Текст книги "Славное дело: Американская революция 1763-1789"

Автор книги: Роберт Миддлкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 57 страниц)

С момента королевской прокламации 1763 года запад был практически неуправляем. Королевские чиновники, особенно суперинтенданты по делам индейцев, оказались неспособны регулировать торговлю мехами, а стало быть, и предотвращать акты мошенничества в отношении коренных народов. Новые поселенцы открыто не признавали запрет на основание поселений и покушались на земли, которые были зарезервированы для индейцев. Секретарь Южного департамента Шелберн, в обязанности которого входило давать рекомендации о политике на западе, целый год изучал вопрос и не спешил с действиями. На него оказывалось колоссальное давление: торговцы мехами в Канаде, Пенсильвании и южных колониях желали свободы действий и надеялись предотвратить вторжение тысяч жадных до земли колонистов с востока. Другие деловые группы, в частности «Компания Иллинойса», одним из покровителей которой являлся Бенджамин Франклин, просили предоставить им крупные земельные пожалования и создать в западной части хотя бы две колонии, чтобы обеспечить дисциплинированное заселение и защиту прибылей. Приходилось учитывать и интересы лиц, заседавших в парламенте или близких к нему, которые требовали, чтобы расходы в Америке сокращались или, по крайней мере, были переложены на американцев[267]267
  Humphreys R. A. Lord Shelburne and British Colonial Policy, 1766–1768 // HER. 50. 1935. P. 257–277.


[Закрыть].

Деньги поистине связывали в один большой клубок всевозможные проблемы Америки и Ост-Индской компании. Если не считать надежду получить средства от компании, Четем имел лишь смутные идеи о том, как укрепить финансовое положение правительства. Он даже не пробовал убедить Тауншенда и Конвея поддержать его план в отношении Ост-Индской компании; его отъезд в Бат, за которым в марте 1767 года последовала болезнь лишь с кратковременным возвращением в Лондон к работе в правительстве, позволил Тауншенду взять бразды правления в свои руки[268]268
  Brooke J. Chatham Administration. P. 68–116.


[Закрыть].

То, как Тауншенд взялся за дело, явно удивило его коллег. В январе 1767 года начались дебаты вокруг оценки военных расходов. Армия предлагала выделить на Америку около 400 000 фунтов. Во время обсуждения Джордж Гренвиль внес предложение об уменьшении суммы вдвое и возложении на колонии расходов по обеспечению войск, расквартированных в Америке. Правительство отвергло это предложение, но Тауншенд в ходе дебатов обещал, что правительство соберет с колоний хотя бы часть суммы. Хотя это обещание встревожило Конвея и других членов правительства, в парламенте оно не привлекло большого внимания. Гренвиль не ответил, промолчали и остальные.

Тауншенд довольно легкомысленно принял обязательство собрать средства в Америке, причем заняться этим было необходимо в ближайшее время: в феврале виги Рокингема при поддержке значительной части оппозиции добились сокращения земельного налога, что заставило правительство искать дополнительно еще полмиллиона фунтов.

Четем по-прежнему воздерживался от участия в парламентских спорах. Отчаявшийся Графтон писал ему о сокращении земельного налога и молил вернуться, чтобы отстоять свою позицию по Ост-Индской компании. Король дал понять, что можно рассчитывать на его поддержку, но Четем все равно оставался равнодушен. К середине февраля все говорило о том, что Тауншенд решит вопрос с компанией по-своему, однако через две недели Четем собрался с силами и собрал свою администрацию. Он понимал, что должен удалить Тауншенда из правительства, и поэтому 4 марта предложил пост Тауншенда в министерстве финансов лорду Норту. Тот отказался. Четем вновь ушел в себя и на протяжении двух лет не принимал участия в делах правительства.

