна не оказывалась под прямым углом к пятке. На рис. 11, воспроизводящем рентгеновский снимок, видно, какая деформация наступала. Нога сморщивалась настолько, что ее можно было засунуть в тесную туфельку. Эти обезображенные ступни прикрывали гетрами, форма которых с течением веков претерпела значительные изменения: на рис. 12 приведены образцы таких гетр, которые играли важную роль в китайской эротической живописи и литературе. Гетры и туфли (рис. 12, А) – это единственные предметы туалета, остающиеся на женщине, когда она оказывается совершенно обнаженной, как можно судить по рисунку в эротическом альбоме «Шэн пэн лай», созданном ок. 1550 г. (см. воспроизведение в ЕСР, pi. X). Гетры были шелковыми, по краю с вышивкой, которая выглядывала из-под подрубленной каймы платья, прикрывая туфли. Ниже икр они крепились при помощи ленточки, концы которой ниспадали до самой земли. Женщины заправляли свои шаровары под эти гетры.

И наконец, на рис. 12, С воспроизведены гетры, которые были в обращении около 1900 г., по современному сочинению «Цай фэй лоу»; а на рис. 12, D, заимствованном из того же источника, изображена женская туфелька, на которой вышиты бабочки и дыни.

Перелистывая эротические альбомы, можно заметить, что во время полового акта, когда пара опускалась на циновку или куда-то еще, где за ними могли наблюдать служанки, женщины не снимали свои туфли и гетры. Они снимали их только на кровати под балдахином и разбинтовывали ноги исключительно для того, чтобы сменить бинты после купания.

Существуют часто преувеличенные опасения, что этот обычай мог пагубно сказываться на здоровье женщин. Что касается здоровья китаянок, то несомненно наиболее сильными оказались для него побочные воздействия: с забинтованными ногами, женщины перестали получать удовольствие от танцев, заниматься фехтованием и другими физическими упражнениями, которые ранее играли в их жизни важную роль. Мы имеем дело с добровольной деформацией человеческого тела. Постараемся быть в этом вопросе менее предвзятыми, чем западные наблюдатели в XIX в., суждения которых не лишены самодовольства. Один из них заявлял в 1835 г. по поводу бинтованных ног: «У китайцев не только души, но и тела изуродованы и обезображены противоестественными обычаями». [138]138
  Цит. по первой странице статьи в «The Chinese Repository», упоминавшейся в предыдущем примечании.


[Закрыть]Этот наблюдатель лицемерно забывал, что в его родной стране примерно в ту же эпоху его супруга и ее родители страдали от сердечных, легочных и прочих заболеваний, причиной которых было использование слишком тесных корсетов. Бинтование ног вызывало телесные страдания, но следует помнить, что женщины во все времена и у разных народов охотно шли на жертвы, если того требовала мода. В 1664 г. маньчжурские женщины сочли себя оскорбленными, когда им запретили бинтовать ноги по примеру китаянок.

В художественной сфере этот обычай имел пагубные последствия, поскольку положил конец древней великой традиции китайского танцевального искусства. Начиная с эпохи Сун прославленные красавицы и куртизанки демонстрировали свой талант певиц и музыкантш, но все реже и реже встречаются упоминания о знаменитых танцовщицах. Заимствованное из Китая танцевальное искусство продолжало развиваться в Корее и Японии, популярно оно и поныне, но в самом Китае пришло в упадок и практически было предано забвению.

* * *

При первых императорах династии Сун, являвшихся большими поклонниками искусства, утонченные наслаждения, как и при династии Тан, продолжали процветать, но новый взлет конфуцианства немедленно сказался на свободе отношений мужчин и женщин. Предписания конфуцианских классиков, столь же обильные, сколь и суровые, сразу наложили ограничения и на сексуальные отношения.

Конфуцианское возрождение проявилось не сразу. Еще при династии Тан ученые-конфуцианцы заявляли, что для обеспечения всенародной поддержки необходимо углубить философские аспекты учения. При династии Сун два философа, Чжоу Дунь-и (1017–1073) и Шао Юн (1011–1077), позаимствовав у даосизма некоторые положения, создали синкретическую систему, которую из соображений удобства сейчас называют неоконфуцианской. Для своей новой теории они использовали принципы, изложенные в древней «Книге перемен» («И цзин»). Двумя движущими силами были провозглашены космические принципы инь и ян, пребывающие в изначальном единстве, названном тайцзи («Великий Предел» или Абсолют). Этот основополагающий принцип своей системы два философа изображали графически в виде переплетающихся символов инь и ян, взаимопорождающих друг друга внутри круга, который и обозначает Великий Предел. С той поры данный принцип начал играть преобладающую роль в китайской философии, равно как графический его символ – в прикладных искусствах. Окруженный восьмью триграммами, круг инь – ян превратился в один из наиболее распространенных мотивов в декоративном искусстве.

