Текст книги "Моя жизнь и прекрасная игра"

Автор книги: Роберт Ллойд Фиш

Соавторы: Эдсон Арантес ду Насименто
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава шестая

Пока мы жили в Бауру, я научился играть в футбол и ради него благополучно забросил все свои школьные занятия. Мне как-то не верится, что я действительно был тупым. Дело в том, что я нередко расходился во взглядах на некоторые вещи со своими учителями.

В третьем классе мои дела пошли совсем плохо. Ума не приложу, каким образом наша учительница оказалась в школе, а не в исправительном доме для закоренелых преступников. Клянусь, любой надзиратель позавидовал бы ей в умении придумывать разные виды наказаний.

Например, за разговоры на уроках она заставляла меня набивать рот бумажными шариками. Однако, пока учительница занималась с другими, можно было спокойно выплюнуть шарики и дать отдохнуть щекам. Но стоило ей лишь взглянуть на меня, как я демонстративно раздувал щеки и кривился от боли, при этом мы оба испытывали удовлетворение.

Бросаться шариками из жеваной бумаги, щипать девчонок или устраивать драки в классе считалось более серьезной провинностью. Для нарушителей в углу класса стояла маленькая клетка с рассыпанными по полу твердыми, как галька, сырыми бобами. "Преступника", чаще всего им оказывался я, помещали в эту клетку и ставили коленями на бобы. Мучительное наказание! Но на каждый яд всегда находится противоядие. Как только учительница отворачивалась, я начинал складывать бобы в карман или незаметно отодвигал их в сторону, на какие-то мгновения облегчая себе страдания. Когда экзекуция заканчивалась, я старался разбросать бобы так, чтобы они как можно гуще покрывали пол клетки. После отбывания провинности у меня набирался полный карман бобов, которыми очень здорово было кидаться в классе.

У нашей учительницы, имя которой я решил не называть, было еще одно любимое наказание: она заставляла провинившегося вставать лицом к стене с раскинутыми, как у Христа на распятье, руками. Когда руки уставали и опускались вниз, она с ожесточением возвращала их в прежнее положение. Иногда, совсем забыв об уроке, учительница не отходила от своей жертвы и каждый раз, когда руки ученика в изнеможении опускались, резко подбрасывала их вверх. Как правило, она уставала быстрее меня. Особенно ее раздражало то, что класс откровенно хихикал над этими садистскими упражнениями.

Вероятно, рассказанная мною история дает повод судить о нашей учительнице как о настоящем чудовище. Но самое главное, что таковым она не была. Просто она искренне стремилась воспитывать нас в надлежащем духе и была твердо убеждена, что ее наказания служат во благо нам, помогая лучше сосредоточиться на уроках. Тем не менее, я считаю, что наш педагог явно перебарщивал. Ведь нам было всего по Десять лет. Я уверен, что, несмотря на благие намерения, эта учительница надолго отвратила меня от школы, ибо с первого же момента, когда она применила ко мне свою систему воспитания, я стал все чаще размышлять о том, как бы не пойти на уроки. Я понял, что, если подчинюсь, мой противник еще больше поверит в педагогическую эффективность своей системы. Такой вывод вредил прежде всего мне самому. Но в этом я убедился лишь спустя много лет, когда активно принялся ликвидировать пробелы в образовании. И даже тогда я продолжал считать ату учительницу виновной в моем невежестве.

После школы я отправлялся на вокзал чистить обувь. Признаться, иногда я "зажимал" одно или два крузейро, чтобы посидеть в темном зале кинотеатра и посмотреть, как живут в других странах мира (должен сказать, что всему этому я нисколько не верил!). Между тем разразившаяся инфляция отбросила Дондиньо далеко назад – к тому времени, когда он зарабатывал на жизнь только футболом, поэтому мой приработок стал для семьи жизненно важным. Иногда я, разумеется, без ущерба для работы, выкраивал время на рыбалку. Для этого приходилось пропускать школьные занятия. Я никогда не прогуливал в одиночку, всегда хватало желающих составить мне компанию. В конце концов, рыбалка приносила в дом пищу, и этот аргумент неотразимо действовал.

