Текст книги "Час волка"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Майкл отхлебнул терпкое вино и поизучал карту. – Адам каждый день ходит на работу и возвращается домой по одной и той же дороге? – спросил он.

– Да. Могу дать, если вам нужно, расписание.

– Нужно. – Взгляд Майкла следил за пересекающимися улицами. – Мы должны подойти к Адаму в то время, когда он идет на работу или на свою квартиру, – решил он.

– Про это забудьте. – Мак-Каррен плеснул себе в бокал еще немного вина. – Об этом мы уже думали. Мы собирались подъехать на автомобиле, укокошить гестаповских сволочей и вытащить его из этого проклятого места, но...

– Но, – прервал Майкл, – вы поняли, что любой из гестаповцев застрелит Адама, особенно из тех двоих, следящих за ним постоянно, и вам никогда не убрать его из Парижа живым, даже если он все-таки выживет при выкрадывании. И к тому же, тот, кто будет в автомобиле, скорее всего окажется изрешечен пулями или схвачен гестапо, которое не будет слишком заигрывать с подпольщиком. Правильно?

– Более или менее, – сказал Мак-Каррен, пожимая массивными плечами.

– Так как же можно войти в контакт с Адамом на улице? – спросила Габи. – Любой, кто даже на долю секунды остановит его на улице, будет немедленно схвачен.

– Я пока не знаю, – сознался Майкл. – Но мне кажется, что мы должны сделать это в два этапа. Сначала мы должны насторожить Адама, что кто-то прибыл, чтобы помочь ему. Второй этап будет состоять в том, чтобы вывезти его, и это может оказаться... – он тихо хмыкнул. – Весьма хитрым делом.

– Верно, – сказал Мак-Каррен. Он отставил бокал и потягивал бургундское из бутылки. – Это то, о чем я и мои однополчане из Ночного Дозора говорили четыре года назад в Дюнкерке, когда нацисты выжали наших с побережья. Мы говорили, что хитро будет вытащить нас отсюда, но мы сделаем это. Ради Бога. – Он горько улыбнулся. – Да, большинство из них лежит под шестью футами земли, а я еще во Франции. – Он глотнул еще, потом со стуком поставил бутылку на стол. – Мы уже много раз по-всякому прикидывали на этот счет, мой друг. Любой, кто доберется до Адама, будет схвачен гестапо. Точка.

– У вас, конечно, есть его снимок, – сказал Майкл. Габи открыла другую папку и представила ему черно-белую фотографию – фас и профиль, вроде снимков на удостоверениях личности, – неулыбчивого хрупкого блондина на середине четвертого десятка лет, изнуренной, выжатой внешности, в круглых очках с проволочной оправой. Адам представлял собой тип человека, совершенно не видного на фоне обоев, в нем не было никаких особых примет, ничего характерного, ничего, кроме лица, которое обычно забывается сразу после того, как его увидят. Бухгалтер, подумал Майкл. Или банковский кассир. Майкл пробежал отпечатанное на французском языке досье на агента под кодовым именем Адам. Рост пять футов десять дюймов. Вес сто тридцать шесть фунтов. Одинаково владеет обеими руками. Хобби: коллекционирование марок, садоводство и опера. Родственники в Берлине. Одна из сестер в...

Майкл вернулся назад, к слову "опера". – Адам ходит в парижскую Оперу? – спросил он.

– Постоянно, – ответил Мак-Каррен. – У него не кучи денег, но большую часть их он тратит на эту театральную чепуху.

– У него ложа на троих, – сказала Габи, начиная понимать, куда клонит Майкл. – Мы можем узнать точно, какая именно ложа, если нужно.

– Мы можем передать записку через какого-нибудь приятеля Адама?

Она на мгновение задумалась, но потом покачала головой. – Нет. Слишком рискованно. Насколько мы знаем, все они не друзья, а просто гражданские вольнонаемные, которые снимают место в той же ложе. Любой из них может работать на гестапо.

Майкл вернулся к фотографии Адама, чтобы как следует изучить каждый дюйм этого бесцветного невыразительного лица. За ним, подумал он, заперто что-то очень важное. Он чуял это так же верно, как ощущал запах бургундского в дыхании Пирла Мак-Каррена и мускусный запах пороха на коже Габи. – Я найду способ побеседовать с ним, – сказал Майкл.

