Текст книги "Час волка"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Михаил ощутил, что внимание его рассеивалось; он наполовину слушал, о чем говорил Виктор, наполовину прислушивался к скребущейся в темноте крысе.

– Ты что-нибудь знаешь об анатомии? – Виктор взял с полки толстую книгу. Михаил тупо посмотрел на него.

– "Анатомия: изучение человеческого тела", – перевел Виктор. – Она написана по-немецки, в ней даны изображения мозга. Я много думал о тех микробах, которые в нашем теле, и о том, почему мы можем совершить превращение, в то время как обычные люди не могут. Я думаю, что микроб поражает что-то в глубине мозга. Что-то давно захороненное, предназначенное забвению.

Голос его становился возбужденным, как будто он опять был на университетской кафедре.

– Вот эта книга, – он вернул на место книгу по анатомии и вынул другую, соседнюю, – о философии разума, из средневековой рукописи. В ней представляется, что мозг человека многослоен. В центре мозга заложены инстинкты животного мира; природа зверя, если...

Михаил отвлекся. Крыса: скребет, скребет. В животе у него пробудился позыв голода, как будто звякнуло в колокол.

– ...эта часть мозга и является той, которую пробуждает микроб. Как мало мы, Михаил, знаем про этот волшебный двигатель в наших головах! Понимаешь, что я имею в виду?

Михаил, по правде говоря, не понимал. Весь этот разговор про зверей и мозг не произвел на него впечатления. Он оглядывался, все его ощущения были настроены на поиски: скребет, скребет.

– Ты можешь овладеть тремя тысячами различных миров, если хочешь этого, – сказал Виктор. – Я буду твоим ключом к ним, если ты изберешь изучение.

– Изучение? – он отвлекся от чувства голода. – Изучение чего?

Виктор потерял терпение.

– Ты и в половину не соображаешь! Прекрати вести себя так! Слушай то, о чем я тебе говорю: я хочу научить тебя всему, что есть в этих книгах! А также тому, что я знаю о мире! Языкам – французскому, английскому, немецкому. Плюс история, математика и...

– Зачем? – прервал его Михаил.

Рената говорила ему, что белый дворец и этот лес будут его домом до конца жизни, так же как и для других членов стаи.

– Какая будет мне польза от всех этих книг, если мне придется остаться навсегда здесь?

– Какая польза! – насмешливо передразнил его Виктор и сердито фыркнул. – Какая польза, говорит он!

Он шагнул вперед, размахивая факелом, и остановился вплотную перед Михаилом.

– Быть волком чудесно. Волшебно. Но мы родились людьми и мы не можем отбросить нашу человеческую суть – даже если слово "человек" иногда страшно позорит нас. Знаешь, почему я не все время волк? Почему я не бегаю просто по лесу день и ночь?

Михаил покачал головой.

– Потому что когда мы принимаем обличье волка, мы и старимся по-волчьи. Когда мы проживаем год в волчьем обличье, человеческое наше обличье старится на семь лет. А насколько я люблю свободу, ее аромат и... ее великое чудо. Но больше я люблю жизнь. Я хочу прожить как можно дольше, и я хочу познавать. Мой мозг стонет по знаниям. Я говорю: учись бегать, как волк, да; но: учись думать, как человек, тоже.

Он постучал по своему голому черепу.

– Если не можешь этого, то зря промотаешь волшебство.

Михаил посмотрел на книги, освещаемые мерцанием факела. Они казались очень толстыми и очень пыльными. Как можно прочитать хотя бы одну такую толстую книгу, не говоря уже обо всех?

– Я – учитель, – сказал Виктор. – Предоставь мне возможность учить.

Михаил размышлял над этим. Книги по-своему пугали его, они были массивные и непривлекательные. У его отца тоже была библиотека, но книги в ней были потоньше, а на их корешках были оттиснены позолоченные названия. Он вспомнил свою и Лизы воспитательницу, Магду, крупную седоволосую женщину, приезжавшую, бывало, на повозке. Важно изучать мир, всегда говорила Магда, так, чтобы можно было определить свое место в нем, если когда-нибудь потеряешься. Михаил никогда не ощущал себя в большей мере потерянным в своей жизни. Он пожал плечами, все еще неуверенный; ему никогда не нравились домашние задания.

