Текст книги "Час волка"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Мне приятно, что вы запомнили.

Он легонько поцеловал ее в губы и слегка пощекотал носом ее шею, так мягко, что она почувствовала, как по спине побежали мурашки. Он отпустил ее, в его ноздрях остался запах "Шанели" и ее собственного возбужденного женского запаха.

Маргерит взяла его руку. Ладонь была шершавой, как будто он клал кирпичи. Она повела его к двери, и они почти уже вышли, когда он спросил:

– Кто убил этого волка?

Она остановилась:

– Прошу прощения?

– Волка, – он показал в сторону шкуры серого лесного волка, висящей над камином. – Кто его убил?

– А-а. Вы ведь, наверное, слышали про Гарри Сэндлера?

Он помотал головой.

– Гарри Сэндлер. Американец, охотник на крупную дичь. Два года назад о нем писали все газеты, когда он застрелил белого леопарда на вершине горы Килиманджаро.

Глаза Майкла все еще были непонимающими.

– Мы стали... хорошими друзьями. Он прислал мне этого волка из Канады. Прекрасное животное, не так ли?

Майкл что-то промычал. Он глянул на другие подвешенные трофеи, присланные Маргерит Сэндлером, – головы африканского буйвола, великолепного самца, пятнистого леопарда и черной пантеры – но взгляд его вернулся к волку.

– Из Канады, – сказал он. – Откуда из Канады?

– Я точно не знаю. Кажется, Гарри называл Саскачеван. – Она пожала плечами. – Ну, волк есть волк, так ведь?

Он не ответил и улыбнулся.

– Нужно будет как-нибудь познакомиться с Гарри Сэндлером, – сказал он.

– Плохо, что вас не было здесь неделю назад. Гарри проезжал через Каир по пути в Найроби, – она игриво шлепнула по его руке, чтобы отвлечь его внимание от трофеев. – Пойдемте, пока ваш обед не остыл.

В столовой Майкл Галатин поедал бараньи котлетки, сидя за длинным столом под хрустальной люстрой. Маргерит тыкала вилкой в салат из пальмовой мякоти и пила "Шабли", они вели непринужденный разговор о том, что было в Лондоне – идущие популярные пьесы, моды, романы и музыка – все, что не удалось увидеть Маргерит. Майкл говорил, как ему понравилось последнее произведение Хэмингуэя и что у того ясный взгляд на вещи. Маргерит, пока они разговаривали, изучала лицо Майкла и поняла, здесь, под ярким светом люстры, что он изменился за год и пять недель, прошедшие после их последней встречи. Изменения были едва различимы, но все-таки были: около глаз стало больше морщинок и, вероятно, также больше седых прядок в его гладких, плотно причесанных черных волосах. Его возраст был еще одной загадкой; ему могло быть и тридцать, и тридцать четыре. Тем не менее его движения обладали силой и легкостью юности, руки и плечи поражали своей силой. Руки его были необъяснимы; они были мускулисты, длиннопалы и артистичны – руки пианиста, но тыльные их стороны поросли красивыми черными волосками. Это были в то же время и руки рабочего, привыкшего к грубой работе, но они управлялись с серебряным ножом и вилкой с удивительной ловкостью.

Майкл Галатин был крупный мужчина, около шести футов и двух дюймов ростом, с широкой грудью, и длинными худыми ногами. Маргерит поинтересовалась при первой с ним встрече, не занимается ли он бегом, но ответ был таков, что он "иногда бегает для удовольствия".

Она отхлебывала "Шабли" и поглядывала на него через край бокала. Кто же он в действительности? Что он делает на службе? Откуда он появился и куда направляется? У него было тонкое обоняние, и Маргерит заметила, что он принюхивается к пище и питью перед тем как попробовать их. Лицо его было мрачновато приятным, чисто выбритым, с резкими чертами; когда он улыбался, оно как будто светилось – но нельзя было сказать, чтобы он улыбался очень часто. В покое лицо его, казалось, становилось еще более мрачным, а когда свет его зеленых глаз тускнел, их мрачный оттенок вынуждал Маргерит думать о цвете глубоких чащоб первобытного леса, обитель тайн, которые лучше не трогать, и, наверное, места больших опасностей.

