Текст книги "Час волка"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Спать он будет на полу! – огрызнулась она. – Нечего ему пачкать мое белье!

– Я буду спать прямо здесь. – Мышонок показал на пол в кухне. – Ведь ночью я могу проголодаться.

Камилла забрала обратно у Майкла револьвер. – Если только услышу тут хоть малейший шум, стреляю без предупреждения!

– В таком случае, мадам, – сказал Мышонок, – мне следует заранее предупредить вас, что я во сне я громко храплю.

Пора было хоть сколько-нибудь поспать. Завтра всем предстоял занятой день. Майкл направился в спальню, но Мышонок окликнул его:

– Эй! Постойте! В какой карман плаща вы хотите, чтобы я положил бумагу? Наружный или внутренний?

– Наружный подойдет. Но лучше внутренний.

– Тогда будет внутренний. – Мышонок взял еще одно яблоко из вазы и хрустнул им. Затем глянул на Камиллу. – Кто-нибудь предложит мне суп, или мне предстоит до утра умирать с голоду?

Она издала звук, который можно было принять за ворчанье, распахнула шкафчик с посудой и достала ему миску.

В спальне Майкл сбросил кепку и рубашку и сел на край кровати, изучая при свете свечи карту Парижа. Другая свеча горела на другой стороне кровати, и Майкл смотрел на тень Габи, когда она раздевалась. Он чуял винно-яблочный аромат от ее волос, пока она их расчесывала. Это должно произойти на равном расстоянии от дома Адама и от его конторы, решил он, вторично изучив карту. Он нашел место, которое ему приглянулось, и отметил его ногтем. Потом еще раз глянул выше, на женскую тень.

Он ощутил, как на шее ниже затылка зашевелились волоски. Завтра будет прогулка по лезвию бритвы; возможно, схватка со смертью. Сердце его забилось сильнее. Он наблюдал по тени Габи, как она стаскивает брюки. Завтрашний день может принести смерть и уничтожение, но сегодняшним вечером они живы и...

Он почувствовал слабый аромат гвоздики, когда Габи откинула простыню и легла в постель. Он свернул карту Парижа и отложил ее в сторону.

Майкл обернулся и посмотрел на Габи. В ее сапфировых глазах блеснул свет, черные волосы раскинулись по подушке, простыня прикрывала груди. Она ответила ему взглядом и почувствовала, как сердце у нее затрепетало; тогда она на долю дюйма приспустила простыню, и Майкл увидел и оценил приглашение.

Он наклонился к ней и поцеловал ее. Сначала легонько, в уголки губ. А затем губы ее раскрылись, и он поцеловал ее крепче, один огонь сливался с другим. Когда поцелуи повторились, влажные и горячие, он чуть ли не слышал, как из всех их пор идет пар. Ее губы пытались удержать его, но он отстранился и посмотрел ей в лицо. – Ты ведь обо мне ничего не знаешь, сказал он нежно. – Послезавтра может получиться так, что мы расстанемся и никогда больше не увидимся.

– Я знаю... Я хочу сегодня быть твоей, – сказала Габи. – И хочу, чтобы сегодня ты был моим.

Она притянула его к себе, и он сбросил простыню. Она была обнажена, тело – в полной готовности к совместным ощущениям. Ее руки обвились вокруг его шеи, и они целовались, пока он расстегивал ремень и раздевался. Свет свечей порождал на стенах огромные тени, их тела прижались друг к другу, слившись на матрасе. Она почувствовала, как его язык ласкал ей горло, прикосновение было таким нежным, но таким настойчивым, что рот ее широко раскрылся, потом его голова спустилась ниже, и язык стал гладить между грудями. Она вцепилась в его волосы, пока язык кружил медленно и нежно. Внутри у нее яростно бился пульс, становясь горячее и сильнее. Майкл чувствовал, как ее бьет дрожь, во рту у него был сладкий вкус ее плоти, и он провел губами по низу живота, вниз, к темным кудряшкам между ее бедрами.