Графтону просто не хватало напористости и опыта, а также, возможно, ума, чтобы заменить Четема. Тауншенд, напротив, был щедро одарен этими качествами, хотя его характер иногда сильно мешал ему. Так или иначе следующие несколько месяцев у руля стоял именно Тауншенд. Часть этого периода он потратил на бесстыдный флирт (дела сердечные тут ни при чем, речь о политическом сводничестве), пока виги Рокингема тщетно пытались выманить его из правительства. К маю Тауншенд, похоже, пресытился этими ухаживаниями (в кабинете министров у него в любом случае были и более влиятельные поклонники) и выступил со своей американской программой. Его предложения включали три пункта: Нью-Йоркская ассамблея должна была приостановить работу, пока не согласится соблюдать Квартирьерский акт; в колониях надлежало собирать импортные пошлины на свинец, стекло, бумагу, малярные краски и чай; следовало учредить американское таможенное управление со штаб-квартирами в колониях. К концу июня все три предложения получили форму законов и были одобрены практически без сопротивления. Джордж Гренвиль предлагал пойти еще дальше. Он утверждал, что парламенту следует принять законы, обязывающие колониальных должностных лиц, включая губернаторов, советников и депутатов легислатур, присягать в том, что они поддерживают Акт о верховенстве. Текст клятвы включал пассаж о том, что «колонии и плантации в Америке по праву являются подчиненными и зависимыми от имперской короны и парламента Великобритании», который вызывал почти всеобщее одобрение в парламенте, но казался не имеющим отношения к делу и в тот момент, пожалуй, слишком провокационным. Палата общин текст клятвы не одобрила[269]269
  Namier L., Brooke J. Charles Townshend; Brooke J. Chatham Administration.


[Закрыть].

В ходе дебатов по закону о доходах 1767 года Тауншенд объяснил: он не рассчитывает, что пошлины на свинец, стекло, чай и другие товары принесут больше сорока тысяч фунтов в год. Это признание, должно быть, шокировало некоторых парламентариев (хотя, по-видимому, немногих), ведь ожидаемая сумма почти не помогала сократить потери от снижения налога на землю; да и в любом случае эти американские доходы попали бы в распоряжение короля, который мог использовать их для выплаты жалований королевским чиновникам в колониях, тем самым выводя последних из-под местного контроля. Тауншенд, похоже, был очень горд, что его предложение о сборе доходов предполагало лишь то, что в Англии называли «внешним налогом». В суматохе, вызванной отменой Акта о гербовом сборе, некоторые парламентарии, очевидно, поверили, будто колонисты не возражали против таких налогов, возмущаясь лишь налогами внутренними. Разумеется, колонисты таких различий не проводили и отвергали всякие налоги на доходы, хотя и признавали целесообразность парламентского регулирования торговли посредством применения определенных пошлин[270]270
  Jensen M. The Founding. P. 224–227.


[Закрыть].

Чего Тауншенд и парламент добились законом о доходах, так это нового роста страхов и недовольства людей, и без того убежденных, что в 1765 году был спланирован заговор с целью отнятия у них свободы и собственности. Более того, затея платить из вырученных средств жалованье чиновникам делала этот закон еще менее симпатичным. Мало того что англичане собирались залезть в карман к колонистам, так вдобавок они лишали их еще одной конституционной защитной меры.

Решение о приостановлении работы нью-йоркской ассамблеи вступило в силу 1 октября 1767 года и лишило легислатуру права принимать акты после этой даты, которые заранее объявлялись «ничтожными и не имеющими юридической силы» на случай, если бы она решила упорствовать. Кроме того, губернатору было приказано накладывать вето на любой закон, принятый вопреки решению о приостановлении работы ассамблеи, что было уже излишним и потому странным. После согласия законодателей признать Квартирьерский акт эти запреты предполагалось снять. Это решение стало очередным «доказательством» намерения парламента уничтожить конституционные права в Америке[271]271
  Ibid. 227–228.


[Закрыть].

Так же как и создание американской таможенной службы, закон о доходах и приостанавливающий работу легислатуры акт отражали некоторые давно сложившиеся взгляды на колонии, в особенности уверенность в том, что они подчинены парламенту и должны быть взяты под контроль. Однако роль законов Тауншенда этим не ограничивалась: они дали выход злобе и фрустрации, подобным тем, которые родители испытывают по отношению к непослушным детям. Колонии вели себя плохо и их, как неразумных детей, следовало наказать. Конечно, рациональные соображения играли свою роль и при разработке программы Тауншенда, как и в политике Гренвиля. Британия накопила крупный долг, и колонии, облагавшиеся легкими налогами, вполне могли принять на себя часть этой тяжкой ноши. И все же вставали вопросы о том, насколько оправданы налоги на импорт. Разумные соображения всегда склоняют к расширению торговли; учитывая недовольство колоний парламентскими налогами, насколько разумно было ожидать, что пошлины не навредят торговле? И насколько разумно было рассчитывать на то, что колонии согласятся платить? Эти вопросы в парламенте даже не звучали.

