Текст книги "Жизнь мальчишки (др. перевод)"
Автор книги: Роберт Рик МакКаммон
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]
Песня закончилась. Динамики притихли, и голоса спрятались в радио. Я снова стал прежним Кори Мэкинсоном, пареньком из Зефира, но на моем лице уже лежало тепло солнца других краев.
– Я хочу поговорить с родителями, чтобы они позволили мне брать уроки гитары, – небрежно сообщил мне Дэви Рэй, когда мы переходили на другую сторону улицы.
«Гит-тары», вот как он сказал.
Я думал, что, когда вернусь домой, уйду в свою комнату и начну писать рассказ про Текондсргогу – то место, куда уходит музыка, стоит ей очутиться в воздухе. Кое-что из музыки осталось в голове Дэви Рэя, потому что стоило только песне затихнуть, он принялся насвистывать ее мотивчик снова и снова и свистел до тех пор, пока мы не добрались до бассейна и не уселись рядом с нашими родителями.
Четвертое июля пришло и ушло. В парке устроили большое барбекю. Команда взрослой лиги «Перепела» проиграла «Шаровым Молниям» из Юнион-Тауна семь – три. Неподалеку от себя на трибуне я заметил Немо Кюрлиса. Он был зажат между своей матерью-брюнеткой в платье с красными цветами и тощим мужчиной в очках в толстой роговой оправе, новенькая белая рубашка которого была обильно пропитана потом. Отец Немо не слишком-то любил проводить время со своими женой и сыном – после второго круга он поднялся и ушел с трибун. Позже я заметил, как он бродил среди толпы на барбекю – под мышкой у него был альбом с образцами рубашек, а на лице застыло выражение крайнего отчаяния.
Ни тогда, ни после я не забывал о человеке в шляпе с зеленым пером. Сидя вместе с родителями за деревянным столом и обгладывая жареные ребрышки, пока пожилые мужчины состязались в набрасывании подков на колышки, а малыши гоняли в футбол, я непрестанно следил за толпой, отыскивая в ней подозрительное перо. Примерно после минут десяти наблюдения я внезапно понял, что время осенне-весенних шляп давно минуло и если и наступило время каких-либо шляп, то летних, сплетенных из соломки. Например, на мэре Своупе красовалась соломенная Федора – я видел, как он шел мимо жаровен с барбекю, дымя неизменной трубкой, и весело жал протянутые со всех сторон руки, измазанные в кетчупе. Шеф пожарных Марчетте и мистер Доллар тоже отдавали предпочтение соломенным шляпам. Лысину доктора Лизандера тоже прикрывало соломенное канотье с красной лентой и кокетливым бантиком. Он специально подошел ко мне, чтобы через стол рассмотреть бледный шрам, с недавних времен появившийся на моей нижней губе. У доктора были холодные пальцы; он всмотрелся в мои глаза с цепким стальным вниманием.
– Если эти парни еще раз будут к тебе приставать, – проговорил он со своим датским акцентом, – просто дай мне знать. При случае я покажу им щипцы для кастрирования. Договорились?
Он толкнул меня локтем в бок и улыбнулся, блеснув серебряным зубом. Могучая жена доктора Лизандера, Вероника, тоже голландка, чье вытянутое лицо с развитыми челюстями всегда напоминало мне лошадиную морду, подошла к нашему столу с картонной тарелкой, полной ребрышек, и оттеснила мужа в сторону. Миссис Лизандер была женщиной сурового нрава. Она не особенно дружила с другими женщинами. Как рассказывала мама, дело было в том, что старшего брата миссис Лизандер и всю его семью, боровшихся в Голландии в рядах Сопротивления, убили нацисты Размышляя об этом, я начал приходить к мнению, что тяжелые испытания вполне могут подорвать в человеке веру в других людей. Перед окончательной оккупацией страны Лизандеры бежали из Голландии в Америку, причем перед побегом доктор сам стрелял из пистолета в немецкого солдата, который ворвался в его дом. Знать такое и видеть перед собой живого героя было здорово. Часто, особенно когда я, Джонни, Дэви Рэй и Бен играли в лесу в войну, мне хотелось расспросить доктора Лизандера о том, какая она – настоящая война, но стоило мне только заикнуться об этом в разговоре с отцом, как тот запретил это делать, сказав, что такие воспоминания лучше не бередить лишний раз.