Когда язык стал ласкать сокровенное место, двигаясь так же нежно, Габи выгнула тело и стиснула зубы, чтобы сдержать стон. Он словно бы раскрыл ее, как бутон розы, пальцы его были нежны, язык плавно проходил по влажной плоти, так, что о лучшем Габи не могла и мечтать. Она раскрыла губы, когда он ласкал ее, и хотела назвать его имя, но поняла, что не знает его и не узнает никогда. Но самого этого момента, этих ощущений, этой радости – этого было достаточно. Глаза у нее увлажнились, как и томящееся сокровенное место. Майкл горящими губами поцеловал эту щель, переменил положение и мягко вошел в нее.

Он был большой, но в ее теле для него было достаточно места. Он наполнил ее бархатным теплом, и под своими пальцами, впившимися ему в плечи, она ощущала, как под кожей перекатывались мышцы. Майкл на пальцах рук и ног удерживался над ней и глубоко проникал внутрь, его бедра двигались плавно, медленно, отчего Габи раскрыла рот и застонала. Их тела обвивали и стискивали друг друга, расходились и опять прижимались. Волнообразные сильные движения Майкла воздействовали на Габи как на свежую глину, и она поддавалась его усилиям. Его нервы, его плоть, его кровь исполняли танец ощущений, запахов и прикосновений. Запах гвоздики, исходящий от смятой простыни, тело Габи, источавшее густой резкий дух страсти. Волосы у нее увлажнились, между грудями сверкали бисеринки пота. Глаза подернулись дымкой, сосредоточившись на чем-то внутреннем, а ноги ее сомкнулись на его бедрах, чтобы удерживать его глубоко внутри себя, в то время как он плавно покачивал ее. Потом он лег на спину, а она была над ним, тело насажено на его твердую плоть, глаза закрыты, черные волосы каскадом рассыпались по плечам. Он оторвал от кровати бедра, а с ними ее тело, и она наклонилась вперед ему на грудь и прошептала три нежных слова, которые не несли никакого смысла, а были просто выражением экстаза.

Майкл прильнул к ее телу, обвил ее руками, а она отвела руки назад, чтобы ухватиться за железную раму кровати, пока они сначала прилаживались друг к другу, потом стали двигаться в нежном унисоне. Это стало танцем страсти, балетом нежности, и в его апогее Габи вскрикнула, уже не думая о том, что ее услышат, а Майкл дал волю своим чувствам. Его позвоночник выгнулся, тело было обхвачено ее пульсирующей хваткой, то крепкой, то ослабевавшей, в соответствии с их движениями, и напряженность его разрядилась несколькими выплесками, после которых он словно бы обессилел.

Габи плыла белым кораблем с полными ветра парусами и твердой рукой на рулевом колесе. Она расслабилась в его объятии, и они улеглись рядом, дыша единым дыханием, в то время как в далеком соборе отзвонили полночный звон.

Незадолго перед рассветом Майкл отвел волосы с ее лица и поцеловал ее в лоб. Он встал, стараясь ее не разбудить, и прошел к окну, оглядел открывавшийся вид на Париж, освещенный едва показавшимся розовым краем солнца, чуть видимым на темно-синем фоне ночи. Над землей Сталина уже рассвело, и горящий солнечный глаз поднялся над территорией Гитлера. Это было начало дня, ради которого он прибыл сюда из Уэльса; в течение ближайших суток он или добудет информацию, или погибнет. Он наполнил легкие утренним воздухом и почуял на себе запах плоти Габи.

"Живи свободным", подумал он. Последний приказ мертвого короля.

Резкая прохлада воздуха напомнила ему про лес и белый дворец, оставшиеся в давнем прошлом. Воспоминания эти всколыхнули ту горячность, которой не суждено когда-либо быть охлажденной, ни женщиной, ни любовью, ни чем-то иным, созданным руками человека.

Кожу у него закололо будто бы сотнями иголок. Он внезапно начал переходить в звериное обличье, быстро и мощно. Черная шерсть пошла по тыльной стороне рук, побежала по задней части бедер и пробилась на ляжках. От него стал исходить волчий дух, источаемый плотью. Полоски черной шерсти, некоторые с седыми прожилками, покрыли его руки, пробились на кистях и стали шевелиться, гладкие и живые. Он поднял правую руку и смотрел, как она меняется, палец за пальцем, по ней побежала черная шерсть, охватывая запястье. Шерстяной покров побежал по предплечью, рука меняла форму, пальцы втягивались внутрь с легким потрескиванием костей и хрящей, которые пронизывали болью нервы и вызвали пот на лице. Два пальца почти исчезли, а на их месте показались крючковатые темные когти. Позвоночник у него стал выгибаться, как лук, издавая легкие трескучие звуки от стиснутости.