Он протянул руку к бокалу с водой, не заинтересовавшись "Шабли", и Маргерит сказала:

– Я отослала прислугу на вечер.

Он отпил воды и отставил бокал в сторону. Воткнул вилку в еще один кусок мяса.

– Давно Александр работает у вас? – спросил он.

Вопрос был совершенно неожиданным.

– Почти восемь месяцев. Его рекомендовало консульство. А что?

– У него... – Майкл запнулся, обдумывая, как сказать. Не внушающий доверия запах, чуть не сказал он. – ...немецкий акцент, – закончил он.

Маргерит не знала, кто из них обоих сошел с ума, потому что быть британцем в большей степени, чем Александр, можно только если носить вместо подштанников британский флаг.

– Он хорошо скрывает его, – продолжил Майкл. Он понюхал мясо, прежде чем взять его в рот, и стал тщательно прожевывать, после чего сказал. – Но не очень хорошо. Британский акцент – это маскировка.

– Александр прошел полную проверку в службе безопасности. Вы знаете, как там строги. Если хотите, я могу рассказать вам историю его жизни. Он родился в Стрэтфорде-на-Эйвоне.

Майкл кивнул.

– Город артистов, как о нем говорят. От всего этого явно пахнет Абвером.

Абвер, насколько знала Маргерит, был разведывательным учреждением Гитлера.

– Машина заедет за мной в семь тридцать. Я думаю, вам тоже нужно уехать.

– Уехать? Куда уехать?

– Отсюда. Если возможно, из Египта. Может быть, в Лондон. Я не думаю, что сейчас вы здесь в безопасности.

– Это невозможно. У меня здесь слишком много обязательств. Боже, у меня газета! Я просто не могу все бросить и убежать.

– Хорошо, устройтесь в консульстве. Но я думаю, что вам нужно как можно скорее покинуть Северную Африку.

– Мой корабль еще не дал течи, – настаивала Маргерит. – Вы ошибаетесь насчет Александра.

Майкл ничего не сказал. Он доел кусок баранины и промокнул рот салфеткой.

– Мы побеждаем? – спросила она его немного спустя.

– Мы сдерживаем, – ответил он. – Зубами и ногтями. Сети снабжения Роммеля нарушены, его танки дожигают последний бензин. Внимание Гитлера приковано к Советскому Союзу. Сталин призывает Запад к совместным действиям. Никакая страна, даже такая мощная, как Германия, не выдержит расходов на войну на два фронта. Поэтому если мы сможем удержать Роммеля, пока его боеприпасы не иссякнут, то сможем отбросить его назад к Тобруку. И даже дальше, если повезет.

– Я не подозревала, что вы верите в везение.

Она выгнула дугой светлую бровь.

– Это субъективное понятие. Там, откуда я, "везение" и "право силы" означают одно и то же.

Она воспользовалась случаем.

– А откуда вы, Майкл?

– Издалека, – ответил он, и по тому, как он это сказал, она поняла, что больше разговоров о его личной жизни быть не должно.

– У нас есть десерт, – сказала она, когда он закончил с котлетами и отодвинул тарелку. – Шоколадный торт, на кухне. Я приготовлю кофе.

Она встала, но он опередил ее. Он уже был рядом с ней, не успела она сделать и двух шагов, и сказал:

– Торт и кофе потом. У меня на уме другой десерт.

Взяв ее руку, он поцеловал ее, медленно, каждый пальчик.

Она обвила руками его шею, сердце у нее колотилось. Он поднял ее без усилий на руки, а затем вынул из голубой вазы с розами в центре стола одну розу.

По лестнице, через зал с оружием он понес ее к спальне с кроватью с четырьмя стойками и с видом на холмы Каира.

При свете свечи они раздели друг друга. Она помнила, какие волосатые были у него руки и грудь, но теперь она увидела, что он был поранен: грудь его была залеплена крест-накрест пластырями.

