Текст книги "Славное дело: Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 57 страниц)

Чтобы справиться с непростой задачей по организации мятежа, они обратились к опыту недавно объединившихся хулиганствующих групп северной и южной окраин. Эти шайки устраивали беспорядки уже не первый год, особенно на день Гая Фокса, 5 ноября, который обычно отмечали уличными драками, что было своеобразным, но, по-видимому, доставляющим особое удовольствие способом отпраздновать срыв Порохового заговора. Столкновения уличных бандитов были довольно ожесточенными: они увечили друг друга дубинками, кирпичами, камнями и кулаками, а в потасовке 1764 года даже был убит ребенок.

Естественно, ни одна из шаек не имела членского списка, однако известно, что большинство в них составляли ремесленники, неквалифицированные рабочие, матросы, подмастерья и мальчишки. После инцидента 1764 года между сторонами было достигнуто некое соглашение, и главарь южан Эбенезер Макинтош – сапожник по профессии, но при этом человек, умеющий командовать, – встал во главе объединенной группировки. Убедить Макинтоша и его сторонников выступить против Акта о гербовом сборе, скорее всего, не составило большого труда. Все, что потребовалось сделать «Девяти лояльным», это убедить толпу заменить одного местного врага на другого – вместо соперничающей шайки им стал Эндрю Оливер и команда карьеристов, долгие годы захватывавших разные должности. Оливер был широко известен: он и его коллеги вполне могли нажиться на гербовом сборе. При этом ходили слухи, что Томас Хатчинсон – родич Оливера – этот налог рекомендовал. Борьба за свободу требовала нанесения удара по этим типам. Личности английских и местных тиранов были «установлены» ранним утром 14 августа. Проснувшийся город обнаружил повешенное на дереве чучело Оливера, а рядом с ним большой ботинок, олицетворявший (по созвучию его имени с boot) графа Бьюта. Конечно, Бьют к тому времени уже не занимал в Англии должности, но его помнили как злого человека, олицетворявшего недавние опасные покушения на свободы колоний или даже ответственного за них. Чтобы ни у кого не осталось сомнений в смысле этого послания, на дереве был изображен ботинок с выползающим из него чертом[147]147
  Губернатор Бернард – лорду Галифаксу, 15 августа 1765 года (Prologue. P. 106–108).


[Закрыть].

Несколько человек, живших неподалеку, вызвались снять чучело Оливера, но их предостерегли не делать этого. Лейтенант-губернатор Томас Хатчинсон приказал шерифу и его офицерам убрать чучело, но шериф объяснил, что это может стоить стоить им жизни. К этому моменту губернатор Бернард почуял неладное и собрал совет, чтобы обсудить ситуацию. Несколько членов совета согласились с ним, но другие назвали произошедший инцидент мелким хулиганством. При этом и те и другие высказались в том смысле, что любые дальнейшие действия принесут только вред[148]148
  Ibid. P. 107.


[Закрыть].

Как только стемнело, Эбенезер Макинтош и его люди сняли чучело Оливера и, пронося его мимо ратуши, где проходила чрезвычайная сессия совета, трижды крикнули «ура!», как бы демонстрируя тем самым совету, что отныне дело в нужных руках. Затем они направились к новому зданию на Килби-стрит, принадлежавшему Эндрю Оливеру. Оливер собирался сдавать помещения в этом здании лавочникам, но толпа разгромила его в пять минут, называя «конторой гербовых сборов». Затем Макинтош возглавил шествие к дому Оливера на близлежащей Оливер-стрит. Прямо перед домом часть толпы радовалась обезглавливанию чучела (видимо, в назидание Оливеру), пока остальные били окна. Форт-Хилл находился в двух шагах, и толпа двинулась к нему, наверное, для того, чтобы горожане (и Оливер) могли получше рассмотреть, что происходит. А смотреть было на что: для тех, кто по какой-то причине еще не знал об акте, чучело затоптали («проштамповали») ногами и сожгли. После этого оставалось лишь вернуться к дому, что толпа сделала весьма охотно, но двери уже были забаррикадированы. Их взломали под призывы найти и убить Оливера, однако тот к этому времени успел скрыться, а его друзья, остававшиеся в доме для его защиты, благоразумно последовали за ним. Толпа обыскала несколько соседних домов (Оливер действительно прятался совсем рядом), но бросила это дело, когда сосед сказал, что Оливер бежал к форту Касл-Уильям в гавани. Разочарованным бунтарям пришлось довольствоваться крушением мебели и обдиранием деревянной обшивки[149]149
  Ibid. P. 107–108; Morgan E. S., Morgan Н. М. Stamp Act Crisis. P. 123–1251. См. также: Hutchinson Th. The History of the Colony and Province of Massachusetts-Bay. 3 vols. Cambridge, Mass., 1936. IL P. 87.