– Что это?

Майкл опустил руку и прижал ее к боку, вцепившись в него пальцами. Сердце у него екнуло. Он обернулся к ней. Габи сидела на постели, глаза опухли от сна и следов страсти. – Что случилось? – спросила она, голос у нее со сна охрип, но в нем была нотка напряженности.

– Ничего, – сказал он. Его голос был хриплым шепотом. – Все в порядке. Спи. – Она заморгала и улеглась опять, обернув ноги простыней. Полосы черной шерсти уползли со спины и бедер Майкла, обратившись в мягкую податливую мякоть. Габи сказала: – Пожалуйста, обними меня. Хорошо?

Он подождал еще несколько секунд. Потом поднял правую руку. Пальцы снова были человеческими, остатки волчьей шерсти сбегали с запястья и предплечья, переходя в кожу с редкими волосками. Он сделал один глубокий вздох, и почувствовал, как позвоночник его распрямился. Он опять стал в полный рост, и тяга к смене облика исчезла. – Ну конечно, – сказал он ей, ложась на кровать и кладя правую руку – опять совершенно человеческую – на плечи Габи. Она угнездилась головой на его плече и сонно сказала:

– Чувствую, что откуда-то пахнет мокрой псиной.

Он слабо улыбался, пока Габи не задышала глубоко и не уснула снова.

Прокричал петух. Ночь уходила, наступал день, на который он сделал ставку.

6

– Ты уверен, что ему можно доверять? – спросила Габи, когда они крутили педали велосипедов к югу по улице Пиренеев. Они наблюдали за Мышонком, маленьким человеком в заношенном плаще, ехавшим позади них на помятом велосипеде, направляясь к пересечению с улицей Де Менилмонтан, где он должен был свернуть к востоку, к шоссе Гамбетта.

– Нет, – ответил Майкл. – Но скоро мы это выясним.

Он потрогал "Люгер" у себя под плащом и свернул в переулок, а вслед за ним и Габи. Рассвет был только формальным; на солнце надвигались тучи свинцового цвета, по улицам гулял прохладный ветер. Майкл проверил время по своим часам с ядом: восемь двадцать девять. Адам должен появиться из дома, следуя ежедневному распорядку, через три минуты. Он должен пойти от Рю Тоба к шоссе Гамбетта, где должен повернуть к северо-востоку по пути к серому зданию, над которым развевались флаги нацистов на Рю де Бельвилль. К тому времени, когда Адам дойдет до перекрестка шоссе Гамбетта с Рю Сен-Фарж, Мышонок должен быть на своем месте.

Майкл разбудил Мышонка в пять тридцать, Камилла раздраженно накормила их всех завтраком, и Майкл описал ему Адама и муштровал его до тех пор, пока не убедился, насколько мог, что Мышонок сможет опознать Адама на улице. В такой ранний час улицы были еще сонными. Только несколько других велосипедистов и пешеходов двигались на работу. В кармане Мышонка была сложенная записка со словами: "В твоей ложе. В Опере. Третий акт, сегодня вечером".

Они въехали в переулок Рю де ла Шин, и Майкл едва не наскочил на двух идущих рядом немецких солдат. Габи успела вывернуть позади них, и один из солдат заорал и засвистел на нее. У нее были еще свежи сладкие воспоминания от ощущений прошлой ночи, и она беззаботно привстала с сиденья и пошлепала себя по заду, приглашая немцев поцеловать ее туда. Оба солдата захохотали и зачмокали от удовольствия. Она ехала за Майклом по улице, покрышки колес прыгали по булыжнику, а затем Майкл свернул в переулок, где прошлой ночью столкнулся с Мышонком. Габи в соответствии с их планом поехала по Рю де ла Шин дальше к югу.