– Что с вами произошло? – спросила она, касаясь пальцами его крепкого смуглого тела.

– Да просто ерунда, попал в один переплет.

Он смотрел, как ее кружевное белье сползло к ногам, и затем вынул ее из одежд и положил на прохладную белую постель.

Теперь он тоже был обнажен и казался еще огромнее благодаря освещенным свечой буграм мышц. Он лег, пристраиваясь рядом с ее телом, и она ощутила сквозь слабый запах его одеколона еще один запах. Он был как аромат мускуса, и опять ей подумалось о зеленных чащах и холодных ветрах, дующих на диких просторах. Его пальцы легонько кружили вокруг ее сосков, потом его рот приник к ее рту, их тепло соединилось, переливаясь друг в друга, и она содрогнулась всем телом и душой.

Вместо его пальцев появилось что-то другое: бархатная роза кружила вокруг ее затвердевших сосков, возбуждая ее груди, как поцелуи. Он провел розой по ее животу, остановился и покружил у пупка, потом ниже, в пуще золотистых волосков, все кружа и возбуждая нежными прикосновениями, от которых ее тело раскрывалось и томилось. Роза подвинулась к увлажнившемуся центру ее желания, пощекотала ее напрягшиеся бедра, потом здесь же оказался его язык, и она вцепилась пальцами в его волосы и застонала, а ее бедра волнообразно двигались ему навстречу.

Он остановился, поддержав ее спину у края, и начал снова, языком и розой, действуя попеременно, как пальцами на волшебном золотом инструменте. В душе Маргерит пела музыка, она шептала и постанывала, в теле ее рождались горячие волны и прорывались сквозь ее ощущения.

И вот он пришел, этот раскаляющий до бела взрыв, который подбросил ее с постели и заставил выкрикнуть его имя. Она упала назад, как осенний лист в цвете красок, увядающий с краев.

Он вошел в нее, своим жаром в ее жар, и она ухватилась за его спину и держалась за нее, как всадник в бурю; его бедра двигались с осторожностью, без неистовой силы, и только она подумала, что больше не выдержит этого, тело ее открылось, и она забилась так, чтобы он вошел в то место, где они станут одним существом с двумя именами и двумя колотящимися сердцами, и чтобы твердая плоть его мужского достоинства тоже бы вошла в нее, а не просто прижалась к ее влажности. Ей нужен был весь он, до последнего дюйма, и вся влага, которую он мог ей дать. Но даже в разгаре этого вихря она чувствовала, как он сдерживается, как будто внутри у него было что-то такое, что даже сам он не мог проникнуть в это. В потоке их страсти ей показалось, что она слышала, как он зарычал, но звук был заглушен ее собственным хрипом, и она не была уверена в том, что это не был ее собственный голос.

Кровать ходила ходуном. Это бывало со многими мужчинами, но никогда так неистово.

И тут его тело дернулось – первый, второй, третий раз... Пять раз. Он задрожал, пальцы его скручивали смятые простыни. Она сомкнула ноги на его спине, желая, чтобы он остался. Ее губы нашли его рот, и она ощутила соленый вкус пота.

Они немного отдохнули, говорили опять, но теперь шепотом, и темой были не Лондон или война, а искусство страсти. Потом она взяла розу оттуда, где она лежала на тумбочке, и провела ею по коже к его восстанавливающейся твердости. Это была прекрасная машина, и она благодарила ее со всей щедростью любви.

Лепестки розы лежали на постели. Свеча догорала. Майкл Галатин лежал на спине, спал, на плече его лежала голова Маргерит. Его дыхание было ровным и здоровым как хорошо отлаженный мотор.