– При свете дня? – Мак-Каррен поднял на него растрепанные огненно-рыжие брови. – Под наблюдением нацистов?

– Да, – ответил Майкл с уверенностью. Он несколько секунд выдерживал взгляд Мак-Каррена, и шотландец замычал и отвел глаза. Как он будет выполнять свою задачу, Майкл еще не знал, но способ должен быть найден. Он бы не для того прыгал из проклятого аэроплана, рассудил он, чтобы смириться и вернуться назад только поэтому, что положение оказалось невозможным. – Мне нужно удостоверение личности и пропуск на проезд в автомобиле, – сказал он. – Я не хочу, чтобы меня забрали до того, как я попаду в Париж.

– Идите за мной, – Мак-Каррен жестом показал ему на коридор, ведущий в другую комнату, где на треноге стоял фотоаппарат и двое человек работали за столом, тщательно ретушируя последние штрихи на поддельных нацистских пропусках и удостоверениях личности. – С вас сделают снимок, и мы изготовим вам удостоверение соответствующей давности, – объяснил Мак-Каррен. – Ребята тут – старые умельцы в таких делах. Идите сюда. – Он прошел в следующую комнатушку, где Майкл увидел полки с различной нацистской формой, полевой серой и темно-зеленой, фуражками, касками и обувью. Три женщины сидели за швейными машинками, пришивая пуговицы и знаки различия. – Вы будете офицером по связи, ответственным за эксплуатацию телефонных линий. К тому времени, когда вы будете выходить отсюда, вы будете знать все о линиях немцев и во сне сможете наизусть перечислить свои узлы и их размещение. На их изучение вам дается два дня. За это время немчики должны успокоиться. В Париж вы поедете с водителем. Одним из моих Андре. У нас есть прекрасный блестящий штабной лимузин, спрятанный неподалеку отсюда. Большой босс говорит, что вы знаете немецкий язык, поэтому тронетесь в восемь часов – вот все, что я могу вам сказать. – Он выудил карманные часы и открыл крышку. – Значит, у вас есть еще четыре часа, чтобы помыться и немного поспать. Мне кажется, вы в этом нуждаетесь.

Майкл кивнул. Четырех часов сна будет для него достаточно, и ему хотелось смыть с лица маскировочную раскраску и пыль.

– А душ у вас тут есть?

– Не совсем. – Мак-Каррен слегка улыбнулся и глянул на Габи, вошедшей вслед за ними. – Это место было сооружено римлянами, давно, еще когда Цезарь был большой шишкой. Они любили ванны. Габи, не возьмешься ли ты поухаживать за нашим другом?

– Сюда, – сказала Габи и пошла из комнаты, а Майкл следовал в нескольких шагах за ней.

– Габи? – Мак-Каррен подождал, пока она остановится и посмотрит на него. – Ты проделала там просто чертовски хорошую работу.

– Мерси, – ответила она без всякого намека на удовольствие от похвалы. Ее сапфирно-голубые глаза, изумительные на ее пыльном точеном лице, остановились на Майкле Галатине. Они смотрели на него с холодным профессиональным уважением. Уважение одного убийцы другим, подумал Майкл. Он был рад тому, что они воюют на одной стороне. – Идите за мной, сказала она ему, и он пошел по сырому подземному коридору.

3

– Вот для вас ванна, – сказала ему Габи, и Майкл остановился, разглядывая каменный бассейн футов пятнадцати по диагонали и четырех футов в глубину, заполненный водой, в которой плавали опавшие листья и трава. Вот вам мыло, – сказала она и бросила ему твердый белый брусок с деревянной полки, на которой также висело несколько выглядевших поношенно, но чистых полотенец. – Мы налили эту воду всего лишь пару дней назад. Она показала ему на большой каменный желоб, выступавший из стены над ванной. – Надеюсь, мытье в воде, в которой уже принимали ванну, не вызывает у вас возражений?

Он улыбнулся как можно элегантнее. – Если только это все, для чего ею пользовались.

– Нет, для этого у нас есть нечто другое.