Майкл остановил свой велосипед и подождал. Он смотрел в начало переулка, выходящего на Рю Тоба футах в тридцати пяти от него. Мимо прошел человек, темноволосый, сутулый, направлявшийся в другую сторону. Явно не Адам. Он посмотрел на часы: восемь тридцать одна. Мимо начала переулка, оживленно беседуя, прошли мужчина с женщиной. Любовники, подумал Майкл. У мужчины была темная борода. Не Адам. Проехала телега, цоканье лошадиных подков эхом отдавалось в переулке. Несколько велосипедистов неторопливо прокрутили педали. Молочный фургон, здоровый возница зазывал покупателей.

И тут мимо переулка в сторону шоссе Гамбетта прошел мужчина в длинном темно-коричневом плаще, держа руки в карманах. Силуэт мужчины выделялся четко, нос его был как клюв ястреба. Это не был Адам, но на нем была черная кожаная шляпа, на которой за ленточку было заткнуто перо, как у того сотрудника гестапо, на дороге, вспомнил Майкл. Мужчина внезапно остановился, прямо у входа в переулок. Майкл прижался спиной к стене, прячась за кучей ломаных ящиков. Мужчина огляделся, спиной к Майклу; в переулок он бросил беглый взгляд, который сказал Майклу, что он много раз это проделывал. Тогда мужчина снял шляпу и сбил с ее полей воображаемую пыль. Затем вернул шляпу на голову и продолжил идти в сторону шоссе Гамбетта. Сигнал, догадался Майкл. Наверно, кому-то дальше по улице.

Времени на размышления у него не оставалось. В следующее мгновение худощавый светловолосый мужчина в сером плаще, с черным чемоданчиком в руке и в очках в проволочной оправе, прошел мимо переулка. Сердце у Майкла возбужденно забилось. Адам проследовал вовремя.

Он ждал. Примерно через тридцать секунд после того, как прошел Адам, вход в переулок пересекли двое мужчин, один в восьми-девяти шагах впереди другого. На первом был коричневый костюм и мягкая шляпа с блестящим верхом, на втором бежевая куртка, парусиновые брюки и темный берет. Он нес газету, и Майкл понял, что в ней пистолет. Он переждал еще несколько секунд, потом глубоко вдохнул и поехал по переулку на Рю Тоба. Он свернул направо, двигаясь в сторону шоссе Гамбетта, и увидел всю картину целиком: человек в кожаной шляпе, быстрым шагом идущий далеко впереди по левой стороне улицы, Адам на правой стороне, а за ним через промежуток человек в костюме и читатель газеты.

Красивый и эффектный скромный парад, подумал Майкл. Наверно, были и другие люди гестапо, ожидающие впереди на шоссе Гамбетта. Они выполняли этот ритуал по меньшей мере дважды в день, с тех пор, как навели на Адама мушку, и возможно, что однообразие ритуала притупляло их реакцию. Возможно. Майклу не следовало на это полагаться. Он поехал за читателем газеты, держа ровную скорость. Еще один велосипедист круто обошел его, сердито позвякав звоночком. Майкл крутил педали за человеком в костюме. Габи сейчас должна была быть в сотне ярдов позади Майкла, занимая тыловую позицию на случай, если дело примет плохой оборот. Адам приближался к перекрестку Рю Тоба и шоссе Гамбетта; он посмотрел влево и вправо, пропустил фырчащий грузовик, потом перешел через улицу и пошел на северо-восток. Майкл следовал за ним, и тут он увидел, как человек в кожаной шляпе вошел в подъезд, а другой сотрудник гестапо в сером костюме и двуцветных ботинках вышел из того же подъезда. Этот новый человек пошел вперед, глаза его медленно рыскали впереди по улице. Вдалеке по ходу, на перекрестке Рю де Бельвилль и шоссе Гамбетта, хлопали на ветру нацистские флаги.

Майкл слегка прибавил скорость и догнал Адама. Впереди показалась фигура на старом потрепанном велосипеде, переднее колесо которого виляло из стороны в сторону. Майкл обогнал этот велосипед и, минуя Мышонка, коротко кивнул. Он увидел глаза Мышонка, блестящие и влажные от страха, но времени сворачивать план не было: теперь – или никогда. Майкл проехал мимо Мышонка и оставил все на него.

Заметив кивок, Мышонок ощутил, как живот у него от страха свело. Он сейчас не понимал, зачем согласился на все это. Нет, не так: он отчетливо сознавал, почему согласился. Он хотел попасть домой, и если другого способа добиться этого не было...