Нас собиралось четверо или пятеро, и рыбачили мы обычно на Рио-Бауру. Так называлась бурная река, протекавшая через город. Наше любимое место было под железнодорожным мостом Соракабаны, прямо на краю города.

У нас не было ни удочки, ни спиннинга, ни лески, ни крючка. Мы опускали в воду сита и вылавливали все, что нес бурный речной поток. Сита были большие, плоские и круглые, около трех футов в диаметре. Через такие обычно просеивают кофе для просушки. Мы заходили в воду так, чтобы не захлебнуться, опускали сита и ждали. Вода была мутная, и мы не знали, что нам попадется. Правда, мутная вода делала нас невидимыми для рыб, поэтому преимущество было, можно сказать, обоюдное.

Помню погожий летний день, кудрявые облака на небе; стрекот насекомых в траве сливался с плеском воды и грохотом проносившихся по эстакаде поездов. Одежду я, как обычно, оставил на берегу: если она намокнет, трудно будет объяснить доке Селесте, в чем дело. Я забрел в воду по грудь и опустил поглубже сито. Почти сразу в него ткнулось что-то тяжелое. Я резко выдернул сито из воды, чтобы не дать добыче уйти. Попалась, пронеслось в голове, все в порядке. И тут я буквально окаменел от страха: моей добычей оказалась огромная змея, как мне показалось, размером с боа [3]3
  Змея семейства удавов длиной до 4 м.


[Закрыть]. Змея заметалась, ее страшные зубы были всего в нескольких дюймах от моего лица. Я пронзительно закричал, бросил сито с повисшей на нем змеей и, как безумный, ринулся к берегу. Мне казалось, что змея преследует меня, что я вызвал гнев целого змеиного семейства (мы хорошо знали, что змеи никогда не пускаются в путешествие в одиночку), которое, наверное, наткнулось на меня в мутной воде.

Я бежал к берегу, не переставая кричать во всю глотку. По щекам у меня текли слезы, тело била крупная дрожь. Я схватился за брошенную одежду, как за спасительную соломинку, прижал ее к груди, как бы желая успокоить ею неунимавшуюся дрожь. Никто надо мной не смеялся – ведь змеи далеко не самое приятное, что встречается в нашей жизни. Ребята с тревогой поглядывали друг на друга, пока я натягивал на мокрое тело одежду. Попавшуюся в сито змею наверняка вместе с ее семейством отнесло далеко вниз по течению. Мои приятели с ужасом смотрели на мутную воду.

За это происшествие мне пришлось нести тройное наказание: за пропуск уроков в школе, за утерю соседского сита (расплачивался, конечно, Дондиньо), но первые два ни в какое сравнение не шли с третьим – жуткими кошмарами, преследовавшими меня несколько месяцев. Огромные уродливые змеи, волосатые или до отвращения гладкие, сползали ко мне с сита для ловли рыбы, с деревьев, под которыми я ходил, поднимались из высокой травы, росшей около футбольного поля. Они лениво начинали со мной играть, а я стоял, как вкопанный, потом впивались в мое тело. Я вскакивал с постели и пронзительно кричал от страха до тех пор, пока не появлялась дона Селесте и не успокаивала меня.

Признаться, змеи до сих пор внушают мне страх.

Примерно в это время мы с ребятами задумали организовать футбольный клуб и назвать его именем Седьмого сентября (в честь улицы, в которую вливалась наша Рубенс Арруда и, разумеется, в честь Дня независимости Бразилии). Мы решили, что у нашей команды должна быть соответствующая экипировка – мяч, гетры, футболки, трусы, бутсы. Короче, все, как в настоящем футбольном клубе.

Временную "штаб-квартиру" клуба планировалось разместить во дворе нашего дома или, если будет возражать дона Селесте, у одного из моих товарищей. К счастью, мою мать больше устраивало, чтобы я находился поближе к дому и держался подальше от всяких шалостей. Поэтому никаких сложностей с размещением "штаб-квартиры" не возникло. Не возникло проблем и с приобретением футбольного мяча.