Иронический оттенок этому эпизоду придает то, что администрация, возглавляемая (пусть и номинально) противником парламентского налогообложения Америки, одобрила политику Тауншенда. Конечно, Четем в 1762 году был болен или не способен действовать активно, но Графтон и Конвей, ранее добившиеся отмены Акта о гербовом сборе, здравствовали. В министерство также входили Шелберн и Камден, годом ранее выступавшие против Акта о верховенстве. Если этот кабинет был не способен вести дела с Америкой на основе дружбы и сотрудничества, то он мог хотя бы держаться подальше от той гремучей смеси, которую ему предлагал Чарльз Тауншенд. Несчастные случайности, кажется, сыграли в тот год решающую роль. Четем не мог заболеть в более неподходящее время, если говорить об американском вопросе. После его ухода с политической сцены в марте на ней остались усталые и подавленные лидеры – Графтон, Конвей и Шелберн, вынужденные иметь дело со странным, безответственным, однако жестким и решительным человеком, умевшим добиваться своего. Если бы группировка Рокингема переманила Тауншенда на свою сторону, его программа никогда не увидела бы свет; или если бы он встретил достойный отпор, то, вероятно, не смог бы победить. Но вигам Рокингема не удалось убедить Тауншенда покинуть кабинет министров, а его коллеги не стали возражать против его предложений. Тауншенд не успел увидеть последствия своих действий. Смерть настигла его 4 сентября 1767 года – внезапно, как и многое в его жизни[272]272
  «Исчерпывающая» история жизни Тауншенда еще не написана, хотя исследование Нэмира и Брука во многом очень полезно.


[Закрыть]. Но Тауншенд оставил заметный след в отношениях между Англией и Америкой. Таков конец этой ироничной истории: человек, обращавший на себя внимание разве что своими чудачествами, так сильно повлиял на публичную политику, как мало кто другой.

8. Бостон в первых рядах

I

В ретроспективе революции, пожалуй, кажутся неизбежными или даже естественными событиями, более предопределенными, чем любые другие кризисные ситуации. Они обычно начинаются с небольших разногласий, которые перерастают в масштабную конфронтацию между политическими институтами и народом. Волнения превращаются в восстания, а восстания – в войну, в результате власть сменяется (или кажется, что сменяется), правитель или правящий класс низвергается, а государство преобразуется.

В какой-то мере видимые события отражают действительность: рост недовольства старым правительством, тяготение к новому порядку и, возможно, приобретение народом действительной силы. Но такое развитие ни в коем случае не является обязательным. Зачастую власть не только выходит сухой из воды, но даже упрочняется после подавления переворота. В других случаях после «успешных» революций случаются провалы: потеря общественной поддержки, разочарование, снижение доверия и неразбериха.

Конечно, неразберихи и разочарований на раннем этапе борьбы американских колоний против законов Тауншенда хватало. В то время в Америке не существовало сознательного революционного движения, а была просто решимость противостоять антиконституционному правлению, которая сильнее ощущалась в городских сообществах и среди лиц свободных профессий, купцов, квалифицированных ремесленников и крупных плантаторов южных колоний, поставлявших продукты массового потребления на рынок, нежели среди поселян, находившихся в отдалении от рынков и коммуникаций. Тем не менее и в упомянутых группах наблюдались разногласия, особенно среди купцов, возмущенных своими финансовыми потерями, связанными с Актом о гербовом сборе.