Немного погодя она проснулась и поцеловала его в губы. Он спал крепко и не отозвался. Тело ее приятно ныло. Она ощущала себя так, будто ее растянули, переплавили в его фигуру. Мгновение она смотрела в его лицо, стараясь запечатлеть в памяти его резкие черты. Для меня слишком поздно чувствовать настоящую любовь, подумала она. Слишком много было тел, слишком много кораблей, ходивших ночами; она знала, что была полезна службе как приют и любовница для агентов, нуждавшихся в убежище, и это было все. Конечно, ей было решать, с кем спать и когда, но их было так много. Лица наслаивались одно на другое, но это лицо стояло особняком. Он не был похож на других. И не похож ни на каких мужчин, каких она когда-либо знала. Итак, назови это школярским обожанием и остановись на этом, подумала она. У него свое назначение, а у нее свое, и им, возможно, не скоро еще придется сойтись в одном порту.

Она вылезла из кровати, стараясь не разбудить его, и голая пошла через большой проходной чулан, отделявший спальню от туалетной комнаты. Она включила свет, выбрала белый шелковый халат, влезла в него одним движением плеч, потом сняла с плечиков коричневый махровый халат – мужской халат – и накинула его на женский манекен в спальне. Мысль: может, спрыснуть между грудями и поправить волосы перед тем, как крепко заснуть? Машина может прийти в семь утра, но она вспомнила, что он любил вставать в половине шестого.

Маргерит прошла, держа в руке изрядно помятую розу, в туалетную комнату. Маленькая лампа от Тиффани все еще горела на столике. Она понюхала розу, ощутила ее смешавшийся с другими запахами аромат и поставила в воду. Надо будет заложить ее в шелк. Она тяжело вздохнула, потом взяла щетку и посмотрела в зеркало.

За ширмой стоял человек. Она увидела его лицо над ней, и через секунду, затраченную на попытку узнавания, прежде чем испугаться, она поняла, что это лицо убийцы, лишенное какого-либо выражения, бледное и ничем не примечательное. Лицо такого типа легко смешивается в толпе и не вспоминается через секунду после увиденного.

Она открыла рот, чтобы позвать Майкла.

3

Раздался тихий звук, напоминающий кашель, глаз павлина полыхнул огнем. Пуля ударила Маргерит в затылок, точно туда, куда метил убийца. На стекло зеркала брызнула кровь, осколки костей и мозг, и голова ее ткнулась в середину полки с баночками для наведения красоты.

Он вышел, проворный, как змея, одетый в плотно прилегающую черную одежду, маленький пистолет с глушителем зажат в руке в черной перчатке. Он глянул на маленький обтянутый резиной абордажный крюк, зацепленный за ограждение террасы, веревка от которого спускалась во двор. Она была мертва, его работа сделана, но он знал также, что здесь находится британский агент. Он взглянул на наручные часы. Еще почти десять минут, прежде чем машина заберет его у ворот. Время, достаточное, чтобы отправить в ад и эту свинью.

Он взял пистолет наизготовку и двинулся к чулану. Вот она, спальня сучки. Меркла догоравшая свеча, в простынях какая-то фигура. Он прицелился в голову и другой рукой подпер запястье: поза стрелка. Глушитель кашлянул – раз, другой. Фигура дернулась дважды – от каждого выстрела.

А затем, как настоящий художник, который должен увидеть результат своего мастерства, он сбросил с трупа простыню.

Там был не труп.

Там был манекен для платьев, с двумя пулевыми отверстиями в пустом белом лбу.

Движение справа от него. Кто-то быстрый. Убийца в панике резко уклонился от предполагаемого выстрела, но по его спине и ребрам ударило стулом, и он выронил пистолет, прежде чем успел нажать курок. Тот упал в складки простыни и потерялся из вида.

Убийца был высокий мужчина, шести футов и трех дюймов ростом, двухсот фунтов весом, весь из мускулов. Изо рта у него вырвался выдох, словно бы рев локомотива, выскочившего из тоннеля, и удар стула оглушил его, но не сбил с ног. Он вырвал стул из рук противника, прежде чем тот успел вторично им воспользоваться, и ударил ногой. Ботинок попал по животу. Удар вызвал долгожданный стон от боли, и британский агент, мужчина в коричневом халате, ударился в стену, держась руками за живот.