– Ну, хорошо, – согласился он после недолгого раздумья.

– Прекрасно! О, если бы члены университетского совета в накрахмаленных рубашках могли бы видеть сейчас своего профессора! проговорил Виктор. – Я бы вырвал им сердца и показал им, как они колотятся!

Он прислушался к поскребыванию твари, вторгшемуся в их разговор.

– Первый урок – не в книге. В желудке у тебя урчит, и я тоже голоден. Найди крысу, и мы поедим.

Он затушил факел, ударяя его об пол, чтобы огонь исчез.

Зал погрузился в темноту. Михаил старался услышать, но его сильно отвлекали удары собственного сердца. Крыса могла быть хорошей, аппетитной едой, если достаточно велика; этой, судя по звукам, должно было хватить на двоих. Он ел крыс, которых приносила Рената. На вкус они были как жесткие цыплята, и мозг у них был сладким. Он медленно глядел в темноту направо и налево, уши настороже, чтобы уловить шум. Крыса продолжала скрести, но было трудно распознать ее местоположение.

– Спустись на крысиный уровень, – посоветовал Виктор. – Думай по крысиному.

Михаил уселся на четвереньки. Потом лег на живот. Ага, теперь скребущие звуки шли справа.

У дальней стены, – подумал он. – Наверное, в углу.

Он пополз на звук. Крыса вдруг перестала скрестись.

– Она услышала тебя, – сказал Виктор. – Она читает твои мысли.

Михаил пополз вперед. Плечом наткнулся на что-то: груда книг. Они осыпались на пол, и он услышал, как коготки крысы простучали по камню, когда она удирала к дальней стене.

Перебежала справа налево, – подумал Михаил.

Он рыгнул. В желудке забурчало, тревожащий громкий звук, и он услыхал, что Виктор засмеялся. Крыса остановилась и затихла. Михаил лег на живот, держа уши настороже. Резкий, кислый дух донесся до него. Крыса напугана, она обмочилась. Запах был такой же ясной дорожкой, как луч от фонаря, но почему это так, Михаил точно понять не мог. Глазами он определил другие кучи книг вокруг себя, все они имели смутно-серые очертания. Но все же он не мог увидеть крысу, хотя и различал тома и полки у дальней стены. "Если бы я был крысой, я бы забился в угол. В какое-нибудь место, где моя спина была бы защищена". Михаил полз вперед, медленно... медленно...

Он слышал приглушенный, мерный глухой стук в тридцати футах за собой; пульс Виктора, дошло до него. Собственный пульс оглушал его, и он застыл на месте, чтобы пульс не успокоился. Он водил головой из стороны в сторону, вслушиваясь.

Вот. Частое "тик... тик... тик", как маленькие часики. Справа от Михаила, наверное, в футах двадцати или около того. Конечно, в углу. За неряшливой кучей книг, светлых с краев. Михаил пополз к углу, движения бесшумны и извилисты.

Он услышал, что пульс крысы участился. У крысы было шестое чувство; она могла понимать его намерения по его запаху, и в следующее мгновение Михаил тоже учуял запах ее пыльной шкурки. Он точно знал, где она. Крыса была неподвижна, но биение ее сердца показывало, что она вот-вот выскочит из своего угла и рванется вдоль стены. Михаил продолжал двигаться, дюйм за дюймом. Он услышал, как крысиные коготки стукнули, а затем она смазанным голубоватым свечением бросилась из своего угла, стараясь прорваться через помещение в дальний угол.

Все, что Михаил знал, это то, что он голоден и хочет поймать эту крысу, но мозг его действовал инстинктивно, рассчитывая направление и скорость крысы с холодной логикой зверя. Михаил метнулся влево. Крыса взвизгнула и кинулась от его руки. В тот момент, когда крыса уклонилась и полоской серого цвета проскользнула мимо него, Михаил мгновенно повернулся вправо, выбросил руку и цапнул грызунью за ушами.

Крыса выворачивалась, пытаясь достать зубами руку Михаила. Это была крупная крыса, и она была сильной. Еще несколько мгновений, и она вырвется. Михаил нашел решение.