Неразбериха, разочарование, противостояние повлияли на изначальную реакцию американцев на программу Тауншенда. Нарушали ли новые налоги права колонистов, было важным вопросом, ответы на который редко рассеивали сомнения. Спустя долгое время после выхода в свет «Писем пенсильванского фермера» (1767–1768) Джона Дикинсона, в которых настойчиво твердилось, что налоги нарушают конституционные права американцев так же, как и Акт о гербовом сборе, Ричард Генри Ли – плантатор из Виргинии – писал, что налоги «не были, возможно, буквальным нарушением наших прав», но и добавлял, что они являлись «необоснованными» и «несправедливыми». Ли прочитал эссе Дикинсона о программе Тауншенда и окончательно убедился, что права американцев нарушались, но он, как и другие, пришел к такому заключению с запозданием[273]273
  The Letters of Richard Henry Lee. 2 vols. New York, 1911–1914. I. P. 27. В июле он написал Дикинсону письмо, в котором хвалил его за то, что тот «справедливо предупредил» американцев об угрозе их свободам (Ibid. P. 29).


[Закрыть].

Остальные, особенно торговцы, знавшие, что им придется прекратить импорт товаров из Англии, если общественность отнесется к новым налогами так же, как к гербовому сбору, сомневались, находятся ли права под угрозой, или вообще старались избегать обсуждения конституционных вопросов. Вместо того чтобы обсуждать права и свободы, они сразу переходили к вопросу о запрете импорта, как бы предупреждая любые требования восстановить то положение дел, которое большинство устраивало год назад. Они сначала заявили о себе в Бостоне, а их пример, как все понимали, был важен для остальных жителей Америки. В начале сентября, после того как в августе пришли известия о политике Тауншенда, Boston Evening Post развернула кампанию против запрета на импорт. В одной из ранних статей решительно говорилось, что запрет на импорт раздавит купечество, которому придется пожертвовать своими интересами практически в одиночку и без надежды на компенсацию. Две недели спустя некий «Истинный патриот» раскритиковал группу, концентрировавшуюся вокруг Отиса, за то, что та в «политическом порыве» протестовала против мер Великобритании; а «Либернатус» подчеркивал, что запрет импорта слишком тяжким бременем ляжет на купцов. Этот запрет, заключал он, являлся «половинчатым» средством, «отчасти позволительным, а отчасти разрушительным». В октябре некий «Торговец» утверждал, что запрет на импорт не только нарушает «гражданские свободы» купцов, но и вообще может погубить бизнес. По его мнению, этот шаг одобряли только те, кому было «нечего терять» – их он называл смутьянами и забияками[274]274
  Boston Evening Post. Sept. 7, 16, 27, Oct. 12, 1767.


[Закрыть].

Естественно, все это не могло остаться без ответа. Boston Gazette поддержала запрет на импорт, пусть и лишь спустя некоторое время – в конце лета 1767 года. В конце концов она придумала или подхватила лозунг «Спасайте свои деньги – и спасете страну»[275]275
  Ibid. Nov. 2, 1767.


[Закрыть]. В некоторых других колониях, например в Филадельфии, этот лозунг стал популярен и появился в газетах и памфлетах. Но в большинстве колоний о политике Тауншенда писали мало, пока не увидели свет «Письма пенсильванского фермера»[276]276
  «Письма фермера», как их сразу же назвали, появились в двенадцати частях в газетах Pennsylvania Chronicle и Universal Advertiser (Филадельфия). Впервые они были напечатаны 2 декабря 1767 года.


[Закрыть].

В этих письмах Джон Дикинсон называл себя фермером, хотя в 1767 году его мало что связывало с земледелием. Он был сыном плантатора из Мэриленда, где родился в 1732 году и где его отец занимался юридической практикой. Семья переехала в Довер, штат Делавэр, когда Дикинсон был еще ребенком. В Делавэре он получил классическое образование и начал готовиться к карьере юриста. В 1754 году он поступил в Миддл-Темпл в Лондоне, чтобы изучать право, и оставался там до 1756 года, а по возвращении занялся юридической практикой в Филадельфии, заработал небольшое состояние и приобрел красивый загородный дом в Делавэре. Как и многих юристов, его тянуло в политику, и в 1760 году он был избран в ассамблею Делавэра, а через два года – в ассамблею в Филадельфии[277]277
  См.: Jacobson D. L. John Dickinson and the Revolution in Pennsylvania, 1764–1766. Berkeley; Los Angeles, 1965 (биографические подробности и проницательный анализ). Краткий обзор см.: McDonald F. Empire and Nation.