Он увидел, как человек в двуцветных ботинках остро посмотрел на него, потом отвел взгляд. Где-то в двадцати футах позади двуцветного был тот светловолосый мужчина в круглых очках, описание которого крепко сидело у него в голове. Он увидел приближавшуюся темноволосую женщину, которая медленно крутила педали велосипеда. Этой ночью она сладостно стонала так, что и у мертвых бы встали... Боже, как ему не хватает жены! Блондин в сером плаще и с черным чемоданчиком приближался к пересечению с улицей Сен-Фарж. Мышонок слегка прибавил ходу, пытаясь подоспеть к нужному месту. Сердце у него колотилось, а от порыва ветра он чуть не потерял равновесие. Блондин остановился у бордюра, стал переходить улицу Сен-Фраж. Боже помоги! – подумал Мышонок, его лицо от страха перекосилось. Мимо проехало велотакси – помеха для его задачи. Переднее колесо у него безбожно восьмерило, и Мышонок подумал с ужасом о том моменте, когда у колеса поломаются спицы, но тут блондин собрался ступить на противоположный бордюр, и именно в этот момент Мышонок стиснул зубы и крутанул вправо. Его выбило из седла, колесо ушло из-под него, ударившись о бордюр. Падая, он плечом задел блондина по руке. Но при этом он простер обе руки, пытаясь, по-видимости, за что-то ухватиться. Правая его рука углубилась в складки плаща, он ощутил заплатанную шерстяную изнанку и рамку кармана. Пальцы его разжались. Затем велосипед и его тело грохнулись о бордюр, от удара он едва удержал дыхание. Правая его рука, ладонь вся потная, была пуста.

Блондин прошел три шага. Он повернулся, глянул на свалившуюся ободранную фигуру и остановился.

– С вами все в порядке? – спросил он по-французски, и Мышонок глупо ухмыльнулся и закивал головой.

Но когда блондин опять повернулся уходить, Мышонок увидел, как порыв ветра взметнул полы его плаща – и из них выпал маленький листок бумаги и полетел вниз.

Мышонок от ужаса раскрыл рот. Бумажка крутилась в воздухе, как предательская бабочка, и Мышонок потянулся за ней, но она увернулась, пролетела мимо. Она опустилась на тротуар и проскользнула по нему несколько дюймов. Мышонок опять потянулся к ней, шея у него вспотела. Темно-коричневый начищенный ботинок наступил на его пальцы, костяшки хрустнули.

Мышонок глянул вверх, все еще глупо ухмыляясь. Человек, стоявший над ним, был одет в коричневый костюм и мягкую шляпу с блестящим верхом. Он тоже ухмыльнулся, только при этом лицо у него оставалось мрачным, а глаза холодными – его тонкогубый рот был не создан для улыбок. Человек подобрал с тротуара листок бумаги и развернул его.

Менее чем в тридцати футах от этого места Габи снизила ход до минимума, она еле ползла, рука ее полезла под свитер за "Люгером".

Человек в коричневом костюме посмотрел на то, что было написано на листке бумаги. Габи начала вытаскивать из-за пояса "Люгер", видя, что второй гестаповец направился к своему напарнику и взял газету в обе руки.

– Дайте мне сколько-нибудь денег, сударь, – сказал Мышонок, как можно чище по-французски. Голос у него дрогнул.

– Ты, грязная скотина. – Человек в коричневом смял в кулаке бумажку. – Сейчас вмажу тебе по... Смотри, когда ездишь на таком ломе.

Он швырнул бумажку в кювет, отрицательно покачал головой своему напарнику, и оба они зашагали за блондином. Мышонок почувствовал тошноту. Габи была изумлена, она убрала руку с "Люгера" и повернула велосипед к улице Сен-Фарж.

Мышонок левой рукой подобрал смятую бумажку из кювета и раскрыл ее, пальцы у него дрожали. Он моргнул и прочитал то, что в ней было написано по-французски:

"Голубая рубашка, средняя пуговица оторвана. Белые рубашки, недокрахмалены. Цветные рубашки не накрахмалены. Не получен запасной воротничок".

Это была записка из прачечной. До Мышонка дошло, что она, должно быть, лежала во внутреннем кармане плаща блондина, была зацеплена и вылезла наружу, когда пальцы Мышонка положили записку.