[Закрыть].

Когда начались эти события, губернатор Бернард в какой-то момент приказал полковнику милиции «бить тревогу» и поднять свой полк, который мог бы подавить восстание. Полковник ответил, что если и найдется барабанщик, не симпатизирующий восставшим, то его прибьют, как только он издаст хоть звук, а его барабан разорвут на части. Полковник, без сомнения, говорил правду, потому что толпа не собиралась прислушиваться к представителям власти. Томас Хатчинсон и шериф убедились в этом лично примерно в 11 часов вечера, когда прибыли к дому Оливера, чтобы убедить собравшихся разойтись. Не успев сказать ни слова, они услышали: «Губернатор и шериф! Ребята, к оружию!» Вслед за этим в них полетели обломки кирпичей и камни. Они бежали, а толпа продолжала стоять там еще час[150]150
  Prologue. P. 108.


[Закрыть].

На следующий день, 15 августа, перед Оливером предстала еще одна «делегация» – небольшая группа джентльменов, призвавших его отказаться от должности распределителя гербовых марок. Оливер еще не успел получить назначение из Англии, но пообещал сразу же подать в отставку. Вечером толпа вновь собралась у Форт-Хилла вокруг большого костра, как будто напомнить Оливеру о взятом обещании. Но программа той ночи была краткой и довольно беззубой: собравшиеся пришли от Форт-Хилла к дому Хатчинсона, стучали в двери и требовали хозяина выйти к ним. Результатов это не принесло, и Томас Хатчинсон, хотя и был человеком не робкого десятка, наверное, вздохнул с облегчением[151]151
  Morgan Е. S., Morgan Н. М. Stamp Act Crisis. P. 125.


[Закрыть].

Черед Хатчинсона настал через одиннадцать дней. Он был вполне естественной целью, ведь ходили слухи, что он поддерживал Акт о гербовом сборе и способствовал своими действиями работе таможни. Кроме того, он добивался снятия с дерева чучела Оливера, а также появился у его дома, чтобы убедить толпу разойтись. А еще он был гордым, даже, можно сказать, высокомерным, и храбрым. Как же соблазнительно было унизить его, одновременно защищая права колоний[152]152
  Обстоятельный рассказ: Bailyn В. Ordeal of Hutchinson.


[Закрыть]!

Вечером 26 августа, после целого дня разговоров о скором нападении на таможенных чиновников, на Кинг-стрит собралась огромная толпа, которая развела костер и кричала «Свобода и собственность!», что, как язвительно замечал Бернард, «обычно свидетельствовало об их намерении разграбить и разгромить дом»[153]153
  Бернард – Галифаксу, 31 августа 1765 года.


[Закрыть]. Вообще-то горожане имели виды сразу на несколько домов, и чтобы осуществить задуманное более эффективно, они разделились на две группы. Первая двинулась к резиденции Чарльза Пакстона (маршала адмиралтейского суда), но обнаружила, что он являлся лишь арендатором. Владелец же дома предложил им угоститься бочкой пунша в ближайшей таверне, и это приглашение было принято. Заправившись пьянящей жидкостью и патриотическим духом, толпа направилась к дому Уильяма Стори. Стори был заместителем секретаря адмиралтейского суда и, судя по всему, личностью непопулярной. Раздавались даже призывы убить Стори, но он успел сбежать. Толпа уничтожила то, что нашла в доме, и сожгла судебные бумаги. Тем временем вторая группа обступила дом Бенджамина Хэллоуэлла – таможенного ревизора. Возможно, красота этого здания распалила бунтарей, во всяком случае они постарались на славу: выбили окна и двери, разломали мебель, отодрали обшивку, разбросали или украли книги и бумаги, опустошили винный погреб.