[Закрыть].

«Письма» Дикинсона произвели на колонии особое впечатление, сохранявшееся, согласно свидетельствам многих историков, вплоть до появления «Здравого смысла» Томаса Пейна в 1776 году. Письма были впервые опубликованы в Pennsylvania Chronicle и перепечатаны почти во всех колониальных газетах за исключением четырех. Кроме того, они были собраны в брошюру, неоднократно переиздававшуюся – трижды в Филадельфии, дважды в Бостоне, а также в Нью-Йорке и Вильямсбурге. Бенджамин Франклин, обычно находившийся на противоположной стороне политического спектра Пенсильвании, был настолько впечатлен этой работой, что даже написал краткое предисловие к изданию, выпущенному в Лондоне в июне 1768 года. Среди тех, кто почувствовал важность этих эссе, нашлись люди, переиздавшие их в Париже и в Дублине[278]278
  McDonald F. Empire and Nation. P. XIII.


[Закрыть].

Эти эссе нравились народу, уставшему от нелепых заявлений и жестоких мер. Тон задавали скромные советы Дикинсона продолжать подавать петициями, чтобы добиться отмены пошлин Тауншенда. Он также призывал к экономии, умеренности, упорному труду и развитию домашнего хозяйства – все ради того, чтобы снизить потребление английских товаров. Его речь отличалась мягкостью, местами даже кротостью, как, например, в этом предложении: «Давайте вести себя, как послушные дети, которые незаслуженно наказаны любимым родителем». Над такой же идеей Джордж Мейсон насмехался годом ранее, после появления Акта о гербовом сборе. Несмотря на смиренность интонации, посыл был очевиден: хотя в полномочия парламента входило регулирование торговли, он не имел права взимать фискальные пошлины. И как бы Тауншенд не маскировал свои пошлины под инструменты регулирования, они все равно оставались налогами, с помощью которых изымались средства колоний, оставались «экспериментом», как писал Дикинсон, для испытания нрава колонистов, который в случае его успеха стал бы «зловещим предзнаменованием будущих бедствий». Ясность анализа Дикинсона и его простая речь побудили американцев выступить против конституционных последствий пошлин Тауншенда (или, точнее говоря, позволили сомневающимся и растерянным противостоять им без участия в беспорядках, столь распространившихся во время кризиса Акта о гербовом сборе). Тем не менее практическая борьба против пошлин Тауншенда развернулась не сразу вслед за выступлением «Пенсильванского фермера»[279]279
  Цитаты из третьего и одиннадцатого писем.


[Закрыть].

Причины этого следует искать в «серой области» общественного волеизъявления и настроения. Дикинсон заронил в умы людей идею о конституционных проблемах, но не возбудил их страстей, оставшихся в том состоянии полного истощения, в котором они находились после лета 1766 года. Пока еще преобладали нормальные желания – работать и зарабатывать как обычно. Признавая эти желания, Дикинсон, тем не менее, давал проницательный анализ конституциональных вопросов, вставших в связи с пошлинами Тауншенда, радуя читателей изысканными оборотами и осуждением грубого насилия. Его призывы к детской покорности, его скромные советы составлять петиции и заниматься домашним производством, казалось, нравились публике именно тем, что Дикинсон не просил о многом. Чего у Дикинсона недоставало, так это ярких описаний заговоров против свободы или подлых замыслов разращенных министров, решивших поработить свободолюбивых американцев. Колонисты читали его «Письма», соглашались, но, за редкими исключениями, ничего не предпринимали.

Колонисты, представлявшие эти редкие, но важные исключения, проживали, что неудивительно, в Бостоне. Джеймс Отис не входил в их число, во всяком случае до какого-то времени. Во время одного из своих странных «заскоков» Отис, выступая на бостонском собрании, даже настаивал на конституционности пошлин Тауншенда. Возможно, что горожане тогда ему поверили. Так или иначе они отвергли требования о запрете на ввоз британской продукции и удовлетворились резолюцией, призывающей к сокращению потребления определенных британских товаров, без которых они и так могли легко обойтись. Любопытно, что в их число не вошли товары, подпадавшие под пошлины Тауншенда, но город решил поощрять производство бумаги и стекла[280]280
  BRC, Reports. XVI. P. 227–229.