Верной Такстер тоже почтил пикник своим посещением. Лица нескольких женщин покрылись густым румянцем, а мужчины некоторое время сосредоточенно разглядывали свои тарелки, словно выискивая там нечто необычное Большинство же вообще не обращало внимания на сына старого Такстера, словно он был невидимкой. Взяв тарелку с барбекю, Верной уселся поддеревом на самом краю бейсбольного поля; по правде говоря, сегодня он не был абсолютно наг – по случаю жары он нахлобучил потрепанную широкополую соломенную шляпу, в которой он был похож на слегка тронувшегося с; годами умом Гекльберри Финна. Насколько я заметил, Верной Такстер был единственным мужчиной, к которому мистер Кюрлис так и не подошел со своей книжкой с образцами мужских рубашек.
В течение дня я несколько раз слышал по кусочку песню «Бич Бойз», доносившуюся из разных транзисторов, каждый раз песня нравилась мне все больше и больше Услышав «Бич Бойз», отец поморщился, как от кислого, а мама сказала, что от такого визга у нее болят уши; я все равно был от песни без ума. Все ребята были от «Бич Бой-)» без ума. Когда я слушал песню в пятнадцатый раз, неподалеку, там, где старшеклассники лениво перебрасывали мяч, донесся какой-то шум и громкие выкрики. Кто-то ревел как бешеный бык. Мы с отцом протолкнулись через толпу зевак, чтобы посмотреть, в чем дело.
Конечно, это был он. Все его шестьдесят шесть футов, всклокоченные потные рыжие кудри, длинное и узкое, словно нож, лицо, губы, стиснутые как в нестерпимой ярости, пылали праведным гневом. На нем был бледно-голубой летний костюм с американским флажком с маленьким болтающимся серебряным крестиком в лацкане, его лакированные ботинки четырнадцатого размера с квадратными носами втаптывали в пыль маленький ярко-красный транзистор, изгоняя из него дьявола.
– Чтобы! Я! Этого! Больше! Не слышал! – орал он, сопровождая каждое слово новым ударом ноги. Старшеклассники, только что безмятежно развлекавшиеся после сытной еды, стояли с разинутыми ртами и поражение взирали на преподобного Ангуса Блессета во все глаза, а шестнадцатилетняя девушка, чье радио так бесцеремонно растоптали, была готова разрыдаться. Лакированные ботинки наконец заткнули рот «Бич Бойз», и те послушно затихли.
– Этот сатанинский визг необходимо прекратить! – заорал преподобный Свободной баптистской церкви Ангус Блессет, обращаясь к собравшейся толпе. – День и ночь я страдал от этого несносного гама, но Господь наконец-то повелел положить ему конец!
С этими словами преподобный ударил повергнутое радио в последний раз. Из обломков во все стороны градом полетели батарейки. После этого преподобный обратил свой пылавший взор и покрытое потом лицо к шестнадцатилетней девушке, шмыгавшей носом, и, раскрыв объятия, направился в ее сторону:
– Возлюбленная дочь моя! Господь благословит тебя! Моментально развернувшись, девушка обратилась в бегство. И я ее не виню. Если бы кто-то так же раздолбал мой симпатичный новенький приемник прямо у меня на глазах, я бы тоже вряд ли захотел с ним обниматься.
Преподобный Блессет, прославленный борец с Ритуалом Страстной пятницы Леди, обратил свой лик к присутствовавшим.
– Вы видели это? Бедное дитя было настолько смущено, что оказалось не в состоянии отличить благо от греха! И я объясню вам почему. Все потому, что она наслушалась этого визга, этих греховодных отбросов!
С этими словами он указал пальцем на остатки мертвого радио у своих ног.
– Кто-нибудь из вас удосужился узнать, что отравляет уши наших детей этим летом? Кто-нибудь из вас?