Их действия стали теперь почти рутинными, за исключением того обстоятельства, что главный приз все еще ждал впереди. Им был, конечно же, прекрасный особняк Томаса Хатчинсона. Большая часть вечера была еще впереди, когда толпа, обе части которой вновь объединились для главного события ночи, подошла к дому. Хатчинсон и его семья ужинали, вероятно, в тревожной обстановке, ведь они слышали разговоры о том, что к ним могут явиться незваные гости. Близкие Хатчинсона уехали незадолго до их появления, но сам Томас Хатчинсон решил остаться и стоял на своем, пока его старшая дочь не вернулась, отказавшись уходить без отца. Вполне вероятно, что этим она спасла ему жизнь. В итоге он буквально убежал от преследователей садами и задворками.

Толпа взялась за дом всерьез. Практически все движимое имущество было уничтожено или украдено (бумаги, посуда, мебель, одежда и 900 фунтов стерлингов), а недвижимое – стены, перегородки и крыша – почти разрушено. Красивый купол здания снесли, что заняло целых три часа, а большую часть шиферной крыши разобрали. На восходе толпа все еще трудилась, не покладая рук: еще оставались целыми несколько кирпичных стен и часть крыши. Взошедшее солнце в конце концов отбило у собравшихся охоту продолжать, но очевидно, что они намеревались сравнять здание с землей.

Историки, разбиравшиеся в этом эпизоде, пришли к выводу, что у дома Хатчинсона ситуация вышла из-под контроля. Сам Хатчинсон тремя днями спустя высказал мнение, что «вдохновители первой толпы не предполагали, что все зайдет так далеко»[154]154
  Томас Хатчинсон – Ричарду Джексону, 30 августа 1765 года (Prologue. P. 109); Hutchinson Th. History. III. P. 89–91. 27 августа город заявил о своей «крайней неприязни» к совершенному насилию. BRC, Reports. XVI. P. 152.


[Закрыть]. Есть и другие свидетельства, подтверждающие эту мысль, в том числе официальное заявление о сожалении, сделанное собранием жителей города на следующий день. Кроме того, 27 августа губернатор Бернард, к своему немалому удивлению, без труда собрал милицию, которая в течение нескольких следующих недель следила за соблюдением порядка.

Однако зачем понадобилось это делать? Оппозиция Акту о гербовом сборе проявила себя вполне убедительно, и казалось, что продолжать насилие в конце августа не имело смысла. Возможно, толпа зашла слишком далеко, а город выразил свое сожаление, но никто не извинился за беспорядки 14 августа, направленные против Оливера, и никто не отрекся от сопротивления злополучным налогам. Не исключено, что мятеж 26 августа действительно вышел из-под контроля «Девяти лояльных», но вряд ли их это сильно расстроило. Хатчинсон считался врагом; он был родичем Оливера; он открыто поддерживал Акт о гербовом сборе, и его поставили на место. Так что действия 26 августа можно назвать чрезмерными лишь отчасти.

К концу августа две крупнейшие колонии – Виргиния и Массачусетс, каждая по-своему, выразили гнев по поводу нового закона. Они породили что-то, о чем даже не подозревали; они разожгли большой пожар, распространение которого теперь казалось практически неизбежным.

5. Ответная реакция

I

Американцы за пределами Массачусетса так ловко последовали жестокому бостонскому примеру, что, казалось, ни в каком примере они и не нуждались. Так или иначе выступление в Бостоне стало показательным и привлекло внимание всей Америки. Недовольство Актом о гербовом сборе охватило самые разные слои общества и, как и можно было ожидать, настигло сборщиков налога и их близких. К концу октября почти все распределители гербовых марок отказались своих постов; многие из них опасались за свою жизнь и собственность; из оставшихся двух Уильям Хьюстон из Северной Каролины уволился к 16 ноября, а другой – Джордж Ангус, занимавший должность в Джорджии, – прибыл в Америку лишь в январе 1766 года. Еще до начала событий он сообразил, какая судьба его ждет, незамедлительно принял присягу, передал гербовые бумаги сборщикам таможенных пошлин и покинул колонию[155]155
  Morgan Е. S., Morgan Н. М. Stamp Act Crisis. P. 156–157 (и в других местах).


[Закрыть].