Он открыл рот, всунул голову крысы между зубами и сдавил ими жесткую шейку.

Зубы его пришли в действие, в этом не было ни злобы, ни бешенства, просто голод. Он услышал, как хрустнули позвонки, и рот наполнился теплой кровью. Крысиное тельце сразу обмякло. Лапки несколько раз дернулись с убывающей силой. Голова крысы осталась у Михаила во рту. На этом и закончилась весьма неравная схватка.

– Браво, – сказал Виктор. Но в голосе его вновь послышалась суровость. – Еще бы пара дюймов – и ты бы ее упустил. Эта крыса и так еле двигалась, как объевшаяся лепешек бабка.

Михаил выплюнул откушенную голову себе в ладонь. Он смотрел, как Виктор приближался к нему, очерченный свечением. Правила хорошего тона требовали предложить лучший кусок Виктору, и Михаил поднял ладонь с головой.

– Это – твое, – сказал ему Виктор и взял теплое мертвое тело.

Михаил обчистил зубами голову, а затем раскусил ее. Мозги напоминали ему сладкие пирожки с картошкой, которые он ел в другом мире.

Виктор разорвал тело от обрубка шеи до хвоста. Он втянул в себя крепкий аромат свежей крови и мяса, а затем вырвал пальцем внутренности и ободрал с костей мясо и жир. Он предложил часть Михаилу, который благодарно взял свою долю.

Мужчина и мальчик ели свою крысу в темном зале, окруженные полками, полными отголосков цивилизованного разума.

4

В золотой ткани дней стали появляться серебряные нити. В лесу поблескивали заморозки, и лиственные деревья стояли обнаженные на обжигающем холодом ветру. Зима обещала быть суровой, сказала Рената, наблюдая, как на деревьях утолщается кора. Первый снег выпал в начале октября, и белый дворец укрылся белым покрывалом.

Когда завыли ноябрьские ветры и снежная пурга застлала обзор, стая грудилась в подвале дворца возле костра, которому не давали ни сильно разгореться, ни погаснуть. В теле Михаила ощущалась вялость, ему хотелось больше спать, однако Виктор заполнял его мозг вопросами из книг; Михаил никогда бы не подумал, что существует так много вопросов, и даже по ночам ему снились вопросительные знаки. Прошло немного времени, и он стал видеть сны на других языках: немецком и английском, которыми Виктор безжалостно пичкал его, повторяя и повторяя. Но ум Михаила оттачивался, так же, как и его инстинкты, и он учился.

Живот у Олеси раздувался. Она много лежала свернувшись, и другие всегда давали ей побольше от своей добычи. Они никогда не меняли обличья на глазах у Михаила; они всегда уходили наверх по лестнице и по коридору на двух ногах, прежде чем покидали белый дворец для охоты на четырех лапах. Иногда они возвращались со свежим, капающим кровью мясом, иногда мрачные, с пустыми руками. Но вокруг было полно крыс, привлекаемых теплом костра, и их было легко поймать. Михаил знал, что он теперь член стаи, и признавал это, но все еще ощущал себя тем, кем был во плоти: замерзшим, часто безутешно несчастным мальчиком. Иногда тело его и ум пронизывало такое жестокое отчаяние, что он был готов расплакаться. Несколько раз он даже начинал всхлипывать от отчаяния, но взгляды, которые кидали на него Виктор и Рената, говорили ему, что тому, кто не страдает от кишечных червей, плакать недопустимо.

Однако изменение обличья по-прежнему оставалось для него тайной. Одно дело было жить со стаей, и совершенно другое – полностью войти в нее. Как они меняют обличье? – изумлялся Михаил, отягчая бремя своих вопросов. Затаивают ли они дыхание, как перед прыжком в темную ледяную воду? Удлиняют ли они свое тело до тех пор, пока не лопнет человеческая кожа и оттуда не вырвется на свободу волк? Как они это делают? Никто не собирался ему рассказывать, а Михаил – пасынок стаи – был слишком пуглив, чтобы спрашивать. Он знал только, что когда он слышал, как они завывали после удачной охоты и голоса их отдавались эхом в заснеженном лесу, в крови у него начинало гореть.