"Давайте соберем набор открыток с игроками нескольких ведущих клубов Рио-де-Жанейро или Сан-Паулу, – предложил я. – Таких известных команд, как "Коринтианс", "Фламенго" или "Васко да Гама". Их будет легко продать. А на вырученные деньги купим мяч".

Подобные открытки продаются в барах, их вкладывают в сигаретные упаковки, в пакеты с жевательным табаком, вообще, куда угодно. На лицевой стороне обычно помещается фотография знаменитого футболиста какого-нибудь клуба, на обратной – биографические данные или сведения о его профессиональной карьере. В мое время ими вовсю торговали мальчишки и из богатых, и из бедных семей. Итак, если продать четыре полных комплекта открыток с фотографиями игроков разных клубов, наверняка можно выручить столько денег, сколько стоит новый мяч, и даже больше. Все согласились, что это грандиозная идея, и принялись меня поздравлять. Кто-то спросил:

"А как насчет формы?"

Мы обсудили и этот вопрос. Тут надо было еще что-нибудь придумать.

"У меня есть идея, – сказал один из мальчишек. – Дрова нам привозят по пятницам. Каждую пятницу после школы я должен складывать их в штабель. А что, если в пятницу после обеда мне не показываться дома, а кто-нибудь из вас как бы случайно зайдет к нам и предложит выполнить эту работу, как мы это делаем для Пеле. Не сомневаюсь, что моя мать что-нибудь заплатит. Пусть немного, неважно. И вот если каждый из вас не придет домой тогда, когда завозят дрова…"

"Со мной ничего не выйдет", – сказал я. Мне трудно было даже представить, что дону Селесте можно будет так легко провести.

"Хорошо, тогда без тебя. Ты и так уже предложил идею с открытками". Все согласились. Обсуждение продолжалось. Возникла еще одна мысль: в деловой части города можно собирать сигаретные окурки, высыпать из них оставшийся табак, скручивать новые сигареты и пускать в продажу. Мы решили, что это стоящая идея. Штучная торговля сигаретами была тогда широко распространена. Если продавать их по сниженным ценам, наверняка найдутся желающие. Решение по этому вопросу было единогласным.

"А что если заняться еще сбором металлолома, консервных банок, пустых бутылок, макулатуры и продавать это городскому агенту по скупке утильсырья? Ведь ему всегда нужен такой товар", – предложил кто-то.

Все снова согласились. Больше новых идей не возникало. Правда, нам казалось, что и этих пока хватит. Поэтому мы разошлись, чтобы приступить к осуществлению намеченных проектов.

Однако уже через неделю выяснилось, что без новых идей не обойтись. Матери наших товарищей по команде были благодарны за укладку дров, но предлагали за работу по стакану лимонада или ничтожную сумму денег. При этом они обычно устраивали потом хорошую взбучку сыну за то, что в нужный момент его не оказалось дома. В общем, эта инициатива не принесла нам никаких доходов, и вскоре от нее пришлось отказаться. Немного оправдал себя бизнес с сигаретами, и полностью провалилась идея с металлоломом и стеклотарой. Дело в том, что там, где мы жили, каждую вещь использовали до полного физического износа, поэтому никто ничего фактически не выбрасывал. Когда мы подсчитали прибыль за неделю, денег едва хватило на несколько пар низкокачественных гетр. Пришлось снова вернуться к вопросу о том, как раздобыть деньги на форму. Выход подсказал соседский мальчишка по имени Зе Порто.

"Давайте продавать земляные орехи около вокзала и там, где будет выступать цирк, который приезжает в город через неделю. Можно еще около кинотеатра. Правда, цирк торгует орехами сам, но мы встанем вдоль дороги и будем продавать дешевле".

"Грандиозно!"

"Но где мы возьмем орехи?"

У Зе Порто был готов ответ. Его слова словно источали недоумение – неужто вы такие тупые, что не догадываетесь сами:

"Конечно же, украдем. Если их покупать, то о какой прибыли может идти речь! На складах вокзала их тонны".