– Похоже, словно мухи жужжат вокруг кобылы! – сказал кто-то, и все рассмеялись. Оглянувшись, я увидел, как хохочет мокрый от пота мистер Моултри; его рубашка на груди была вся заляпана соусом для барбекю.
– Смейтесь, если вам это кажется смешным, но в Судный день вам станет не до смеха: Бог не увидит в этом ничего, что могло бы послужить поводом для застольной шутки! – в ярости выкрикнул преподобный Блессет. Сейчас я вспоминаю, что ни разу не слышал, чтобы хоть раз он говорил нормальным голосом. – Но стоит вам хоть раз внимательно послушать эту песню, как волосы у вас на голове встанут дыбом, как встали когда-то у меня!
– Да будет вам, преподобный! – подал голос мой отец. – Это же просто песня!
– Просто песня? – Блестящее от пота страшное лицо преподобного Блессета мгновенно повернулось к моему отцу; серые глаза Блессета так быстро налились кровью, что стали похожи на нарисованные. – Просто песня, говоришь. Том Мэкинсон? Что ты ответишь, если я скажу, что эта «просто песня» подрывает мораль наших детей? Что юные души начинают трепетать и изнывать от сексуального желания, которое воплощается в безумных гонках по улицам на автомашинах, в поклонении злу большого города? Что ты скажешь на это. Том Мэкинсон?
Отец пожал плечами.
– Если вы сумели разобрать все это, прослушав песню один раз, то я должен сказать, что у вас уши, как у легавой. Лично я не понял из этой песни ни слова.
– Ага! Вот то-то и оно! В том-то и заключены проделки Сатаны! – Говоря это, преподобный Блессет тыкал отцу в грудь указательным пальцем с каемкой соуса барбекю под ногтем. – Грех пробирается в головы наших детей, а они даже не понимают, что с ними происходит. Они не слышат греха, а он уже гнездится в них!
– В самом деле? – спросил отец.
К тому времени мама подошла к нам и встала позади, взяв отца за руку. Отец никогда особенно не уважал преподобного и считал его пустым крикуном, и мама волновалась, что папа может сорваться и наговорить глупостей.
Преподобный оставил в покое моего отца и снова обвел глазами толпу. Если на свете и есть что-то, что может привлечь внимание людей, то это крикун, провозглашающий очередной приход Сатаны: от его проповедей в воздухе разносится запах, напоминающий дух горелого мяса.
– Добрые христиане, призываю вас прийти в среду вечером в семь часов в Свободную баптистскую церковь – там вы сможете собственными ушами услышать все то, о чем я говорю!
Взгляд преподобного метался с одного лица к другому.
– Если вы любите Господа, наш город и ваших детей, то разбейте любое радио, когда услышите, что из него льются эти помои!
К моему разочарованию, несколько человек загомонили в такт преподобному, поддержав его истерические выкрики.
– Восславим Господа, братья и сестры, восславим Господа!
Преподобный Блессет двинулся сквозь толпу, хлопая по плечам и спинам и пожимая на ходу руки.
– Он мне всю рубашку соусом испачкал, – раздраженно проговорил отец.
– Пойдемте, ребята. – Мама потянула отца за руку. – Давайте посидим в тени.
Двинувшись следом за родителями, я несколько раз раздраженно оглянулся на преподобного Блессета, потому что был очень на него зол. Блессета окружало с десяток людей, он что-то втолковывал им, оживленно жестикулируя. Лица окружавших его людей были возбужденными, озлобленными и какими-то опухшими; у самого же Блессста на спине расплывалось пятно пота размером с большую дыню. Каким образом такая отличная песня, которую я сегодня впервые услышал на парковке около «чертова колеса» и сразу же полюбил, могла оказаться греховной? Я мало что знал о зле большого города, но не чувствовал в себе совершенно никакой тяги к нарушениям морали. Песня просто была клевой, от нее становилось на душе… клево и становилось. Я раз двадцать слышал сегодня эту песню, но так и не сумел разобрать, что там поется хором после Я тусуюсь, я тусуюсь, и ни Бен, ни Дэви Рэй, ни Джонни, который все еще ходил с перевязанной головой и заклеенным орлиным клювом и редко когда выходил из дому, не смогли мне помочь. Меня снедало любопытство: что такое преподобный Блессет сумел услышать в песне, чего не смог уловить я?