– Коммунальные удобства? – сказал Майкл, и вдруг Габи стащила с себя свой заношенный свитер и стала расстегивать блузку. Он смотрел, как она раздевалась, не зная, как это воспринимать, и она посмотрела на него, снимая блузку, из-под которой показался лифчик. – Надеюсь, вы не возражаете, – сказала она и, не прекращая раздеваться, достала за спиной и расцепила лифчик. – Мне тоже нужно вымыться. – Лифчик упал, ее груди полностью обнажились.

– О, нет, – сказал Майкл. – Нисколько.

– Я рада. А если бы даже вы и возражали, мне все равно. Некоторые мужчины... представляете ли... стесняются мыться с женщинами. – Она сняла ботинки и носки и стала расстегивать брюки.

– Не представляю, – ответил Майкл, скорее себе, чем ей.

Он снял шапочку и расстегнул парашютный комбинезон. Габи без колебаний сняла последнее белье и совершенно голая пошла к ступенькам, спускавшимся под воду. Она спустилась по ним, и Майкл услышал, как у нее сперло дыхание, пока вода подходила до уровня бедер и живота. Ключевая вода, подумал он. Подаваемая через систему древнеримских труб к тому, что служило общественной баней, вероятно, в своего рода храме. Габи сделала последний шаг, вода накрыла ее грудь, и наконец она выдохнула воздух, который задерживала в легких. Здесь внизу было весьма прохладно, чтобы окунаться, но ему не улыбалось ехать в Париж, не имея еще два дня возможности вымыться. Он переступил через свое сброшенное белье и пошел к ступенькам. От холодной воды у него тут же свело лодыжки, потом колени... ну, такое ощущение не забывается.

– Сводит тело, – сказал Майкл, стиснув зубы.

– Потрясающе. Вы, должно быть, привычны к холодной ванне, да? Прежде чем он ответил, она дошла до центра бассейна и окунулась с головой. Затем быстро выскочила и отвела руками свои густые черные волосы с лица на затылок.

– Пожалуйста, мыло?..

Она поймала брошенный им кусок и стала намывать волосы. От мыла пахло салом и овсянкой, оно явно не было сортом, покупаемых в парфюмерных салонах.

– Вы быстро соображали там, в Безанкуре, – сказала она ему.

– Не особенно. Я просто использовал имевшиеся возможности.

Он присел в воду по горло, пытаясь привыкнуть к холоду.

– Вы часто так делаете? – спросила она, с ее волос падали мыльные хлопья. – Используете возможности?

– Это единственное, что я умею. – "Волчий способ", – подумал он. Брать, что дают.

Габи намылила себе руки, плечи и груди, движения ее были скоры и расчетливы, а не медлительно-соблазняющими.

Здесь ждать нечего, – подумал Майкл.

Габи просто механически действовала. Казалось она совершенно не думала о том, что ее плотное крепкое тело было менее чем в семи футах от него, и эта ее незаинтересованность – ее уверенность в том, что она может справиться с любой проблемой, если та возникнет – заинтриговала его. Но от холодной воды возникла только дрожь, а не пробуждение желания. Майкл наблюдал, как она намыливала спину, сколько могла достать, но не попросила его помылить остальное. Потом она намылила лицо, еще раз окунулась и вынырнула с розовыми щеками. Затем бросила мыло ему.

– Ваша очередь.

Майкл соскреб со своего лица маскировочную краску. Грубое мыло щипало кожу.

– Свет, – сказал он и кивнул в сторону двух ламп, свисавших на проводах на стене. – Как вы снабжаетесь электричеством тут, внизу?

– Мы подключились к линии, идущей на особняк в двух милях отсюда, сказала Габи. Она слегка улыбнулась, на ее волосах все еще была мыльная пена. – Нацисты используют его как командный пункт. – Она еще раз ополоснула волосы, смывая остатки мыла, хлопья поплыли от нее как кружевные гирлянды. – Мы не пользуемся электричеством с полуночи до пяти часов утра, и расходуем его не слишком много, чтобы они не заметили.

– Очень плохо, что у вас нет нагревателя воды.