Эта идея не вызвала у меня энтузиазма. Я достаточно часто нарушал заповеди доны Селесте, правда, не самые главные. Воровство же в нашей семье считалось страшным грехом. Моя мать наверняка придет в ярость. Я нисколько не сомневался, что и отец примет ее сторону. В любом случае наказание будет суровым. Я был уверен, что подавляющее большинство моих приятелей тоже боялось воровать, но Зе Порто дал понять, что вопрос для него исчерпан.

"Кто не согласен со мной, тот дерьмо. Большое дерьмо!"

Никто, разумеется, не хотел быть дерьмом, не важно каким – большим или малым. И мы согласились. С неохотой, но согласились. Наше согласие в итоге имело весьма трагические последствия.

Поскольку я выступил с инициативой продажи открыток футбольных звезд, мне казалось, что я должен заниматься сбором открыток и таким образом не буду причастным к краже земляных орехов.

Трудности начались, когда я нашел несколько мальчишек, у которых были нужные нам редкие открытки. Когда члены будущего клуба собрались, чтобы обсудить наши проблемы, я изложил суть вопроса. Зе Порто слушал с плохо скрываемым раздражением.

"Ты хочешь сказать, что они не будут меняться? Ты должен из заставить!"

"Прекрасно! – саркастично заметил я. – Но каким образом?"

"В следующий раз с тобой пойдут трое или четверо наших. И ты увидишь. Пусть только попробуют отказаться".

Проглотив это замечание, я реально представил себе, чем все это может обернуться. Если родители кого-нибудь из мальчишек придут к доне Селесте и расскажут ей, что я заставлял их бедных детей меняться открытками да еще натравливал на них своих приятелей… тогда и на улицу не выпустят целую неделю. Страшно представить, что будет!

"Нет, это не для меня", – сказал я.

"Что ж, наверное, придется мне, – высокомерно заявил Зе Порто, – а ты вместо меня пойдешь воровать орехи".

"Постой!"

"Ну, согласен?"

Я прикусил язык. Воровство орехов со склада на вокзале все же имело шансы. на успех. Правда, не очень большие, но тем не менее. Оно действительно получило широкое распространение. В то же время я не сомневался, что заставлять мальчишек менять редкие и ценные открытки на не пользовавшиеся спросом – дело весьма сомнительное и может иметь неприятные последствия. Я знал, как сам повел бы себя в такой ситуации, поэтому нисколько не сомневался, что любой обладатель редкой открытки сделал бы то же самое. В общем, тут жди неприятностей.

"Хорошо", – сказал я с грустью в голосе.

Мы обсудили предполагаемую операцию с учетом наших познаний в области криминалистики и пришли к выводу, что воровство орехов непосредственно со склада связано с большим риском, ибо там, наверное, постоянно кто-нибудь есть. А около грузовиков, на которых орехи доставляли на склад, наверняка находятся шофер или грузчик, очень редко, когда не бывает ни того, ни другого. Должно быть, легче угнать целый грузовик, чем дотронуться до его содержимого. Оставалась единственная возможность – стационарные вагоны-контейнеры, в которых перевозили орехи по железной дороге.

Мы решили работать парами: один залезает в вагон, развязывает мешки и набивает карманы, другой караулит и предупреждает товарища об опасности. Не помню сейчас, кто был моим сообщником в этой истории, но мне хорошо запомнилось, что по жребию я стал главным исполнителем воровского плана.

Мы дождались обеденного перерыва, когда бригада грузчиков ушла перекусить и выпить пива. Меня охватил жуткий страх. Одновременно теплилась надежда, что грузчики закроют тяжелые двери вагонов и тем самым перечеркнут все наши замыслы. Но когда мы пролезли сквозь узкую щель между огромными вагонами и рифленой стороной складского навеса, массивные двери, несмотря на мою горячую молитву, оказались широко распахнутыми, наверное, потому, что не так-то легко их было закрыть, а может, потому, что по возвращении грузчики задохнулись бы в этом вагоне от духоты.