К моменту прибытия Ангуса в Джорджию злоба и недовольство в народе достигли значительных масштабов. Для отмены сборов в ход шли любые меры, но даже простыми угрозами людям удавалось добиться прекращения распространения гербовых бумаг. В крайне редких случаях им приходилось применять силу, чтобы заставить распределителя подать в отставку. Так, Джеймс Макайверс из Нью-Йорка уволился еще до получения им документов и марок. Макайверс был купцом, чей бизнес и имущество находились в городе Нью-Йорке. Работа по сбору налога отвращала его не больше, чем других коллег, однако он не хотел потерять дом и магазин с товарами, которые он оценивал в 20 тысяч фунтов стерлингов. Макайверс боялся разделить судьбу Оливера и 22 августа, через неделю после бостонских беспорядков, уволился. В своем письме к заместителю губернатора он кратко описал свои мотивы: «Поднималась буря, и вскоре она бы меня настигла»[156]156
  Макайверс – Кадволладеру Колдену, дата отсутствует (цит. по: Documents Relative to the Colonial History of the State of New York. 15 vols. Albany, 1856–1887. VII. P. 761).


[Закрыть].

В близлежащем Нью-Джерси Уильям Кокс задержался на несколько дней дольше, до 3 сентября, пока предчувствие надвигающейся бури не убедило его покинуть свой пост. Губернатор Нью-Джерси Уильям Франклин, сын Бенджамина, выразил свое неудовольствие данным поступком Кокса, который, по его мнению, трусливо скрылся без какой-либо веской причины. Губернатор говорил, что Коксу никто не угрожал и не мешал выполнять обязанности. Очевидно, что губернатор не читал газет, в которых говорилось, что Коксу не помешало бы застраховать жилье[157]157
  BF Papers. XII. P. 260–261; Pennsylvania Gazette. Aug. 29, 1765.


[Закрыть].

Ныо-гэмпширский распределитель марок Джордж Мизерв стал жертвой более прямых угроз и действовал особенно быстро. Когда британский парламент утвердил Акт о гербовом сборе, Мизерв находился в Англии, получил назначение и отправился в плавание домой. Корабль еще не достиг берега, когда Мизерв осознал, какую ошибку он совершил. Сначала лоцман в бостонском порту вручил ему письмо от нескольких джентльменов из Портсмута, в котором они советовали для его же собственной безопасности отказаться от должности перед возвращением в город. А затем толпа людей в Бостоне, убежденная в том, что на борту были гербовые марки, запретила кому-либо сходить на берег. Мизерв проторчал на борту до 10 сентября, пока люди на берегу наконец узнали, что на корабле марок нет. Он уволился еще до того, как оказался на суше, и сообщил об этом местным жителям, которые встретили эту новость с радостью и пронесли его до трактира, где устроили празднование. Конечно, увольнение в Бостоне не имело силы в Нью-Гэмпшире. Во всяком случае, несколькими днями позже его заставили публично отказаться от обязанностей в Портсмуте, а затем проделать это и в третий раз в январе. На публике Мизерв делал то, что от. него требовали, а в частных беседах приписывал все свои несчастья «чертову мятежному настроению», которое охватило народ[158]158
  Цит. по: Belknap J. The History of New Hampshire. 3 vols. Philadelphia, 1784–1792. II. P. 333. О данном эпизоде в целом см.: Morgan Е. S., Morgan H. М. Stamp Act Crisis. P. 154.


[Закрыть].

Это настроение повсеместно обретало все более жестокие формы. Как и в Массачусетсе, беспорядки принимали особенно серьезный оборот в тех колониях, где уже существовало политическое противостояние и где одна из сторон считалась причастной к Акту о гербовом сборе. Действительно, в нескольких случаях одной из фракций удавалось переложить ответственность за Акт на плечи противников, тем самым обвиняя их в сговоре с министерством с целью покушения на американскую свободу. Томас Хатчинсон испытал на себе последствия данной тактики и сокрушенно высказывался о ее бесчестности. Он, как сторонник парламентского правления, обнаружил, что его противники воспользовались его убеждениями как доказательством поддержки им действий парламента. Хатчинсон был человеком, уважающим тонкости юридических дискуссий; он знал, что можно выступать за сохранение парламентского правления и при этом критиковать закон о гербовых сборах как нецелесообразный. Однако толпа, разграбившая его дом, была, так сказать, весьма грубым инструментом: она или ее лидеры имели к нему старые счеты и были твердо убеждены, что Томас Хатчинсон поспособствовал принятию акта.