Я решил, что обязательно должен это узнать. Поздно вечером в парке устроили фейерверк. Красные, зеленые и желтые огни долго взлетали и взрывались над Зефиром.
А после полуночи перед домом Леди запылал облитый бензином крест.
Глава 5
Добро пожаловать. Люцифер
Я проснулся от того, что почуял запах гари. Пели птицы, и высоко в небе поднялось солнце, но я понимал, что произошло что-то ужасное.
Три года назад в двух кварталах к югу от нас случился пожар. Тогда лето выдалось особенно жарким и сухим, и тон августовской ночью дом сгорел буквально за полчаса, вспыхнув, словно стог сена. Там жила семья Бэллвудов: мистер и миссис Бэллвуд, их десятилетняя дочь Эмми и восьмилетний сын Карл. В пожаре, начавшемся из-за короткого замыкания, спящий Карл сильно обгорел, сгорел прежде, чем родители успели вытащить его из огня. Карл умер через три дня после пожара; его похоронили на Поултср-хилл и поставили на могиле обелиск с выбитой надписью:
«Нашему любимому сыну». Вскоре после смерти Карла Бэллвуды уехали из Зефира, оставив своего сына лежать в здешней земле. Я хорошо знал Карла Бэллвуда, потому что тот часто приходил ко мне во двор поиграть с Рибелем: у мамы Карла была аллергия на собачью шерсть, и она не позволяла заводить собаку.
Карл был худеньким мальчиком со светлыми волосами; я помнил, как он любил банановые тянучки, которые продавал со своего грузовичка Шутник. Однажды Карл признался мне, что больше всего на свете ему хотелось бы иметь собаку. После того как Карл умер от ожогов, на следующий день после похорон мы с отцом долго сидели на крыльце и говорили, что у Бога на все всегда есть свой план, вот только в этих планах Господа часто очень сложно разобраться.
Утром пятого июля отец отправился на работу рано утром, как обычно, а мама объяснила мне, откуда взялся запах гари. Большую часть утра она разговаривала по телефону. Информационная сеть Зефира, включавшая в свои звенья жительниц Зефира, падких до новостей, как коршуны до духа свежей дичи, всегда располагала самыми точными сведениями обо всех областях городской жизни. Я расправлялся с яичницей и перешел к фруктам. Мама подсела ко мне и спросила:
– Ты знаешь, что такое ку-клукс-клан, Кори?
Я кивнул. Я много раз видел членов Клана по телевизору, облаченных в белые балахоны с острыми капюшонами, которые ходили вокруг горящих крестов с ружьями и веревками в руках. В своих выступлениях представители Клана, чьи лица все как одно были похожи на морды диких зверей или черепа скелетов, обычно говорили, что нужно либо хранить традиционный дух южных штатов «Дикси», либо выметаться из наших мест, что никому в Вашингтоне не позволено диктовать нам условия и что никто не заставит нас целовать цветным ботинки.
От злости клановцы таращили глаза и надували щеки, и вес ходили в своих белых балахонах кругами возле горящих крестов, не прекращая мрачного парада.
– Вчера вечером куклуксклановцы зажгли крест во дворе Леди, – сказала мне мама. – Так они ее предупреждают. Они хотят заставить се уехать из города.
– Они хотят прогнать Леди? Но чем она им помешала?
– Ты слышал, что говорил твой отец, – некоторые люди очень боятся Леди. А еще он сказал, что, по мнению многих, она слишком много говорит о том, что происходит в Братоне, и теперь ей хотят заткнуть рот.
– Но она живет в Братоне, – заметил я.