[Закрыть].

Неделю спустя из Англии прибыли таможенные комиссары. Их ожидали (они уже стали одиозными фигурами), но время было выбрано крайне неудачно – 5 ноября, ночь Гая Фокса, когда массовые беспорядки – обычное дело. Каким-то образом им удалось избежать насилия, хотя большая толпа встретила их чучелами «дьяволов, священников и притворщиков», на каждом из которых были таблички «Свобода, собственность и никаких комиссаров»[281]281
  Letters of a Loyalist Lady… Cambridge, Mass., 1927. P. 8.


[Закрыть].

Присутствие таможенных комиссаров, персонифицировавших паразитическую политику, возможно, дало преимущество клике, собиравшейся сопротивляться, но все же ей не удалось продавить соглашение о запрете импорта. В конце декабря она убедила город поручить своим представителям в легислатуре протестовать против пошлин Тауншенда, и к тому времени некоторые мелкие города, которых в итоге набралось около двадцати пяти, заключили соглашения о бойкоте английских товаров, явно следуя примеру Бостона. Хотя рост популярности такой инициативы, должно быть, вдохновлял, все говорило о том, что провинция все-таки смирится с программой Тауншенда[282]282
  BRC, Reports. XVI. P. 229–30; Jensen М. The Founding. P. 270.


[Закрыть].

Губернатор Бернард с бестактным удовлетворением отметил отсутствие оппозиции. В декабре, перед созывом легислатуры, Отис уже не казался грозным соперником губернатора, и до января 1768 года, пока сессия продолжалась, спокойствие сохранялось. Бернард, впрочем, оставался настороже: раны, как он писал военному министру Бэррингтону, иногда «затягивались», не заживая. Бернард не знал и не мог узнать в те мирные январские дни, что палата представителей, по наущению Сэма Адамса, составила ряд протестов и направила их своему агенту Деннису де Бердту, секретарю Шелберну и другим единомышленникам с просьбой аннулировать акты Тауншенда. Палата также отправила сдержанное, но недвусмысленное обращение королю, вновь не поставив в известность губернатора[283]283
  Barrington-Bernard Correspondence. P. 132; The Writings of Samuel Adams. 4 vols. New York, 1904–1908. I. P. 134–152, 156.


[Закрыть].

В конце января «затянувшиеся» раны открылись и губернатор смог хорошо рассмотреть заражение. К этому времени Джеймс Отис вновь заявил свои притязания на главенство в народной фракции и вместе с Сэмом Адамсом обратился к палате представителей с просьбой одобрить письмо ко всем колониям, призывавшее к совместному сопротивлению новой программе Тауншенда. Ответ палаты – отказ, принятый большинством два к одному, – стал для него крайне неприятным сюрпризом[284]284
  Jensen M. The Founding. P. 270–71.


[Закрыть].

Отис и Адамс редко ошибались в оценке настроений своих коллег, но просчитались в данном случае, вероятно, потому, что палата представителей несколькими днями ранее выразила готовность направить королю и министрам петиции. Подавать петиции, конечно, имели право и граждане, и законно учрежденные органы, такие как колониальные законодательные собрания, а вот письмо к официальным учреждениям в колониях с призывом сопротивляться закону, принятому парламентом, было совсем другим делом. Палата, в состав которой входило много представителей маленьких городов, которые пока еще не ощущали сильной угрозы от программы Тауншенда, сомневалась, стоит ли бросать такой вызов.

Почти две недели спустя, 11 февраля 1768 года, фракция Отиса – Адамса сделала еще одну попытку одобрить циркулярное письмо, которая на этот раз удалась. Шокированный и разочарованный Бернард приписал их успех проискам «тайных клик» и бессовестному подкупу членов палаты. Сэм Адамс, обладавший талантом общения с людьми самого разного сорта, которого не хватало Отису, без сомнения, прагматично использовал свои чары и свое влияние.

Адамс родился 16 сентября 1722 года в Бостоне в семье церковного дьякона Сэмюэля Адамса и Мэри Фифилд Адамс. Его отец был мелким предпринимателем, снабжавшим бостонских пивоваров солодом. Кроме своего дома и солодовни старший Адамс владел несколькими рабами и небольшим участком земли. Он никогда не был богат, но крепко стоял на ногах.