В Род-Айленде не было своего Тома Хатчинсона, но имел место серьезный политический раскол, обусловивший реакцию на Акт о гербовом сборе. Род-Айленду всегда было свойственно инакомыслие, эта колония всегда служила пристанищем для странных и своенравных личностей или, как говорили некоторые, для «фанатиков и лунатиков», но в канун революции ее политики довольно сильно напоминали других своих американских коллег. Однако условия, в которых они действовали, в других колониях могли вызывать зависть и отвращение, ведь они руководствовались хартией XVII века, утверждавшей создание фактически независимого правительства. Практически все должности оказывались выборными, включая губернаторскую, а чтобы получить право голоса, человеку достаточно было иметь землю, оцененную лишь в 400 фунтов. Это значит, что три четверти взрослого мужского населения при желании могли участвовать в выборах[159]159
  Lovejoy D. S. Rhode Island Politics. P. 16–17.


[Закрыть].

Власть сосредотачивалась в генеральной ассамблее – двухпалатном законодательном органе, который обычно стоял выше губернатора и суда. Естественно, что контролировать генеральную ассамблею стремились очень многие. К 1750-м годам в Род-Айленде утвердились две фракции, боровшиеся за политическую власть. Провиденс служил штаб-квартирой для фракции Хопкинса, названной так по имени лидера Стивена Хопкинса – быть может, самого талантливого политика колонии. Ньюпорт оказался центром конкурирующей фракции Уорда, также получившей свое имя в честь ее руководителя Сэмюэля Уорда. Сами по себе эти два города тоже соперничали за торговлю и доходы. Провиденс вступил в период бурного роста тридцатью годами ранее и к 1750-м годам принялся соревноваться за экономическое превосходство с Ньюпортом, расположенным от него к югу. По некоторым критериям Провиденс имел более выгодное расположение в сравнении с Ньюпортом: ему подчинялись более обширные близлежащие территории, где производились продукты питания и сырье на экспорт. И так как рынок этих товаров расширялся, то рос и порт, через который они отправлялись. Ньюпорт же располагал лишь землями округа Нарра-гансетт по другую сторону залива. Провиденс имел возможность вести торговлю с югом Массачусетса и Коннектикутом, так же как и с большей частью Род-Айленда. Торговцы из Провиденс даже начали поставлять в Ньюпорт свечи, ром, бочки и канаты.

Обе фракции обращались к одним и тем же экономическим группам в городах и на селе: купцам, торговцам, ремесленникам и мелким фермерам, которые все были связаны друг с другом. Таким образом, борьба Уорда и Хопкинса в определенной степени являлась состязанием за экономическое влияние между двумя городами с их сателлитами, которые стремились привести к власти правительство, способное дать им значительные экономические преимущества. Генеральная ассамблея имела право предоставлять производителям монополии; она могла тратить государственные средства на дороги, здания, мосты, маяки и прочие сооружения; она распределяла налоги между городами. И неудивительно, что когда всем заправляли Провиденс и северные города, налоговые счета на юге и в Ньюпорте неуклонно росли, а когда главную роль в законодательном собрании играл Ньюпорт и юг, то несладко приходилось уже Провиденсу и северянам. К тому же контроль над генеральной ассамблеей означал и доступ к политическим трофеям. В середине XVIII века ассамблея назначала более 150 мировых судей, а кроме них в ведение ассамблеи подпадали еще шерифы, некоторые посты в ополчении и другие должности.

Такие возможности, дающие политическое и экономическое преимущество, а также наличие одной из самых демократичных конституций способствовали бурному разгулу фракционности. На выборах шла ожесточенная борьба, нередки были случаи с наполнением избирательных урн фальшивыми бюллетенями. Иногда избирателей подкупали голосовать за «верного» кандидата, а некоторых подкупали не голосовать вообще. К примеру, в 1758 году проголосовали только 400 из 600 полноправных граждан в Ньюпорте; «одна треть промолчала, – заметил Эзра Стайлс, – онемев по совету важных друзей»[160]160
  Ibid.


[Закрыть]. Сама ассамблея тоже не отличалась порядком: то и дело звучали громкие обвинения, заключались сделки, вспыхивали неприглядные стычки.