– Да, но некоторые люди считают, что если дать Леди волю, то она начнет говорить и о том, что происходит и в Зефире. Прошлым летом она обратилась к мэру Своупу с просьбой разрешить цветным жителям Братона купаться в общественном бассейне Зефира. В этом году она повторила свое требование.
– И отец тоже ее боится? Да?
– Да, – ответила мама, – но по другой причине. Он боится ее не потому, что у Леди темная кожа, а потому… – Мама замолчала и пожала плечами. – Он боится Леди потому, что не понимает се.
Повозив вилкой в тарелке, я обдумал услышанное.
– А почему мэр Своуп не позволяет неграм купаться в бассейне?
– Потому что они цветные, – ответила мне мама. – Белые не любят плавать с цветными в одном бассейне, вот в чем дело.
– Но во время наводнения мы были в воде все вместе – и белые, и негры, – проговорил я.
– То в реке, – ответила мама. – А в бассейне неграм никогда купаться не разрешали. В петиции Леди требовала либо построить в Братоне бассейн, либо позволить неграм купаться в общественном бассейне Зефира. И это одна из причин, по которым Клан хочет выгнать Леди из города. – Но она всегда жила здесь. Куда она поедет?
– Не знаю, что и сказать тебе, Кори. Но думаю, что тех, кто зажег перед домом Леди крест, это меньше всего волнует.
Мама нахмурилась, в углах се глаз собрались крохотные морщинки.
– По правде сказать, я никогда не думала, что у нас в Зефире тоже есть Клан. Отец говорит, что крест подожгли несколько напуганных человек, которые изо всех сил цепляются за прошлое. И еще он сказал, что перед тем как все идет хорошо, все обычно идет наперекосяк.
– А что будет, если Леди не захочет уехать? – спросил я. – Неужели эти люди поднимут на нее руку?
– Боюсь, что они способны и на такое. По крайней мере они могут попытаться предпринять что-то очень скверное.
– Она не уедет, – твердо сказал я, вспомнив холодную красоту зеленых глаз, которые я увидел на мгновенно и удивительно изменившемся морщинистом лице Леди. – Эти люди не имеют права гнать ее из родного города.
– Я с тобой совершенно согласна. Кори, – поднялась со стула мама. – И мне бы не хотелось, чтобы с Леди случилось что-нибудь плохое. Но бояться за нее нечего, она сумеет за себя постоять, в этом я уверена. Хочешь еще апельсинового сока?
Больше сока я не хотел и так и ответил. Тогда мама налила сока себе, а я занялся яичницей. И через некоторое время задал вопрос, совсем безобидный, но от него глаза у мамы округлились от удивления, и она посмотрела на меня так, словно я просил ни больше ни меньше как денег на полет до Луны.
– Можно я схожу на проповедь преподобного Блессета сегодня вечером? – спросил я. – Мне хочется услышать, о чем он там будет говорить.
Мама сидела молча и неподвижно, поражение на меня уставившись.
– Он что-то собирается рассказать о той песне, – продолжил я. – Ну, о той песне, ты помнишь? Я хочу знать, почему он так сильно ненавидит эту песню.
– Ангус Блессет ненавидит все и вся, – ответила мама, когда к ней снова вернулся дар речи. – Он способен разглядеть верные знаки конца света в паре грошовых теннисных туфель.
– Песня мне очень понравилась. И мне хочется узнать, что преподобный сумел услышать там такое, что не услышал я.
– Ну, с этим все ясно. Просто у него тренированный слух, – чуть улыбнулась мама. – А кроме того, его уши – это уши взрослого человека. Например, то же самое можно сказать про меня. По мне, так в этой песне тоже нет ничего хорошего, но назвать ее, как преподобный, мусором или взваливать на нее все грехи тяжкие я бы не стала. Никакого зла в ней нет, это уж точно.
– Но все равно я хочу его послушать, – настойчиво повторил я.