С севера налетела снежная буря. Пока она свирепствовала за стенами, Поля высоким несильным голоском пела народную песенку про птичку, летавшую среди звезд, в то время как ее брат Белый выстукивал палочкой ритм. Буря не утихала и день за днем ревела свою мелодию. Костер потух, пища была съедена без остатка. В желудках опустело. Пришлось Виктору, Никите и Белому выйти в пургу на охоту. Их не было целых трое суток, а когда Виктор с Никитой вернулись, они принесли полузамерзший кусок оленины. Белый не вернулся; он погнался за оленем, и последнее, что увидели Виктор с Никитой, это то, как он зигзагами гнался сквозь бурю за своей жертвой.

Поля стала плакать, остальные оставили ее одну. Однако плакала она недолго, потому что нужно было есть. Она принялась за кровившее мясо с той же жадностью, что и остальные, включая Михаила. И Михаил получил еще один урок: какая бы трагедия ни случилась, какая бы ни постигла беда – жизнь продолжалась.

Однажды утром Михаил проснулся и прислушался к тишине. Пурга стихла. Он пошел за всеми наверх по лестнице и через комнаты, где на камнях лежал наметенный снег и заснеженные ветви деревьев простирались вверх. Снаружи сияло солнце, над миром ослепительной белизны раскинулось лазурное небо. Виктор, Никита и Франко расчистили от снега дорожки во дворе, и Михаил вместе с остальными вышел туда прогуляться на свежем морозном воздухе.

Он дышал глубоко, пока в легких у него не закололо. Солнце светило нещадно, но на гладком снегу не оставалось ни следа. Михаил стоял, охваченный восторгом при виде красоты зимнего леса, пока его не ударил в ухо снежок.

– Меткий удар, – крикнул Виктор. – Дай ему еще разок!

Никита улыбался, уже скатывая второй снежок. Он уже отвел руку назад, чтобы бросить его, но в последнюю секунду повернулся и швырнул его в лицо Франко, стоявшего от него в двадцати футах.

– Ты, задница! – завопил Франко, хватая снег, чтобы скатать снежок. Рената кинула и задела по голове Никите, а Поля с неумолимой точностью залепила снежком в лицо Олеси. Беременная Олеся, хохоча и расшвыривая снег, убежала подальше от всех, прижимая руками свой живот.

– Хочешь повоевать? – заорал Никита, оскалясь на Ренату. – Я тебе покажу! – он швырнул снежок, который припечатался к плечу Ренаты, и тогда Михаил, стоявший в тени Ренаты, кинул снежок, и попал Франко прямо в лоб, отчего Франко свалился на спину.

– Ты... маленький... звереныш! – заорал Франко, а Виктор засмеялся и спокойно увернулся от снежка, прошелестевшего у него над головой. Ренате попало сразу от двоих, от Франко и Поли. Михаил сунул свои онемевшие руки в снег, готовясь к следующей атаки. Никита пригнулся от залпа Ренаты и забрался в место, где снег был свеж и незапятнан. Он глубоко зарылся в него руками, чтобы сделать два снежка разом.

А вынул он нечто совершенно другое. Нечто замерзшее, красное и искалеченное.

Смех Ренаты оборвался словно придушенный. Последний снежок, брошенный Франко, брызнул на ее плече, но она уставилась на то, что держал Никита. Из руки Михаила снег осыпался обратно на землю. Поля раскрыла рот, с лица и волос ее капало.

Никита показал оторванную изувеченную руку, вынутую из снега. Она была цвета мрамора, два пальца у нее отсутствовали. Большой и указательный пальцы были морщинистыми и ушедшими внутрь – последние следы лапы – и ярко-рыжая шерсть покрывала тыльную часть кисти.

Поля шагнула вперед. Со следующим шагом снег дошел ей до колен. Она моргнула, изумленная, а затем простонала:

– Белый...

– Уведи ее, – сказал Виктор Ренате.

Она в то же мгновение взяла Полю за руку и попыталась увести ее во дворец, но Поля вырвалась.

– Иди домой, – сказал ей Виктор, вставая перед ней, чтобы ей не было видно, что откапывают Никита и Франко. – Ну!