Отец Сэма Адамса был также мировым судьей и активно участвовал в городских собраниях. Похоже, что он, как правило, находился в оппозиции королевскому губернатору. В 1740 году он помог организовать земельный банк в Массачусетсе, выдававший векселя под залог земли. Это была инфляционная схема, и парламент по настоянию губернатора вскоре положил ей конец. Старший Адамс из-за разорения банка потерпел убытки. Неудивительно, что финансовые потери только усилили его нелюбовь к королевскому правлению в колонии. Вполне возможно, что Сэм Адамс разделял чувства отца.

Хотя Адамс-старший не посещал колледж, он хотел, чтобы его сын получил образование. Он отправил Сэма в South Grammar School, а затем в Гарвардский колледж, находившийся на другом берегу реки. Там Сэм ничем не отличился. Впрочем, однажды его оштрафовали за «распитие запрещенных спиртных напитков», но это едва ли можно считать достижением. Возможно, самым необычным в его пребывании в Гарварде было то, как редко его наказывали.

Некоторое время Сэм (или его отец) подумывал о карьере проповедника, но, даже будучи строгим кальвинистом, он не испытывал желания произносить речи с кафедры. После выпуска он работал в солодовой лавке, затем стал помощником крупного купца, но его наставник решил, что юный Сэм не обладает ни способностями к бизнесу, ни интересом к нему, и отправил его домой. Отец Сэма, обеспокоенный будущим сына, позже попытался помочь ему открыть свое дело и дал на это 1000 фунтов, которые вскоре были одолжены какому-то другу и исчезли.

Старший Адамс умер в 1748 году. Сэм унаследовал собственность своего отца, включая солодовню. Отец оставил после себя огромные долги, образовавшиеся после краха земельного банка. Его кредиторы решили забрать собственность, перешедшую к Сэму, и выставили ее на продажу. Во время первого аукциона Сэм пригрозил шерифу, отвечавшему за его проведение, а также потенциальным покупателям. Никто так и не решился на покупку. Этот захватывающий спектакль повторялся четыре раза: объявлялся аукцион, приходили покупатели с деньгами, появлялся Сэм Адамс, произносил резкие речи, покупатели прятали свои толстые кошельки и уходили несолоно хлебавши в сопровождении удрученного шерифа. Адамсу намного лучше удавалось защищать свое имущество, нежели приумножать или хотя бы сохранять его, и к концу 1750-х годов, когда его кредиторы сдались, он распродал большую часть поместья и потратил деньги.

К 1756 году Адамс побывал на нескольких мелких должностях в городских учреждениях и был избран на важный пост сборщика налогов. Финансы Бостона едва пережили его пребывание в этой должности. Адамс не был нечестным, а просто неэффективным. Он проработал почти десять лет и выполнял обязательства перед городом за счет того, что использовал собранные в текущем году средства для покрытия недоимок за предыдущий год. В 1765 году он бросил эту игру со счетами, когда задолженность достигла 8000 фунтов. Адамс так и не возместил их. Городской казначей подал на него в суд. Суд постановил, что Адамс должен выплатить 1463 фунта. Однако город не настоял на исполнении этого решения и через несколько лет полностью простил ему весь долг.

Симпатию Бостона к Адамсу, возможно, укреплял «Кокус-клуб» – политическая организация, объединявшая ремесленников, купцов, лавочников, нескольких адвокатов и врачей. Клуб сформировался за тридцать лет до революции, по-видимому, для того, чтобы оказывать влияние на городское собрание. Он выдвигал свой собственный список кандидатов на должности в местные учреждения, а затем делал все возможное, чтобы тех выбрали. Джон Адамс сообщал в 1763 году, что клуб собирался в мансарде дома Тома Доуса – каменщика, служившего в бостонском ополчении. Сэм Адамс был малозаметным, но полезным членом клуба.

Похоже, что во время борьбы против Акта о гербовом сборе в 1765 году клуб «Кокус» влился в «Сынов свободы». Участие Сэма Адамса в сопротивлении в том и в последующие годы было реальным, хотя и довольно туманным. Теперь же, когда возник кризис, вызванный актами Тауншенда и циркулярным письмом, он наконец обрел собственное лицо.