По всей видимости, большинство жителей Род-Айленда с удовольствием наблюдали за этой политической шумихой; политики же исполняли свои роли воодушевленно, быть может, даже с излишней самоуверенностью. Однако не всем нравились ссоры политиков и явная нестабильность электората. Маленькая, не больше пятнадцати человек, группа в Ньюпорте с презрением относилась к род-айлендскому политическому курсу. Двумя ее самыми заметными участниками были Мартин Говард-младший – выходец из зажиточной семьи, выдающийся юрист, англиканец, человек горделивый и обладающий темпераментом аристократа, присущим только провинциалам, а также доктор Томас Моффат, еще в 1730-е годы переехавший в Ньюпорт, чтобы оказаться поближе к епископу Беркли. Из иных можно упомянуть Джорджа Рома – представителя английского торгового дома; генерального атторнея Огастеса Джонстона и Питера Харрисона – архитектора, спроектировавшего Редвудскую библиотеку и синагогу Туро. Большинство этих мужчин и их сторонников являлись англиканцами и в основном чувствовали особое родство с Англией, а некоторые, казалось, жаждали карьерного роста и приобретения влияния[161]161
  Bridenbaugh С. Peter Harrison: First American Architect. Chapel Hill, 1949. P. 124–125.


[Закрыть].

Эту клику тори, как их нередко называли, объединяла неприязнь к грубой фракционности Род-Айленда, к особенностям политического устройства среди «стада», как именовал его жителей Томас Моффат. Они намеревались изменить это устройство, обеспечив отмену хартии 1663 года, а также склонив парламент к установлению в колонии королевского правления. Об их презрении к хартии красноречиво свидетельствует ее характеристика Мартином Говардом – «не более чем пародия на порядок и власть»[162]162
  Моффат – Бенджамину Франклину, 12 мая 1764 года (BF Papers. XI. 192); Говард – Франклину, 16 ноября 1764 года (Ibid. P. 4S9).


[Закрыть].

Открыто о своих стремлениях клика тори заявила в письме, опубликованном в газете Newport Mercury 23 апреля 1764 года и подписанном Z.Y. В письме критиковалось народное правительство Род-Айленда и утверждалось, что только парламент способен положить конец позорным беспорядкам партийной и фракционной борьбы. Спустя шесть недель газета по просьбам читателей повторно напечатала текст поручения Карла I архиепископу Лоду, которое в XVII веке давало ему право отменять колониальные хартии. Намек был очевиден: право отменять колониальные хартии имело давнюю историю[163]163
  Lovejoy D. S. Rhode Island Politics. P. 49–50.


[Закрыть].

В августе в Mercury появился автор О. Z. (неизвестно, почему Говард и Моффат отказались от подписи Z. У.). Письма О. Z. печатались вплоть до марта 1765 года. Он давал советы насчет разведения овец, выращивания в колонии конопли и льна, так как считал это делом гораздо более полезным, чем протесты против Сахарного акта и постоянное оспаривание верховенства парламента. Конопля казалась О. Z. особенно привлекательной, ибо английское правительство поощряло ее производство премиями, намного превышавшими всякие торговые пошлины[164]164
  Newport Mercury, Aug. 20, Aug. 27, Sept. 3, 10, 17, 24, Oct. 1, 29, Nov. 12, 19, 26, 1764; Feb. 25, March 11, 18, 1765.


[Закрыть].

Едва ли кого-то в Род-Айленде могли ввести в заблуждение все эти увлекательные темы: было ясно, что реальной целью О. Z. являлась критика правительства хартии. В любом случае, О. Z. в скором времени раскрыл свои намерения и в рассуждении о политике и правительстве поставил в пример Пенсильванию, где законодательное собрание недавно хотело заменить правление крупных собственников на королевское управление. О. Z. не рассказал о другом событии: в октябре приспешники тори, воодушевленные действиями Пенсильвании, отправили Джозефа Харрисона с личным прошением об отмене хартии. В ноябре Мартин Говард также попытался уговорить Бенджамина Франклина (которому он приписывал «близость к влиятельным людям» в английском правительстве) взять на себя роль выразителя этих роялистских интересов[165]165
  BF Papers. XI. P. 460.


[Закрыть].