Поля зашаталась. Олеся подхватила ее за другую руку, и вместе с Ренатой повела Полю внутрь дворца, та шла с пустыми глазами, как во сне.

Михаил тронулся было идти за ними, но голос Виктора хлестнул по нему:

– Ты куда собираешься идти? Иди сюда и помоги нам!

Виктор встал на колени, чтобы отбрасывать снег вместе с Никитой и Франко, и Михаил приблизился, чтобы помочь своими хлипкими силенками.

Это была куча розовых, покрытых кровавой коркой костей. Большая часть мякоти была содрана, но кое-где остались куски мышц. Некоторые кости были человеческими, а другие волчьими; Виктор быстро это заметил. В момент смерти тело Белого разрывалось на обе противоположности.

– Посмотрите на это, – сказал Франко и поднял часть лопатки. На ней были глубокие царапины.

Виктор кивнул:

– Клыки.

Были и другие доказательства действия мощных челюстей: борозды на лучевой кости, иззубренные края сломанного позвоночника.

И тут, наконец, Никита раскидал смерзшийся в корку снег и нашел голову.

Скальп отсутствовал, череп был раздавлен, мозг выскоблен, но лицо Белого сохранилось, не считая нижней вырванной челюсти. Язык тоже был вырван из своего основания. Глаза Белого были открыты, и рыжие волосы прикрывали его щеки и лоб. Глаза несколько секунд были направлены на Михаила, пока Никита опять не повернул голову, и в них Михаил увидел страшный стеклянный блеск. Он отвернулся, дрожа теперь уже не от холода, и отступил на несколько шагов. Франко поднял кость от ноги, на которой еще оставались куски замерзших красных мышц, и осмотрел раздробленные края кости.

– Челюсти огромной силы, – тихо сказал Франко. – Нога была перекушена с одного раза.

– А также обе руки, – сказал Никита.

Он сел на корточки, глядя на кости, разложенные на снегу, и лед на единственном целом веке начал подтаивать. Михаил в страшном оцепенении смотрел, как капелька воды стекает по щеке Белого, похожая на слезу.

Виктор стоял, глаза его блестели, и он медленно блуждал взглядом по сторонам. Кулаки по его бокам сжимались. Михаил знал, о чем он должен был думать: в лесу они не единственные охотники. Кто-то наблюдал за ними и знал, где их убежище. Он переломал Белому кости, вырвал ему язык и выскоблил из его черепа мозг. Потом притащил размолоченный скелет сюда, как насмешку. Или как вызов.

– Заверните его, – Виктор снял свою одежду из оленьей шкуры и дал ее Франко.

– Не давайте Поле его увидеть.

Он пошел голый, целеустремленным шагом, прочь от дворца.

– Куда ты идешь? – спросил Никита.

– Выследить, – ответил Виктор, хрустя ногами по снегу. Потом побежал, отбрасывая длинную тень. Михаил смотрел, как он петлял среди наклонных и пересекавшихся стволов деревьев; он увидел, как серая шерсть побежала по широкой белой спине Виктора, увидел, как его позвоночник начал перестраиваться, а затем Виктор скрылся в лесу.

Никита и Франко уложили кости в шкуру. Голова, с ее безмолвным криком, без челюсти, попала туда последней. Франко встал, сжимая в руках свернутую шкуру, лицо у него было мрачным и серым. Он взглянул на Михаила и покривил губы.

– На, неси их, заяц, – сказал он насмешливым тоном и вложил узел с останками в руку Михаила. От его тяжести у мальчика тут же подогнулись колени.

Никита хотел помочь ему, но Франко поймал руку монгола:

– Пусть заяц донесет сам, если уж он так хочет стать одним из нас!

Михаил вгляделся в глаза Франко; они смеялись над ним и хотели, чтобы он упал. Он почувствовал, как внутри у него вспыхнула искорка. Она вспыхнула ярко-белым огнем, и жар злобы заставил Михаила напрячься и распрямиться с узлом с костями в своих руках. Он прошел половину пути наверх, прежде чем его ноги стали сдавать. Франко прошел еще несколько шагов.

– Пошли! – нетерпеливо сказал он, и Никита неохотно пошел за ним.