Майкл намочил голову и волосы, окунувшись в воду, затем намылил и вымыл из волос песок. Он еще раз поскреб грудь, руки и лицо, смыл мыло и заметил, что Габи рассматривает его очищенное от красок лицо.

– Вы не англичанин, – решила она после нескольких секунд изучения его без маскировочной раскраски.

– Я – британский гражданин.

– Возможно, так оно и есть... но вы не англичанин.

Она подступила к нему ближе. Он чувствовал естественное благоухание ее чистой плоти, и ему вспомнился яблоневый сад, цветущий белым цветом под весенним солнцем.

– Я видела многих англичан, захваченных немцами в 1940 году. Вы не выглядите таким, как они.

– И как же они выглядят?

Она пожала плечами. Придвинулась на фут-другой ближе. Его зеленые глаза могли бы загипнотизировать ее, если бы она позволила, поэтому она стала глядеть на его губы.

– Я не знаю. Может... они словно дети, занятые игрой. До них не доходило, с чем они столкнулись, когда попытались воевать с нацистами. Вы похожи... – Она запнулась, на ее груди задержалась холодная вода. Она попыталась выразить то, о чем подумала. – Вы, похоже, воюете как будто очень давно.

– Я был в Северной Африке, – сказал он.

– Нет. Это не то, что я имею в виду. Вы похожи... как будто ваша война тут. – Габи прижала пальцы к своему сердцу. – Ваша битва – она где-то внутри, да?

Теперь была его очередь отвести взгляд, потому что она видела слишком глубоко.

– Разве так не у всех? – спросил он и пошел в воде к ступенькам. Пора было обсушиться и отправляться на задание.

Электрические лампочки мигнули. Раз, еще раз. Они потухли до красноватого свечения, потом совсем, и Майкл остановился в темноте, холодная вода колыхалась у бедер.

– Воздушный налет, – сказала Габи; он услышал в ее голосе дрожь и понял, что она боится темноты. – Немцы отключили электричество!

Послышался далекий приглушенный шум, как будто сквозь подушку ухнул молот, или взорвалась бомба, или выстрелила пушка большого калибра, подумал Майкл. За этим последовали другие взрывы, более ощутимые, чем слышимые, под ногами Майкла вздрагивали камни.

– Сейчас может стать намного хуже, – на этот раз она не могла скрыть страха в голосе.

– Всем держаться! – прокричал кто-то по-французски из другого помещения. Раздался удар, тряхнуло, и Майкл услышал как звонко треснуло перекрытие, точно выстрелило. Осколки камня посыпались в воду. То ли близко над головой упала бомба, то ли зенитная батарея методично сплошь простреливала небо. Римская пыль забила Майклу ноздри, и следующий взрыв, показалось, ударил в пятидесяти ярдах от его головы.

Горячее, дрожащее тело прижалось к нему. Габи вцепилась в его плечи, и Майкл обвил ее руками.

Вокруг них в воду сыпались обломки камней. Шесть или семь штук, размером с гальку, упали Майклу на спину. Еще один взрыв заставил Габи прижаться к нему теснее, пальцы ее вцепились в его тело, и во временные затишья между взрывами он слышал, как она вздыхает и постанывает в ожидании падения следующей бомбы. Он стоял с напряженными мышцами и гладил Габи по мокрым волосам, пока на землю падали бомбы и гремели зенитные орудия.

Потом все затихло, и целую минуту слышались только звуки их дыхания. Сердца их колотились, и Майкл ощущал, как тело Габи вздрагивало от ударов сердца. В другом помещении кто-то закашлял, и голос Мак-Каррена прокричал: – Кто-нибудь ранен?

Отвечали различные голоса, сообщая, что раненых нет.

– Габи? – позвал Мак-Каррен. – Ты и бритт в полном порядке?

Она попыталась ответить, но ноздри и глотка у нее были забиты пылью и она чувствовала, что готова отключиться. Она ненавидела темноту, ощущение заточения в малом пространстве, и молотом грохотавшие взрывы, которые возбудили воспоминание о страшных мгновениях четыре года назад, когда она и ее семья сидели в подвале, пока самолеты "Люфтваффе" в щепки разносили деревню.

– Габи? – с легкой нервозностью прокричал Мак-Каррен.