Он засмеялся, смех был придушенным. Гибкость в правой руке подсказала, что пальцы не были сломаны, хотя два ногтя на ней уже почернели.

Я сделал это! – подумал Мышонок, и почувствовал, как слезы выступают на глазах. Благодарение Богу, я сделал это!

– Садитесь на велосипед. Скорее! – Майкл сделал круг и теперь остановился, расставив ноги и не слезая с седла, в нескольких футах от Мышонка. – Поехали, вставайте! – Он посмотрел вдаль шоссе Гамбетта, наблюдая, как Адам и гестаповские охранники приближались к улице де Бельвилль и зданию нацистов.

– Я сделал это! – возбужденно сказал Мышонок. – Я и вправду сделал...

– Садитесь на велосипед и езжайте за мной. Ну. – Майкл отъехал в сторону, направляясь к месту встречи, нацарапанной надписи, объявлявшей "Германия победоносна на всех фронтах". Мышонок вылез из кювета, сел на велосипед с восьмерившим колесом и поехал за ним. Его трясло, и, наверное, он был предателем и заслужил виселицу, но в его воображении расцветал образ дома, подобный весеннему цветку, и внезапно он действительно почувствовал себя одержавшим победу.

7

"Тоска" – легенда про обреченных любовников – была этим вечером в Опере. Неимоверно огромное, словно бы в расчете на Гаргантюа, сооружение, казалось, выросло перед Майклом и Габи подобно высеченному из камня монолиту, когда они на помятом голубом "Ситроене" приблизились к нему по Проспекту Оперы. За рулем был Мышонок, основательно отчищенный, так как хорошенько отмылся в ванной и чисто побрился. И все-таки глаза у него были запавшие, а лицо в глубоких морщинах, и хотя волосы он с помощью помады зализал назад и одет был в чистую – заботами Камиллы – одежду, его нельзя было по ошибке принять за чистокровного джентльмена. Майкл в сером костюме сидел на заднем сиденье рядом с Габи, которая была одета в темно-синее платье, купленное ею днем на бульваре де ла Шанель. Цвет его гармонировал с ее глазами, и Майкл подумал, что она так же красива, как и другие женщины, которых он знал.

Небо очистилось, выступили звезды. В мягком свете шеренги уличных фонарей вдоль Проспекта Оперы стоял, бросая вызов временам и обстоятельствам, великолепие колонн, куполов и замысловатой лепки, каменный фронтон, расцвеченный от светло-серого до морской волны цветов. Под его куполообразной крышей, на которой возвышались статуи Пегаса с каждого угла и огромная фигура Аполлона с лирой – на вершине, царила музыка, а не Гитлер. Автомобили и экипажи останавливались у чашеобразного главного подъезда и высаживали своих пассажиров. Майкл сказал:

– Остановите здесь, – и Мышонок подвел "Ситроен" к бордюру, почти не гремя шестернями. – Вы знаете, в какое время забрать нас. – Он поглядел на часы и не мог удержаться от мысли о капсуле внутри их.

– Да, – сказал Мышонок.

Габи уточнила в кассе, в какое точно время должен начаться третий акт. В это время Мышонок должен будет ждать их с автомобилем перед Оперой.

Обоим, Майклу и Габи, пришло в голову, что Мышонок может взять автомобиль и уехать, куда ему заблагорассудится, и Габи пережила несколько неприятных минут, но Майкл ее успокоил. Мышонок будет на месте вовремя, сказал он ей, потому что ему хочется попасть в Берлин, а того, что он сделал для них, достаточно, чтобы приговорить его к пыткам в гестапо. Поэтому, немец он или нет, с этого момента Мышонок с ними в одной упряжке. С другой стороны, если Мышонок действительно не совсем нормальный, трудно сказать, как и когда это может проявиться.

Майкл вышел, обошел автомобиль и открыл Габи дверцу. Он сказал:

– Будь здесь.

Мышонок кивнул и отъехал. Затем Майкл предложил Габи руку, и они прошли мимо немецкого солдата на лошади точно так же, как и любая другая парочка французов вечером на представление в Опере. За исключением того, что у Майкла слева под мышкой был "Люгер" в кобуре, предоставленной Камиллой, а у Габи в блестящей черной театральной сумочке был небольшой, очень острый нож. Под руку они пересекли Проспект Оперы и подошли к самому ее зданию.