Честно говоря, просьба о посещении церковной проповеди, исходившая из моих уст, действительно была необычной и достойной удивления. Никогда раньше я не проявлял особого рвения в церковных делах, да и никто в нашей семье особенно не страдал от переизбытка религиозности. После того как отец вернулся домой, он в свою очередь тоже попытался отговорить меня от похода на проповедь преподобного Блессета. Отец сказал, что в преподобном слишком много дурного воздуха, из-за чего Блессет то и дело взрывается от малейшей искры, и что сам он, мой отец, никогда не думал о том, чтобы ступить под своды Свободной баптистской церкви. Однако после краткой борьбы и проявленной мною выдержки – а также тихого совещания, проведенного за закрытыми дверями родительской спальни, из которого я тем не менее уловил слова «любопытство» и «пускай разберется во всем сам» – отец скрепя сердце согласился вести нас всей семьей в среду вечером на службу к преподобному Блессету.
Таким образом наша семья вместе еще с сотней других людей оказалась под душными сводами Свободной баптистской церкви, находившейся на Шоусон-стрит, прямо у самого моста с горгульями. Сегодняшняя служба не была торжественной, как субботняя: например, ни я, ни отец не надели пиджаки и галстуки; то же самое можно было сказать о большинстве присутствовавших, которые явились прямо с работы, с полей, в грязных комбинезонах. Я заметил много знакомых лиц. Прежде чем служба началась, в церковь набилось столько народу, что в зале едва-едва хватало места для того, чтобы стоять. Пришла даже стайка подростков, которых, судя по выражению их лиц, притащили за ухо мрачновато настроенные родители. Было ясно, что истерические выкрики преподобного, а также многочисленные листовки, расклеенные по всему городу, в которых сообщалось, что «в среду вечером в Свободной баптистской церкви преподобный Блессет раскроет пред нашими глазами планы Сатаны и спасет наших детей, судьбы которых взывают к спасению», – сделали свое дело и согнали страждущих в заведение преподобного.
Перед стоявшей на возвышении кафедрой красовался новенький проигрыватель и колонки. Не прошло и получаса, как преподобный Блессет появился на сцене собственной персоной – облаченный в белый летний костюм и розовую рубашку, но уже совершенно мокрый от пота. Выбежав из-за кулисы, он торопливо направился к кафедре с черной виниловой грампластинкой-сорокапяткой в одной руке. В другой руке преподобный нес за кожаную ручку небольшой деревянный ящик с отверстиями по бокам, который поставил на пол в стороне от кафедры. После этого, повернувшись к собравшимся, он выкрикнул им: «Привет!» и «Братья и сестры, вы готовы сегодня сразиться с Сатаной?»
– Аминь! – закричали со всех сторон в ответ. – Аминь! Аминь! – И еще раз:
– Аминь!
Аудитория была готова к проповеди. Температура была что надо.
Свою проповедь Блессет начал со стандартного набора: как коварно зло большого города, медленно, но верно крадущееся по улицам Зефира; как кровожаден Сатана, жаждущий заполучить души наших молодых людей, дабы утащить их к себе в ад; и что жители Зефира денно и нощно должны сражаться с дьявольскими искусами, дабы отведать в конце концов даров вечного блаженства, а не гореть веки вечные в геенне огненной. Вещая, преподобный Блессет носился по сцене взад-вперед, махал руками и отчаянно потел, в общем, вел себя как настоящий одержимый. Нужно отметить, что шоу он устроил отличное: не прошло и десяти минут, как даже я почувствовал себя неуверенно, задумавшись, не прячется ли у меня под кроватью кто-нибудь рогатый, со смехом дожидающийся момента, когда я тайком раскрою «Нэшнл джиогрэфик», чтобы посмотреть на фотографии веселых гологрудых африканок.
Потом, внезапно прекратив бег, преподобный повернул к собравшимся свое блестящее от пота лицо. Двери зала были распахнуты, но духота все равно стояла неимоверная; моя рубашка давным-давно липла к спине, а высившийся в золотом свете рампы преподобный просто обливался потом. Он поднял над головой черный диск пластинки.
– Так услышьте же глас дьявольского искуса! – заорал Блессет.
Он включил проигрыватель, насадил пластинку на толстый вал, запустил диск и, приготовив иглу, задержал ее над первой дорожкой.