– С нами все в порядке, – спокойно сказал Майкл. – Просто немного потрясло.

Шотландец издал вздох облегчения и продолжил поверку.

Габи не могла справиться с дрожью. Ее вызывала и холодная вода, и собственная стылая кровь. Она держала голову на плече мужчины, и внезапно ей пришло в голову, что она не знает – да и не должна знать – его настоящее имя. Это было одним из правил игры. Но она ощущала запах его тела сквозь запах носившейся в воздухе древней пыли и подумала на мгновенье – нет, конечно, такого не могло быть – что от его кожи несло едва уловимым духом зверя, похоже на то, как пахнет от животных. Это не было неприятно, просто... по-другому, она не могла точно выразить, как.

Электрические лампочки замигали. Зажглись и погасли, зажглись и погасли, когда кто-то – немецкая рука – поворачивал выключатели, дававший электрический ток. Затем они зажглись и остались гореть, хотя и тусклым желтоватым светом.

– Все успокоилось, – сказал Майкл, и Габи посмотрела ему в лицо. Казалось, что его глаза слегка светились, как будто вобрали в себя весь имевшийся свет, и это испугало ее, хотя она не могла в точности понять, почему. Этот мужчина был другим; было в нем что-то неопределимое. Она встретилась с ним взглядом, пока время измерялось ударами сердца, и ей показалось, что в глубине зеленых глаз она увидела какую-то вспышку промелькнувшую единичную частичку света, как огонь сквозь заиндевевшее стекло. Она ощутила жар его тела, пар, начинавший выходить изо всех пор его кожи, и хотела было заговорить о чем-то, сама не зная о чем, но четко осознала, что когда голос ее зазвучит, в нем будет дрожь.

Майкл заговорил первый, своим телом. Он отвернулся, пошел вверх по ступенькам к полке с полотенцами, взял одно для себя и другое для нее.

– Вы замерзнете до смерти, – сказал он Габи, предлагая полотенце как приманку, чтобы она вышла из холодной воды.

Она вышла, и Майкл ощутил как отзывалось его тело, пока вода открывала ее груди, затем низ живота и заблестевшие бедра. А потом она стояла перед ним, вода капала с нее, черные волосы были мокры и прилизаны, и Майкл мягко обернул ее полотенцем. В горле у него сдавило, но он все же решился сказать:

– Мне надо бы сейчас отдохнуть, – сказал он, глядя ей в глаза. – У меня была беспокойная ночь.

– Да, – согласилась Габи. – У меня тоже.

Она затянулась в полотенце и за ней на полу оставались мокрые следы, когда она шла к своей одежде и собирала ее.

– Ваша комната – вниз по этому коридору. – Она показала в его сторону. – Она через второй проход справа. Надеюсь, вы не возражаете против раскладушки, но одеяло хорошее и толстое.

– Это звучит прекрасно. – Он мог заснуть и на земле, когда уставал, и знал, что уснет через две секунды после того, как уляжется на раскладушку.

– Я зайду за вами, когда будет пора вставать, – сказала она ему.

– Я на это надеюсь, – ответил он, суша волосы.

Он слышал ее шаги, когда она покидала помещение, а когда опустил полотенце, Габи уже не было. Потом он насухо вытер тело, собрал одежду и пошел по коридору, указанному ею. На полу около второго прохода была свеча в бронзовом подсвечнике и коробка спичек, и Майкл задержался, чтобы зажечь фитиль. Он вошел, держа перед собой свечу, в свою комнату, которая оказалась древним помещением с сырыми стенами, в котором проживала только узкая, к его досаде, и выглядевшая неудобной раскладушка, и была металлическая палка в стене, с которой свисали несколько плечиков для одежды. Майкл развесил свою одежду; от нее пахло потом, пылью и выхлопом немецкого танка с примесью паленого мяса. Майкл подумал, что после того, как закончится война, он мог бы подрабатывать на своем чутье, быть может, у изготовителей парфюмерии. Однажды на лондонской улице он нашел белую женскую перчатку и уловил на ней запахи бронзовой цепочки от ключей, чая с лимоном, духов "Шанель", сладкого землянистого благоухания дорогого белого вина, дух испарений от нескольких мужчин, отдаленный намек на аромат застаревшей розы и, конечно, запах резиновых покрышек "Данлоп", которые проехали по перчатке, лежавшей на дороге. Накопив с годами опыт, он понял, что для него обоняние – такое же мощное чувство, как и зрение. Его способность была, конечно, еще сильнее, когда он проходил через превращение, но многое от нее входило и в его жизнь как человека.