Не видя повода для отказа от операции, я забрался в вагон. Запах орехов я ощущаю до сих пор. Интересно, почему он так манил меня раньше. В каждом мешке, доверху наполненном орехами, было более двухсот фунтов весу. Значит, сдвинуть его просто не хватит сил. У меня с собой были школьный ранец и несколько бумажных пакетов. Я раскрыл ближайший к себе мешок. Торопливо, почти в паническом состоянии наполнил орехами пакеты, ранец, наложил, сколько мог, за пазуху. Я постоянно думал о том, что сейчас вернутся грузчики и застанут меня за воровством. Ни о чем другом в тот момент не думалось. Застегнув раздувшуюся от орехов рубашку, я спрыгнул на землю и вместе с сообщником скрылся за углом. Почувствовав себя в безопасности, мы остановились, чтобы оглядеться. Все в порядке! Мы громко рассмеялись и со спокойной душой отправились к ребятам.

Вырученных денег хватило, чтобы купить футболки и мешковину, из которой матери сшили нам приличные трусы. Хотя на футболках не было ни номеров, ни фамилий, они тем не менее выглядели вполне прилично. Поскольку все майки были абсолютно одинаковыми, они стали для нас единой спортивной формой. Но главное – бутсы! Поэтому Зе Порто и уговорил нас решиться на шаг, имевший трагические последствия.

На этот раз он сам полез на склад, чтобы лично удостовериться, что все проделано как надо. Всем нам Зе Порто отвел роль ассистентов. Мы притащили с собой кучу всяких мешков, пакетов и даже жестяных банок. Он каждый раз подходил к двери с доверху наполненным пакетом или банкой, передавал их нам и шел обратно с таким видом, словно это была его привычная работа. Признаться, я до сих пор не могу понять, почему никто нас там не увидел! Ведь если бы кто-нибудь появился около вагона и бросил взгляд на железнодорожные пути, нас наверняка застали бы на месте преступления. Мы напоминали муравьев, которые таскали в муравейник останки мертвого сверчка.

Когда Зе Порто в раздувшейся от орехов рубашке спрыгнул вниз, мы поняли, что на этот раз денег от проданной добычи нам хватит на полную футбольную экипировку. Воровская акция была закончена, но как объяснить родителям, откуда все это у нас? И как быть с таким огромным количеством орехов? Хранить их дома невозможно. Даже самые доверчивые родители удивятся, если их сын притащит домой полсотни или даже больше килограммов земляных орехов. Времени на размышление оставалось мало – надвигалась гроза, а нам хотелось побыстрее отделаться от добычи, чтобы еще до грозы вернуться домой.

Наш "мозговой трест" Зе Порто тоже думал. Между железнодорожными дворами и нашими домами тянулись невысокие лесистые холмы. Там, в пещерах, мы нередко устраивали игры. Эти холмы были для нас местом, где проходили ожесточенные спортивные баталии, или заброшенными островами, или, в нашем наивном детском представлении, стадионами, с "трибун" которых можно было наблюдать состязания по бегу и одновременно смотреть на проходившие мимо поезда. Зе Порто пришла мысль спрятать орехи в одной из пещер. Он тут же потащил нас к холмам. Мы добрались до места в тот самый момент, когда полил дождь. Самый маленький из нашей команды, не помню как его звали, залез в пещеру, а мы стали подавать ему пакеты и жестяные банки. Мальчуган принимал от нас орехи вдруг холм пришел в движение! Мы онемели от страха и кинулись прочь. Прежде чем мы пришли в себя и бросились отгребать руками, пустыми банками гору мокрой земли, холм осел, и нам стало ясно, что нашего товарища завалило в пещере.

Мы, как безумные, продолжали отгребать землю. Деревья вместе с грязью сползли вниз, их корни цеплялись за наши ноги. Потом на помощь с лопатами в руках прибежали мужчины. Мы стояли в глубоком молчании. Сердца у нас колотились так, что, казалось, вот-вот выпрыгнут из груди. Ливень не переставал. Наконец, несчастного откопали. Земляные орехи так и остались нашей тайной. Мальчуган упрятал их в самый дальний угол пещеры до того, как произошел оползень.