– Теперь слушайте внимательно, братья и сестры, – наказал он нам, – вот он, глас Сатаны.
С этими словами преподобный опустил иглу на диск, и динамики наполнились треском статики и царапин.
Чьи это были голоса – демонов или ангельские? Ох уж эти голоса! Я тусуюсь, я тусуюсь и тусуюсь. Из города прочь. Я тусуюсь.
– Вот оно! – внезапно, как заполошный, заорал преподобный. – Вы слышали это? Только что прозвучало! Он хочет, чтобы наши дети считали, что по другую сторону изгороди трава зеленее, чем на нашей стороне! Разве жизнь в родном городе хуже, чем в другом месте? Сатана разжигает в неокрепших душах дьявольскую тягу к перемене мест, вот о чем тут поется!
Игла снова упала на пластинку. Когда песня дошла до места, где говорилось, как здорово иметь машину, на которой нет ни одной царапины и которая не грустит о девчонках, что в ней катались, преподобный Блессет разве что не затрясся от праведной ярости.
– Вот, вы слышали это? Разве дьяволы не Призывают к тому, чтобы целыми днями носиться по улицам на автомобилях? Разве тут не слышно откровенного намека на похоть и сомнительные свободные плотские утехи?
Последние слова преподобный почти что выплюнул вместе со слюной.
– Задумайтесь об этом, люди! Ваши сыновья и дочери горят в пламени этого мусора, в то время как Сатана насмехается над нашей слепотой! Только представьте себе улицы нашего города, красные от крови наших детей, гибнущих в разбитых машинах, наших беременных дочерей и распаленных похотью сыновей! Вы думали, что такое возможно только в больших городах? Вы думали, что наш Зефир защищен от когтей Князя Тьмы? Сейчас я дам вам еще послушать эту так называемую музыку, и вы поймете, как вы ошибались!
Игла упала на пластинку в третий раз. Звук был отвратительным, полным скрипа и треска; я подумал, что, судя по «запиленности», преподобный Блессет прокрутил эту пластинку раз десять. Лично меня мало трогало то, о чем он твердил: эта музыка была о свободе и счастье, в ней ни слова не говорилось о том, чтобы разбивать машины на улицах. Слова песни и то, что говорил о них преподобный, совершенно не соответствовали друг другу. Мне слышался в песне отзвук жаркого вольного лета, где-то между небом и землей; Блессет же чувствовал только запах серы да видел ухмылку дьявола Просто поразительно бывает, как человеку от Бога, вроде преподобного, везде, со всяком слове слышится зов Сатаны. Разве Бог не правит миром во всех его проявлениях, как это сказано в Библии? Если так, то почему преподобный Блессет так боится за наши души?
– Отвратительная похоть! – заорал он, комментируя ту часть песни «Бич Бойз», где говорилось, что не дело оставлять дома подружек, собираясь в субботу на вечеринку. – Этому призыву к насилию не сможет противиться ни одна юная душа! Господи, спаси наших дочерей!
– Этот парень, – шепнул отец маме на ухо, – полоумный, как рехнувшаяся от жары бездомная дворняга!
Пластинка играла и играла, а преподобный твердил о неуважении к закону, о развале семьи, грехе Евы и змее-искусителе в Райском саду. Он брызгал на первые ряды слюной и исходил потом, лицо его страшно покраснело, и я опасался, как бы он не взорвался от скопившегося в нем дурного воздуха прямо на сцене.
– «Бич Бой»! – выкрикнул он со смешком. – Знаете ли вы, кто это такие? Это бездельники, которые не желают работать и зарабатывать себе на хлеб насущный честным трудом, сколько бы денег им ни платили! Их руки не знали ни дня праведного труда. Целыми днями они валяются на калифорнийском пляже или носятся по песку с мячом словно дикие звери! День и ночь эти бездельники манят наших детей на свою сторону! Но мы встанем стеной на защиту наших детей! Господи, спаси этот мир!
– Аминь! – выкрикнул кто-то. Толпа начала заводиться.
– Аминь, братья! – раздались другие бесноватые голоса.