Убийца метнул стул. Майкл увидел, куда он летит, по движению руки человека, и, когда он увернулся, стул разлетелся на куски, ударившись о стену. Затем человек кинулся на него, пальцы сомкнулись на горле, свирепо вдавливаясь в его гортань. Черные мушки запрыгали перед глазами Майкла, в ноздрях стоял металлический запах крови и мозга – запах смерти Маргерит, который он уловил через мгновение после того, как услышал смертельный шепот глушителя.

Этот человек профессионал, понял Майкл. Человек против человека, и через минуту в живых останется только один.

Да, будет именно так.

Майкл быстро вскинул руки, разбив хватку убийцы, и ладонью правой руки разбил противнику нос. Удар был рассчитан на то, чтобы вогнать кость в мозг, но убийца был проворен и успел повернуть голову, ослабив удар. Все же нос был разбит вдребезги, и из глаз убийцы от боли хлынули слезы. Он отшатнулся назад на два шага, и Майкл двинул его в подбородок быстрыми ударами левой и правой. Нижняя губа убийцы была рассечена надвое, но он уцепил Майкла за воротник халата, оторвал британского агента от пола и швырнул в дверь спальни.

Майкл вывалился в коридор и упал на коллекцию лат. Они со стуком осыпались со своих подставок. Нацистский убийца выскочил из двери, изо рта его текла кровь, и, пока Майкл пытался подняться, удар ноги угодил ему в плечо и отбросил по коридору на восемь футов.

Убийца оглядывался вокруг, глаза его блеснули при виде лат и оружия, на миг его лицо приняло благоговейное выражение, как будто он нечаянно оскорбил священную раку с мощами. Он подхватил булаву – деревянное древко с цепью трехфутовой длины, на которой крепился железный шар, усеянный шипами, – и бодро закрутил ей над головой. Он двинулся к Майклу Галатину.

Средневековое оружие свистнуло, направляясь на голову Майкла, но он уклонился с его пути и отскочил назад. Булава ударила с другой стороны, прежде чем он успел выпрямиться, и железные шипы царапнули по коричневому халату, но Майкл отпрыгнул назад, налетев на другую коллекцию лат. Когда она свалилась, он схватил железный щит и закрылся им, успев отразить следующий удар, метивший ему по ногам. От начищенного металла полетели искры, удар передался по руке к ушибленному плечу. Но тут убийца поднял булаву над головой, чтобы размозжить Майклу череп, и тогда Майкл швырнул щит, и тот ребром ударил другого человека по коленям, сбив его с ног. Когда убийца грохнулся, Майкл начал наносить удары ногой по его лицу, но сдержал себя: разбитая нога не придаст ему проворства.

Убийца поднимался на ноги, булава все еще была в его руках. Майкл метнулся к стене и сорвал с крючков меч, а затем повернулся, готовый к новому нападению.

Немец оценил меч как воин и схватил секиру, отбросив более короткое оружие. Они несколько секунд стояли друг против друга, каждый ища у противника уязвимое место, а затем Майкл сделал выпад, но секира отбила его. Убийца бросился вперед, увернувшись от бокового удара меча, и замахнулся секирой. Но Майкл мечом отразил удар, секира ударила по рукояти меча, высекла сноп голубых искр, обрубила клинок и оставила Галатина безоружным. Убийца махнул секирой в лицо своей жертвы, тело его напряглось от радостного предвкушения удара.

Майкл в ничтожные доли секунды успел оценить точные углы и направленность удара. Шаг назад, как и шаг в сторону, стоил бы ему головы. Поэтому он метнулся вперед, на убийцу, а так как удары в лицо не давали результата, он двинул кулаком в открытую подмышку, костяшками угодив в сплетение вен и артерий.

Убийца заорал от боли, и, поскольку рука его онемела, перестал управлять секирой. Она вырвалась из его рук и на два дюйма вошла в дубовую панель стены. Майкл ударил его в раздробленный нос, отчего голова убийцы откинулась назад, и добавил ударом снизу точно в подбородок. Немец хрюкнул, рыгнул кровью и завалился на перила. Майкл кинулся за ним, вытянув руку, чтобы ударить по горлу, но неожиданно убийца выбросил обе руки, которые сомкнулись на шее Майкла и оторвали его от пола.