Один из мужчин завернул тельце в свой пиджак и понес. Все мы, словно на похоронной процессии, шли сзади. Происшедшее было для нас настоящей трагедией, ни у кого даже в мыслях не было сбежать или уйти домой. Наконец подошли к дому, где жил мальчуган, его мать выбежала в тревоге на улицу. Она пекла пироги, и ее черные руки были белыми от муки. Ей сообщили о несчастье, мужчина бережно опустил тело мальчика на маленькое крыльцо. Женщина закрыла лицо руками. По ним сбегали неровные ручейки слез. До сих пор у меня в ушах как обвинение всем нам стоят ее рыдания.

Когда я, промокший и дрожащий от страха, добрался до дома, меня ждал тяжелый разговор. Родители потребовали, чтобы я больше никогда не играл в таком опасном месте. Похищенные орехи так и остались нашей тайной. Каждый из нас понес наказание. До сих пор я вижу маленькое тело мальчугана, до сих пор слышу скорбные рыдания его матери, до сих пор у меня перед глазами стоит ее измазанное мукой черное лицо.

К многочисленным кошмарам, которые я переживал в то время, прибавился еще один. Мне снилось, что в момент обвала в пещере находился я, а не тот мальчуган; я пытался добежать до входа, который четко видел и который вместе с тем казался недосягаемым. Мои ноги разъезжались на скользком полу, а когда я почти добрался до спасительной щели, потолок вдруг рухнул и придавил меня. В рот, горло и еще глубже забилась пыль. Я вскакивал в постели со страшным криком. И, содрогаясь, тяжело глотал воздух.

Команда имени Седьмого сентября все же образовалась, обзавелась трусами и футболками, но бутс не было. Поэтому мы называли себя командой «босоногих». Это прозвище нам представлялось вполне удачным, до тех пор пока мы не обнаружили, что почти в каждом городском дворе имелась команда, экипированная так же, как и наша, и точно так же именовавшаяся.

На выручку от продажи открыток суперзвезд бразильских клубов нам удалось наконец купить футбольный мяч. Правда, он не соответствовал установленным размерам, но нас это не очень смущало. Помню, надували его через сосок камеры, затем сосок заправляли под покрышку, которую крепко зашнуровывали. Каждый раз, когда надо было подкачать мяч, мы выворачивали золотник из колеса какого-нибудь автомобиля, пока его владелец отсутствовал, подсовывали свой мяч, и когда дело было сделано, ставили золотник обратно. При этом нередко колесо оказывалось полностью спущенным. Как я уже сказал, мяч не соответствовал установленным стандартам, но самое главное, в отличие от тряпичного он отскакивал от земли и принадлежал только нам и больше никому. Я был хранителем мяча – держал его у себя дома – и, видимо, поэтому считался капитаном.

Вскоре о существовании нашей команды стало известно в Бауру. Среди нас было несколько хороших игроков: Сергиньо, Зе Роберто (которого мы звали Токиньо), Луизиньо, Валдемар Мендес, Дино, Вадо, Валдиньо, Отело, мой брат Зока и два японца – Нило и Шоде. Странно, что Зе Порто не очень тянуло играть в футбол. Наверное, поэтому ему не хотелось хранить мяч у себя дома. Некоторые прозвища ребят нашей команды мы сами придумали, другие были скопированы с имен игроков настоящих футбольных клубов, третьи были просто необъяснимы.

Нас было намного больше одиннадцати, поэтому при определении состава для предстоящей игры неизменно разгорались бурные споры. Зато на тренировках нам хватало игроков на две команды.

Обычно я выступал в качестве центрального нападающего, но иногда приходилось играть в защите и даже вставать в ворота, особенно если был сильный противник. Но какими бы ни были наши соперники – сильными или слабыми – я, честное слово, не могу припомнить, чтобы команда "босоногих" имени Седьмого сентября проиграла хоть одну серьезную встречу.