Майкл расправил на раскладушке одеяло и лег на нее. Перекладина впилась ему в спину, но ему приходилось спать и на более острых вещах. Он примостился под одеялом, а потом задул свечу и лег головой на подушку, набитую гусиным пухом. Тело его устало, но разум бодрствовал, как зверь, мечущийся за решеткой. Он уставился во тьму и вслушивался в звуки медленно капавшей с потолка воды.

Ваша битва – она где-то внутри, сказала Габи. Да?

Да, – подумал Майкл. И к нему вновь пришло то, над чем он размышлял каждый день и каждую ночь, с тех пор, как был ребенком в российском лесу: Я не человек. Я не животное. Кто я?

Ликантроп. Слово, пущенное психиатром, который изучал буйных пациентов в палатах умалишенных, глаза которых застывали при свете полной луны. У крестьян России, Румынии, Германии, Австрии, Венгрии, Югославии, Испании и Греции для таких были разные названия, но все они сводились к одному смыслу: оборотень.

Не человек. Не животное, – думал Майкл. Тогда кто же я в глазах Божьих?

О, здесь в гуще мыслей был еще один образ. Часто Майкл представлял себе Бога как громадного белого волка, скачущего по заснеженной равнине под небесами, излучающими звездный свет, и глаза Божьи были золотистыми и очень ясными, а белые клыки Божьи были очень, очень острыми. Бог мог чуять ложь и измену сквозь небесный свод и вырывал сердца у неверных и съедал их, истекающими кровью. И нельзя было скрыться от холодной справедливости Бога, Короля Волков.

Но как тогда человеческий Бог относился к ликантропу? Как к смертельно вредному или как к чуду? Майкл конечно, мог только рассуждать, но он одно знал твердо: очень редко бывало так, что ему не хотелось бы стать на всю жизнь зверем и бегать свободным и диким в зеленых просторах Божьих. Две ноги были для него оковами, четыре ноги позволяли ему летать.

Теперь пора было спать, набираться сил к предстоящему утру и работе. Многое предстоит узнать, многого надо опасаться. Париж был красивым капканом с зазубренными челюстями, который мог переломить и человеческую и волчью шею с одинаковой легкостью. Майкл закрыл глаза, переходя от наружной тьмы к внутренней. Он слушал, как капает вода – кап... кап... кап... Он набрал до предела полные легкие воздуха, тихо выпустил его и отключился от этого мира.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРЕВРАЩЕНИЕ

1

Он сел и прислушался к тому, как вода капает со стен из древних камней. Зрение его застилали дремота и дурманящая лихорадка, но посреди помещения тлел небольшой костер из сосновых веток, и при его красноватом свете Михаил увидел фигуру стоявшего над ним человека. Он сказал первое, что пришло ему в голову: – Папа?

– Я тебе не отец, мальчик. – Это был голос Виктора, говорившего с оттенком скрытого раздражения. – Ты меня так больше не называй.

– Мой... папа, – Михаил моргнул, стараясь вглядеться. Над ним возвышался Виктор, одетый в оленью шкуру с воротником из белого зайца, его седая борода спускалась на грудь. – Где... моя мама!

– Мертва. Все они мертвы. Ты об этом и сам знаешь; почему же ты упрямишься, зовешь духов?

Мальчик прижал руку к лицу. Он обливался потом, но внутри у него все было ледяным, будто снаружи его тела был июль, а в крови – январь. Суставы его ломило, будто тупым топором перерубали ствол из железного дуба.

Где я нахожусь? – думал он. – Папа, мама, сестра... где они?