Другие конфуцианцы развивали это учение, но окончательную форму придал ему знаменитый философ и государственный деятель Чжу Си (1130–1200), который может считаться подлинным отцом неоконфуцианства.

Чжу Си многое позаимствовал из даосской алхимии, равно как и из буддизма, особенно из школы медитации – чань (яп. дзэн). Он привнес в конфуцианство отсутствовавший в нем ранее элемент эзотеризма, что оказалось весьма привлекательным для многих ученых и деятелей искусства. В то же время он объявил себя первым истинно конфуцианским толкователем классических книг, пойдя еще дальше, чем ханьские догматики. Чжу Си подчеркивал неполноценность женщин, настаивал на жесткой изолированности полов и возражал против любых публичных проявлений гетеросексуальной любви, ограничивая область интимных отношений супружеским ложем. Его решительность в полной мере проявилась в комментариях к любовным песням «Книги песен», которые он истолковывал как политические аллегории. На заложенном Чжу Си фундаменте неоконфуцианство превратилось в единственную официальную государственную религию [139]139
  Прекрасное описание неоконфуцианства можно найти у Дж. Нидэма (SCC, р. 455 f.).


[Закрыть].

С той поры неоконфуцианство стало идеологическим кредо для китайской бюрократии. С одной стороны, это была жестко определенная идеология, являвшаяся прочной и надежной основой для общегосударственной административной системы, делая ее единообразной и эффективной. С другой стороны, эта идеология стимулировала становление строго авторитарной формы правления, осуществляющей цензуру, контроль за инакомыслием и прочими сомнительными формами проявления непослушания. В эпохи Мин и Цин обвинение в «инакомыслии» (буцзин) было для властей обычным оправданием, когда им требовалось сокрушить политических противников и всех тех, чьи идеи воспринимались как посягательство на суверенитет государства.

Сами же сунские правители не следовали принципам школы, которую официально поддерживали. Лично их, как ранее ханьских императоров, намного более привлекал даосизм. Они стремились к поискам эликсира бессмертия и большую часть времени проводили, развлекаясь в гареме. Придворные хроникеры той поры упоминают также «картинки тайных забав» (биси ту), что может являться указанием на увлечение даосскими сексуальными практиками. Эротические изображения в целом стали часто называть «картинками [тайных забав] во дворце весны» (чуньгун хуа) или сокращенно «весенними картинками» (чуньхуа).

Во дворце и за его пределами еще сохранялась практика обучения при помощи «сексуальных пособий». Но некоторые авторы уже поднимали возмущенный голос против них. Сунский писатель Ван Моу (1151–1213) в первом разделе 29-й главы своего сочинения «Е кэ цун шу» приводит пространные рассуждения о сексуальных нравах правителя и придворной знати. Императоры, заявляет он, вступают в сексуальные отношения с огромным количеством женщин, и добавляет:

Нынешние князья и придворные содержат в изобилии жен и наложниц. Они используют их в качестве своеобразного лекарства, чтобы обрести «истинную сущность» и укрепить свою жизненную силу. Но оказывается, что это не приносит им никакой пользы: напротив, тем самым они только разрушают свое здоровье. И даже такой достойный человек, который должен был бы понимать [конфуцианский Принцип], как Хань Юй (знаменитый конфуцианец династии Тан), не смог избежать соблазна подобных наставлений. Слишком трудно управлять плотскими желаниями! Поэтому многие представители придворной знати наносят вред своему телу и лишаются жизни из-за тех, у кого «напудренные личики и подведенные брови», но не отказываются от подобных практик и не прислушиваются к зову рассудка.

Плодовитый сунский автор Цзэн Цао (известный под псевдонимом Чжияо-цзюйши; деятельность его приходится на период ок. 1150 г.) включил в сочинение «Дао шу» [140]140
  Первые семь глав из «Дао шу» были перепечатаны в серии «Цуншу цзичэн» как отдельное сочинение «неизвестного автора» под названием «Чжи ю цзы». Очевидно, эти семь глав именно в таком виде и имели хождение при династии Мин (см. предисловие Яо Жу-сюня, датированное 1566 г.). Любопытно, что современные издатели серии «Цуншу цзичэн» не смогли определить, что этот текст является частью «Дао шу».