Я подрастал, и отец стал уделять мне все больше внимания. Когда я был маленьким, Дондиньо охотно возлагал заботы по моему воспитанию на дону Селесте. Но когда я подрос, он стал посвящать мне значительно больше времени, чем прежде. Кроме работы в больнице, Дондиньо продолжал играть во всех матчах за «БАК». И тем не менее, как только у него выдавалась свободная минута, он старался помочь мне в постижении тайн футбола. Отец уводил меня на заброшенное футбольное поле в конце нашей улицы и внимательно наблюдал за тем, как я веду мяч, наношу удар по воображаемым воротам, которые когда-то здесь стояли. Мне редко удавалось выполнить это упражнение без ошибок. Дондиньо укоризненно качал головой:

"Ты можешь бить только с правой ноги. Но пока ты изготавливался для удара, время ушло, нарушился темп игры. Это позволило сопернику отобрать у тебя мяч. Ты выпал из игры. Ты и вратарю дал время для отражения удара. Смотри, Дико, как надо".

И он демонстрировал мне удары обеими ногами.

Если хочешь быть приличным футболистом, надо учиться бить одинаково с обеих ног. Доводить удар до автоматизма.

Иногда он говорил:

"И не пытайся запомнить все сразу. Забудь про свои ноги. Постарайся играть головой. Запомни, бить надо центральной частью лба, глаза открыты, рот закрыт. Сначала отвести корпус назад. Чем дальше ты отведешь, чем резче рванешься вперед, тем мощней получится удар. И не моргай! Вот так!"

Дондиньо накидывал мне мяч, и я отбивал его головой. Потом он постепенно отходил назад, и я должен быть наносить по мячу все более сильные удары. Он подбрасывал мяч все выше и выше, заставляя меня бить по нему головой в прыжке.

"Хорошо. Теперь снова удары с обеих ног. Попеременно левой и правой. Так лучше. Еще, еще".

Дондиньо терпеливо исправлял мои ошибки.

"Если хочешь ударить по низко летящему мячу, надо колено согнуть, чтобы оно находилось прямо над мячом, удар выполнять подъемом. Опорная нога должна составлять одну линию с направлением удара. Ну-ка, попробуй!"

И снова следовали удары по мячу.

"При передаче старайся касаться мяча внутренней стороной ступни. Тут важно обмануть соперника. Делай вид, что собираешься выполнить обычный пас, а сам слегка подтолкни его внешней стороной ступни товарищу справа. Вот так. А ну, попробуй. Еще раз".

Дондиньо снова и снова наставлял меня, терпеливо исправляя ошибки. Домой мы возвращались вспотевшие, усталые, но счастливые. Мать обычно говорила с укором:

"Дондиньо! Ведь это твой старший сын!

Потом не жалуйся, если он захочет стать футболистом, чтобы умереть с голоду. Как хорошо быть врачом или адвокатом и чего-нибудь добиться в жизни!"

В ответ Дондиньо смеялся, ласково обнимая жену:

"Не волнуйся, Селесте. Если он не научится бить левой, тебе не придется за него переживать!"

В детстве я обожал драки – в школе и на улице, на футбольном поле и дома, с мальчишками старше меня, моего возраста и моложе. Я мог задраться в любую минуту по любому поводу. Вспоминая минувшие годы, должен признать, что у меня, наверное, не было уверенности в себе. Ведь вместо того, чтобы спокойно разобраться, я предпочитал грубую силу, словно рукоприкладство могло решить возникавшие проблемы.

Я затевал драки с Зокой, наверное, потому что был сильнее его. Мы не давали ему играть за команду имени Седьмого сентября. И тогда Зока и другие мальчишки, которых тоже редко ставили на игру, создали собственную команду, назвав ее "Рубенс Арруда". Так называлась улица, на которой мы жили. Если нам не удавалось найти более достойных соперников, мы устраивали товарищеские, почти тренировочные игры. Иногда (правда, довольно редко) мы проигрывали команде Зоки, вероятно, потому что не очень старались. Когда я говорил, что мы поддались им, он называл меня вруном и плохим футболистом. Через мгновение, вцепившись друг в друга, мы уже катались по полу. Драка продолжалась до тех пор, пока не появлялась дона Селесте. Получив затрещину, я отправлялся в одну из комнат, а Зоку мать забирала на кухню и давала ему пирожок.