Попытку отмены хартии оказалось не так легко сохранить в тайне в таком небольшом городе, как Ньюпорт. Клика тори выдала свой секрет, открыто одобрив стремление пенсильванцев к королевскому управлению. Скоро об их намерениях стало широко известно, и их деятельность привлекла нежелательное внимание: к сентябрю их заклеймили как «клуб» заговорщиков «против свобод колонии»[166]166
  Providence Gazette, Sept. 15, 1764.


[Закрыть]. Эти обвинения вскоре сделались более конкретными и стали казаться особенно зловещими, когда анонимные авторы в газетах начали ставить в вину клике поддержку Акта о гербовом сборе. 4 ноября 1764 года губернатор Хопкинс уведомил ассамблею о том, что против хартии была отправлена петиция. Несколькими неделями позже губернатор сопроводил свое послание развернутой критикой в «Исследовании прав колоний». В своем «Письме от джентльмена в Галифаксе» Мартин Говард отвечал губернатору прямо, колко и насмешливо, но также предлагал вариант конституции, в которой бы права колонии жестоко урезались. С этого момента типографиям пришлось хорошо смазывать печатные станки, так как памфлеты и эссе полились рекой. Хопкинс опубликовал «Галифакское письмо» в колонках Providence Gazette и получил поддержку от Джеймса Отиса, имевшего родственников в Ньюпорте, в статье под названием «Защита британских колоний от клеветы джентльмена из Галифакса в его письме род-айлендскому другу». Ни один из них не смог остановить Говарда, который выпустил статью «В защиту письма джентльмена из Галифакса», но «Краткие замечания» Отиса на «Защиту клеветы из Галифакса» скатились от обсуждения конституционных вопросов до элементарных оскорблений клики тори. Он называл их «скучной, жалкой, грязной, пакостной кучкой воров, попрошаек и каторжников или их потомков, понаехавшим со всех четырех сторон света сборищем турок, евреев и прочих безбожников, вкупе с горсткой христианских и католических изменников, объединившихся в Ньюпорте в клуб, едва насчитывавший дюжину членов. Вот откуда происходят письма из Галифакса, петиции за изменения формы правления в колонии, клевета на всех добропорядочных колонистов и королевских подданных и прочие злодеяния, на которые способно сердце человека»[167]167
  Brief Remarks on the Defense of the Halifax Libel on the British-American Colonies. Boston, 1765.


[Закрыть].

К весне 1765 года гнев, направленный на Говарда, Моффата и их друзей не скрывался, а их мотивы – замена хартии королевским правительством с посягательством англичан на колониальные свободы – прояснились. Грубые предположения о том, что эти господа из Ньюпорта каким-то образом стояли за Актом о сахаре и ужесточением правил торговли, убедили многих. По этой причине мысль об их причастности к разработке Акта о гербовом сборе отнюдь не казалась притянутой за уши.

Тем не менее, когда весть об акте достигла Ньюпорта, обошлось без насилия, хотя чувства свободолюбивых горожан несомненно были задеты. Их ярость в скором времени должна была себя проявить – но не в связи с Актом о гербовом сборе, а из-за британского военноморского флота. Ранее в том же году началась жестокая принудительная вербовка во флот, что поспособствовало росту недовольства жителей Ньюпорта. Флот нуждался в матросах и был не слишком разборчив в методах. В мае, после череды рейдов, заставивших замереть торговлю, так как суда сторонились Ньюпорта, где их экипажи могли подвергнуться насильственной вербовке, королевский военный корабль «Мейдстоун» неосмотрительно отправил катер в док, где толпа примерно из пятисот человек захватила его и сожгла[168]168
  Lovejoy D. S. Rhode Island Politics. P. 37–38.


[Закрыть].

В конце июня газета Newport Mercury перепечатала виргинские резолюции, включая две самые сенсационные, которые не были приняты, а там и 14 августа Бостон продемонстрировал всем назидательный пример того, как можно убедить распространителя гербовых марок уйти в отставку. Это был немаловажный урок, и в Ньюпорте его тщательно выучили.