В громадном фойе, где золоченые лампы отбрасывали золотистый свет на бюсты Генделя, Люлли, Глюка и Рамо, Майкл в толпе заметил несколько офицеров-нацистов с подружками. Он провел Габи через скопление народа, по десяти ступеням из зеленого шведского мрамора ко второму фойе, где продавались билеты.

Они купили билеты, два места возле центрального прохода в заднем ряду, и пошли по зданию. Майкл никогда в жизни не видел такого обилия статуй, многоцветных мраморных колонн, зеркал в резных рамах и канделябров; в зал вела парадная лестница, одновременно изящная и массивная, с мраморными перилами. Куда бы он ни глянул, всюду были еще лестницы, переходы, статуи и канделябры. Он надеялся, что Габи знает расположение, потому что в таком доме искусства поспешный уход даже при его волчьем чувстве ориентации вызвал бы у него некоторые затруднения. Наконец они вошли в быстро заполняющийся зал, еще одно чудо пространства и пропорций, и пожилой служитель показал им их места.

Самые различные ароматы хлынули Майклу в нос. Он заметил, что в громадном зале было прохладно: в целях экономии топлива обогреватели выключали. Габи бегло огляделась вокруг, примечая места, где сидело около дюжины немецких офицеров с подружками. Ее взгляд прошелся по трем-четырем ярусам лож, возвышавшихся одна на другой и соединенных в золоченые башенки с помощью резных колонн, подобно прослойкам огромного и довольно претенциозного торта. Она нашла ложу Адама. В ней было пусто.

Майкл это уже знал.

– Терпение, – спокойно сказал он. – Если Адам получил записку, он здесь будет. Если нет... то нет. – Он взял руку Габи и стиснул ее.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал он ей.

Она пожала плечами, не успокоенная комплиментом.

– Мне не очень привычно одеваться подобным образом.

– Мне тоже.

Он был в безукоризненной белой рубашке под серым костюмом, с галстуком приглушенных серо-розовых тонов, с жемчужной булавкой, которую Камилла дала ему "на счастье". Он глянул на третий ярус; оркестр уже настраивался, а Адама все не было. Сотня причин могла помешать этому делу, подумал он. Гестаповцы могли обыскать его плащ, когда он пришел на работу. Записка могла выпасть. Адам мог просто повесить плащ и даже не заглянуть в карман. Нет, нет, сказал он себе. Просто жди и смотри.

Свет начал угасать. Тяжелый красный занавес раздвинулся, и началось сказание Пуччини о Флории Тоске.

Когда в конце второго акта Тоска в отчаянии убивала кинжалом своего жестокого мучителя, Майкл ощутил, как Габи стиснула его руку. Он опять глянул на третий ярус. Адама не было. Проклятье, подумал он. Хорошо, Адам знает, что за ним следят. Может, он решил, по какой-то причине, сегодня не появляться. Начался третий акт, сцена в тюрьме. Текли минуты. Габи бросила быстрый взгляд на ложу Адама, и Майкл ощутил, как ее пальцы впились в его руку.

Он понял. Адам появился.

– В ложе стоит человек, – зашептала она, приблизив к нему лицо. Он ощутил тончайший винно-яблочный аромат ее волос. – Не могу разобрать, как он выглядит.

Майкл выждал мгновение. Потом глянул наверх и увидел сидевшую фигуру. Свет рампы, приглушенный до печального полумрака, когда Тоска навещала своего заключенного в тюрьму любовника Каварадосси, блеснул на стеклах очков.

– Я иду наверх, – прошептал Майкл. – Жди здесь.

– Нет. Я пойду с тобой.

– Ш-ш-ш, – прошипел человек справа от них.

– Жди здесь, – повторил Майкл. – Я вернусь как можно скорее. Если что-нибудь случиться, я хочу, чтобы ты ушла.

Прежде чем Габи успела запротестовать, он наклонился и поцеловал ее в губы. Между ними прошел импульс, ударив по нервам, словно бы их соединение было прикосновением оголенных проводов. Затем Майкл встал, озабоченно пошел по проходу и покинул зал. Габи уставилась на сцену, ничего не видя и не слыша, все ее внимание было приковано к другой смертельной драме, которой еще только предстояло разыграться.