Драки возникали и из-за пуговичного футбола – была такая настольная игра. Она и сейчас популярна среди детей и даже взрослых в больших и малых городах Бразилии. Каждый игрок раскладывает одиннадцать пуговиц на столе, служащем футбольным полем. Пуговицы можно раскладывать в любом порядке по желанию играющего, что позволяет ему продемонстрировать искусство тактического мышления. В качестве мяча выбирается какой-нибудь предмет небольших размеров и по возможности квадратной формы – кусочек сахара, деревянный кубик или даже квадратная пуговица. Играющие по очереди "бьют" по "мячу", стараясь забить его в ворота соперника.

Мы с Зокой могли часами играть в эту игру, особенно в дождливые дни или по вечерам перед сном. Зока был искусным игроком и постоянно обыгрывал меня. Я возмущался, кричал, что он жульничает. В конце концов мы оба оказывались на полу, где, осыпая друг друга ударами, выясняли отношения. Финал был известен: я получал затрещину, а Зока, как обычно, легкое внушение.

В один прекрасный день (он до сих пор у меня в памяти) Дондиньо, держа в руках брюки, вошел в комнату, где Зока и я играли в пуговичный футбол. Отец взял со стола одну из пуговиц, приложил ее к тому месту на брюках, где она должна была быть, и многозначительно посмотрел на нас.

"Это Дико!" – выпалил Зока.

Для меня это было полной неожиданностью. Когда Дондиньо протянул руку, чтобы схватить меня за шиворот, я находился уже по другую сторону стола и через секунду пулей вылетел во двор. Мне повезло: в заборе были лазейки, и я легко проскользнул через одну из них, а Дондиньо застрял. До наступления сумерек я придумывал месть своему младшему брату за его коварство. К счастью, когда я вернулся домой, Дондиньо уже разобрался, что пуговица, которой мы играли, не имела отношения к его брюкам. Поэтому я был помилован.

И все же желание при первом удобном случае отомстить Зоке долго не покидало меня. Признаться, я никогда не смог бы сказать: "Это Зока!" Даже если бы такая мысль и мелькнула у меня в голове.

В памяти запечатлелся еще один случай. Я наблюдал за матчем, в котором играл отец. В одном из эпизодов Дондиньо, подхватив мяч, мастерски обыграл защитников и вышел к воротам. Гол, казалось, неминуем, но удар у отца почему-то не получился. Я не мог скрыть разочарования. Сидевший рядом болельщик завопил:

"Дурачок! Клоун! Из твоей ноги получится хорошая жердь для белья! Эй, ты, деревянная нога!"

Я буквально закипел от ярости. Мой сосед был раза в два выше меня, но в тот момент во мне поднялась волна безудержного гнева. Дрожа от негодования, я смотрел на него в упор.

"Кого это ты назвал деревянной ногой? Кого ты назвал дурачком? Это твоя мать дурочка!"

Он в изумлении смотрел на меня сверху вниз. Когда же до него дошел смысл моих слов, он побагровел от ярости.

"Черный ублюдок, заткни глотку и вали отсюда!"

Я схватил обломок кирпича, который прибавил мне храбрости, и рассмеялся ему прямо в лицо.

"Не выйдет. Кишка тонка!"

В это время вмешался один из зрителей, по всей видимости, приятель моего отца.

"Попробуй только тронь мальчишку. Пожалеешь".

Обозленный болельщик ударил моего заступника кулаком. И тут началась, что называется, куча мала. Мне удалось отделаться лишь несколькими синяками. Потасовка была грандиозной. Прибыла полиция, но и она не смогла навести порядок. Только когда вмешались военные, драка была прекращена.