Михаил крепился, стиснув зубы, руки у него заболели. Но он уже знал боль, а эта была ничто. Он не позволит Франко увидеть себя побитым; он никому не позволит видеть себя битым, никогда. Он преодолел дорогу наверх, а затем неустойчивым шагом пошел, держа в руках то, что прежде было Белым.

– Хороший заяц всегда делает то, что ему велят, – сказал Франко.

Никита приблизился, чтобы донести кости остаток пути, но Михаил сказал:

– Нет, – и понес свою ношу ко дворцу. Он ощущал медянистый запах от разморозившейся крови на останках Белого. Оленья шкура пахла по-своему, резче и слаще, а пот Виктора на ней пах солью и мускусом. Но в морозном воздухе был еще один дух, и он ударил в ноздри Михаила, когда тот дошел до дверей, этот запах был диким и острым, запах жестокости и коварства. Это был запах зверя, и он так же отличался от запаха стаи, как черное от красного. Он шел, понял Михаил, от костей Белого: дух зверя, который убил его. Тот самый, который сейчас вынюхивал Виктор по гладкому, отлитому пургой в причудливые формы снегу.

В воздухе зависло ощущение предстоящего столкновения, Михаил чувствовал, будто по его спине скользили когти. Никита и Франко тоже чувствовали это и оглядывались на лес, их чувства искали, вбирали, сразу же оценивали, и это было их второй натурой. Белый не был сильнейшим в стае, но он был весьма скор и ловок. А тот, кто разорвал его на части, был более скор и ловок. Поблизости его не было, но он был где-то в лесу, выжидая, что же будет ответом на его способность приносить смерть.

Михаил запнулся о порог у входа во дворец и увидел Полю, стоявшую с Ренатой и Олесей, рот ее беззвучно открывался, когда она глядела на узел из одежды в его руках. Рената быстро шагнула вперед, взяла у него узел и унесла его прочь.

Солнце опустилось. Выступили звезды, мерцавшие во тьме. Маленький костер потрескивал в подвале белого дворца, когда Михаил и остальная стая сгрудилась вокруг его огня. Они ждали, пока снаружи не поднялся ветер и не завыл в коридорах. И ждали дальше. Но Виктор домой не пришел.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ЛОВУШКА ДЛЯ МЫШОНКА

1

В шесть часов утра 29 марта Майкл Галатин был одет в серую полевую немецкую форму, в короткие до икр сапоги, в фуражку со знаками различия подразделения связи и с соответствующими медалями – за Норвегию, Ленинградский фронт и Сталинград – на груди. Он влез в серый полевой форменный плащ. У него были документы – профессиональная работа по искусственному старению была выполнена с помощью кислоты, новенького фотоснимка и специальной бумаги для документов. Майкл запомнил, что по ним он был полковником, ответственным за линии связи и узлы между Парижем и войсками, разбросанными по побережью Нормандии. Он родился в деревне в южной Австрии с названием Браухдонау. У него была жена по имени Лана и два сына. Его политические симпатии были крайне про-гитлеровские, и он был лоялен к властям Рейха, если не было необходимости благоговеть перед нацистами. Один раз был ранен осколком гранаты русского партизана в 1942 году, и в доказательство этому у него был шрам под глазом. Под плащом у него была кожаная кобура с весьма не новым, но отлично вычищенным "Люгером", а в кармане, рядом с сердцем, две запасных обоймы с патронами к нему. Он носил серебряные швейцарские карманные часы с выгравированными на них фигурами охотников, стреляющих в оленей, и нигде, даже в носках, у него не было ни одной нитки из британской шерсти. Все остальное, что ему надо было знать, было у него в голове: квартира и здание, в котором работал Адам, и незапоминающееся бухгалтерское лицо Адама. Он плотно позавтракал ветчиной и яйцами с Пирлом Мак-Карреном, прополоскал горло крепким французским черным кофе, и настала пора ехать.