[Закрыть]главу под названием «Жун-чэн бянь» («Раздел о теориях учителя Жун-чэна»), где он также выступает против сексуальных практик даосских алхимиков. Его критика направлена в основном против трактата «Жу яо цзин» («Канона принятия лекарств»), написанного его современником Цуй Си-фанем. В даосском каноне, в том виде, как он был издан в период между 1444 и 1447 гг., содержится совершенно очищенный текст «Жу яо цзин»; он был переиздан в «Даоцзан цзияо» («Важные извлечения из даосского канона») с комментариями даоса Ван Дао-юаня, знаменитого писателя Ли Пань-луна (1514–1570) и ученого Пэн Хао-гу, жившего при Мин. Этот текст, в котором всего восемьдесят строк по три иероглифа в каждой, очень сильно искажен; и нет возможности получить какое-то представление о его изначальном содержании. Однако Цзэн Цао был известен полный текст оригинала. По цитатам в его сочинении (от которых не осталось и следа в подчищенном тексте) отчетливо видно, что «Жу яо цзин» был пособием по сексуальной даосской алхимии. Приведем оттуда один пример:

Я раздобыл книгу «Жу яо цзин» учителя Цуя, который объясняет «сражение» при плотском общении с женщинами… «Красный снег» объясняется там как истинная сущность [женской] крови; именно благодаря ей образуется зародыш в утробе. Он пребывает в матке вместе с принципом ян. Когда он оттуда выходит, появляется кровь. Когда туда проникает черепаха (т. е. когда мужской член входит в вагину), следует ожидать, что эта сущность будет выделяться женщиной в тот момент, когда она достигает вершины блаженства. Тогда черепаха, повернув голову и сохраняя собственное семя, впитывает и истощает сущность женщины. Когда ци утвердится, а дух пребывает в гармонии, то [полученное женщиной] ци проходит через «ворота» (позвоночный столб) и словно бы при помощи лебедки устремляется навстречу «желтому потоку», чтобы оттуда подняться к «вершине» (куньлунь, т. е. точке нихуань на макушке головы) и проявиться в «золотых вратах» (?). Затем оно входит в «киноварное поле», где постепенно превращается в эликсир. Прочтя такое, я преисполнился омерзения и спросил себя: неужели учитель Цуй на самом деле такое говорил? Насколько мне известно, мудрецы древности такими делами не занимались. Когда Чжан Дао-лин объяснял Дао желтого и красного (хуан чи) и групповые практики, согласно которым во время сексуального союза (хунь ци) происходит единение ци, целью его было способствовать развитию зародыша, и это не имело отношения к подлинным даосским адептам. И после того как Чжан Дао-лин погиб, подобные практики прекратились. Адепт Цин-лин заявлял: «Я видел людей, которые скончались из-за того, что использовали подобные методы, но не встречал никого, кто бы при помощи их обрел долголетие».

Из этого текста явствует, что в период Сун некоторые даосы продолжали использовать методы, которые в III в. стимулировали восстание Желтых Повязок. Относительно же иного значения термина «желтое и красное» (хуан чи), не встречающегося в древних текстах, где говорится о методах повстанцев Желтых Повязок, я расскажу подробнее в Приложении.

* * *

Мы уже видели, что авторы того времени именовали мужской член «черепахой» или «морской черепахой «гуи» Это название явно указывает на его физическое сходство с черепашьей вытянутой шеей и заостренной головкой. Черепаха вызывала и другие сексуальные ассоциации, но в течение долгого времени они никак не могли вытеснить ее роли в качестве устойчивого символа жизненной силы и долголетия. Только с эпохи Мин черепаха стала ассоциироваться с непристойными сексуальными аспектами, вплоть до того, что было запрещено изображать ее на произведениях живописи и прикладного искусства. Даже само слово гуй в высшем обществе стало запретным. Любопытно проследить постепенную деградацию этого символа, что позволило бы выяснить эволюцию конфуцианского пуританизма.

Как было показано в гл. 1, еще при династии Инь черепашьи панцири использовали для гадания. Это животное воспринималось как вместилище жизненной силы и считалось святым. В гл. 2 мы упоминали, что с древности художники любили изображать черепаху в качестве символа севера. Именно черепаха, вырезанная на камне, традиционно являлась основанием для надгробных плит; печати сверху нередко украшали изображениями черепахи. В качестве символа долголетия это животное постоянно встречается на вазах, коробках и прочих произведениях искусства.