Чтобы циркулярное письмо было одобрено, Адамс, вероятно, признал все свои политические долги. Что важнее, время оказалось очень подходящим для фракции, поскольку в конце любой сессии представители городов из внутренних районов страны чаще всего торопились по домам. Вот и теперь, в начале февраля, когда зимняя сессия близилась к завершению, несколько консерваторов из этих городов уехали, очевидно, уверенные, что все важные вопросы решены. Оставшаяся часть палаты, которую Адамс, Отис и компания подталкивали и, возможно, принуждали, приняла циркулярное письмо, адресованное спикерам законодательных органов других колоний[285]285
  О «частных кликах» см.: Barrington-Bernard Correspondence. P. 146. Хороший разбор того, как составлялось циркулярное письмо, см.: Jensen М. The Founding. P. 249–250.


[Закрыть].

Циркулярное письмо нельзя назвать «радикальным» документом, оно не предлагало никаких конкретных мер, а лишь представляло собой попытку колониальных законодателей «достичь гармонии друг с другом». Несмотря на иносказательность этого предложения, оно было важным, поскольку должно было укрепить взаимодействие, возникшее в период Акта о гербовом сборе. В основной части письма содержалось твердое заявление конституционной позиции колоний. Ничего нового в нем не появилось, кроме уверенного отказа от иллюзии, что колонии могут когда-либо быть представлены в парламенте. В письме также убедительно излагалось становившееся все более распространенным в Америке мнение, что, хотя парламент являлся верховной законодательной властью империи, он, как и все правительственные и политические органы, пользовался властью на основании конституции – фундаментального закона, который не случайно гарантировал всем подданным право платить налоги с их согласия. Причины возникновения протестов против выплаты зарплат королевским чиновникам из налоговых доходов были ни чуть не менее важными – интересы, безопасность и счастье подданного. Что касается американского таможенного управления, то его способность наращивать численность подчиненных угрожала колониальной свободе[286]286
  EHD. P. 714–716


[Закрыть].

Спикер Кушинг отправил циркулярное письмо спикерам всех других колониальных ассамблей. Несколько ассамблей в тот момент не заседали, но к концу весны ассамблеи Нью-Джерси и Коннектикута ответили положительно, а реакция палаты депутатов Виргинии оказалась по-настоящему драматической. Депутаты, которые в 1765 году повели колонии за собой, не собирались на сессию с апреля 1767 года. Губернатор Френсис Фокье, хорошо усвоивший смысл виргинских резолюций, теперь считал палату депутатов, по сути, подрывной организацией и благоразумно воздерживался от ее созыва, кроме тех случаев, когда, как ему казалось, у него не было выбора. Фокье умер 1 марта 1768 года, и его кресло занял Джон Блэйр – президент совета, который исполнял обязанности губернатора до появления преемника. Блэйр созвал законодательное собрание в конце месяца и поручил ему рассмотреть несколько насущных проблем, среди которых особенно неотложными казались дела индейцев. Спикер Пейтон Рэндолф не имел намерения оставлять без внимания подобные вопросы, но ему также не хотелось игнорировать циркулярное письмо, которое он безотлагательно представил вниманию палаты. Ответ депутатов вышел далеко за рамки того, что предполагала просьба Массачусетса о согласованном обращении к Британии. Вооруженные петициями из округов Виргинии против приостановки работы нью-йоркской ассамблеи, а также против парламентского налогообложения, представители одобрили решительные обращения к королю, палате лордов и общин. Идя на традиционную уступку и признавая, что парламент может регулировать имперскую торговлю, палата представителей настаивала на своем равном с ним статусе как органа законодательной власти. У нее не было желания сделать Виргинию независимой, но и мириться с нарушением прав колонии они не собирались[287]287
  Jour. Va. Burgesses. XI. P. 143, 145, 149, 151, 157, 161, 165–171. В петициях от округов (Честерфилд, Энрико, Динвидди и Амелия) выражаются протесты против приостановки работы нью-йоркской легислатуры, что называется «фатальной тенденцией, столь пагубной для свободы народа» (Ibid. P. 145).


[Закрыть].