Майкл забился, но опоры не было. Убийца держал его почти на вытянутых руках, и скоро ему бы пришло на ум бросить Майкла через перила на пол нижнего этажа, выложенный плиткой. В двух футах над головой Майкла проходила дубовая балка, но она была ровной и скользкой, не за что было зацепиться. В голове стучала кровь, пот выступил из всех пор – а где-то глубоко внутри что-то стало распрямляться и просыпаться от мертвого сна.

Пальцы давили на артерии, прерывая течение крови. Убийца тряс его то ли от пренебрежения, то ли чтобы усилить хватку. Конец приближался, немец видел, как глаза Майкла стали закатываться.

Руки Майкла дернулись кверху, пальцы царапали по дереву. Тело яростно вздрагивало – движение, которое убийца оценил как приближение смерти.

Но это была не смерть.

Правая рука Майкла Галатина стала извиваться и менять форму. По его лицу текли капли пота, и явная мука искажала его черты. Черные волосы на тыльной стороне его рук зашевелились, сухожилия перемещались, слышался слабый хруст костей. Кисть искривлялась, костяшки увеличивались в размере, мякоть становилась крапчатой и утолщалась, черные волосы разрастались.

– Подыхай, сукин сын, – проговорил убийца по-немецки. Он зажмурил глаза, весь сконцентрировавшись на том, чтобы удавить своего врага до смерти. Теперь осталось чуть-чуть... чуть-чуть...

Что-то под его руками задвигалось, словно снующие муравьи. Тело тяжелело, толстело. Появился едкий звериный запах.

Убийца открыл глаза и глянул на свою жертву.

То, что он держал, не было больше человеком.

С воплем он попытался перебросить его через перила, но когти вонзились в дубовую балку и намертво застыли в ней, а чудовище подняло пока еще человеческое колено и ударило немца в подбородок с силой, которая отбила в нем всякие ощущения. Он выпустил свою жертву и, визжа, бросился наутек. Он упал, запнувшись о разлетевшиеся латы, пополз к двери спальни, оглянулся и увидел, как когти чудовища отцепились от балки. Оно упало на пол, подскакивая и дергаясь, освобождаясь от своего коричневого халата.

И тут убийца, один из лучших в своей породе, познал истинное значение ужаса.

Чудовище приходило в себя, ползло в его сторону. Оно еще не совсем обрело свой вид, но зеленые глаза смотрели на него не отрываясь и обещали смерть.

Рука убийцы ухватила копье. Он ткнул им в морду чудовища, но тот отпрыгнул в сторону, кончик копья попал в изменившуюся левую щеку и прочертил на черном розовую линию. Затем он отчаянно ударил его ногой, пытаясь прорваться в двери спальни и добраться до ограждения террасы – и тут почувствовал, как в его лодыжку вцепились клыки, дробящая сила раскусила кость как спичку. Челюсти разомкнулись и вцепились в другую ногу, за икру. Снова хрустнула кость, и убийца свалился без сил.

Он завопил, моля Бога, но ответа не последовало. Только легкое дыхание чудовища.

Он выбросил кверху обе руки, чтобы отразить нападение, но руки человека не могли оказать никакого сопротивления. Зверь прыгнул на него, прямо перед его лицом был его влажный нос и немигающие страшные глаза. Затем нос фыркнул в его грудь, сверкнули клыки. В грудину ударило, как молотом, потом еще раз, как будто его разорвало на две части. Лапы раздирали его, из-под когтей вылетали красные ошметки. Убийца изворачивался и боролся изо всех сил, но его силы были ничем. Когти зверя рвали его легкие, вырывали его наружные мышцы, вкапывались в нутро человека, а затем нос и зубы нашли пульсирующий приз, и двумя рывками головы сердце было оторвано от своего ствола, как перезревший, истекающий соком плод.

Сердце было раздавлено между челюстями, и рот впитал его соки. Глаза убийцы были все еще открыты, и тело его дергалось, но вся кровь его вытекла наружу и ничего не осталось, чтобы поддерживать жизнь его мозга. Он издал потрясающий страшный стон – и чудовище, запрокинув голову, вторило крику голосом, который разнесся по дому, как предвестник смерти.