И хотя политические волнения в Ньюпорте имели давнюю и, судя по всему, почтенную историю, там не было готовых к восстанию толп, какие собирались на северной или южной окраинах Бостона. В Ньюпорте оппозиция против Акта о гербовом сборе была организована Сэмюэлем Верноном и Уильямом Эллери – купцами, которые проявили себя как находчивые люди, не боявшиеся действовать самостоятельно. Сначала они собирались повесить чучела распространителя марок Огастеса Джонстона, а также Томаса Моффата и Мартина Говарда, по всей вероятности ожидая, что отставка Джонстона не заставит себя долго ждать. Эти планы не удалось сохранить в секрете, и Говард с Моффатом, узнавшие, что их чучела собираются повесить 27 августа, обратились к губернатору Уорду с просьбой предотвратить демонстрацию. Уорд полагал, что все дело сильно раздуто, но все-таки предостерег Вернона и Эллери от дальнейших действий. Однако этих двоих было не так просто отговорить, к тому же они, возможно, уже просто не могли остановить начатую кампанию. Четыре дня спустя Providence Gazette напечатала специальный выпуск, в котором рассказывалось о выступлении городского собрания против Акта о гербовом сборе, а также о том, что Огастес Джонстон пообещал не исполнять свои обязанности против желания народа. На самом деле Джонстон не делал такого заявления, но отказ от него мог сделать его врагом в глазах жителей. Следующие несколько дней Джонстон держал язык за зубами[169]169
  Providence Gazette, Aug. 24, 1765.


[Закрыть].

Двадцать шестого августа, за день до запланированного повешения чучела, Newport Mercury опубликовала подробный отчет о восстании против Эндрю Оливера в Бостоне; там же содержалось заявление Мартина Говарда в защиту свободы мнений – довод, с помощью которого он надеялся предотвратить запланированное выступление. Его аргументы, однако, не достигли своей цели, и следующее утро стало началом четырехдневных беспорядков в Ньюпорте.

Демонстрации начались утром во вторник 27 августа с казни чучел на виселице, впопыхах установленной на Куин-стрит рядом с ратушей, где позже в тот же день должна была состояться встреча фригольдеров. На чучелах красовались плакаты с надписями, которые не оставляли сомнений в том, что именно означило это представление. Чучело Джонстона было подписано просто как THESTAMPMAN. Доктору Моффату повезло меньше – плакат на его груди гласил, что он «БЕСЧЕСТНЫЙ, УРОДЛИВЫЙ, ХИТРЫЙ ЯКОБИТ ДОКТОР МЕРФИ»[170]170
  EHD. P. 674.


[Закрыть]. Этим именем Джеймс Отис назвал его в одном из своих оскорбительных памфлетов, и, судя по всему, оно к нему прилипло. Это не единственное, что было написано на фигуре Моффата, но самым броским элементом, наверное, стал свисающий с его плеча ботинок с выглядывающим оттуда дьяволом, что было явным подражанием бостонцам. На чучеле Говарда тоже имелись надписи, включая и придуманную Отисом: «РАБОЛЕПНЫЙ, КОВАРНЫЙ, БЕСЧЕСТНЫЙ НЕГОДЯЙ И ПАРАЗИТ МАРТИН СКРИБЛЕРИУС»[171]171
  Ibid.


[Закрыть]. Но самый ужасный штрих внесли именно местные жители: шеи Говарда и Моффата связывала веревка, на которой висел плакат со следующей надписью: «Мы имеем наследственное неоспоримое право на веревку, а еще мы поддерживали выращивание конопли»[172]172
  Ibid.


[Закрыть]. Вернон, Эллери и Роберт Крук (еще один купец), вооруженные дубинками, сторожили эти чучела до позднего вечера, когда толпа, подкреплявшаяся посланными торговцами «обильной крепкой выпивкой и чеширским сыром», собралась и сожгла их после заката[173]173
  Prologue. P. 112.


[Закрыть]. Удостоившиеся этих почестей Джонстон, Говард и Моффат к тому времени уже покинули город, получив предупреждение о грозящей им опасности.

В следующие три дня выяснилось, что эти угрозы не были пустыми. В среду, на следующий день после сожжения чучел, Говард, Моффат и Джонстон вернулись в город, но вместе с ними прибыли и новости о бунте против Томаса Хатчинсона в Бостоне. Той ночью в Ньюпорте толпа трижды нападала на дом Говарда (в восемь и в одиннадцать утра и в два часа ночи) и два раза – на дом Моффата. Оба здания постигла участь дома Хатчинсона, и к окончанию погрома от них мало что осталось. Дом Джонстона обошли стороной – он все еще пользовался некоторыми симпатиями в народе, а его друзья вступились за него перед толпой с обещанием, что Джонстон уволится на следующий же день.