Мак-Каррен, узловатая гора в юбочке полка Ночной Дозор, и молодой черноволосый француз, к которому Пирл обращался как к Андре, повели Майкла по длинному сырому коридору. Его сапоги, обувь с убитого немецкого офицера, постукивали по камням. Мак-Каррен спокойно говорил, пока они шли по коридору, насчет последних подробностей; голос шотландца был нервозен, и Майкл внимательно слушал, но ничего не говорил. Подробности были уже у него в голове, и он был удовлетворен тем, что все предусмотрено. Начиная отсюда, дальше шел путь по лезвию бритвы.

Серебряные карманные часы были весьма интересным механизмом. Двумя щелчками заводной головки откладывалась ложная задняя крышка, где внутри было маленькое отделение, содержавшее одну-единственную серую капсулу. Капсула была слишком мала, чтобы казаться смертельно опасной, но цианид был сильно и быстро действовавшим ядом. Майкл согласился носить капсулу с ядом только потому, что это было неписаным правилом разведки, но он никогда не собирался дать гестапо взять его живым. Однако ее ношение, казалось, позволяло Мак-Каррену чувствовать себя спокойнее. Майкл и Мак-Каррен за последние два дня стали хорошими партнерами; Мак-Каррен был хорошим игроком в покер и, терзая по ходу дела Майкла подробностями его новой биографии, выигрывал ставку за ставкой по раскладу из пяти карт. Однако одно досаждало Майклу: он не видел Габи, а поскольку Мак-Каррен не упоминал о ней, он решил, что она вернулась выполнять свое задание. О'ревуар, подумал он. И удачи тебе.

Шотландец и молодой француз-партизан провели Майкла по каменным ступенькам наверх, в небольшую пещеру, освещенную лампами под зелеными абажурами. Свет отражался на черном, блестящем, с жестким верхом, прогулочном автомобиле "Мерседес-Бенц". Это была красивая машина, и Майкл даже не мог определить, где у нее были заделаны и закрашены дырки от пуль.

– Красивая машина, а? – спросил Мак-Каррен, читая мысли Майкла, когда тот провел рукой в перчатке по бамперу. – Немцы уж точно хорошо умеют их делать. Да, как бы то ни было, у этих подлецов в головах винты и шестеренки вместо мозгов, что еще от них ожидать? – Он движением руки указал на сиденье водителя, где за рулем сидела фигура в форме. – Андре хороший водитель. Он знает Париж не хуже любого, кто в нем родился. – Он постучал по стеклу, водитель кивнул и запустил мотор; машина ответила низким горловым ревом. Мак-Каррен открыл Майклу заднюю дверцу, пока молодой француз отмыкал две половинки ворот, закрывавших вход в пещеру. Ворота распахнулись, впустив свет утреннего солнца, а затем молодой француз стал быстро расчищать от маскировки дорогу перед "Мерседеса".

Мак-Каррен протянул руку, и Майкл пожал ее.

– Будь осторожнее парень, – сказал шотландец. – Устрой им ад за Ночной Дозор, а?

– Яволь. – Майкл уселся на заднее сиденье, роскошное, из черной кожи, водитель отпустил ручной тормоз и выехал из пещеры. Как только автомобиль выехал, все вернули в исходное состояние, замаскированные в зеленые и коричневые цвета ворота были запечатаны и снова стали похожи на неровную поверхность холма. "Мерседес" завилял по участку безжизненного склона, выехал на колею проселочной дороги и свернул влево.

Майкл понюхал воздух: кожа и свежая краска, легкая примесь пороха, машинного масла и благоухания яблочной наливки. Ах, да, подумал он и слабо улыбнулся. Он посмотрел через стекло, рассматривая голубое небо с плывущими по нему ажурными курчавыми облаками. – А Мак-Каррен знает? спросил он Габи.

Она глянула на него в зеркало заднего обзора. Ее черные волосы были заколоты под немецкую штабную фуражку, а поверх формы на ней был бесформенный плащ. Его взгляд, пронзительное зеленое свечение, встретился с ее взглядом. – Нет, – сказала она, – он думает, что я прошлой ночью вернулась на задание.

– А почему ты не вернулась?

Она некоторое время думала об этом, пока вела автомобиль по ухабистой части дороги.

– Моим заданием было доставить тебя туда, куда тебе нужно, – ответила она.

– Твое задание завершилось, когда ты доставила меня к Мак-Каррену.