Майкл поднялся по нескольким широким лестницам. На третьем ярусе стоял на дежурстве молодой театральный служитель в белой куртке, черных брюках и белых перчатках.

– Могу вам чем-нибудь помочь? – спросил он, когда Майкл проходил мимо.

– Нет, благодарю вас. Я встречаюсь с приятелем. – Майкл прошел мимо него, нашел дверь розового дерева с номером "шесть" и негромко постучал. Он ждал. Замок щелкнул. Дверь на бронзовых петлях открылась.

А вот и человек по имени Адам, глаза за стеклами очков широко раскрыты от страха.

– За мной все время следят, – сказал он, голосом визгливым и дрожащим. – Они повсюду.

Майкл вошел в ложу, закрыл за собой дверь. Защелкнулся замок.

– У нас мало времени. Какое у вас сообщение?

– Подождите. Подождите немного. – Он поднял бледную длиннопалую руку. – Как я могу узнать... что вы не один из них? Как я могу быть уверен... что вы не пытаетесь меня перехитрить?

– Я могу назвать имена людей, которых вы знали по Лондону, если это поможет. Но не думаю, что поможет. Вы должны доверять мне. Если нет, мы можем все позабыть, и я уплыву домой через пролив.

– Я прошу прощения. Но это так... Я никому не доверяю. Ни одному.

– Вам придется начать это делать сейчас же, – сказал Майкл.

Адам вжался в мягкое красное кресло. Затем нагнулся вперед и провел трясущейся рукой по лицу. Он выглядел изнуренным, готовым вот-вот отдать Богу душу. На сцене Каварадосси вели из камеры к команде стрелков.

– О, Боже, – прошептал Адам. Потом моргнул, в очках отразился слабый серый свет. Он глянул на Майкла и сделал глубокий вдох. – Тео фон Франкевиц, – начал Адам. – Вам известен такой человек?

– Один из посредственных берлинских художников.

– Да... Он – мой друг. Давно, в феврале... его задействовали для особой работы. Полковник СС Эрих Блок, который раньше был комендантом...

– Концлагеря Фалькенхаузен, с мая по декабрь 1943 года, – встрял Майкл. – Я читал досье на Блока.

То малое, что в этом досье было. Мэллори достал ему досье на Блока, в нем говорилось только, что ему сорок семь лет, он родился в аристократической военной немецкой семье и что он был фанатиком нацистской партии. Фотографии в нем не было. Но сейчас Майкл почувствовал себя оголенным нервом: Блока в Берлине видели с Гарри Сэндлером. Какая между ними связь и каким образом в этом деле стал фигурировать охотник на крупную дичь?

– Продолжайте.

– Тео... привезли на аэродром с повязкой на глазах и посадили в самолет, полетевший на запад. Он думает, что направление было такое, потому что определил его по солнцу, падавшему ему на лицо. Вероятно, художник может запомнить такую вещь. Как бы то ни было, с ним был Блок, а также еще двое эсэсовцев. Когда они приземлились, Тео почувствовал запах моря. Его отвели в помещение склада. Они держали там Тео две недели, пока он рисовал.

– Рисовал? – Майкл стоял в глубине ложи, так, чтобы его нельзя было видеть из зала. – Что рисовал?

– Дырки от пуль. – Руки Адама выделялись белыми костяшками на подлокотниках кресла. – Больше двух недель он рисовал дырки от пуль на металлических обломках. Обломки явно принадлежали большой конструкции; в них еще остались заклепки. И кто-то уже выкрасил металл в оливково-зеленый цвет. – Он быстро глянул на Майкла, потом вернулся глазами на сцену. Оркестр играл похоронный марш, когда Каварадосси отказался от повязки на глаза. – Они также дали Тео разрисовать обломки стекла. Они хотели, чтобы дырки от пуль выглядели точно так, как в реальности, и чтобы на стекле были нарисованы трещины. Результат Блоку не понравился, и он заставлял Тео переделывать стекло снова и снова. Потом они доставили его самолетом обратно в Берлин, заплатили ему гонорар, и на этом все закончилось.