– Но вы ничего еще по-настоящему не слышали, вот что я вам скажу! – внезапно заорал преподобный Блессет. Схватившись рукой за диск, он затормозил его, да так жестоко, что внутренний механизм протестующе взвыл, а иголка заскрипела, и принялся отыскивать на дорожках нужное место.
– Послушайте-ка вот здесь!
Переведя скорость на семьдесят восемь оборотов, он опустил иглу на пластинку, а диск при этом запустил в противоположную сторону.
То, что в результате прозвучало из динамиков, было похоже на что-то вроде: Даадииистаааарбааа.
– Вы слышали это? Слышали?
Глаза преподобного торжествующе блестели; только что он разгадал великую тайну музыки.
– «Дьявол спрятался в моем саду!» Вот что они поют:
«Дьявол спрятался в моем саду!» Это звучит так отчетливо, что нет никаких сомнений! Они поют песнь во славу Сатаны, им все равно, чьи души после этого будут гореть в геенне огненной и кто из их юных слушателей попадет в Ад! Эта песня звучит из всех приемников по всей стране уже несколько месяцев! Может быть, и сию минуту кто-нибудь ее слушает! Наши дети слушают эту песню дни напролет, не сознавая, что творится с ними, и не узнают ничего до тех пор, пока не станет слишком поздно! Поздно поворачивать назад! К тому времени дьявол целиком поглотит их души!
– Кажется, примерно то же самое в свое время говорили про чарльстон, – заметил отец маме; я едва расслышал его за громоподобным хором восторженных аминь!
Так уж устроен мир – люди всегда хотят верить в лучшее, но в любой момент готовы поверить самому плохому. По-моему, если твой слух устроен так, что слышит только то, что желает услышать, можно взять любую песню, самую невинную, и найти между ее строк послание дьявола. Песни, в которых говорится о нашем мире и о людях, живущих в нем, – о людях, даже самые лучшие из которых отягощены страхами и сомнениями, – в особенности подвержены критике и слабы перед ней, потому что правда о себе – это то, что всегда тяжело слышать. Я спокойно сидел на стуле и слушал, как преподобный кричит и заходится в ярости. Я видел, каким багровым стало его налитое кровью лицо, как горели его глаза и как брызгала слюна изо рта. Он боялся, это было ясно видно, и своими испуганными воплями разжигал в своих слушателях едва тлевшие уголья страха. Он еще несколько раз ставил иглу на пластинку и проиграл три или четыре отрывка песни задом наперед, извлекая на свет то, что мне казалось полной неразберихой, а ему – посланием Сатаны. Я подумал, будь на то его воля, преподобный проводил бы у проигрывателя дни и недели. Он бы запилил пластинку вдоль и поперек, отыскивая сомнительные кусочки и расшифровывая их смысл, которого там нет и никогда не было. И еще я подумал, что преподобному больше всего на свете хотелось не защищать, а вести людей за собой. В последней области он более всего преуспел; вскоре почти весь зал по его указке выкрикивал «Аминь!». Это очень напоминало крики болельщиков высшей лиги «Адам-Вэлли», которые подбадривают своего игрока, рвущегося к месту броска. Отец покачивал головой, сидя со скрещенными на груди руками, а мама, как мне казалось, вообще не понимала причины этого переполоха.
Вдруг преподобный, у которого пот капал с подбородка, а глаза были совершенно дикими, заорал:
– А теперь, братья и сестры, настала пора дьяволу появиться перед нами! Пускай потанцует под собственную дудку, верно?
Откинув дверцу деревянного ящика, он вытащил из него кого-то живого, дергавшегося и вырывавшегося. «Бич Бойз» продолжали петь – и преподобный, схватив конец поводка, заставил существо на другом его конце отчаянно прыгать и дергаться под музыку как сумасшедшее.
Это была маленькая обезьянка, макака, с неуклюже болтавшимися длинными лапами, изогнутым хвостом и сморщенным злым лицом. Она гримасничала и скалила острые зубы каждый раз, когда преподобный мучитель дергал поводок то в одну, то в другую сторону.