К нему стали возвращаться из потускневшей памяти: пикник, выстрелы на поляне, тела, лежащие на обрызганной красным траве. И люди, гнавшиеся за ним, стук копыт, следующий за подростком по пятам. Волки. Волки. Тут его сознание затуманивалось, и воспоминания убегали, как дети от кладбища. Но глубоко внутри своего сознания он знал, где находится – в лабиринтах белого дворца, – и знал, что человек, стоявший перед ним, словно король варваров, был и более, и менее, чем человек.

– Ты с нами уже шесть дней, – сказал Виктор. – Ты ничего не ешь, даже ягоды. Ты хочешь умереть?

– Я хочу домой, – ответил Михаил слабым голосом. – Я хочу к маме и папе.

– Теперь твой дом здесь, – сказал Виктор.

Кто-то яростно закашлялся, и Виктор глянул своими пронзительными янтарными глазами туда, где, укрытая одеждами, лежала фигура Андрея. Кашель перешел в задыхающийся хрип, и тело Андрея выгнулось.

Когда звуки, порождаемые смертельной болезнью, затихли, Виктор обернулся к мальчику.

– Слушай меня, – приказал он и уселся перед Михаилом на корточках. Ты скоро заболеешь. Очень скоро. Тебе понадобятся все силы, если хочешь после этого выжить.

Михаил держался за живот, который вздулся и горел. – Я и теперь болен.

– Это еще что, будет гораздо хуже. – Глаза Виктора светились в красноватом свете как бронзовые монеты. – Ты – тощий доходяга, резюмировал он. – Разве твои родители не кормили тебя мясом?

Он не ожидал ответа, а схватил Михаила за подбородок искривленными пальцами и задрал лицо мальчика повыше, чтобы на него попало больше света от костра.

– Бледный, как молоко, – сказал Виктор. – Ты не сможешь выдержать! Это уж точно.

– Выдержать что, сударь?

– Выдержать превращение. Ту болезнь, которая приближается к тебе. Виктор отпустил его подбородок. – Тогда можешь не есть. К чему понапрасну переводить вкусную еду? Тебе ведь и так конец, верно?

– Я не знаю, сударь, – сознался Михаил и вздрогнул от холода, пронизавшего его до костей.

– Зато я знаю. Я научился отличать сильные тростинки от слабых. В нашем саду слабых полно. – Виктор показал наружу, в сторону от помещения, и на Андрея накатился еще один приступ кашля. – Все мы рождаемся слабыми, – сказал Виктор мальчику. – Нам приходится учиться, как стать сильными, иначе мы гибнем. Это – элементарные факты жизни и смерти.

Михаил обессилел. Он подумал про тряпку на палке, которой, он однажды видел, Дмитрий мыл экипаж, и почувствовал себя таким же, похожим на эту швабру. Он опять лег на подстилку из травы и соснового лапника.

– Мальчик? – сказал Виктор. – Ты что-нибудь понимаешь в том, что с тобой происходит?

– Нет, сударь. – Михаил закрыл глаза и крепко зажмурил их. Лицо у него было как будто сделано из расплавленного свечного воска, в который он, бывало, опускал палец и смотрел, как он застывает.

– Они никогда не знают, – сказал Виктор, скорее самому себе. – Тебе что-нибудь известно про микробы? – он опять обратился к мальчику.

– Микробы, сударь?

– Микробы. Бактерии. Ты знаешь, что это такое? – Он снова не стал ждать ответа. – Посмотри на это. – Виктор сплюнул на ладонь и поднес ладонь со слюной к лицу Михаила.

Мальчик послушно смотрел на нее, но ничего, кроме слюны, не увидел.

– Они тут, – сказал Виктор. – Смертельный вред – и чудо. Они прямо тут, на моей руке!

Он убрал руку и Михаил увидел, как он слизывает слюну обратно.

– Во мне их много, – сказал Виктор. – Они у меня в крови и во внутренностях. В моем сердце и легких, кишках и мозгу.

Он постукал по своему лысому темени.

– Все во мне кишит ими, – сказал он и напряженно посмотрел на Михаила. – Точно так же, как сейчас и в тебе.

Михаил не был уверен, что понял, о чем говорил этот человек. Он опять уселся, в голове у него шумело. Холод и жар попеременно охватывали его тело, злобные соперники в пытках.