Затем, внюхиваясь в разверстую середину, зверь стал пожирать тело, с неудержимой яростью вырывая таинственные человеческие внутренности.

Позже, когда огни Каира потускнели и над пирамидами проплыли первые фиолетовые лучи восходящего солнца, что-то случилось с животным, терзавшим человека, скорчившегося и изорванного, в особнячке графини Маргерит. Из его пасти исторглись страшные куски и ошметки, колышущееся красное море, все это потекло под перилами через край вниз на пол, выложенный плиткой. Обнаженное существо свернулось в форму плода, содрогаясь в конвульсиях, и в доме мертвых никто не услышал его плача.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЕСНА СВЯЩЕННАЯ

1

Опять его разбудил этот сон, и он лежал в темноте, в то время как порывы ветра звенели стеклами окон и хлопал незакрепленный ставень. Ему снилось, что он волк, которому снится, что он человек, которому снится, что он превратился в волка. В этой путанице сновидений обломками разломанной механической головоломки лежали обрывки и фрагменты воспоминаний: окрашенные в тон сепии лица отца, матери и старшей сестры, лица, как будто с фотографии с обгоревшими краями; дворец из обломков белого камня, окруженный непроходимым дремучим лесом, в котором лишь вой волков переговаривался с луной. Проносящийся мимо состав с паровозом, светящий фарами, и маленький мальчик, бегущий рядом с рельсами, все быстрее и быстрее, ко въезду в открывающийся перед ним туннель.

Из головоломки памяти: старое, сморщенное лицо с седой бородой, губы, открытые в шепоте: "Живи свободным".

Он уселся на корточки и понял, что лежал не в постели, а на холодном каменном полу перед камином. Несколько угольков, мерцающих в темноте, ожидали, чтобы их поворошили. Он поднялся – обнаженное и мускулистое тело – прошел к высоким выступающим наружу окнам, выходившим на безлюдные холмы Уэльса. За стеклами свирепствовал мартовский ветер, редкие атаки дождя и льда били по окнам. Он смотрел из темноты во тьму и знал, что они идут.

Они оставили его слишком надолго. Нацисты отходили к Берлину под мстительным натиском Советов, но Западная Европа – Атлантическая стена все еще находилась под пятой Гитлера. Сейчас, в 1944 году, надвигались великие события, события с большой вероятностью победы или риском поражения. А он слишком хорошо знал, что будут представлять собой последствия поражения: Западная Европа в руках объединившихся нацистов, вероятно усиленное наступление на русские войска и неистовая схватка за территории между Берлином и Москвой. Хотя их ряды поредели, нацисты все еще были лучшими убийцами в мире. Они все еще могли остановить русскую военную машину и опять хлынуть к столице Советского Союза.

К столице родины Михаила Галатинова.

Но теперь он был Майклом Галатином и жил в другой стране. Он говорил по-английски, думал по-русски и мог предугадывать с помощью языка более древнего, чем каждый из этих человеческих языков.

Они направляются сюда. Он чувствовал, что они приближались, так же верно, как ощущал ветер, прорывающийся зигзагами через лес в шестидесяти ярдах отсюда. Происходящие в мире события вели их все ближе к этому дому на каменистом побережье, которого большинство людей привычно сторонилось. Шли они по одной причине.

Они нуждались в нем.

"Живи свободным", вспомнил он, и рот его искривило что-то похожее на улыбку, в которой была какая-то горечь. Свобода под кровом его дома на этой штормистой земле, где ближайшая деревня, Эндрос Рилл, располагалась в целых пятнадцати милях к югу, была лишь иллюзией. Для него смысл свободы заключался в уединенности, он все больше и больше убеждался, прослушивая коротковолновые радиопередачи от Лондона и до Европы и вслушиваясь в голоса, разговаривавшие цифрами сквозь шквалы атмосферных помех, что узы человеческого вязали его по рукам и ногам.