– Это твое понимание. Но не мое.

– У Мак-Каррена был водитель для меня. Что с ним случилось?

Габи пожала плечами.

– Он решил... что эта работа слишком опасна.

– Ты знаешь Париж?

– Достаточно хорошо. Чего не знаю, найду по карте. – Она снова глянула в зеркало заднего обзора, его глаза все еще смотрели на нее.

– Я не всю жизнь жила в деревне.

– А что подумают немцы, если мы нарвемся на дорожный контрольный пункт? – спросил он ее. – Не думаю, что красивая девушка, ведущая штабной автомобиль, это обычное дело.

– Многие офицеры имеют женщин-водителей. – Она опять сосредоточилась на дороге. – Или секретарш, или хозяек. Французских девушек тоже. У вас будет больше представительности с женщиной-водителем.

Ему было интересно, когда именно она решила поступить так? Для нее, конечно, необходимости в этом не было, ее часть задания завершилась. Было ли это ночью в той холодной ванне? Или позже, когда Майкл и Габи делили пополам буханку черного хлеба и немного терпкого красного вина? Ну, она ведь профессионал, ей известно, какие предстоят опасности и что с ней случится, если ее схватят. Он посмотрел через стекло на зеленевшую вокруг местность и подумал о том, где же спрятана ее капсула с цианидом.

Габи подъезжала к перекрестку, где проселочная колейная дорога соединялась с дорогой из гравия, залитого местами асфальтом: дорогой к Городу Света. Она свернула направо, проехала поле, где работали крестьяне, сгребавшие сено. Французы перестали работать, опираясь на вилы, и смотрели на черный немецкий автомобиль, скользивший мимо. Габи была отличным водителем. Она держала постоянную скорость, ее взгляд прыгал к зеркалу заднего обзора и опять возвращался к дороге. Она вела так, будто у полковника на заднем сиденье было место назначения, хотя ему не было нужды торопиться.

– Вовсе я не красивая, – тихо сказала она спустя шесть-семь минут.

Они продолжали молча ехать, мотор "Мерседеса", хорошо смазанный, вежливо пофыркивал. Габи время от времени поглядывала на него, пытаясь понять, что в нем было такого, почему она захотела – нет, нет, ощутила необходимость – ехать с ним. Да, в этом надо бы признаться. Конечно, не ему, а своему хранилищу секретов. Наиболее вероятно, решила она, что действия против танка нацистов разожгли в ней кровь и страсть так, как ее давно не зажигало. О, бывали еще угольки, но то был настоящий костер. Или это было просто из-за близости к человеку, который жаждал действия, думала она. К человеку, который был умельцем в такой работе. К человеку... который был хорош. Она не столько прожила на свете, чтобы не уметь судить о характерах; человек на заднем сиденье был особенный. Что-то было в нем жестокое... возможно, даже звериное. Хотя это – часть характера его работы. Но она видела в его глазах доброту, там, в бассейне с холодной водой. Чувство изящного, цель. Он джентльмен, подумала она, если вообще таковые еще остались на свете. И, тем не менее, ему нужна ее помощь. Она доставит его в Париж и выведет из него, потому что это важно. Разве не так?

Она глянула в зеркало заднего обзора, и сердце у нее екнуло.

Догоняя их, за ними на большой скорости следовал мотоцикл БМВ с коляской.

Ее руки вцепились в руль, и от этого "Мерседес" слегка вильнул.

Майкл от толчка автомобиля распрямился и услышал высокий рокот мотора мотоцикла; знакомый звук, последний раз слышал его в Северной Африке.

– Сзади, – напряженно сказала Габи, но Майкл уже поглядел назад и видел догонявший их транспорт. Рука его потянулась к "Люгеру". Еще рано, решил он. Сохраняй спокойствие.

Габи не сбавила скорости, но и не прибавила ходу. Она ровно держала скорость – поразительное достижение, когда ее пульс так быстро скакал. Она видела затененные защитные очки мотоциклиста и пассажира в коляске. Они, казалось, убийственно уставились на нее. На полу у ее ног лежал заряженный "Люгер". Она могла при необходимости схватить его и через мгновение выстрелить из окна.