– Они были в слюне Ренаты! – Виктор коснулся плеча Михаила, где к его воспалившейся, с гнойными краями ране была повязкой из листьев прижата приготовленная Ренатой мазь из какой-то коричневой травы. Это было не больше, чем мимолетное прикосновение, но боль от него заставила Михаила содрогнуться и задержать дыхание.

– Они теперь в тебе, и они либо убьют тебя, либо... – Он запнулся и пожал плечами. – Научат тебя истине.

– Истине? – Михаил потряс головой, озадаченный и с затуманившимся сознанием. – О чем?

– О жизни. – Его дыхание жгло лицо мальчика и отдавало кровью и сырым мясом.

Михаил увидел крошки чего-то красного в его бороде, в которой также застряли частички листьев и травы.

– Живешь ты в сказочном сне или в кошмаре – это зависит от точки зрения. Можно называть ее и бедой, болезнью, проклятием. – Он усмехнулся при последнем слове. – Я называю ее благородной и жил бы только так, если бы мог вновь родиться: я бы с самого рождения знал только волчью, и не знал бы того зверя, который зовется человеческим существом. Ты понимаешь, о чем я говорю, мальчик?

Все сознание Михаила заполнялось одной мыслью.

– Я сейчас хочу домой, – сказал он.

– Боже мой, да мы взяли в стаю простака! – Виктор едва не кричал. Он встал. – У тебя теперь нет никакого дома, кроме этого, здесь, у нас!

Он подпихнул сандалией нетронутый кусок мяса, лежавший на полу около подстилки мальчика; это было заячье мясо, и хотя Рената несколько раз проводила им над огнем, оно все еще слегка кровило.

– Не ешь! – загремел Виктор. – Я и в самом деле приказываю тебе не есть! Чем скорее ты умрешь, тем скорее мы растерзаем тебя на клочки и съедим!

От этого Михаила охватило дрожью неподдельного ужаса, но лицо его, блестевшее от пота, осталось безучастным.

– Поэтому не трогай его, ты меня слышишь? – Он носком подвинул кусок заячьего мяса на несколько дюймов ближе к Михаилу. – Мы хотим, чтобы ты ослабел и умер!

Кашель Андрея прервал его тираду. Виктор отвернулся от мальчика, чтобы пройти через помещение, присел сбоку от Андрея и поднял одеяло. Михаил услышал, как Виктор прошипел сквозь зубы, захрипел и сказал: – Мой бедный Андрей, – тихим подавленным голосом.

Потом Виктор резко поднялся, метнул мрачный взгляд на Михаила и прошествовал из помещения.

Михаил лежал очень спокойно, прислушиваясь к шлепанию сандалий Виктора, идущего вверх по ступенькам. Выскочил небольшой язычок пламени, выстрелил искорками, дыхание Андрея походило на приглушенный стук товарных вагонов, доносящийся от далекой железнодорожной ветки. Михаил вздрогнул, весь замерзший, и уставился на окровавленный кусок зайчатины.

Я приказываю тебе не есть, сказал Виктор.

Михаил разглядывал мясо и увидел муху, медленно с жужжанием летавшую над ним. Муха села на мясо и счастливая поползла по нему, как будто выискивая кусочек помягче, откуда было бы приятней втянуть первый глоточек сока.

Я приказываю тебе не есть.

Михаил отвел взгляд, Андрей взахлеб закашлял, содрогаясь, а потом опять успокоился.

– Что с ним? – подумал Михаил. – Отчего он так болеет?

Взгляд его скользнул опять к зайчатине. Ему подумалось о волчьих клыках, обнаженных и истекающих слюной, и в воображении увидел груду костей, начисто обглоданных и белых, как октябрьский снег. Желудок у него заурчал будто щенок. Он опять отвел взгляд от мяса. Оно было таким кровавым, таким... ужасным. Подобное никогда не могло попасть на золоченые блюда обеденного стола Галатиновых. Когда же он пойдет наконец домой, и где его мама и папа? Ах, да. Мертвы. Все мертвы. Что-то крепко сжалось в его мозгу, как кулак с чем-то тайным, и больше он не мог подумать о своих родителях и сестре. Он уставился на зайчатину, и у него потекли слюнки.

Только попробовать. Один разочек. Действительно ли это так плохо?