Поэтому он не откажет им войти, когда они придут, потому что он человек, и они тоже люди. Он выслушает то, что они ему скажут, может быть, даже кратко обсудит это, прежде чем отказаться. Они проедут долгий путь по разбитым дорогам, и он, вероятно, предложит им кров на ночь. Однако его служба для приемной родины выполнена, и теперь пришло время молодых солдат с забрызганными грязью лицами и нервными пальцами на спусковых крючках карабинов. Генералы и начальники могут отдавать приказы, но пусть молодые, умирая, выполняют их. Так было во все времена, и в этом отношении будущее войн не изменится никогда. Люди будут такими же, какие они есть.

Конечно, нет причин давать им от ворот поворот. Он может запереть ворота, поставить перед ними знак, что дальше дороги нет, но они найдут способ обойти это или просто перекусят забор из колючей проволоки и пройдут. У британцев огромный опыт в том, как перекусывать колючую проволоку. Поэтому самое лучшее – оставить ворота не запертыми и ждать их. Это может случиться завтра или послезавтра, или на следующей неделе. Как бы то ни было, когда-нибудь это случится.

Майкл на мгновение прислушался к песне пустыни, голова его слегка повернулась. Затем он вернулся на каменные плиты пола перед камином, сел, обхватив колени руками и попытался успокоиться.

2

– Он выбрал для себя чертовски безлюдное место, не правда ли? – майор Шеклтон зажег сигару и опустил со своей стороны стекло сверкавшего черного "Форда", чтобы дым вытягивало наружу. Кончик сигары рдел в неуютном сумраке позднего вечера. – Вы, бритты, таковы же, как эта погода, а?

– Боюсь, что у нас нет другого выбора, кроме как только любить ее, ответил капитан Хьюмс-Тельбот. Он улыбнулся как можно вежливее, его аристократические ноздри чуть вздернулись. – Или хотя бы мириться с ней.

– Воистину так.

Шеклтон, офицер армии Соединенных Штатов, с лицом, похожим на обух секиры, выглянул наружу; серые низкие тучи и мерзкая морось. Он больше двух недель не видел солнца, а от холода у него ныли кости. Пожилой, с распрямленной спиной, британский армейский водитель, отделенный от пассажиров стеклянной перегородкой, вез их по узкой, мощеной булыжниками дороге, змеившейся между темными, скрываемыми тучами утесами и участками густого соснового леса. Последняя деревня, которую они проехали, Хьюлетт, осталась в двенадцати милях позади.

– Вот почему вы такие бледные, – продолжал он, ведя себя как слон в посудной лавке, – все тут похожи на призраков. Приезжайте к нам в Арканзас, я покажу вам весеннее солнце.

– Не уверен, что у меня будет для этого время, – сказал Хьюмс-Тельбот и опустил стекло на полтора оборота. Это был бледный и тощий двадцативосьмилетний штабной офицер, чье первое тесное знакомство со смертью произошло в Портсмутском канале, когда в семидесяти футах над его головой провыл истребитель "Мессершмитт". Но это было в 1940 году, а сейчас ни один самолет "Люфтваффе" не осмеливался перелетать через пролив.

– Итак, Галатин проделал отличную работу в Северной Африке? – зубы Шеклтона сжимали сигару, и окурок ее был мокр от слюны. – Это было два года назад. Если он с тех пор ничем не занимался, что заставляет вас думать, что он может справиться с этой работой?

Хьюмс-Тельбот незряче уставился на него своими голубыми глазами:

– Потому, – сказал он, – что майор Галатин – это профессионал.

– Я тоже, сынок, – Шеклтон был на десять лет старше британского капитана. – Но я вовсе не считаю себя способным высадиться с парашютом во Франции и сделать все это. Последние двадцать четыре месяца я ни разу не подставлял свой копчик. Я гаран... – черт побери, гарантирую вам, что это чертовски трудное задание.

– Да, сэр, – согласился англичанин, только потому что почувствовал, что это надо сделать, – но ваши... э... люди просили помощи в этом деле, и поскольку это выгодно нам обоим, мое руководство решило...