Более того, слово гуй часто входило в состав личных имен; в качестве примера приведу имена знаменитого танского поэта и крупного знатока чая Jly Гуй-мэна (ум. 881) и писателя Пэн Гуй-лина (1142–1206), жившего при династии Сун. При поздравлениях по случаю дня рождения дарили надписи, в которые входил термин гуйлин («почтенный черепаший возраст»), и подобные надписи во время празднеств вешали на стены, чтобы все могли ими любоваться. И вдруг около 1300 г. это животное утратило свое былое величие.

Писатель Ван Ши-чжэнь (1634–1711), живший в начале эпохи Цин, отмечал этот факт, но объяснить причину не пожелал. Вот что он говорит в гл. 22 своего сочинения «Чи бэй оу тань», в разделе, озаглавленном «Мин гуй» («Гуй в личных именах»):

Единорог, феникс, черепаха и дракон являются «сверхъестественными» (яин) животными, поэтому при династиях Хань, Тан и Сун иероглиф гуй так часто использовался в личных именах, что перечислить их невозможно. Однако при династии Мин появился запрет на использование иероглифа гуй, причину чего объяснить я затрудняюсь.

Ученый Чжао И (1727–1814), живший при династии Цин, очень подробно рассматривает этот вопрос в своем сочинении «Гай юй цун као», в разделе «Запрет на использование слова гуй» (гл. 38, пятый параграф от конца). Вначале он приводит сунский текст, согласно которому жители провинции Чжэцзян избегали употреблять слово л – «утка», поскольку считали, что эти птицы размножаются путем гомосексуального союза. Далее Чжао объясняет, что в его время слово гуй попало под запрет, потому что обозначало «мужа, закрывающего глаза на неверность своей жены» (цзун ци син инь). Он приводит длинный список цитат из доюаньских источников, чтобы доказать, что до того времени не существовало запрета на употребление слова гуй и его охотно включали в имена и прозвища. Он также приводит цитированное выше высказывание Ван Ши-чжэня и делает вид, что ему непонятны причины запрета на использование этого слова в именах. Однако в то же время Чжао И цитирует текст юаньского сочинения «Чжэ гэн лу», где описывается состояние упадка одного старинного рода: «Юные девы почти всегда ведут себя, как крольчихи, которые пялятся на луну. А все мужчины подобны черепахам, втягивающим шею». По народным верованиям, крольчихи зачинают от того, что смотрят на луну. Следовательно, смысл первой строки: юные дамы склонны к беспорядочным сексуальным связям. Когда же идет речь о черепахе, которая втягивает голову, это означает, что она прячется в панцирь из опасения посмотреть правде в глаза; на Западе мы называем это «страусиной политикой». Смысл второй строки: мужчины из этой семьи закрывают глаза на беспутное поведение своих женщин. Чжао делает вывод, что уже при династии Юань слово гуй вызывало отрицательные ассоциации.

Более поздний автор цинского времени, Юй Юэ (1821–1906), приводит высказывание Ван Ши-чжэня в своем сочинении «Ча сян ши сы чао» (гл. 6, с. 11а) и подкрепляет его цитатой из «Сюй ши би цзин», сочинения минского ученого Сюй Бу. Сюй Бу подтверждает, что при династии Сун и ранее слово гуй не считалось запретным и что ему неизвестно, с какого времени оно стало таким. Он добавляет, что в его время иероглиф гуй еще встречался в личных именах, хотя и весьма редко. Исходя из наблюдений Сюя, Юй Юэ приходит к выводу, что при династии Мин иероглиф гуй еще не был окончательно табуированным. Известно, что на некоторых печатях минского времени встречалось вырезанное изображение черепахи и что на некоторых изделиях из дерева, относящихся к тому же времени, выгравированы надписи, где присутствуют слова гуй или гуйлин.

В романах и новеллах конца эпохи Мин термин гуй выступает в непристойном и оскорбительном значении. В китайских ругательствах он занял главное место, поскольку подразумевалось, что человек, к которому он прилагался, или его родители подвержены противоестественным порокам. В китайско-английском словаре Г. А. Джайлз приводит термин гуйгун, который означает «рогоносец»; таким образом, слово гуй, означавшее «человека, закрывающего глаза на распутство своей жены (или получающего от этого выгоду)», стало пониматься в более широком смысле, обозначая человека, которому жена изменяет без его ведома.